Текст книги "Вторая жизнь"
Автор книги: Василий Ванюшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
ЧЕРНЫЕ МАНТИИ И СУТАНЫ
…– Я надеюсь, что вы присоединитесь к нам, – протянул аббат. – Приходите к церкви к двенадцати часам ночи.
Доминак ответил, что он чувствует себя нездоровым; если будет лучше, то придет.
Разговор этот происходил по телефону, вечером. Доминак сел в кресло, опустил голову. Недомогание можно было перебороть лекарством, но это не улучшило бы общего состояния. Больше всего его мучил стыд: слепая вера привела к тому, что он стал прислужником Нибиша. Но веру он не мог осуждать, себя винить тоже нелегко. Хотелось обвинить во всем Галактионова, и, казалось, это легко сделать – почти все против него, – и тем не менее Доминак чувствовал себя бессильным.
Последнее время он почти не показывался в институте. Фактически он не был директором, руководителем, Мартинсон и Шельба стали на сторону Галактионова.
Он все чаще встречался с Рабелиусом, старался укрепить свой дух в беседах на философские темы, чтобы затянулась в сознании трещина, разделявшая науку и веру…
А Нибиш сам не захотел больше разговаривать с Доминаком, как только убедился, что такой, казалось бы, авторитетный ученый не может повлиять на Галактионова. И от этого тоже осталась в душе обида. Но Доминак amp;нал, что Нибиш. не отступит от задуманного, он найдет людей, кроме Доминака, чтобы с помощью их завладеть открытием Галактионова. Нибиш спешит, он боится, что Галактионова вот-вот арестуют, тогда пропадет все…
Рабелиус сказал, что этой ночью будет величественное шествие, оно всколыхнет весь город, заставит правительство предпринять решительные шаги… Что потребует церковь: осуждения Галактионова, объявления войны? Рабелиус не сказал. Может быть, эта ночь избавит его от многих забот. Доминак оделся и вышел на улицу.
Начало двенадцатого. В городе, против обыкновения, меньше рекламных огней. Скупо освещены улицы. Медленно, бесшумно плывут машины по темному, как река ночью, асфальту. Люди по тротуарам идут молча. Все насторожены, вслушиваются, часто останавливаясь.
И вот из южной части города донеслось пение органа, усиленное мощными репродукторами. Звуки сначала были плавные, медлительные. Порой они усиливались до визга и скрежета, затем замирали, долго слышалось ворчание, гудение; и вдруг, взметнувшись, звуки обрушились на город грохотом, слились в единый плотный гул.
Люди шли на зов органа. Шел и Доминак. Чем дальше, тем больше набиралось людей, они сошли с тротуаров, заполнили улицу, преградили дорогу транспорту. В этом гипнотическом потоке навстречу органному реву Доминак обрел твердость своей поступи: двигалась масса людей единой веры.
Небольшая площадь возле церкви была плотно забита народом. Оставался только неширокий проход, образованный двумя рядами полиции. Полицейские, предостерегающе поднимая белые палки, старались сохранить этот коридор. Но люди напирали, и коридор суживался.
Вокруг площади потухли огни, все скрылось в полумраке. И еще желтели окна церкви, слабо освещенные изнутри.
Вдруг люди стали толкаться, вытягивать шеи, стараясь рассмотреть что-то возле церкви. Доминак поднялся на цыпочки и увидел, что в открытых темных дверях церкви вспыхнуло и поплыло рыжее косматое пламя, появилось еще одно и еще… Количество парящих огней росло, они двигались на толпу, и толпа раздавалась в стороны.
Показались факельщики, стало светлее, и над площадью распространился запах горелого масла. Затем выплыли черные балахоны в белых шапках и слились в сплошную колонну. Впереди колонны шли в черных мантиях, отливающих желтым блеском, старый епископ и аббат Рабелиус. Епископ держал в руках большой золотой крест, аббат – обнаженный меч острием вверх. Колонна была сплошь из монахов. В задних рядах тоже маячили факелы. От них чадило так, что трудно было дышать.
На Доминака наперли сзади, и он оказался в цепи полицейских. Рабелиус заметил его, брови аббата поднялись и резко опустились – он приглашал Доминака присоединиться к шествию. Колонна была длинной; когда кончились черные сутаны, к хвосту процессии стали присоединяться горожане в пестрых одеждах. Доминак пошел среди них. Орган замолк. Топот ног сливался в однообразный шум. Впереди слышались возгласы, они прокатились по колонне монахов, дошли и до Доминака и до всех, кто шел позади.
– Фиат юстициа, переат мундус.
– Да свершится правосудие и да погибнет мир, – повторили люди.
Доминак понял, к чему это сказано, хотя имя Галактионова, кажется, и не произносили, а говорили о слуге дьявола…
В возбуждении факельщики размахивали длинными палками, на концах которых металось и билось рыжее пламя. Искры сыпались во все стороны. Впереди прокричали еще что-то. Люди ускорили шаг. Толпа накатывалась на черную колонну, обтекала ее с обеих сторон. Но когда прозвучал призыв к войне, она замедлила движение, снова потекла в хвосте колонны монахов.
Шествие вклинилось в узкую улицу. Было душно, у Доминака кружилась голова.
– Куда мы идем? – спросил Доминак у соседа, молодого человека, который то и дело опускал руку в карман, кидал в рот какие-то ягоды и выплевывал косточки на спины, на шляпы – куда попало.
– К дому правительства, – ответил молодой человек, предварительно выплюнув косточку Доминаку за борт пиджака.
Вдруг с верхних этажей домов снежными хлопьями посыпались тысячи и тысячи маленьких листков. Они кружились, вздымались, снова опускались, опять взлетали – снизу струился теплый и угарный воздух, нагретый огнем факелов и дыханием плотной массы людей. Сосед Доминака, толкаясь, кинулся ловить снизившуюся листовку.
Люди, задрав головы, следили за порханием белых листков, ловили их. Шествие затормозилось. Передние затянули гимн, колонна монахов, подхватив его, загудела, двинулась, но это не могло увлечь толпу.
Одна из листовок опустилась прямо на Доминака, он подхватил ее и стал читать.
«НЕ ВЕРЬТЕ ИЕЗУИТАМ!
Люди труда и разума! Знаете ли вы, что задумали главари католической церкви?
Они провоцируют войну, и поводом для этого избрали клеве ту на честного труженика науки профессора Галактионова. Галактионов не совершил преступления, его совершили другие, и это будет доказано.
Люди, не слушайте епископов и аббатов, они ведут вас к смерти. Не позволяйте вводить себя в заблуждение. Скоро вы убедитесь кто друзья народа и кто враги его».
Листовки все еще сыпались. Участники шествия разбились на группы. Возникли споры. Монахи ловили листовки и поджигали их факелами.
Доминак видел, что в массе людей уже не было того единства, какое угадывалось в начале молчаливого шествия. Листовка на многих подействовала, потому что не назвала убийц Брауна: бездоказательное обвинение кого угодно вызвало бы недоверие ко всему сказанному. Листовка предостерегала, настораживала, заставляла думать – в этом был главный результат воздействия ее… Когда монахи, выстроившись в колонну, двинулись опять, далеко не все, кто шел до сих пор за ними, последовали дальше. Люди застревали в подъездах, продолжая споры. Угроза войны отрезвляла их.
Доминак шел в редеющей толпе, мысли его неотвязно кружились возле одной фразы, сказанной очень уверенно:
«Галактионов не совершил преступления, его совершили другие, и это будет доказано. Скоро вы убедитесь»…
Что это значит?
Больше, чем кто-либо другой в этой толпе, Доминак знал Галактионова. И верил, что не он убил Брауна. По какой причине он сделал бы это? Из-за ревности, как пишут некоторые газеты? Из политических соображений? Это тоже чепуха – Галактионов ученый и большой ученый, с несомненными способностями. Не пойдет он на такие опасные авантюры…
Галактионова есть в чем обвинить, но только не в убийстве. Как же он докажет свою невиновность? Галактионов мог бы оживить Брауна. Но это невозможно.
Только что вечерние выпуски газет подробно описали, как была отправлена урна с прахом Брауна на родину покойного. Галактионов опоздал. Его открытие, принесшее в двух опытах только несчастье, не может послужить ему и спасти в этот критический момент.
«Значит, такова судьба, – подумал Доминак. – И я прав, утверждая, что открытие Галактионова, нарушившее границы человеческого разума, не может принести пользы людям. Но почему они так уверенно пишут: «Галактионов не совершил преступления, его совершили другие, и это будет доказано». Листовку прочли тысячи людей…
Доминак не заметил, как колонна монахов подошла к дому правительства. Людей стало еще меньше. Тут Доминак и Рабелиус опять встретились взглядами. Аббат одобрительно кивнул головой: правильно сделали господин профессор, что не покинули процессии и, повернувшись к епископу, сказал что-то, вероятно, о Доминаке.
В АТЛАНСДАМЕ 40 ГРАДУСОВ ВЫШЕ НУДЯ
Прокурор строго смотрел сквозь очки в толстой роговой оправе и говорил:
– Для нас важно – знать причины убийства Брауна; если тут мотивы политического характера или военные, то дело будет передано военному прокурору, если же в основе преступления лежит ревность, то это входит в нашу компетенцию. Я советую вам не скрывать, потому что это напрасно.
Он говорил и ласково поглаживал рукой пухлое дело, лежавшее на столе, – так гладят кошку, добиваясь, чтобы она замурлыкала. Но дело не мурлыкало.
– Что напрасно, господин прокурор?
– Скрывать свою вину или причастность…
– Я не собираюсь скрывать, – сказал спокойно Галактионов. – Я намерен раскрыть преступление.
– Вот-вот. Что ж, начнем. Давайте…
– Но мне нужно время. Иначе я не смогу…
– Время мы дадим, – сказал прокурор, обрадованный тем, что дело, кажется, начинает «мурлыкать». – Но мы обязаны…
– Только без заключения под стражу, – поспешил заявить Галактионов. – В противном случае вы ничего не узнаете.
– А чем мы гарантированы, что вы не скроетесь? – вскинул голову прокурор.
– Я ученый. За меня поручатся коллеги, – ответил Галактионов. – Еще я должен сказать – и это вы имейте в виду, – Брауна я не убивал.
– Ну, знаете ли… Имеются основания утверждать…
– Я не буду сейчас говорить много. Дайте мне срок – два, три дня, – и затем я к вашим услугам. Убийцы будут разоблачены. Я подпишу обязательство не покидать Атлансдама, находиться только в институте и на квартире. За меня поручатся профессора Адам Мартинсон и Арвий Шельба – люди весьма авторитетные.
– Они иностранцы, их поручительство для нас ничего не значит, – сказал прокурор.
– Я найду поручителей здешних, – не отступал Галактионов, подумав, что Макс найдет таких людей в Атлансдаме.
– Еще нужен денежный залог, – сказал прокурор.
– Сколько?
– Чем больше, тем лучше.
– Будет и залог, – согласился Галактионов.
– И твердо обещаете назвать имена непосредственных убийц?
– Да.
– Пишите обязательство. – Прокурор подал лист бумаги. – Даю два дня сроку, при условии, что сегодня же поручатся три жителя Атлансдама – чем известнее их имена, тем лучше для вас. Ну, и залог, конечно…
Галактионов подписал бумагу и в сопровождении полицейского вышел на улицу. Полицейский указал на машину. Они поехали к институту. Даниил Романович вызвал Макса. Тот с двух слов понял, что нужно сделать, сел в свою машину и помчался по улицам города. Галактионов с полицейскими вернулся в прокуратуру. Через час появился Макс. Три видных гражданина Атлантии ручались за профессора Галактионова – среди них один известный писатель и один инженер. Мартинсон и Шельба отдали для залога все свои свободные деньги, вместе с деньгами Галактионова это составило солидную сумму. Прокурор, кажется, остался доволен.
Но он был доволен не только поручительством и денежным залогом. Посещение прокуратуры весьма корректным и в то же время настойчивым представителем советского посольства, необычайное сочувствие, проявляемое зарубежной прессой к известному русскому ученому, заставили прокурора вести дело весьма осторожно. Лучше бы передать его военному прокурору, но для этого нужны основания. В деле должны быть признания и доказательства, Галактионов обещал их твердо. Два дня прокурор мог жить спокойно – все формальности предусмотрены и соблюдены точно.
Галактионов был тоже доволен.
Дело с прокуратурой было пока улажено. Полицейский уже не таскался за Галактионовым. Даниил Романович поехал с Максом к себе на квартиру – нужно взять кое-что из инструментов для работы. Было уже двенадцать часов, опять половина дня потрачена впустую, а ведь дорога каждая минута!..
Сегодня в Атлансдаме стояла необычная жара, около сорока градусов. Зной и рыжеватая пыль душили город. Плавился асфальт. Меньше было машин на улицах, меньше пешеходов на тротуарах, гуще толпы возле киосков с прохладительными.
Галактионов не замечал этого. Скорее бы в лабораторию, скорее за дело…
Когда он вбежал в свою квартиру, зазвонил телефон. Даниил Романович, не подняв трубки, прошел в кабинет, чтобы собрать необходимое для работы в лаборатории, – он решил не спать и эту ночь. Опять раздался звонок. Пришлось отозваться.
Говорили из посольства одной страны, поддерживавшей с Советским Союзом дипломатические отношения. Голос настоятельно просил принять представителя посольства для весьма важного разговора. Галактионов ответил, что он очень занят. Мужской голос в изысканных выражениях убеждал, что разговор не терпит отлагательства. Пришлось ждать.
Сотрудник посольства появился через полчаса. Это был коротенький человечек, одетый по последней моде, в галстуке такой белизны, что от него слепило глаза. Он уселся в кресло, долго и лениво разглагольствовал о жаркой погоде, вытирая лицо и шею душистым платком. Даниил Романович нетерпеливо посматривал на часы, забыв предложить гостю что-нибудь прохладительного. Посетитель сам налил себе стакан воды, отпил половину, поставил перед собой и, поворачивая его кругом, неторопливо начал излагать причину, побудившую его отложить все дела и ехать в такую жару сюда.
Господину Галактионову, вероятно, известно, что дипломатические отношения его страны с Атлантией вот-вот могут быть порваны. Момент весьма критический. Если официальный дипломатический персонал и члены семей пользуются личной неприкосновенностью и другими правами дипломатического иммунитета, то такие права не распространяются на господина Галактионова, которому угрожает суд. Советское посольство не может взять под свою защиту Галактионова. Такой шаг привел бы к немедленному разрыву дипломатических отношений…
– Наше посольство, – сказал модный человек, – в курсе де ла господина Галактионова – и знает, чем оно может кончиться для него. Правительство нашей страны поручило посольству предоставить господину Галактионову право убежища. Вы у нас будете в безопасности, сможете выехать в нашу страну и затем, если пожелаете…
– Вот как! – воскликнул Галактионов.
Он ответил представителю дружественной державы, что не может воспользоваться столь любезным приглашением. Как ученый он должен продолжать свою работу, что бы там о нем ни говорили, каким судом ни угрожали бы. Он надеется, что Родина не даст его в обиду. И он докажет свою невиновность.
Галактионов умолчал, что дал подписку о не выезде и поэтому не может нарушить обязательство: зачем это знать представителю «заботливой дружественной державы», которая якобы готова отпустить его на Родину, «если он пожелает».
– Когда мы сообщим вашему посольству о том, что вы отказались воспользоваться правом убежища, не знаю, как на вас посмотрят… – заметил человек, отпив глоток воды.
– А кто просит вас вмешиваться в мои дела? – Галактионов уже не скрывал раздражения. – Ведь наше посольство не просило вас?
– Да, но… – человек развел руками, – у нас дружественные отношения, взаимная помощь, информация…
– Я знаю это, – совсем не дипломатично прервал его Даниил Романович. – Мне отлично известно, что предпринимает советское посольство для защиты своего соотечественника, и я не тревожусь за свою судьбу. Хотите, я сейчас позвоню в посольство и сообщу о вашем визите, о вашем предложении? – Даниил Романович положил руку на телефонную трубку.
Человек поднялся, поправил галстук.
– Благодарю вас. – Слегка поклонился и вышел.
Даниил Романович через минуту уже не думал о посетителе. Скорей в институт! Наконец-то можно вернуться к работе.
Больших забот стоило хранить этот опыт в тайне. Рядом с лабораторией освободили небольшую комнату и туда перенесли тело Брауна. Себастьян Доминак был нездоров и в институте не появлялся, его сотрудникам дали трехдневный отпуск. В лаборатории работали Мартинсон и Шельба с двумя надежными помощниками, более сюда никто не допускался. У подъезда дежурил Макс.
Галактионов не вошел, а вбежал в лабораторию. По мрачным лицам Мартинсона и Шельбы он понял, что успеха пока нет. Он прошел в комнату, где лежало тело Брауна и стояли аппараты искусственного кровообращения и дыхания.
Аппараты работали, грудь Брауна заметно вздымалась и опускалась, сквозь стиснутые зубы выходил воздух. Лицо его немного порозовело. Даниил Романович взял руку – пульс прощупывался. Затем приоткрыл веки, посмотрел в глаза – они были остекленевшие, тусклые, затуманенные изнутри мертвым холодом.
Даниил Романович проверил работу аппарата искусственного кровообращения, выключил и вновь включил дефибриллятор – прибор новейшей конструкции, позволяющий массировать сердце электрическими разрядами через грудную клетку. Но электронный информатор, готовый уловить малейший импульс в коре умершего мозга, молчал.
Мартинсон, насупив седые брови, о чем-то напряженно думал. О чем? Вот – нормально циркулирует кровь, работают легкие, обогащают кровь кислородом, удаляют углекислоту, а человек мертв… Мертв мозг – и человека нет.
Размышления Арвия Шельбы были определеннее, хотя неизвестно, сколь долго удержится эта определенность в его голове. Шельба думал, что, пожалуй, он слишком доверился Мартинсону и Галактионову. Mapтинсон в своей статье заявил, что прав только один Галактионов.
«Не знаю, почему удачными оказались первые два опыта Галактионова, – думал сейчас Шельба, – а вот тут явная неудача. Кажется, это несерьезная затея. Зачем я ввязался во всю эту историю? Она кончится провалом, и Доминак окажется прав».
– Мы делаем все, что можем, дорогие коллеги, – тихо сказал Галактионов, – все, что в наших силах.
– Но результата нет, – заметил Шельба и покачал большой курчавой головой.
– Пока нет. С момента облучения прошло слишком много времени. Кроме того, повреждение мозга, возможно, значительнее, чем мы предполагали.
– Дорогой коллега! – начал нервничать Шельба. – Вы говорите таким тоном, как будто это обыкновенный опыт. Между тем от него зависит…
Галактионов тем же спокойным тоном продолжал:
– Прошло много времени. Не исключено, что в коре начались необратимые явления. Но мы будем продолжать. Нервничать бесполезно, вредно. Пусть аппараты работают, мозг продолжает получать питание. Это не может не дать результата. Посмотрим…
Мартинсон пошевелил бровями, посмотрел на Шельбу.
– Мы, ученые, всю жизнь идем неизведанными путями. Это наша судьба. Успех бывает реже, чем неудача, но один успех покрывает тысячи неудач. – Он повернулся к Галактионову. – Я думаю, что надо усилить нагнетание крови. Организм молодой. Не опасно…
– Вы правы, коллега.
Оставив аппараты под наблюдением помощников, ученые вышли в лабораторию. Косые красноватые лучи солнца заливали комнату. Блестящие металлические части аппаратуры и инструментов нагрелись. В лаборатории было жарко, душно.
– Надо опустить шторы и открыть окна, – сказал недовольно Мартинсон, по-стариковски медленно опускаясь в кресло, задернутое белым чехлом.
– Невыносимая погода, – поморщился Шельба, расстегивая ворот.
Галактионов, что-то вспомнив, вернулся и спросил помощников:
– Давно измеряли температуру?
– О какой температуре вы говорите, коллега? – крикнул разморенный жарой и духотой Шельба.
– Разумеется, о температуре нашего пациента.
– Пациента?
– Будущего пациента, – поправился Галактионов.
Через десять минут, посмотрев табличку с записью темпера туры, он сказал, стараясь быть спокойным:
– Мы, кажется, сдвинулись с мертвой точки. Еще раз рентгеноскопию черепа, обработку раны, перевязку…
Вечером здание геронтологического института казалось необитаемым, сквозь опущенные шторы не просачивался свет. Двери были закрыты, никто не входил и не выходил.
Макс сидел в машине возле подъезда и читал газеты. Католический «Апостол» в пространной статье, озаглавленной «Вокс попули – вокс деи»,[6]6
Глас народа – глас божий.
[Закрыть] восторженно писал о грандиозной процессии перед домом правительства. «Народ требовал смерти Галактионова, народ готов взяться за оружие, – писала газета. – Глас народа глас божий. Католическая церковь благословляет народ на подвиг во славу алтаря…»
Макс скомкал газету и бросил под ноги. Не было народа в этом шествии, и не услышан голос его. Кучка ослепленных церковью людей притащилась за монахами к дому правительства.
К машине неслышно подошел Гуго, взявшийся невесть откуда.
– Слушай Макс… Да не смотри ты на меня так, будто я монах в черной сутане!
– Что тебе еще нужно? – спросил недовольно Макс. – Лучше бы не показывался здесь…
Все эти дни Гуго тайком следил за каждым шагом профессора, а вечерами сидел в кафе недалеко от его дома. Он думал, что беда обрушилась на профессора из-за Кайзера, и, зная суровые нравы в шайке Кайзера, опасался мести. Охраняя профессора, он не попадался ему на глаза. Гуго всячески старался свести знакомство с шофером профессора – парнем, кажется, из рабочих, но не очень-то приветливым. Однажды он все-таки узнал, чем можно помочь профессору. Потом Гуго провел целую ночь в морге, схватил там насморк, но это чепуха – дело было сделано, и никто не узнал, что вместо Брауна в крематорий был отправлен труп совсем неизвестного человека…
Макс снова показал Гуго крепкий кулак – хватит с тебя, проваливай отсюда. Для убедительности сказал:
– Профессор будет недоволен.
– А кто меня узнает? – улыбнулся Гуго. – Смотри, какие я усы отрастил. Как у сына Нибиша.
– Надрать тебя за них?
Гуго принял гордую позу, повел вокруг рукой:
– Только дважды родившийся может прикоснуться к моим усам и то лишь губами.
– А есть такой человек? – улыбнулся Макс.
– Есть. Слушай! – Гуго нагнулся, заговорил вполголоса. – Я знаю, что профессор хочет видеть Эрику Зильтон и поговорить с ней.
– Откуда знаешь?
– Это неважно. Я знаю больше. Тебе поручено привести ее. Знаю, для чего это нужно. Так вот – ты не сможешь этого сделать. Только я могу. Я виделся с Эрикой. Она, можно сказать, моя сестра.
– Что ты говоришь!
– Ну, не в прямом смысле. У нас был один акушер… Ты, Макс, неплохой парень, смелый – люблю таких. Но вытащить Эрику оттуда, куда ее запрятали, ты не сможешь. А я смогу. Она, конечно, не сестра мне, я тебе признаюсь: она невеста моя.
Макс удивлялся все больше и больше. Эрика – невеста Гуго! Но ведь с ней случилось страшное несчастье
Морщась, как от зубной боли, Гуго шептал:
– Эрика не виновата. А Рабелиусу я не прощу, будь уверен. Я стяну с него сутану и спущу шкуру. А Эрика не виновата, я это понимаю. Она мне все рассказала. Ее держат у Хейеа по приказу Рабелиуса. Ведь в сумасшедшем доме больные говорят что угодно, и им не верят…
– Как же ты пробрался туда? – спросил Макс, заинтересованный признанием Гуго.
– Это неважно, – нехотя бросил Гуго. – Я выкраду Эрику. Но куда ее привести? Где спрятать?
Макс знал, куда нужно доставить Эрику.
– Сюда, Гуго, в институт. Профессор будет всю ночь здесь. Знаешь что, Гуго: если бы мы с тобой встретились пораньше, до того, как ты ступил на свою дорожку, ты был бы хорошим парнем.
– Ты хочешь сказать, что я и сейчас подлец? – Глаза Гуго сузились. – Ошибаешься. Впрочем… – он махнул рукой, – думай как хочешь. Но скажу тебе прямо: долгов и обид я не прощал и никогда не прощу.
– Я не хотел обидеть тебя, Гуго, – сказал Макс, протягивая руку. – Я только выразил сожаление, что мы поздно встретились.
– Ни черта ты не понял…
Гуго так и не пожал протянутой руки Макса, отвернулся и пошел. Скоро он исчез в сумерках вечера.
