Текст книги "Вторая жизнь"
Автор книги: Василий Ванюшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
ГАЗЕТЫ КРИЧАТ – ЛЮДИ МОЛЧАТ…
В позднем вечернем выпуске газета «Парабеллум», неофициальный орган военного ведомства, сообщила следующее:
«Сегодня в семнадцать тридцать по местному времени на Маршальской улице, возле цветочного магазина «Лотос» убит офицер штаба Объединенных войск обороны капитан Ремиоль Браун. Убийцы пока не арестованы. Расследование ведется особым отделом штаба совместно с полицией. На подозрении находятся трое, в том числе один иностранец.
Тело Брауна будет отправлено специальным самолетом на ро дину покойного.
В штабе считают это событие чрезвычайно серьезным…»
Вечерние выпуски других газет промолчали, хотя все корреспонденты знали об убийстве возле цветочного магазина: они не имели права вмешиваться в военные дела. Теперь сигнал был подан, и на следующий день последовал газетный взрыв, разбросавший миллионы экземпляров. Он оглушил жителей Атлансдама, они не знали, что и думать, боялись произнести слово.
Тот же «Парабеллум» утром писал:
«В интервью главный маршал Фромм дал понять, что убийство капитана Брауна может повлечь такие же последствия, как в свое время выстрел в Сараево…»
«Новая Атлантида» сообщила, что среди задержанных оказал ся русский профессор.
«Патриот» призывал к спокойствию и бдительности, писал о красной руке Москвы. Бульварная газетка поместила фотографию профессора Галактионова и знаменитой Юв Мэй, снятых вместе. В заметке «Убийство на почве ревности» она негодовала и острила. Русский профессор отлично устроился в Атлансдаме: приехав из страны, где символом является красная звезда, он чуть не украл у атлантов их «звезду телевидения».
Католическая газета «Апостол» благословляла оружие, которое покарает врагов веры и западной цивилизации.
Рабочая газета «Бессмертие труда» писала, что тут дело пахнет провокацией, и рабочие не должны позволить, чтобы народ ввели в заблуждение. А о Галактионове коротко сообщила: «Известный всему миру профессор не арестован и не может быть арестован. За него поручились лауреат Нобелевской премии Адам Мартинсон и профессор Арвий Шельба. Даниэль Галактионов сказал, что он докажет свою невиновность. Далее он заявил, что убийцей капитана Брауна является бандит по кличке «Кайзер».
До сих пор большие газеты как бы не замечали «Бессмертие труда». Но тут вдруг заговорили с неудержимой злобой.
Тон задал опять-таки «Парабеллум». «Не удастся это дело свалить на Кайзера, прикрыть им те козни, которые готовили коммунисты всем нам, слышите вы, «бессмертники»! – угрожающе кричала газета.
«Патриот» обвинял «Бессмертие труда» в измене и требовал закрытия этой газеты. Католический «Апостол» заявил, что поручительство за Галактионова имело бы силу в том случае, если бы его подписал профессор Себастьян Доминак.
Взялись перетряхивать «старые грехи» профессора Галактио нова, нарушение им законов по поводу чтения газет, хождения без галстука. Бульварная газетка вытянула историю с Эрикой Зильтон и размазала ее по-своему, как умела только она одна.
В ответ на все это последовал крепкий удар «Бессмертия труда», она поместила гневное заявление профессора Адама Мартинсона. Вот оно:
«Мне хотелось выступить в большой газете, но всюду я встретил отказ. Что ж, я воспользуюсь страницами этой газеты. Мне даже приятнее это, поскольку я сам из рабочих.
Не желая повторять гнусную клевету и отвечать на нее, за являю, что убийство Брауна не имеет никакого отношения к профессору Галактионову, равно как и все инсинуации, выдуманные против него. Стыдно слушать все это в стране, считающей себя чуть ли не оплотом высокой цивилизации. Вместо того, чтобы расследовать преступление и привлечь к ответственности убийц, здесь занялись опасной провокацией.
Как видно, загадочное убийство Брауна используют в целях разжигания военных страстей. Я чувствую, что над миром нависла страшная угроза.
Не может сердце ученого, призванного служить прогрессу, быть равнодушным в такой опасный момент, и пусть мой голос будет услышан во всех странах мира.
Честь ученого и гражданский долг заставляет меня заявить сегодня с полной ответственностью: если правительство Атлантии не пресечет травлю виднейшего представителя современной науки, если ученые страны, на первых порах гостеприимно предоставившей нам возможность плодотворно работать здесь на благо всего человечества, – если наши коллеги не потребуют от своего правительства прекращения травли, то я вынужден буду в знак протеста выйти из состава Академии наук Атлантни, почетным членом которой я избран. А если ученые всего мира отнесутся безучастно к моему голосу, то я откажусь и от звания лауреата Нобелевской премии. Мне стыдно будет носить это высокое и почетное звание, если его не уважают. И если же, вопреки здравому смыслу и элементарным правилам уважения человеческого достоинства, профессор Галактионов будет все-таки арестован, то я покину институт, в котором работал вместе со своим коллегой над решением модной и той же научной проблемы, боролся за жизнь ЧЕЛОВЕКА».
Это заявление нельзя было обойти, не принять во внимание. Имя профессора Мартинсона было широко известно, махнуть на него рукой, значило бы махнуть на науку и культуру. Этого правительство Атлантии сделать не могло.
Глава правительства созвал пресс-конференцию. Вопросы корреспондентов и ответы на них были опубликованы во всех газетах:
«ВОПРОС. Что вы скажете по поводу выступления г-на Мартинсона относительно профессора Галактионова?
ОТВЕТ. До тех пор, пока не будет закончено расследование убийства Брауна, ничего определенного сказать нельзя. Возможно, Галактионов и не причастен к этому; возможно, он не был непосредственным исполнителем в этом деле, но некоторые факты явно не в его пользу. Не все из нас порой представляют, в каких острых формах проявляется сейчас идейная борьба. Мы с уважением произносим имя профессора Мартинсона, однако, знаем, что иногда и очень честные, уважаемые люди оказываются, помимо своей воли, защитниками неправды. Когда закончится следствие, все будет ясно и нам, и вам, и уважаемому г-ну Мартинсону.
ВОПРОС. Правда ли, что в правительстве дебатировался вопрос о разрыве дипломатических отношений с Советским Союзом?
ОТВЕТ. Я мог бы ответить отрицательно на этот прямой вопрос, но оказался бы не совсем честным. Официально вопрос в правительстве не обсуждался, но поступают настойчивые требования о разрыве отношений, и разговор такой возник. Правительство, конечно, не может игнорировать настроение нации, однако, решение этого вопроса преждевременно. Сегодня я принял советского посла по его просьбе. Посол спросил, отражают ли в какой-либо мере выступления газет точку зрения правительства Атлантии. Я сослался на традиционное у нас право свободы слова и сказал, что мы заинтересованы в одном – в установлении правды, а затем уже последуют выводы. Советский посол-согласился со мной: они тоже заинтересованы в выяснении правды. С этой целью советское посольство выделило своего представителя, господина Латова – атташе по вопросам науки и культуры, который будет связываться с соответствующими инстанциями, действуя строго в рамках закона. Это не вызвало возражений.
ВОПРОС. Верно ли, что как раз на эти дни намечалась казнь группы политических заключенных, приговоренных к смерти? Если это так, то нет ли тут связи с убийством Брауна?
ОТВЕТ. Мы будем карать опасных преступников в любой день и любой час. Это наше внутреннее дело. Не понимаю, какая тут может быть связь с убийством Брауна, офицера штаба Объединенных войск, не являвшегося гражданином Атлантии?
Вы, как я догадываюсь, из «Бессмертия труда». Скверно вы ведете себя. Да, у нас свобода слова, но нельзя же писать такие несуразности: убийца Брауна – Кайзер. Вы и здесь находите какую-то связь. Между тем каждому ясно, что тут дело политическое. Бандит, грабитель Кайзер и офицер штаба Браун – связь? Смешно… Я лишаю вас права задавать вопросы на этой пресс-конференции.
ВОПРОС. Главный маршал Фромм недвусмысленно заявил, что убийство Брауна, подобно выстрелу в Сараеве, может послужить началом новой войны. Не выскажете ли вы свое мнение на этот счет?
ОТВЕТ. Главный маршал Фромм не подчинен нашему правительству, так же как в отдельности любому другому правительству содружества наций. Только совместное решение обязательно для него. Что касается существа вашего вопроса, то вы заставляете меня повторяться: все зависит от результатов расследования этого убийства. И поэтому я считаю все вопросы пресс-конференции исчерпанными».
Было что читать в газетах, было о чем поспорить. И атланты читали. Но не спорили. Угроза войны придавила их. Молча, как в траурном шествии, двигались люди по тротуарам. Чаще стали взвывать сирены. На домах появились белые стрелы с надписью «Бомбоубежище», они рождали не чувство уверенности в надежном спасении, а растерянность и страх. Вечерами в Атлансдаме меньше зажигалось огней, меньше светилось окон – люди закрывали их шторами. Зато всю ночь горел свет во всех этажах здания штаба.
Фромм довел обстановку в штабе до накала. По коридорам сновали офицеры с папками в руках. Склеивались листы топографических карт. Генералы отмечали будущую диспозицию. Диктовались приказы. Заслушивались доклады командующих о готовности войск.
Главный маршал был доволен ходом развернувшихся событий. Очень хорошо, что в истории с убийством Брауна оказался замешанным русский профессор! Как только вынесут ему приговор – сразу война! А нужный приговор власти Атлансдама непременно вынесут.
Правда, ему не понравилось промелькнувшее в одной из га зет сообщение о намечаемой казни политических заключенных. Фромм решил перенести испытательный взрыв на день суда над Галактионовым. А затем новое оружие будет испытано в бою. Удар – и миллионы людей превратятся в трупы. И не прольется ни капли крови. Как парадоксально выглядит в этой назревающей бескровной войне первая жертва – смерть Брауна от удара бандитским кастетом…
Не понравилась Фромму и пресс-конференция. Прочитав ответы главы правительства Атлантии на вопросы корреспондентов, он обозвал главу болтуном и дураком. Зачем разговаривать с корреспондентами о войне? Когда она начнется, газеты обязаны трубить о патриотизме и победе. Зачем знать народу, будет или не будет война. Когда она начнется, каждого заставят воевать. Разве в наше время войну объявляют? Разрыв дипломатических отношений, если на это пойдет правительство, толь» ко испортит все дело, заставит противника взять оружие наизготовку. Война должна быть неожиданной – в этом залог успеха.
В штабе Фромм сказал:
– Я уже говорил – надо сначала сбросить атомную бомбу, а уже потом об этом ставить в известность политиков.
Если действия правительства Атлантии вызывали досаду у Фромма, то очень радовали бесконечные запросы промышленников. Они жаждали военных заказов, предлагали новые виды вооружения. Тут были и сверхмощные танки и безвредные на вид безделушки, вроде тюбиков пасты, спиртовых плошек, авторучек, начиненных взрывчатым веществом огромной силы. Джордон Нибиш предлагал поставку медикаментов и инструментария для госпиталей, отец и сын Бризгайлы вдвое расширили свой оружейный завод. Даже сестры Парсон – Зизи и Лизи пожелали внести свою посильную лепту в дело войны – они приспосабливали чулочную фабрику к выпуску парашютов.
Главари огромных концернов и акционерных обществ, ворочающие миллиардами во всех странах содружества наций, ночей не спали – планировали военное производство и подсчитывали будущие дивиденды. Немало было таких, что жаждали прибылей. Они-то и задавали тон.
…Было три часа ночи. Фромм вызвал адъютанта и спросил, готов ли самолет, на котором надлежит отправить урну с прахом капитана Брауна. Адъютант ответил, что готов. И все сделано в точности, как приказано. Труп в морге не вскрывали, анатомы и судебные эксперты не настаивали, поскольку тут дело военное. В пять часов труп положат в гроб и отправят в крематорий. Офицер, которому приказано руководить перевозкой гроба и отправкой самолета, предупрежден и будет на месте вовремя.
Фромм подумал о том, какие, вероятно, пышные похороны устроят Брауну на его родине. И памятник поставят: первая жертва войны! Погиб от руки врагов отечества. И, пожалуй, прослывет национальным героем.
И все это неправда…
«Ну и что же! – подумал Фромм. – Ведь совершенно верно сказано: когда начинается война – правда является первой жертвой».
КОГДА СМЕРТЬ ПОМОГАЕТ ЖИЗНИ
Макса не было целый день. Явился он под вечер. Даниил Романович только кончил бриться и, сняв нижнюю рубашку, ушел умываться; он вернулся, растираясь полотенцем, Макс, посматривая на его мускулистую спину, сказал:
– Бьюсь об заклад, что вы боксировали.
– Когда-то… Потом перешел на лыжи, летом гребля… Так вот, дорогой Макс, какое положение…
– Подождите, Даниил Романович. – Макс погасил сигарету, поднялся со стула и остановился перед Галактионовым в двух шагах. – Давайте немножко побоксируем. Я научу вас одному приему.
Даниил Романович удивленно посмотрел на него, усмехнулся, отбросил полотенце.
– Время ли?..
– Это недолго. – Макс засучил рукава и изготовился к бою. – Первые раунды – разведка, выискивание слабых мест противника. Попробуйте подобрать ключ. Начинайте.
Даниил Романович стал в позу боксера. Серию коротких ударов нацеленных в лицо, в корпус, вперемежку с обманными выпадами и мгновенным отскоком, Макс отпарировал легко и перешел в наступление. Он двигался на Галактионова правым плечом, выкидывая далеко вперед крепкий кулак. Даниил Романович разгадал маневр Макса, но вынужден был приостановить бой: взяла одышка.
– Хватит, – сказал он устало. – Мне же не тридцать лет… Я понял вас. Вы хотели ввести меня в заблуждение относительно своей левой руки, демонстративно работали больше правой с тем, чтобы я ожидал и опасался главным образом ударов левой. Но вы не левша.
– Верно, – согласился Макс. – И я рад, что вы это угадали. Но постойте, я еще не показал свой прием.
– В следующий раз. Садитесь, – Даниил Романович оделся и тоже присел к столу. – Вы говорили вчера, что любите дело, требующее смелости и риска? Я скажу: нужна смелость и осторожность. Рисковать надо как можно меньше, иначе потеряем все… Речь идет не о моей чести и жизни, не о том, что меня снова позовут в полицию, могут потащить в суд. Сейчас это не столь важно.
Пусть даже суд, только открытый, но этого они, пожалуй, не захотят, если вспомнят дело о поджоге рейхстага, прозвучавшее на весь мир и вошедшее в историю. Самое опасное то, что в такой ситуации может вспыхнуть война. Я сегодня долго разговаривал с советским атташе…
Они пришли к выводу, что Браун убит по указанию начальника штаба: Юв в точности передала разговор с капитаном, а Гуго, узнав о событии у магазина «Лотос», привязался к Максу и рассказал о предложении Кайзера насчет «амура с крылышками», убийство которого обещано хорошо оплатить и подготовить так, что даже полиции не будет на месте… Браун отказался участвовать в страшной казни политических заключенных, рисковать собой и жизнью тех охранников – солдат, которые должны стоять в оцеплении на полигоне во время взрыва. Его не могли уволить в отставку. Браун отлично осведомлен о замыслах Фромма, такого человека Фромм не выпустит живым… Латов согласился: да, правда именно в этом. Но никто в Атлансдаме не посмеет даже заикнуться о Фромме. Выход один – надо настаивать, чтобы следствие велось более широко, чтобы Кайзер попался. Полиция уверяет, что он куда-то исчез. «Есть другой выход», – сказал Галактионов Латову, – но меня немного беспокоит одно обстоятельство…»
– Дадут ли нам сказать слово правды, Макс?
– Нет, – Макс кинул в пепельницу потухшую сигарету. – Сегодняшний номер нашей газеты снова конфисковали.
– Я не о том, – задумчиво сказал Даниил Романович. – По всей вероятности. Кайзер тоже убран, и это логично, с точки зрения Фромма.
– Тогда где же выход? Кто укажет убийцу?
– Браун.
Макс скучно улыбнулся.
– Шутите, Даниил Романович. Неподходящее время…
– А вы забыли про мой аппарат?
Нет, Макс не забыл. Но как-то не верилось, чтобы мертвый мог заговорить. Изумительный человек Галактионов! Что и говорить, великой силы и ума. Но ведь непредвиденный пустяк может испортить все, а Галактионов, кажется, этого не учитывает.
Между тем Даниил Романович продолжал:
– Да, время не для шуток, но очень подходящее для того, чтобы показать всем, чего я достиг. Я не вмешиваюсь в чужие дела, только защищаюсь – и это право каждого человека. Я тут пережил многое, Макс, я должен был проглатывать горькие пилюли инсинуаций и терпеть травлю. О, теперь схватка будет серьезной, и хочется побоксировать как следует. Цель борьбы нашей сейчас настолько важна, что было бы низко называть эту схватку дракой. Но я называю именно дракой, так как хочу в ней использовать некие невинные приемы, которые противник может посчитать нечестными. В драке можно к ним прибегнуть. Вы хотели показать мне свой прием в боксе? Он честный или нечестный?
– Пожалуй, его еще никто не знает. Это не нырки головой вперед, – ответил Макс. – И неизвестно, как окрестят судьи ринга.
– Вот именно неизвестный, а потому неожиданной силы. – Даниил Романович встал, прошелся широкими шагами по комнате, глянул в окно, повернулся к Максу. – А у вас настроение, кажется, не очень-то оптимистическое.
Это была правда. Макс дважды пробирался в лагерь к заключенным, проявив при этом много выдумки, изобретательности, отчаянно рискуя. И почти никакого результата.
– Что-то не так идут у нас дела, – сказал он тихо. – Я говорю не о нас с вами, вы понимаете? – Галактионов кивнул, и Макс продолжал: – Себя не жалеешь, а вот – неудачи. Мне кажется, и наши с вами дела скверны. Вы сказали: Браун… Я ведь кое в чем разбираюсь, знаю суть вашего открытия. Так вот – тело в морге вскрывали. Как вы сможете оживить Брауна?
– Вскрывали? – Даниил Романович побледнел. – Откуда вы знаете?
– Такой порядок, он вам известен лучше, чем мне.
– Фу! Вы меня напугали, – облегченно вздохнул Даниил Романович, присаживаясь в кресло. – Я думал, вы точно знаете. Нет, дорогой Макс, вскрывать его не будут. Во-первых потому, что порядок, о котором вы сказали, на военных не распространяется. Во-вторых, Фромм не допустит вскрытия. Ему нежелательно заключение экспертов, что Браун погиб от бандитского удара кастетом: ведь тогда придется принять мое указание на Кайзера – это его след. Фромму такое не подходит.
– Вы правы. Я об этом не подумал. – Макс оживился, закурил сигарету.
– А теперь поговорим о бедной Эрике Зильтон.
Макс подробно рассказал о своем посещении Рабелиуса. Конечно, в лагере заключенных нет ни отца, ни брата Эрики – она росла сиротой. Макс сказал о некоем Зильтоне для того, чтобы припугнуть аббата. Эрика не сошла с ума. Ее заперли в дом сумасшедших только потому, что она заговорила об аббате… Надо повидать Эрику, поговорить с ней.
– Я должен держать себя так, как будто ничего не случилось, – сказал Даниил Романович. – Пусть думают, что я и не пытаюсь бороться. А сейчас надо немного отдохнуть. Ночью не придется спать. Эта ночь решает все.
Ночь…
В притихших узких улицах, как в коридорах, чувствуется прохладный ветер-сквозняк. В глубине их – темнота. Рекламные огни сияют в вышине; чем дальше за полночь, тем меньше их. Жары как не бывало.
Жизнь в Атлансдаме не замирает даже ночью: она распадается на очаги. Людно возле ресторанов – черные с продольным блеском машины подъезжают и отъезжают. На черном асфальте остаются влажные следы. Временами грохочет электропоезд, проносящийся по высокой, над домами, дороге. А в улицах дальше от центра – тихо, темно и прохладно. Тут город похож на подземелье с ровными пещерами – коридорами улиц. Черный свод неба непроницаем и тяжел.
В Атлансдаме почти никогда не видно луны, она прячется за домами или закрыта дымом заводов.
На одной из малолюдных дальних от центра улиц находится паталого-анатомический институт. Цокольный этаж мрачного здания отделан мрамором. Тут, внизу, помещается морг. Над дверью, ведущей в морг, черные буквы латинской надписи; от нее веет печалью, которая невольно охватывает душу, мешая понять мудрость, заложенную в одной этой фразе:
«Хик лекус эст уби морс гаудет, сукурренс витам»*.[5]5
Это место, где смерть ликует, помогая жизни.
[Закрыть]
Ночью все здание погружается в непроглядную темноту, и внутри его наступает грустная тишина…
Фро Гладсон, пожилой, тихий, незаметный, умеющий ходить так, что шаги его по цементному полу совершенно не слышны, дежурит здесь ночами вот уже больше десяти лет. Он привык к мрачной пугливой тишине и даже полюбил свою работу. «От мертвого не жди плохого, от живого не жди хорошего», – часто говаривал Гладсон. Мертвецы – самые безобидные существа на свете, если можно назвать их существами. Мухи доставляют в тысячу раз больше беспокойства, чем мертвецы. Впрочем, и мух не водится в этом подвале. Тут очень холодно. Чуть слышно монотонное гудение холодильников, этот звук настолько постоянен и неизменен, что, привыкнув, можно принять его за тишину – исчезни это чуть уловимое гудение, подобное отдаленному шуму мотора автомашины, и покажется, что тишина нарушилась.
Гладсон, дежурный санитар, не обязательно должен ходить всю ночь по цементному полу подвала. Он может сидеть за маленькой наполовину застекленной перегородкой и оттуда обозревать просторный зал с каменными столами, в виде топчанов, прикрытыми белыми простынями; может вздремнуть. Проснувшись, он увидит те же топчаны, закрытые простынями, под которыми угадываются тела и особенно отчетливо ступни ног, пальцами вверх. Ничего тут за ночь не изменится: гляди не гляди – все как было, так и будет…
На одном из топчанов стоит гроб, крышка его немного сдвинута. Утром придут люди, закроют гроб и понесут его в крематорий, который помещается рядом с институтом. Гладсон сделает отметку в своей книге. Вот и все, что произойдет за время этого дежурства. А ночь не доставит никакого беспокойства.
Гладсон подошел к гробу, посмотрел на бирку, привязанную к руке мертвеца – «Ремиоль Браун», N 12, проверил запись в книге под номером 12 – «Ремиоль Браун». Все правильно. Остальное Гладсона не интересовало: кто таков был этот Браун, отчего умер… Он прошел за перегородку, сел поудобнее и задремал.
То, что затем произошло, Гладсон никак не мог принять за явь: подобного он никогда в жизни не видел. Мертвец есть мертвец, ему положено лежать неподвижно, не дышать, не открывать глаз, не разговаривать. А тут случилось черт знает что…
Простыня на одном из топчанов шевельнулась, под ней углом поднялись колени. Гладсон хотел ущипнуть себя за нос, но руки не повиновались, подняться со стула не было сил.
Мертвец спустил голые ноги и сел на топчане, потом встал, кутаясь в простыню.
– Брр, ну и холодище! Этак совсем сдохнуть можно, – сказал мертвец и пошлепал босыми ногами по полу.
Гладсон закрыл глаза. Пусть все это виделось, но он не мог ослышаться. Между тем в тишине голос раздался отчетливо, и сейчас слышалось ворчание мертвеца, щелканье зубами от холода, шлепанье босых ног.
Гладсон не боялся покойников, не испугался и сейчас, Ни чего они не сделают ему ни во сне, ни наяву. Он открыл глаза и посмотрел в зал.
Мертвец уже сидел на своем топчане, и в руках у него была бутылка. Он ловко открыл ее ударом ладони о донышко и, запрокинув голову, начал пить. На шее темнел большой шрам. С губ на шею стекали темно-красные капли вина. Может быть, это и было вино, а может быть, – кровь, потому что шрам, пересекающий шею наискосок, был следом смертельной раны. Так подумал Гладсон и отбросил эту мысль: не может такое случиться с мертвым, не потечет у него кровь. Значит, мертвец пил вино. И как пил! С наслаждением, без передышки, кадык его так и дергался снизу вверх, и шрам на шее шевелился. У Гладсона потекли слюнки, он чмокнул губами, глаза смотрели выжидательно.
Мертвец отнял бутылку от губ, крякнул, довольный, передернул голыми плечами и открыл глаза. И тут неожиданно они – Гладсон и мертвец – встретились взглядами. Гладсон вздрогнул и плотно закрыл веки. Снова послышалось шлепанье босых ног. Голос мертвеца раздался совсем рядом.
– Какое свинство с моей стороны! Хозяина-то угостить и забыл. Нехорошо. Хотя за такой холод и не следовало бы… Но и одному пить скучно. Эй, приятель, хочешь погреться? Да ну проснись, не бойся!
Гладсон вновь открыл глаза.
Он увидел юношеское лицо с маленькими темными усиками. Щеки мертвеца порозовели после выпивки, глаза весело посмеивались.
– У тебя стакан есть, приятель? – говорил он совершенно как живой, подмигивал Гладсону и показывал бутылку – то был коньяк. – Чертовски холодно! Не привык к такой обстановке. И скучища! Умереть можно. Так нет стакана? Придется из горлышка, ничего не поделаешь. Я оботру его простыней. Не брезгуй. Ну, вставай!
Гладсон моргал глазами. Он был не в силах не только встать, но и произнести слово, кивнуть головой в знак согласия или отрицательно покачать ею. Не страх сковал его, нет, изумление довело до оцепенения.
– Какой некомпанейский человек, – продолжал мертвец. – Это просто невежливо – отказаться выпить в такой обстановке. Ну выпей за мое здоровье на том свете. Разинь рот!
У Гладсона закрылись глаза, как в ожидании удара, но удара не последовало. Он почувствовал, как чужая рука взяла его за нижнюю челюсть – теплая рука и довольно вежливая. Он открыл рот. Круглое горлышко стукнулось о зубы, и в горло полилась обжигающая жидкость с резким запахом, от нее захватывало дух.
Бутылка опустела. Мертвец отступил и начал кружиться, пританцовывая; белыми крыльями распахнулась простыня. Гладсон смотрел на него, и глаза его сладко жмурились. Ему стало все равно, что случилось с ним, что происходит вокруг. Будто он опустился в теплую ванну с терпким пахучим паром.
Разбудил его громыхающий металл и перестук о пол крепких ботинок. Трое рабочих приноравливались, как бы удобнее вынести гроб; один, приоткрыв дверцу загородки, что-то говорил посмеиваясь. Гладсон вскочил, протер глаза.
– Ну и крепко ты спишь! – скалил зубы рабочий. – По прав де говоря, нам жалко было будить тебя. Мы старались тихонько закупорить эту штуку. Отметь двенадцатый номер.
Гладсоя вспомнил приснившееся и очнулся окончательно. Осмотрел взглядом зал – все мертвецы чинно лежали на каменных топчанах под простынями, и тот, который… Но и тот лежал, протянув ноги, на своем месте. Значит, все в порядке. Гладсон успокоился. Но почему так противно во рту и голова словно чугунная?
Он тяжело вышел из каморки и сказал хриплым голосом:
– Я должен был проверить… Снять бирку.
– Хватился! – рассмеялся тот же рабочий. – Заколочено на мертво. А бирка – вот она, возьми, – и подал бирку. – Мы не хотели подводить тебя… Отметь в книге, чтобы был порядок.
Гладсон взял бирку, долго листал дрожащими, непослушными пальцами книгу. Рабочий стоял рядом, помогая отыскать нужный номер.
– А разит от тебя, как из бочки, – сказал он. – Хотя понятно – скучища тут. На такой работе я давно бы спился. Но ты будь поосторожней с этим, – рабочий щелкнул по горлу. – А то потеряешь место. Ну-ну, не беспокойся, мы не скажем ничего. Только и ты не говори, что мы без твоего глаза закрывали… А то придется заново все проделывать. Ну, будь здоров! – и, повернувшись к рабочим, он крикнул: – Поднимай, ребята, тащи! Там ждут, надо поторапливаться.
И рабочие, гулко топая ботинками, потащили гроб к двери.
