Текст книги "Вторая жизнь"

Автор книги: Василий Ванюшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

ЮВ МЭЙ ДОЛЖНА БЫТЬ ВСЕГДА КРАСИВОЙ

Даниил Романович увидел Мэй и на следующий день. Но уже не на экране телевизора, а в своей квартире…

Сначала она позвонила по телефону. Даниил Романович, услышав женский голос, как будто знакомый, подумал, что это – Эрика Зильтон. Но голос в трубке без всяких предисловий объявил, что говорит Юв Мэй, затем последовали извинения… Удивленный Галактионов не смог даже вставить слово. Мэй настоятельно просила принять ее по очень важному делу личного характера. Галактионов назначил час приема.

Весь день в ожидании назначенного срока «после пяти» его не покидали мысли о Мэй. «Зачем я понадобился такой знаменитости Атлансдама?»

Приехав к себе, он сразу же отправил машину. Коекак прибрал в квартире и задумчиво остановился перед зеркалом.

«Встреча по важному личному делу… – мысленно повторил он и улыбнулся себе в зеркале. Возле глаз собрались морщинки. Он помрачнел: «Если бы не адское напряжение в последние дни, я выглядел бы молодцом… Тьфу, черт! Какие мысли лезут в голову! Это все от одиночества».

Потом взгляд его остановился на картине «Нерон в цирке», которую он в последнее время перестал замечать. Сейчас он смотрел на картину по-иному. Не видел застывших фигур воинов возле арены цирка, раболепную знать, устремившую свои взоры на Нерона. Не видел и самого Нерона – с лавровым венком на голове и толстым лицом, – равнодушно взирающего на очередную жертву…

Даниил Романович смотрел только на эту жертву. Рядом с издыхающим черным быком, в боку которого торчало древко копья, лежала женщина. Тело ее было удивительной чистоты и красоты, мертвое оно не могло быть таким. Женщина, видно, была в обмороке – глаза прикрыты, черные длинные волосы спутаны; левая рука откинута – такая же прекрасная, как и на знаменитой картине «Гибель Помпеи», одна нога лежит на туше быка, другая полусогнута. На лице не видно страдания, женщина скорее спала после сильной усталости.

Даниил Романович вздрогнул, когда раздался звонок.

Ювента Мэй, или просто Юв Мэй, вошла быстро и закрыла дверь. Была она в светло-сером легком плаще: очень широкие спереди поля шляпы почти закрывали лицо. Мэй сняла шляпу и бросила ее на диван. Даниилу Романовичу показалось, что он находится не в своей квартире, а совсем в другом месте – так все тут преобразилось: эта небрежно брошенная шляпа на диван – никогда такой тут не было. На вешалке рядом с его пальто – легкий женский плащ с большими блестящими пуговицами, а в кресле, в котором сидел только он, – сама знаменитость Атлансдама.

Мэй, конечно, была красива, но не так, как на экране, Там постоянно светилась оживленная улыбка, и, казалось, именно она, эта улыбка, освещает экран. Здесь Ювента была иной: немного старше, губы не очень ярки и подбородок почему-то других очертаний. Но кожа была нежнее. Лицо ее выражало смущение, неловкость.

Даниил Романович сел против гостьи на диван, чуть отодвинув шляпу.

– Я вас слушаю.

Мэй оглядывалась то на дверь, то на окно, руки ее беспокойно сжимали одна другую.

– Не волнуйтесь и расскажите, что привело вас сюда?

Мэй собралась наконец с духом и заговорила. Голос был не уверенный, дрожащий, совсем не такой, как в телевизоре.

– Я попрошу вас прежде всего об одном… Это не трудно выполнить. Прошу никому не говорить, что я была здесь.

– Обещаю. – Даниил Романович налил в стакан воды и поста вил перед ней.

– Вы, вероятно, представляете особенность моей работы, – начала она, сделав глоток. – На меня ежедневно смотрят миллионы телезрителей. В обыденной жизни я стараюсь избегать встреч – так лучше… Вы, наверно, думаете, что я очень богата? – вдруг спросила она. – Мне иногда задают такой вопрос. Я на него не отвечаю. Но вам скажу, если вы даже не спросите… У меня больная мать с тремя детьми, себя я не считаю. Двое ходят в школу. Отца нет… Я зарабатываю столько, что с трудом хватает на нашу семью. А ведь мне нужно одеться… соответственно. Иначе нельзя. Каждый день нужно что-то новое в туалете. Вот и приходится отрывать от братьев и сестренки, от больной матери, и иначе нельзя, – глаза ее заблестели. – А мне – улыбаться перед зрителями…

Она отпила еще глоток. Галактионов слушал и хмурился, не понимая, зачем она это говорит.

– Но я не жаловаться пришла. Я пришла просить помощи. Смотрите! – Мэй повернулась так, что лучи вечернего солнца упали на ее левую щеку. – Видите вот это? Что это такое?

На щеке, возле мочки уха, рдело фиолетово-красное пятнышко. Даже на расстоянии двух-трех метров Даниил Романович увидел, что пятнышко припухшее. Вокруг были следы пудры.

– Я заметила, оно растет.

«Вероятно, ангиома, – подумал Даниил Романович. – Злокачественная или доброкачественная?» – И спросил:

– Быстро растет?

– Месяц назад была со спичечную головку. Теперь трудно скрывать…

– Не это самое опасное.

– Не знаю, что опаснее. Зрители заметили. Поступают зап росы: что это у Мэй – искусственная мушка или другое… Директор обратил внимание.

Приблизившись, Галактионов осмотрел пятнышко, потрогал пальцами, сел в кресло.

– Вам надо обратиться к врачу-специалисту, и немедленно.

– Что вы! – испугалась девушка. – Сразу же пойдут разговоры, напишут в газетах, и я лишусь работы. А если это раковая опухоль? – темно-серые глаза ее расширились. – Я все время думаю о ней. Я слышала: это можно вылечить без операции, но если бы попасть к честному врачу! Я уверена, вы не представляете себе главной опасности. Допустим, можно вылечить лучами, но врач непременно захочет делать операцию.

– Не может так поступить врач.

– Я и говорю – вы не представляете… – доказывала Мэй. – Кто-то заинтересован в том, чтобы обезобразить мое лицо, кто-то хочет устроить свою дочь или жену на мое место – претенденток много, – и он подкупит врача… О вы не знаете наших нравов! И врача никто не сможет обвинить: ведь он вылечил меня! У меня будет вырезан вот такой кусок. – Мэй поднесла полусогнутые пальцы руки к щеке. – Будет ужасный шрам, кожа стянется… Это – конец. У директора и у зрителей требование ко мне – быть всегда красивой. Вы не слышали о Лите Кардаш?

Галактионов ничего не знал о Лите Кардаш, и Мэй рассказа ла.

Лита Кардаш была кинозвездой Атлансдама. В борьбе за ведущие роли она не знала конкуренток. Ее все любили. И вот у нее на нижней губе появилась опухоль. Кто-то из артисток порекомендовал ей хорошего врача. Врач долго лечил ее при помощи какого-то препарата – опухоль не исчезала. Тогда он сказал, что единственный выход – операция. И уверял, что рот ничуть не изменится. «Лите пришлось согласиться. Когда ей впервые сняли повязку и она взглянула в зеркало, то упала в обморок – у нее была заячья губа. А когда Лита узнала, что все это подстроили артистки, конкурентки – те, что уверяли ее в своей любви и дружбе, – она лишилась рассудка и теперь находится в сумасшедшем доме.

– Я – не Лита Кардаш, – сказала Мэй, – но мне надо зарабатывать.

Рассказ Мэй произвел на Галактионова гнетущее впечатление. Какое варварство! Она, конечно, говорит правду. Ему стало очень жаль ее.

– Но что же я могу сделать! – воскликнул он.

– О, вы можете! Я уверена. И мне говорили…

– Кто?

– Свои, верные люди.

«Опять свои! – задумался Галактионов. – Максу я поверил и, кажется, не ошибся. Но Мэй, знаменитость города!..»

– Хотелось бы все-таки знать, кто они?

– Вы мне не верите? Очень хорошие люди, я вам скажу по том…

«Она говорит правду, и я должен помочь. Но у нее, конечно, масса поклонников. Она хочет держать лечение в секрете. А если узнают? Опять начнут склонять мое имя. Затем ли я приехал, чтобы лечить прекрасных атланток?»

– Я не занимаюсь частной практикой, – слабо возразил он. – Не имею права.

– Помочь одному человеку, вылечить одного пациента – еще не значит заниматься частной практикой, – возразила Мэй.

«Она рассуждает правильно», – подумал Даниил Романович. И сказал: – Мне нужно время, чтобы подготовиться.

Юв порывисто встала, начала благодарить. Галактионов остановил ее:

– Я еще ничего не сделал для вас. Но – постараюсь. Теперь скажите, кто же посоветовал вам обратиться ко мне?

– Ваш шофер, – ответила Мэй, надевая шляпу. – Мы с ним работали вместе, только не в этом городе. До свидания. Скажите, кто живет в квартире напротив?

– Кажется, художник.

– Телевизор конечно есть?

– Да, я слышал музыку и ваш голос. У меня телевизор толь ко со вчерашнего дня.

Мэй опустила поля шляпы, закрыла лицо и пошла вниз по лестнице.

«Ваш шофер, Макс! Какая работа познакомила их? А он ничего не сказал о Мэй, только настойчиво предлагал купить телевизор. Тактичный, ничего не скажешь. Оказывается, друзья могут быть и там, где их совсем не ожидаешь», – рассуждал наедине с собой Даниил Романович, чувствуя, как возобновляется в нем огромное желание работать, несмотря ни на что.

Макс любил повторять:

– Друзей не ждут, их надо искать. – Он объяснил, что это поговорка его давнего большого друга.

Он принес футляр к аппарату, сделанный точно по чертежу Даниила Романовича.

– Вот – работа двух моих друзей, – сказал Макс. – Не бес покойтесь – без всякого заказа, без формальностей…

Это была почти точная копия футляра к фотоаппарату фирмы «Соллюкс». Такие фотоаппараты носили в Атлансдаме почти все туристы, что служило лучшей рекламой фирме.

Работая вместе с Максом, Даниил Романович заметил у тех ника на большом пальце левой руки твердый округлый нарост – то, что в народе называют бородавкой.

– Не хотите ли избавиться от этой «красоты», Макс? – по казал он на бородавку.

– Вам нужно испробовать аппарат? Пожалуйста.

– Нет, аппарат совсем для другой цели. Я хочу испытать известный препарат, но по-своему. Меня заинтересовала одна проблема.

Рассматривая свою бородавку. Макс сказал:

– Она не особенно мешает, но я готов. Палец – это не нос и не щека. Вы знаете, говорят, у Юв Мэй на щеке была сначала маленькая бородавка, почти незаметная, а теперь превратилась в опасную опухоль.

Галактионов дружески хлопнул его по плечу.

– Не будем. Макс, скрытничать! «Говорят!» Вы ведь точно знаете. Скажите-ка лучше, где и как вы познакомились с Мэй.

Макс достал сигареты, ловко кинул одну в рот, закурил:

– Расскажу. И вам нужно знать… Я работал там, – он мах нул в сторону севера, – в промышленном районе. Наша организация собирала подписи под воззванием о запрещении атомной бомбы. Руководителем у нас был Август Барке, не слышали?

– Нет.

– Возможно, еще услышите. Славный человек! Однажды он привел свою дочку Изабеллу – лет, примерно, пятнадцати – и сказал: «Тоже хочет с нами работать». Удачно шло дело у нее, у этой Изабеллы, она больше всех собрала подписей. Ну вот, тогда я с ней и познакомился.

– С кем?

– С Юв Мэй, – Макс спокойно выпускал колечки дыма. – Это же и есть Изабелла Барке. Тогда она была еще ребенком и мало чем напоминала нынешнюю Ювенту.

– Она переменила имя и фамилию, как это делают артисты?

– Нет. – Макс торчком воткнул окурок в пепельницу и погасил. – Ее отца арестовали: подстроили одну пакость, и дело чуть не кончилось смертным приговором.

Семье надо было уехать. Мы достали новые документы. Юв училась здесь, потом по конкурсу прошла в дикторы. Под прежней фамилией ее не взяли бы ни за что.

– Вот как! – удивился Даниил Романович. – И она не боится, что ее узнают в лицо?

– Вы употребили не то слово, – заметил Макс. – Опасалась – это верно. Потом привыкла. Пожалуй, для нее меньше опасности быть все время на виду – никому и в голову не придет, что первая красавица Атлансдама, законодательница мод – дочь Августа Барке и принимала участие в нашей организации. Сейчас мы не привлекаем ее к работе. Кроме того, вы заметили, что Юв на экране и в жизни – это далеко не одно и то же.

– Да, заметил. Скажите, а отец ее жив?

Макс помолчал, снова взял сигарету. Тихо ответил:

– Жив. Недалеко здесь, в горах. В лагере… Нам удалось передать ему маленький телевизор. О, это было трудное дело! Теперь он может иногда видеть свою дочь, слышать ее голос, ну и, разумеется, слушает радио. Для него это много значит. Но прошу вас – ни ей, ни кому… Юв нельзя знать, потому что она тогда не сможет спокойно работать. У нее характер отца.

Галактионов молча пожал руку Макса.

– Ну, дружище Макс, приступим к опыту. Испытаем препарат. Вреда, я уверен, не будет, а польза – посмотрим…

Через день, во время умывания, Макс почувствовал, что бородавка отскочила от пальца. Она выскочила, подобно перезревшему семечку подсолнуха из своего гнезда. В углублении розовела тонкая молодая кожа. Макс показал руку профессору.

– Все в порядке! – сказал Даниил Романович. – Теперь будем лечить Юв Мэй. – Но такая доза не для ее нежной кожи – останется шрам, хотя и малозаметный. Послушайте, Макс, вы, кажется, многое знаете о людях… Что представляет собой этот «Мальчик Гуго»?

– С такими людьми мы дела не имеем.

– А мне вот пришлось иметь…

Галактионов в этот день навестил своего пациента. Гуго стал похож на человека – мертвенная желтизна сошла с лица. К нему вернулось сознание. Он знал, какое чудо вывело его с того света. Пока профессор осматривал больного, следил за перевязкой, Гуго не сводил с него глаз – в них светилась величайшая преданность.

КАПИТАН БРАУН

Мэй юркнула в открытую дверь и тотчас же захлопнула ее.

– Здравствуйте, Ювента! – приветливо встретил ее Даниил Романович.

Галактионов помог девушке снять плащ, усадил ее в кресло. Достал тяжелую, плотно закрытую шкатулку.

– Вам придется навестить меня не однажды. Опасаюсь давать сильную дозу.

– Я согласна.

– Тогда приступим.

Профессор вынул из шкатулки короткую блестящую иглу, толщиной не более двух миллиметров, с конусообразным острием. Ювента ждала, что будет делать профессор, как он станет лечить эту маленькую и страшную опухоль. Он показал девушке иглу.

– Вот здесь лекарство. Сейчас вам будет немножко больно.

Ювента закрыла глаза – не потому, что боялась; неудобно было смотреть на склонившееся близко лицо, на густые брови, на большие руки. Пальцы профессора легко коснулись ее щеки, затем плотно прижались.

– Не шевелитесь, – раздалось над самым ухом.

Укол в щеку был такой же, как при взятии крови из пальца. О, если бы так легко можно было излечивать людей от болезни, название которой страшно произнести!..

– Вот на сегодня и все, – сказал, отходя к столу, профессор.

Ювента вспоминала отца. Чем-то этот русский профессор похож на ее отца. Брови тоже густые, и руки такие же большие… Нет, не этим. «Вот на сегодня и все», – точно так же говаривал отец там, на севере, когда она работала вместе с ним и Максом. Они делали опасное и очень нужное дело, и каждый вечер отец говорил: «Вот на сегодня и все», – как будто речь шла о чем-то обыденном.

Так и этот профессор.

– Что это за игла? – спросила Юв. – Что в ней?

– Теперь-то в ней ничего нет. – Профессор подбросил иголку на широкой ладони. – Разве только сам металл что-то стоит. Платина!

«Платина! Какая, должно быть, дорогая вещь!» – У Мэй сразу же возникла мысль: как дорого обойдется ей это лечение?

– А что было внутри?

– Радиоактивные изотопы. Они теперь в вашей опухоли. Стенки иглы делаются из платины, как фильтр, для поглощения излучений. Вот так…

– И вы… вы уверены в успехе лечения? – Ей нужно было, чтобы профессор еще раз подтвердил свою уверенность.

– Да. Предположим даже, что это злокачественная опухоль, – и то уверен. Возможно, останется небольшое белое углубление, как след оспы, он будет почти незаметен.

– Ах, как я благодарна вам!

– Я – тоже…

Мэй в недоумении пожала плечами.

– За что?

– Вы натолкнули меня на важную мысль. Очень хочется работать, – просто ответил профессор. – Мне ведь трудно было…

– Это все газеты. – Мэй встала, накинула плащ. – И теле видение. Я тоже… портила вам нервы. Читала текст, который мне дали. Что поделаешь!

– Да, что поделаешь!..

– До свидания, господин профессор.

– Пожалуйста, без господ… До свидания, Ювента!

– До свидания, Даниил Романович.

Мэй торопливо спустилась по лестнице и пошла по тротуару. Поля шляпы совершенно закрывали ее лицо.

Она не замечала, что позади, в нескольких метрах, возле кромки тротуара тихо и бесшумно скользит длинная сверкающая автомашина. На тротуаре было многолюдно, и если Мэй задерживалась – машина тоже останавливалась, а потом снова тихо скользила, будто невесомая. За рулем сидел крепыш в военной форме с погонами капитана. Прищуренным взглядом он следил за Мэй и недовольно сжимал пухлые губы. Когда девушка остановилась на перекрестке, он, открыв дверцу, окликнул ее:

– Юв, садитесь!

Мэй вздрогнула и обернулась.

– Ой, как ты напугал меня, Реми!

Задняя дверца бесшумно открылась, и Мэй села в машину.

Замелькали безглазые лица людей, застывших на тротуаре, витрины магазинов слились в блестящую стеклянную полоску.

– Вы были очень задумчивы, Юв, – сказал капитан. – Шли, не поднимая головы. Я боялся, что вы ударитесь о столб или вас столкнет кто-нибудь с тротуара. Я два квартала шел эскортом и все не решался окликнуть вас.

– Благодарю.

В длинное зеркальце перед капитаном она видела его ли цо – складка огорчения между бровей не разглаживалась.

– Юв, где вы были?

Она не ответила, откинулась на сиденье и подперла щеку рукой.

– Вы ходили в этот дом второй раз, а может быть, и боль ше.

– Капитан Браун, – сказала она недовольным голосом. – Как вы смели выслеживать меня! Остановите машину.

– Но, Юв, должны же вы понять!

За боковым окном по-прежнему мелькали одеревеневшие фигуры прохожих и торпедами проносились встречные машины.

– Я ходила по личному делу… Вот моя улица!

Капитан сделал жест рукой, означавший, что он отлично знает, куда ехать. Машина свернула в узкую улицу с высокими однообразными домами без балконов и каких-либо украшений.

– Нельзя ли все-таки знать? – спросил он.

– Потом я сама скажу.

Машина пошла тише. Капитан обернулся к Мэй:

– Не поехать ли нам пообедать? Я знаю место. Посетителей мало.

– Нет, мне нужно домой.

– А позднее? Я приеду.

– Позднее можно. Часов в десять.

Капитан остановил машину возле шестиэтажного кирпичного дйма. Дом этот, видимо, был густо заселен. Целая орава ребятишек разных возрастов играла во дворе.

– Оставайтесь в машине, – сказала Юв.

– Так я приеду, – кивнул он, берясь за руль.

Капитан Ремиоль Браун влюбился в Мэй так же, как и тысячи других телезрителей. Но в отличие от этих тысяч, для которых Юв Мэй в обыденной жизни была невидимкой, он сумел познакомиться с ней. Это знакомство продолжалось уже третий месяц. Браун знал, что, кроме него, она ни с кем не встречалась и, кажется, не проявляла ни к кому интереса. Это дало основание заговорить о женитьбе. Юв усмехнулась и покачала головой: «Нет, Реми. Очень рано говорить об этом. Мы еще мало знаем друг друга, и мне кажется, что мы разные люди. Останемся лучше друзьями».

Что значит – разные? Может быть, Юв имела в виду, что они имеют разное подданство? Но это не препятствие. Ведь они оба католики. Или намекала на то, что Браун сын богатых родителей? Но это как раз и хорошо для Юв, которая – он точно знал – живет совсем не так роскошно, как об этом думают. Кто откажется от богатой жизни? А если ей неприятны привычки избалованных богачей, то у Реми Брауна нет этих привычек, не успел приобрести. Отец его, инженер, только недавно разбогател на изобретении, принятом военным ведомством.

Браун пытался уверить, что эта разница несущественна – была бы любовь.

Мэй только грустно усмехнулась: «Вы неправильно понимаете меня, Реми. Мы действительно разные люди…»

Может быть, она говорила о разнице взглядов на жизнь, на будущее? Мэй отказывалась от объяснений. Он опять доказывал, что может поступить так, как ей угодно. Если нужно, он уйдет в отставку – служба в штабе ОВОК его мало интересует, даже тяготит. Можно уехать на его родину. Он будет помогать семье Юв. Он может остаться здесь и постарается сделать военную карьеру, будет потом полковником или даже генералом – тем более, что заслуги отца в военном деле штаб высоко ценит.

Юв не хотела даже разговаривать об этом. И тогда Браун решил, что она просто равнодушна к нему. В последнее время Мэй под разными предлогами избегала встречи с ним.

Сегодня он увидел Мэй. Юв шла торопливо и как будто крадучись, то и дело поправляла низко опущенную шляпку, бросала взгляды по сторонам. Она даже не подняла головы, чтобы взглянуть на номер дома, смело и быстро вошла в дверь, и ее каблучки застучали по лестнице. Кто живет в этом доме? К кому могла ходить Юв?..

Возвращаясь в штаб, Браун поехал по той же улице и увидел на тротуаре, вблизи дома, в котором полчаса назад была Мэй, полицейского; он прохаживался взад и вперед, помахивая дубинкой. Браун остановил машину и подошел к нему. Полицейский козырнул капитану. Браун показал документ офицера штаба и попросил полицейского назвать, кто живет в этом доме. Тот стал перечислять жильцов. Русский профессор Галактионов заинтересовал капитана больше всех. Поблагодарив полицейского, Браун поехал к штабу, размышляя о том, зачем понадобился Юв русский профессор. Он знал о Галактионове по газетам, знал, что маршал Фромм настаивает на закрытии института, в котором работает этот профессор. А в штабе знали об ухаживании Брауна за Мэй. Что может подумать о нем маршал Фромм, когда узнает о посещении профессора Ювентой Мэй? И что должен думать на этот счет сам капитан Браун?

«Юв не ответила на вопрос, зачем она сюда ходила. Значит, тут что-то неладно…»

Браун остановил машину возле штаба, вошел в вестибюль. Сегодня в семь вечера должно состояться краткое, но очень важное совещание. Без пяти семь капитан был уже в приемной перед кабинетом начальника штаба. Он приготовил бумагу, осмотрел авторучку. На обязанности Брауна лежало вести запись всех совещании у начальника штаба. Приемную заполняли офицеры. Генералы и полковники – начальники отделов проходили в кабинет.

Браун занял свое место – за маленьким столиком, придвинутым вплотную к большому, как полигон, столу начальника штаба. Сходство стола с полигоном усиливали письменные принадлежности Фромма: пресс-папье в виде танка, чернильный прибор в виде двухмоторного бомбардировщика, вместо моторов – чернильницы; цветные карандаши торчали из жерла миниатюрной пушки. Со стены над столом нависали флаги шести наций, объединивших свои войска под одним командованием для целей самообороны.

Фромм поднялся из-за стола. Высокий, стройный, он молча осмотрел собравшихся, как будто пересчитывал их. У него, казалось, совсем не было губ – только разрез плотно сомкнутого рта. Безукоризненный пробор коротко остриженных волос. Щеки гладко выбриты. Круглые серые глаза смотрят не мигая, в них переливается пламя гордости и властной силы, требующей беспрекословного подчинения.

Фромму, кажется, не было и пятидесяти. Среди штабистов ходило много разговоров о его головокружитель, ной и завидной карьере. Причину искали в родстве с видными правительственными деятелями, в поддержке магнатов военной промышленности, но если бы довелось самому Фромму доказать несостоятельность этих поисков, то он сделал бы это легко – достаточно перечислить все награды, которых он удостоен за боевые подвиги в воздухе и на земле.

– Господа генералы и офицеры, – сказал главный маршал ровным голосом, но не без торжественности и о заметной ноткой недовольства. – Я ознакомился с работой штаба. Все ясно. Это не военный штаб, а огромная канцелярия, выпускающая массу бумаг, читать которые ни у кого не хватит времени. Штаб утратил организующую военную силу, не способен чувствовать учащенного пульса времени, занят не тем, что требует обстановка, интересы нашего содружества наций. Надо сократить штаты, сделать штаб мобильным.

После войны я непременно ушел бы в отставку, если бы видел впереди только возню с бумагами и заботу о холостых патронах для маневров и тактических учений, Но я увидел другое. И уверен, что нужен здесь, как человек действия, нужен прежде всего славным атлантам, чье государство возникло и крепло под звон мечей, у которых и теперь оружие – такая же неотъемлемая часть хозяйства, как орудия сельского труда и механизмы промышленности. Эта нация немыслима без оружия, оно предопределено ей самим богом. Ее постигали неудачи, но они и закалили, зажгли неукротимое стремление доказать в конце концов мощь и превосходство своего оружия. Это воодушевляет другие нации содружества, вселяет веру в свои силы и в нашу общую победу.

Фромм воодушевлялся. Отдав должное атлантам, он сказал несколько благодарных слов о каждой нации содружества и перешел к основному пункту своей речи – изложению понятия «самооборона».

– Поскольку нам известен противник в будущей войне и столкновение с ним неизбежно – не сегодня, так после, – то сокрушительный внезапный удар по нему с применением новейшего оружия огромной разрушительной силы, каким мы располагаем, – явится не чем иным, как нашей обороной. Мы живем в относительно мирное время. Но так же правомерно сказать, что наше времяотносительно военное: после окончания второй мировой войны боевые действия не прекратились повсеместно, они вспыхивают то в одном, то в другом районе земного шара. Противостоящие стороны в этой, я бы сказал, странной войне, характерной спорадическими боевыми действиями, определились довольно четко, и мы знаем свое место, свою решающую роль. Не напоминает ли это состояние такой период прошлой мировой войны, когда воюющие стороны – и та и другая – занимали оборону и вели активную разведку? Безусловно, нынешнее положение на земном шаре очень похоже на такую военную ситуацию. Но если одна из сторон вдруг наносит сокрушительный удар, – разве это она делает не для своей обороны? Абсолютная, окончательная, верная оборона может быть обеспечена тогда, когда нам никто не сможет угрожать. Я – за такую оборону.

Браун торопливо записывал слова Фромма, произносимые с жаром, не успевая обдумывать их смысла. Однако кое-что ему показалось сомнительным. Пусть военный до мозга костей Фромм понимает термин «оборона» именно так, но кроме Фромма есть и еще немало умных людей, есть правительства, которые обязаны думать о своих народах. Вряд ли первый удар может быть и последним – сокрушающим врага, пусть в этот удар будет вложена сила всех разрушительных средств войны. Скорее всего за первым же ударом последует ответный. Что же произойдет тогда?..

Но времени у Брауна для размышлений на эту тему не было: успевай записывать.

– Наша задача состоит в том, – продолжал главный маршал с необычайным подъемом, – чтобы выполнить свой долг, выдержать испытания по законам борьбы, предписанным творцом всех миров, не щадить ничьих жизней во имя сохранения цивилизации и жизни наших наций, вернее – цвета наших наций, опоры наших государств. Ближайшая задача состоит в том, – чеканил он как приказ, – чтобы пересмотреть наши планы. Они должны быть разработаны в соответствии с изложенным мною понятием обороны. Мы не можем ждать, пока провидение дарует нам полную победу. За работу, господа генералы и офицеры!

Фромм опустился в кресло. Никаких выступлений и обмена мнениями не последовало. После гробового молчания во время речи главного маршала все вдруг задвигались, заулыбались и начали кивать друг другу, а потом, как по команде, устремились к Фромму, чтобы выразить свое восхищение речью, его умом и прозорливостью. В кабинете наступило великое оживление. Словно тут до сих пор все умирали от скуки и безделья и наконец-то увидели впереди нечто счастливое и радостное, служить чему – высшее назначение человека.

Обступив Фромма, генералы и офицеры наперебой говорили слова признательности, восхищения и удовлетворения. Он не улыбался, принимая все как должное, с суровым лицом; эта суровость, по его мнению, лучше всего должна была свидетельствовать о его военном гении.

Но как только все стали выходить из кабинета, возгласы восхищения сразу же смолкли, а на лицах офицеров, в особенности тех, что помоложе и пониже званием, появилась озабоченность…

К десяти часам Браун подкатил на своей машине к дому, где жила Юв Мэй. Сейчас он испытывал чувство глубокой благодарности к ней за то, что она согласилась поехать в ресторан.

Мэй запрещала Брауну входить в их дом, и ему пришлось ждать ее, сидя в машине. Когда Юв вышла, он еле узнал ее. Плащ был наглухо застегнут, широкополая шляпа закрывала половину лица. Юв с таким усердием прибегла к косметике, что совершенно изменилась. И капитан отметил, что сделано это в ущерб красоте.

– Зачем вы так, Юв?.. Вы на себя не похожи.

– Это и хорошо, – сказала девушка, забираясь в машину. – Ты же знаешь, Реми, – я не хочу, чтобы меня узнавали на улице.

Машина помчалась по залитым светом улицам. Юн смотрела в окно, стараясь угадать, куда они едут.

– Только не в очень богатый ресторан, – сказала она.

– Поедем в «Ночную красавицу».

Богатые рестораны посещает мало людей. Туда заезжают крупнейшие дельцы, пресытившиеся жизнью, избалованные, изнеженные завсегдатаи; они пристально рассматривают каждую незнакомую женщину. Юв не хотела этого. «Ночная красавица» – довольно приличный ресторан. Он всегда бывает полон, люди приходят и уходят. За вечер несколько раз меняются соседи за столиками. Все время играет музыка и кружатся танцующие. Браун подумал, что такая обстановка понравится Ювенте.

Они заняли столик и заказали ужин. Посетителей было еще мало. Эстраду закрывал занавес. За столиком напротив сидели очень толстая дама – она ела фрукты – и щупленький мужчина – он читал газету. На столе стояло множество тарелок, большая часть которых была опустошена.

Из-за черного занавеса вынырнул конферансье. Жидкие черные волосы, тщательно расчесанные на пробор, казалось, были нарисованы тушью на угловатом черепе.

Конферансье изобразил многообещающую улыбку на пергаментном лице и, протянув руки, попросил тишины.

– Сегодня у нас вечер новинок, неожиданных, сенсационных, – протрещал он сухим голосом и объявил первую новинку: – Фокстрот. Мужчины приглашают дам танцевать.

Раздвинулся занавес, взоры устремились на эстраду. Изумление охватило всех. Толстая дама отложила надкушенное яблоко, сухонький мужчина, отбросив газету, вскочил. Все вытянули шеи, от изумления открыли рты. Юв тоже с любопытством смотрела на эстраду. Браун пожалел, что не захватил бинокля.

Там, на грубых табуретках с толстыми ножками, сидели пять роботов с музыкальными инструментами в руках: аккордеон, саксофон, флейта, тромбон, барабан. Роботы напоминали людей – головы на тонких шеях, очень широкие прямые плечи, руки из гофрированных резиновых труб. Но вот средний, с саксофоном в «руках», со скрипом и коротким металлическим лязгом поднялся и сделал поклон. Все замерли. Было что-то зловещее в ожидании первых звуков, в немой неподвижности этих железных истуканов.