Текст книги "Вторая жизнь"
Автор книги: Василий Ванюшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
МАШИНЫ ИДУТ ВВЕРХ КОЛЕСАМИ
Шельба сидел рядом с Максом. Браун полулежал на заднем сиденье, рядом была Юв. Обернувшись, Шельба сказал:
– Вы слишком много говорили и волновались. Сейчас, пока едем, постарайтесь ни о чем не думать.
Телецентр находился за городом. Чтобы проехать туда на машине, требуется минут двадцать. Но кончился рабочий день, улицы были запружены автомашинами, они задерживались перед светофорами, и на вынужденные остановки уходило много времени.
Браун отдыхал, откинувшись на сиденье. Все решено, и все, кажется, продумано. Только бы хватило сил!.. Он видел себя в зеркале, укрепленном впереди машины. Тот же Браун в отлично сшитой форме с погонами капитана, то же лицо, только без здорового румянца, – все, знающие его, непременно убедятся, что это именно он.
Беспокойство доставляла фуражка, никак не желавшая держаться на забинтованной голове, – она то и дело сползала. Браун не чувствовал ее на голове и часто брался рукой за козырек.
У очередного светофора машина остановилась, скрипнув тормозами и присев. Браун качнулся вперед, фуражка сползла на лоб. Браун потянулся рукой, чтобы поправить ее. Но рука на половине пути вдруг изменила направление, и Браун ухватил себя за правое ухо. Удивленный и раздосадованный своей неловкостью, он повторил попытку, но на этот раз поймал свой нос. Это могло показаться забавным, если бы он не помнил, как в его глазах неожиданно переворачивался вверх ногами профессор. Браун закрыл глаза. Когда он снова открыл их, то сквозь стекло увидел людей, медленно идущих по тротуарам. Мелькали вывески кафе и ресторанов. Люди заходили в двери или рассаживались на легких стульях прямо на тротуаре, под натянутым тентом, чтобы выпить прохладительного. Слева проносились встречные машины. В иных местах над улицей висела дорога электрички, мелькали вагоны. Громадный город был полон движения и грохота. Гром подействовал на Брауна угнетающе, опять в глазах начала мелькать какая-то чертовщина. Вот навстречу мчится огромный грузовик, кузов его заполнен ящиками, они возвышаются над кабиной. Кажется, автомашина, управляемая Максом, нацелена прямо на этот грузовик. Ни тот, ни другой водитель не отворачивает. Вот между радиаторами осталось пространство в пять метров, два метра. Столкновение неизбежно! Грузовик вдруг на полном ходу переворачивается, колеса крутятся вверху, и над ними черное, блестящее, как асфальт, небо…
Браун, кажется, даже вскрикнул и плотнее прижался спиной к сиденью.
Но не слышно грохота ящиков, скрежета железа, грузовик бесшумно исчез где-то слева, а машина, управляемая Максом, не вздрогнув, плавно продолжала катиться по черной блестящей глади улицы.
Шельба видел в зеркале угловатые движения руки Брауна, заметил мелькнувший в глазах испуг и подумал:
«Нарушения в области мозга, особенно мозжечка, очень серьезны».
Еще одно обстоятельство вызвало удивление Брауна. Все горожане носили траурные одежды. Он не заметил ни на одной женщине красного, голубого или зеленого платья – все были в черном или сером. Не видел ни одного зонта яркой раскраски.
«По ком этот траур? – подумал он. – Может, началась вой на, и эти женщины все стали вдовами. Вероятно, так и есть, потому что не умолкает гром военных маршей, Надо спросить об этом Юв.
Он повернулся к ней и увидел, что Юв тоже в трауре. До сих пор он смотрел ей только в лицо и на одежду не обратил особого внимания. Теперь он видел серое платье с черным воротничком, серые чулки и черные туфли. «В чем дело? – удивился он. – По мне еще рано носить траур. Может быть, погиб ее отец?».
– Юв, – спросил он, наклонясь к ней. – Зачем ты надела все черное?..
Она осмотрела себя, потом перевела ничего не понимающий взгляд на него.
– Черное? – и показала пальцами на свой воротничок. – И это черное?
– Вот именно.
– Это красное, – сказала она. – Тебе так кажется, Реми, – у тебя, должно быть, не в порядке зрение. Ты отдыхай, не утомляй себя.
Он перестал различать цвета – вот в чем дело. Конечно, никто не носит траура. Он заметил, что многие люди на тротуарах, одетые в черное, улыбаются, пьют пиво, разговаривают, ожесточенно жестикулируя. Одна сценка показалась ему даже забавной. Машина стояла перед светофором. Сбоку на тротуаре возле кафе мужчина пил портер прямо из горлышка бутылки. Он так закинул голову, что вдруг перевернулся вверх ногами. Но не упал, а вскинув ноги, как при стойке на брусьях, продолжал тянуть портер; темная, пенистая влага катилась струйками вверх. Опорожнив бутылку, мужчина встал на ноги, вытер платком усы и щеки, подал бутылку в раскрытое окно кафе и пальцем показал, что хочет выпить еще одну.
Все это заставило Брауна призадуматься, хватит ли у него сил на выступление? Вообще-то он чувствовал себя неплохо, головные боли после второго укола не мучили, только со зрением было явно неблагополучно.
Машина мчалась дальше. В ущельях улиц темнело. Скоро зажглись огни. Впереди над улицей висела ажурная воздушная дорога. По ней неслись вагоны. Дорога надвигалась, машина уходила под нее. Браун приподняв голову, следил за вагонами. Его не удивило, когда весь состав перевернулся. И все же он вздрогнул и посмотрел на Юв. А она даже не посмотрела на воздушную дорогу и движущийся странным образом электропоезд.
«Все это мне только кажется, не надо придавать значения, – успокаивал он себя. – Нужно беречь силы».
Машина вышла на набережную. В неширокой речке, стиснутой гранитными берегами, в невероятной глубине отражалось вечернее небо. Против течения тихо плыл маленький белый теплоход. Впереди и с боков его не было волн, лишь за кормой они вздымались пологими перекатами. Теплоходик четко отражался в воде – казалось, плыли в совершенно прозрачной воде два одинаковых теплохода, слепившиеся днищами. Они менялись положениями. Порой теплоход переворачивался и плыл, видимый под водой, а его отражение скользило поверху.
Браун так и не мог понять, который же теплоход настоящий. А высокие дома по ту сторону набережной качались, ложились плашмя, переворачивались. Вот-вот повалятся в реку, поднимут фонтаны брызг. Но зеркальная гладь воды оставалась спокойной.
Город кончился. Машина мчалась без остановок. Во все стороны простиралась равнина, исчезавшая в сумерках. Скоро показалась вышка телецентра – она угадывалась по светящимся лампочкам, а затем на фоне темнеющего неба проступили штрихи линий, образующих треугольники, ромбы, трапеции, заключенные в высокую точно вычерченную пирамиду. В глазах Брауна вышка шаталась, как мачта корабля в сильную бурю, порой кренилась так, что, казалось, вот-вот рассыплются все эти треугольники и ромбы, составляющие ее.
А на западе догорала широкая полоса заката. Там, пересекая зарю, чернели трубы широко раскинувшегося военного завода. Трубы были очень высоки, они тоже накренились, медленно качались, подобно дальнобойным орудиям дредноута, наводимым в цель – вот-вот грохнут залпом по этой вышке, по городу, в котором люди после тяжелого рабочего дня гуляют по улицам, пьют пиво и слушают музыку.
«Только бы хватило сил, – думал Браун, – только бы не по терять сознание…»
– Вы оставайтесь пока в машине, – сказал Шельба, открывая дверцу, – а я пойду к директору Жильмаро.
ОЖИДАНИЕ
Даниил Романович еще раз внимательно осмотрел все в своей институтской лаборатории. Ничего тут не оставалось такого, чем могли бы воспользоваться чужие руки, Нельзя было заставить работать большой стационарный лучевой аппарат. Пуст, без крупицы радиоактивного вещества, был и портативный аппарат. Даниил Романович оставил его в лаборатории на самом видном месте.
Теперь надо пойти на квартиру и просмотреть бумаги. Дани ил Романович закрыл дверь на ключ и из коридора глянул в окно на улицу. У подъезда остановилась автомашина с красным флажком. Должно быть, Латов. А, возможно, и сам посол?
По лестнице, чуть нагнувшись, бодро поднимался Латов. Черный костюм сидел на нем безукоризненно. Завидев Галактионова, он улыбнулся, выражение озабоченности исчезло с его красивого лица. Когда Латов улыбался, он выглядел очень молодым.
– Мне необходимо встретиться с директором, – объяснил цель своего приезда Лагов. – Я разговаривал по телефону, и он назначил время…
– Но директора, кажется, нет, – сказал Даниил Романович. – Впрочем, мы выясним у ассистента.
Выяснилось, что Доминак внезапно почувствовал себя очень плохо и уехал домой. Он просил передать извинения…
– Что ж, – пожал сильными плечами Латов, – приезд мой сю да официальный, и мы можем, Даниил Романович, свободно поговорить.
Они прошли в небольшой, рядом с лабораторией, кабинет Галактионова.
– Как настроение, дорогой мой соотечественник? – Латов снял шляпу, присел на стул.
– Должно быть превосходным, – не очень весело ответил Галактионов.
– А на самом деле?
– Как ученый, я весьма доволен своим третьим опытом. Я сделал все возможное, остальное не зависит от меня.
– Вы правильно поступили, что не назвали по телефону имя Брауна, говорили только о своем третьем опыте, – сказал Латов. – Для меня все было понятно. Но что с Брауном?
– Он уехал с Юв Мэй и профессором Шельбой на телецентр.
– Вот как! Гм…
Латов помолчал. Даниил Романович ожидал обнадеживающего слова – верит ли хоть сколько-нибудь Латов в успех этого дела?
Вместо короткого ответа Лавр Афанасьевич начал говорить о сложном положении внутри Атлантии. Прежний премьер-министр поступил неосмотрительно, связав страну жесткими обязательствами перед штабом ОВОК. В народе усиливается недовольство тем, что иностранные войска ведут себя в Атлантии бесцеремонно. Это недовольство обострилось с появлением здесь Фромма. Даже в правительстве не все согласны с его явно авантюрными действиями.
– Жильмаро все это знает лучше меня, – заключил Латов. – Я слышал, директор телецентра большой ловкач. Трудно сказать, как он поступит в этом случае. Нельзя возлагать на него все надежды. Мы принимаем свои меры…
– Скажите, Лавр Афанасьевич, вы действительно хотели встречи с Доминаком? – спросил усмехнувшись, Галактионов.
– А как же! – просто ответил Латов. – Конечно, уважаемый Даниил Романович, мне хотелось встретиться с вами, хотелось бы видеться как можно чаще, но я приехал к директору института. Мы ведем честную дипломатию. Есть термины – «международная вежливость», «международная взаимность». Это не только слова. Вы, конечно, помните международный конгресс онкологов в Москве? Хотя, может быть, вы и не знаете, что один из членов делегации, а именно личный секретарь видного ученого Атлантии – это действительно видный ученый, и я не хочу называть его имени, догадаетесь сами, – так вот его помощник или секретарь совершил в Москве нечто подсудное по нашим законам. Но профессор попросил – понимаете? – попросил не судить в Москве преступника. «Не надо, – сказал он, – омрачать судебным разбирательством наши чувства, преисполненные благодарности за то, что мы получили на этом конгрессе». С ним согласились, и материалы отправили в Атлансдам. Здесь я выяснил; виновник был наказан судом, наказан, правда легко, но важно то, что условие было выполнено. И вот этот ученый в связи с шумом вокруг вашего имени обратился с письмом к советскому послу. Он просит напомнить Доминаку об инциденте в Москве, о дружелюбии советских людей. И я приехал.
Латов взял шляпу и, вытянувшись, как будто стоял перед Доминаком, заговорил официальным тоном:
– Я прибыл к вам, господин директор, по весьма важному делу. Посол поручил мне ознакомить вас с этим письмом и напомнить вам о том, что главным основанием всех международных отношений является взаимность. В чем вы, как директор, можете обвинить своего коллегу профессора Галактионова? А если вы сами не верите в его преступление, то почему не воспользуетесь предоставившейся возможностью отплатить добром?..
Латов надел шляпу. Даниил Романович заметил:
– С Доминаком разговаривать бесполезно. Он помощник Нибиша…
– И все-таки… Как видите, Даниил Романович, мы стараемся воспользоваться любой возможностью. Сейчас я должен ехать: предстоит еще много работы. Вас не удивляет, что мы до сих пор избегали решительных шагов?
– Нет. Надо полагать, опасность для меня невелика. Но меня беспокоит другое…
– Мы не хотим обострений. Подождем до завтра.
– Подождем.
Галактионов проводил Латова и, расставаясь, пообещал сообщить ему с телецентра любую весть.
Вернувшись на квартиру, Даниил Романович перебрал все бумаги в письменном столе. Ничего компрометирующего тут не было – это он знал точно. Однако найдутся такие записи, которые могут быть использованы провокационно. Одни бумаги он оставлял в столе, другие бросал в камин.
Кажется, все было просмотрено и рассортировано. Оставался один фотоальбом. Задумчиво перелистывал Даниил Романович толстые страницы, заполненные снимками разного формата.
Полицейские с радостью ухватятся за этот фотоальбом. Комбинируя разные фотографии, они могут представить Галактионова на страницах газет в обычной для них манере. Они изобразят его страдальцем в коммунистической стране и другом предателя Коровина. Они могут показать, как готовился Галактионов к отъезду в Атлантию, и проиллюстрировать это соответствующими фотографиями – Галактионова «инструктируют» работники Госбезопасности: есть снимок – Даниил Романович перед отъездом в кругу друзей, они жмут руку, хлопают по плечу – «ни пуха, ни пера»; один шутливо грозит пальцем – «не забывай, пиши!» Легко «сделать» его развратником: в альбоме много фотографий женщин – родные сестры, подруги жены, научные работники института… Потом оправдывайся. Да и не дадут. Лучше сжечь…
Он увидел лицо жены, улыбку дочери, хмурый взгляд своего брата, фотографии многих друзей, кремлевскую стену и голубей на асфальте, свою лабораторию в московском институте, фронтовую машину – будку на зимней дороге, рядом с обгоревшим немецким танком, травянистый берег озера и двух рыболовов с удочками в руках, теплоход, идущий по Волге, снова снег, чистый, без следа, и одинокую березу с длинными серебряными ветвями…
Нет! Что бы там ни было, а все это слишком дорого…
Он включил телевизор. Давали военный фильм. Ревели бомбардировщики, со свистом летели авиабомбы, грохотали взрывы и вспыхивало пламя. Снова Даниила Романовича охватила тревога. Все это, и во много раз страшнее, может начаться завтра.
Фильм прервали, и директор, молодой человек в роговых очках, объявил:
– Сегодня в одиннадцать часов будет важная передача. За помните: ровно в одиннадцать…
Даниил Романович схватил трубку телефона. Латов отозвался: да, он слышал, теперь совсем не надо волноваться…
Верно говорят: «Нет хуже, как ждать да догонять». Теперь оставалось только ждать. Все, что было в силах, кажется, сделано, а в остальном – надо положиться на друзей.
Раздумывая о своем положении, вспоминая спокойные слова Латова, Даниил Романович приходил к выводу, что зря он так волнуется. Третий опыт он проводил вместе с Мартинсоном и Шельбой, они объединили все свои усилия. Теперь деятельность советского профессора неотделима от деятельности известного всему миру старого ученого, лауреата Нобелевской премии, и от профессора, не столь известного, но достойного уважения и славы: ведь препарат Шельбы – хорошая новинка, и ученый мир высоко оценит его. Втроем они работали в полном доверии друг к другу, и каждый сознавал, на что идет – успех будет общим и горести, если они выпадут, – тоже общие.
Но, может быть, власти Атлансдама сочтут оживление Брауна вмешательством в дела их страны и всего содружества наций? Странно и дико расценивать убийство человека как факт обычный, годный для использования в самых подлых целях, а возвращение человека к жизни, как преступление! Ни один здравомыслящий человек в мире не согласится с этим. А зачем властям Атлансдама мировое общественное мнение? Здесь свои законы. Их много. И все же никто из правительственных лиц Атлантии не смог придумать еще одного – объявить преступным возвращение жизни человеку.
Нет, Галактионов не совершил никаких преступлений, не нарушал законов чужой страны. Власти Атлансдама не имеют основания на его арест.
Логически выходило так. Но как только Даниил Романович, оторвавшись от мыслей, оглянулся вокруг – один в четырех стенах! – и подумал, что полиция может появиться в любую минуту, снова на сердце стало тревожно.
Время шло, стрелки часов поднимались вверх, к цифре 11. Еще пять минут. Пять минут…
Они составляют короткий период клинической смерти, после чего следует смерть биологическая – необратимый этап умирания организма. Галактионов сумел использовать эти критические, неповторимые пять минут – и вот Браун будет говорить!
К СЧАСТЬЮ, ГОСПОДИН ЖИЛЬМАРО ОЧЕНЬ ЛЮБИТ ДЕНЬГИ
До сих пор Арвий Шельба, человек весьма общительный и знавший многих выдающихся граждан Атлансдама, не был знаком лично с Жильмаро, хотя немало слышал о нем. Ген Жельмаро был не только директором телецентра, он возглавлял большую компанию предпринимателей, в руках которых находились, кроме телевидения, предприятия, выпускающие телевизоры, и вся торговля ими. Главенство Жильмаро определялось не только львиной долей вложенных в дело средств – капитал, понятно, играл большую роль, – но и его личными качествами – осмотрительностью, инициативой, работоспособностью. Ради выгодной сенсации он не боялся пойти на риск испортить отношения с той или иной партией и с правительственными чиновниками. Он умело использовал распри, временами возникавшие между партией «Новая Атлантида» и «Партией истинных патриотов». Иногда Жильмаро занимал тут позицию стороннего объективного наблюдателя, и этот объективизм подкупал широкие слои населения Атлансдама, стоявшие вне партий; а иногда чутьем опытного дельца предугадывал победу той или иной партии, неожиданно поддерживал ее – она выигрывала драку и, конечно, прежде всего выигрывал Жильмаро. Положение его было прочным, компаньоны верили ему, и он был по сути не главой корпорации, а хозяином.
Обо всем этом знал Шельба, входя в кабинет Жильмаро.
В кабинете было душно. На столе шумел вентилятор. Жильма ро сидел, положив толстые волосатые руки на стол. На нем была рубашка с короткими рукавами, распахнутый ворот обнажал мускулистую короткую шею, на которой прочно и гордо держалась голова с коротко стриженными волосами – меньше видна пробивающаяся седина. Широкий, подковой, подбородок, круглые внимательные глаза. Жильмаро походил на спортсмена, которому по возрасту пора переходить в тренеры.
После знакомства Шельба стал излагать причину своего при хода. Жильмаро слушал, устремив внимательный взгляд чуть повыше головы Шельбы, постукивая крепкими ногтями по столу, приговаривая: «Так, так, так»…
В начале разговора Шельба держался неуверенно. Капитан Браун, о загадочном убийстве которого идет столько разговоров, на самом деле жив. Он может выступить по телевидению и назвать имена тех, кто покушался на его жизнь. Правда, он не совсем здоров, больше того, – состояние его здоровья внушает самые серьезные опасения, но тем необходимее предоставить ему возможность сказать свое слово.
– Так, так, так, – постучал пальцами Жильмаро. Глаза его еще больше округлились, в них вспыхнул огонек страсти и азарта, но скоро потух, и снова настороженный, внимательный взгляд уставился во что-то поверх головы Шельбы. – И вы думаете, я верю вам?
– Он в машине возле подъезда, – сказал Шельба. – С ним Юв Мэй, которую вы отлично знаете. Она его невеста…
Это могло быть убедительным доводом, но не в разговоре с Жильмаро. Капитан Браун жив? Что ж, он, Жильмаро, сам устроил передачу о воскрешении некоей Эрики Зильтон. Сенсация! А потом все забыли об этом. Бывает так, что человека убьют не до смерти. Бывает, что и совсем убьют, а вместе него найдется другой и появится под его именем. Всякое бывает… Юв Мэй – невеста Брауна? Жильмаро слышал об этом. Он, может быть, знает и больше – у Юв Мэй, кажется, была другая фамилия. В этом есть что-то подозрительное. Жильмаро уволил бы Юв, если бы не ее красота, умение работать, непринужденно держать себя – все это нравится зрителям и приносит Жильмаро деньги. А «что-то подозрительное» позволяет платить Юв меньше положенного. Риск и тут оправдывал себя.
– Вы не понимаете меня, – сказал Жильмаро, посмотрев прямо в глаза посетителю. – Убийство капитана Брауна – политическое дело, после него запахло войной…
– Убийство! – воскликнул Шельба, взмахнув руками. – Да, если хотите – убийство. Но вы можете посмотреть сами на Брауна и убедитесь, что он живой.
– Зачем мне это? – скривил губы Жильмаро… – Я не хочу вмешиваться в это дело.
Шельба устало вздохнул. Ясно. Жильмаро все понимает и знает наперед – во всяком случае, догадывается, – куда это ведет. Но Шельба не отступит: он будет действовать иначе. Упираясь руками о стол, он поднялся со стула и почти закричал:
– Вы не хотите противиться угрозе войны? Но ведь достаточно упасть сюда пустяковой бомбочке, а не атомной, и от вашего телецентра не останется ничего. Я считал вас объективным человеком…
– Бросьте! – нахмурившись, жестко сказал Жильмаро. – Это не разговор. Забудьте о Брауне, его нет. Горсть золы! Она отправлена самолетом, для похорон. Об этом все знают. Будь сейчас хоть сто живых Браунов, это не изменит дела.
Он снова направил свой взгляд куда-то вверх, помолчал, постукивая пальцами. Шельба чувствовал, что этот резкий ответ не является окончательным. Жильмаро что-то обдумывает.
– Вы извините меня, профессор, – сказал он с усмешкой, – но я полагал, что вы… ну серьезнее, что ли… Не обижайтесь на мою прямоту. Я кое-что знаю о вашем институте. Скажу откровенно, я ожидал интересных открытий, но не такого конца… Мне война тоже ни к чему. Свои деньги я заработаю без нее. Ведь я не делаю атомных бомб, которые бесполезно хранятся на складах. Моя продукция моментально находит сбыт. Не в ту сторону вы повели разговор, начните его с начала, если вам угодно.
«Действительно, на черта тут политика и военный психоз, – подумал Шельба. – Надо взглянуть на факты проще». Он сказал:
– Вы правы, господин Жильмаро. Возьмем научный вопрос и поведем, так сказать, деловой разговор. Международный геронтологический институт, который я представляю сейчас, в последнее время значительно расширил круг научных проблем, над решением которых работают его сотрудники. Кроме того удачного опыта, о котором вы уже осведомили своих телезрителей, – я имею в виду сообщение об Эрике Зильтон – произведен еще один опыт. Убитый человек воскрес. Вы имеете возможность, господин Жильмаро, не только сообщить об этом, но и продемонстрировать его телезрителям. Воскресший человек выступит по вашему телевидению. Правда, он не совсем здоров и я не ручаюсь, что речь его будет приятно слушать, но демонстрация такого небывалого номера вызовет сенсацию – в этом я готов поклясться, Мы, ученые, заинтересованы в популяризации своих достижений; вы призваны просвещать народ. Наши цели совпадают.
– Так, так, так, – постукивал пальцами по столу Жильмаро.
Дело шло, кажется, на лад.
– Кому не известна, господин Жильмаро, объективность и правдивость ваших передач! Телезритель высоко ценит их. Но эта передача создаст вам всемирную славу. Скажите, было ли когда-нибудь в истории, чтобы человек, вернувшийся с того света, выступил перед миллионами зрителей и слушателей? Не было. Надо представить, как будут все потрясены. Если предупредить о такой передаче хотя бы за час, то в магазинах не останется ни одного телевизора – последний бедняк купит его в рассрочку. Повысьте плату за телевидение до любого размера – телезрители не остановятся ни перед какими расходами. Я полагаю, вы не упустите случая – заснимете эту передачу на пленку и изготовите массу копий. Они разойдутся по всему миру – это принесет вам огромный доход и всемирную славу.
– Так, так, так, – стучали о стол ногти, Жильмаро улыбался.
– Разумеется, рекламируя передачу, не следует раскрывать заранее ее содержание. Достаточно сказать так, например: необычайное в телевидении – вы увидите умирающего и услышите его последнее слово! Это заинтригует. Помнится ваша попытка, господин Жильмаро, показать казнь на электрическом стуле. Слабо! Никакого эффекта и впечатления…
Шельба изобразил казнимого; Жильмаро слушал и смотрел с любопытством.
– Голову ему привязали вот так, руки прикрутили вот так… Он сидел, как мертвец, глаза закрыты… Честное слово, у зрителей создалось впечатление, что это была инсценировка, подделка, будто показывали готового мертвеца.
– А здесь – совсем другое дело, – Шельба вскочил и заметался вокруг стола, взмахивая руками. – Человек будет демонстрировать победу жизни над смертью. Тут не испытание нервов, а служение правде…
– Но-о, не заговаривайтесь, – Жильмаро убрал могучие руки со стола и сунул их в карманы. Он уже видел всю передачу, представлял, какой огромный интерес она вызовет. И деньги она даст огромные. Такой случай упустит только трус. Верный миллион! Только дурак откажется… Но надо сделать так, чтобы взять деньги и не получить неприятности.
Вынув руки из карманов, он щелчком подкинул Шельбе лист бумаги:
– Пишите: «Договор». Есть? Пункт первый: «Арвий Шельба, профессор-медик, в своей научной деятельности…» Что, не пойдет?
– Пойдет, – Шельба отнял перо от бумаги, – только следует добавить «и его коллеги по институту…»
– Добавляйте, – разрешил Жильмаро и продолжал диктовать: – «…добились оживления умершего человека. Это исключительное достижение науки ученые изъявили желание продемонстрировать по телевидению с личным выступлением воскресшего. Пункт второй. Ген Жильмаро, директор телецентра, руководствуясь исключительно интересами прогресса в науке, предоставляет возможность демонстрации опыта, обеспечивает техническую сторону передачи…»
– «…до последнего слова воскрешенного», – добавил Шельба. – О содержании выступления, я полагаю, в договоре нет смысла писать. Правда, дикторы обычно имеют готовый текст. Но то дикторы. А это же человек, вернувшийся с того света,
– Да, но все-таки… – Жильмаро задумался.
– Вы же, когда показывали казнь, не давали смертнику текста, – выставлял доводы Шельба.
– Давали. – Жильмаро улыбнулся. – Он должен был крикнуть: «Покупайте мыло Нибиша!», но у него отнялся язык.
– Я считаю, это не по-христиански, – сказал Шельба и перекрестился.
– Вот-вот, – оживился Жильмаро. – Так и запишем в договоре. «Считаем не по-христиански – требовать текст выступления». Важно ведь не то, что будет сказано, важен факт: бывший мертвый говорит.
– Именно, важен факт. Подпишемся.
Договаривающиеся стороны остались довольны. Жильмаро пос читал, что этот документ обезопасит его. Его дело – техническая сторона. Конечно, потом обвинят в недостатке патриотического духа. Но один дух не приносит деньги. Не умеешь рисковать – не берись за большие дела. Жильмаро не боялся передачи, направленной хотя бы и против строя Атлантии. Он считал мир капитализма настолько прочным, что для него не опасны никакие наскоки. А ведь Шельба не коммунист, это известный ученый, ему можно доверять. В конце концов у Жильмаро и в правительстве найдутся защитники, один из министров является даже членом совета телевизионной компании.
За время переговоров Браун отдохнул. Мачта уже не шаталась в его глазах. Только стала неметь правая нога… Юв что-то рассказывала, в ее голосе чувствовалось желание утешить, ободрить. Отдельных слов он не понимал, уже забылся их смысл. Что такое «лимонад»? Очевидно, не было у него такого желания, которое помогло бы напомнить и раскрыть смысл этого слова. Она спросила: «Ты хочешь есть? Здесь недалеко кафе, я принесу пирожное». Он пытался понять. «Есть?» Что это значит? «Пирожное». Впервые, кажется, слышу».
А вот голос ее понимал – без слов понимал, по интонации, по каждому нечаянному вздоху. Иногда он дотрагивался до ее руки и не чувствовал в ней тепла – казалось, жизнь медленно покидала и тело Юв.
О чем думала сейчас Юв, что беспокоило ее больше: судьба Брауна или судьба отца? Успеет ли Фромм совершить злодейское убийство заключенных? Макс вчера сказал, что «нажаты все рычаги» для спасения Августа и его товарищей. Юв не решалась больше на расспросы. Она видела, что Макс все время озабочен. Он и сейчас не находил себе места, вылезал из машины, исчезал в темноте, проверял что-то в моторе, снова садился в машину.
Наконец, показался Шельба. Макс кинулся ему навстречу:
– Ну как?..
– Все в порядке. Передача будет через два часа. Дадут рекламу. Сейчас мы отведем капитана Брауна в помещение, там приготовим кресло.
– У меня не двигается правая нога и немеет рука, – сказал Браун.
Юв, выйдя из машины, шепнула Шельбе.
– Он не понимает, что такое «есть» и «пить»…
Шельба промолчал. Он хорошо понимал, что это значило. Паралич! Поражение высшего пищевого центра. Начало конца… А до передачи еще два часа…
Шельбе и Максу пришлось нести Брауна, закинув его руки себе на плечи.
– Держитесь, капитан! – подбадривали они. – Еще немного – и наша возьмет…
Брауна уложили в кресло с откинутой спинкой, с колесиками на ножках. Шельба достал из машины свой чемоданчик и сделал укол. Оставив капитана на попечении Юв, профессор снова пошел к директору. Провожая того, Макс спросил:
– Я вам пока не нужен? В таком случае разрешите отлучиться на час. Очень важное дело.
Шельба только пожал плечами: самое важное начнется через два часа, остальное его не интересовало. Сев за руль, Макс помчался по дороге на юг, к горам.
– Я должен сообщить Августу, любыми путями передать… – шептал он, выжимая из машины все, что она могла дать.
