Текст книги "Поэты «Искры». Том 1"

Автор книги: Василий Курочкин

Всякий пляшет, да не так, как скоморох.

Пословица

 
Лицо намазав сажей,
Как а́нглийский фигляр,
Московский парень ражий
Выходит на базар.
Кричит, народ сзывая:
«Вот фокус! – Раз! Два! Три! —
Вот штука! Вот другая!
Честной народ, смотри!»
 
 
Оделся он – умора!
На голове колпак,
Из тряпок коленкора
На нем двуцветный фрак;
Одна нога людская,
Другая… Раз! Два! Три!
Копытом бьет другая,—
Честной народ, смотри!
 
 
Смотри мою отвагу:
«Вот шпага. Видишь? Ну,
Я проглочу всю шпагу
И глазом не сморгну».
Шпажонка, исчезая,
Блеснула… Раз! Два! Три!
Он смотрит не мигая,—
Честной народ, смотри!
 
 
За несколько копеек
Пересвистать готов
Заморских канареек
И курских соловьев.
На всё он мастер, словом!
Вот свищет… Раз! Два! Три!
Вот рожу сделал клёвом,—
Честной народ, смотри!
 
 
Награды – грош да гривна!
За бесполезный труд…
Как жалко, как противно,
Когда такой же шут
Проглотит шпагу разом
В журнале… Раз! Два! Три!
Да не сморгнет и глазом,—
Честной народ, смотри!
 

<1862>

 
Весь Петербург затанцевал,
             Как девочка, как мальчик;
Здесь что ни улица, то бал;
             Здесь что ни бал – скандальчик.
Все веселятся от души,
             Всё ладно в нашем быте.
Пляши, о! град Петра, пляши!
             Друзья мои, пляшите!
 
 
Пляши, веселенький старик,
             Нафабрившись как надо;
Ведь ты давно плясать привык
             От мины, жеста, взгляда,
От приглашений красоты
             На старческие шутки.
Пляши, старик! Здесь все, как ты,
             По женской пляшут дудке.
 
 
Пляши, о! муж – на склоне лет
             Обиженный судьбою,
Пусть скользкий, как твой путь, паркет
             Мирит тебя с бедою.
Смирись, сравнив публичный суд
             С публичными балами,—
Где спин перед тобой не гнут,
             Хоть шаркают ногами.
 
 
Ты, что на службе, говорят,
             Лежал среди дороги,—
Лети на бал. В канкане, брат,
             Спеши расправить ноги!
Хоть службой тяжкий дан урок,
             Но на публичном бале —
Представь себе – один скачок:
             И ты всех выше в зале!
 
 
Пляши и ты, водевилист,
             Островского учитель,
И ты, Обломов-журналист,
             Сфер идеальных житель.
Вы – публицистов стройный хор —
             Вы сладко голосите;
Вы песни пели до сих пор,—
             Подите ж попляшите!
 
 
Пляшите все, хотя б в тоске
             Скребли на сердце кошки.
Вся мудрость наших дней – в носке
             Поднятой кверху ножки.
Отдайте пляске каждый час,
             И господин Ефремов,
Наверно, выпишет для вас
             Красавиц из гаремов.
 
 
Пусть уравняет наконец
             Все возрасты, все званья
Единый наших дней мудрец —
             Учитель танцеванья!
Вина и пляски резвый бог
             Да будет вечно с нами,
И наш прогресс, как сбитый с ног,
             Запляшет вверх ногами.
 

<1862>

 
Отуманилась «Основа»,
Омрачается «Сион»,
«Наше время» в бой готово,
«Русский вестник» оскорблен.
 
 
Доктринеров слышны крики
С берегов Москвы-реки,
И в ответ им держат пики
Наготове казаки.
 

 
На «Наше время» упованья
Я возложил: в нем мысль ясна.
Читай его. Его сказанья
Суть слаще мирра и вина.
Его прогресс не скор, но верен.
В нем наложил на каждый лист
Свою печать Борис Чичерин,
Медоточивый публицист.
Склонись к нему душою нежной
И ты почиешь безмятежно,
И не разгонит даже «День»
В твоем уме ночную тень.
 

 
Если «День» тебя обманет,
Не печалься, не сердись.
С «Днем» ненастным примирись,
«День» хороший, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Только в тех днях будь уверен,
На которые Чичерин
Или Павлов восстает.
 

 
Отцы московские, опекуны журналов,
Витая в области доктрин и идеалов,
Великосветских снов, англо-московских дум,
В которой уличной, базарной жизни шум
Не может отравить их олимпийской неги,
Сложили множество внушительных элегий
Про петербургские артели свистунов,
Иррегулярные станицы казаков,
Пустоголовые фаланги пустоцветов
И юбилеями не взысканных поэтов.
 
 
Их удержал мой слух, твердят мои уста,
Но всех приятней мне и всех милее та,
Что в «Русском вестнике» является и слишком
Определенный цвет дает зеленым книжкам:
«Бог журналистики! не дай душе моей
Дух озлобления, змеи сокрытой сей,
Дух отрицания неправды, нигилизма,
Но вознеси меня во области лиризма,
Где жизнь прелестною является для глаз
Всеобщей формулой, потоком громких фраз,
Неприменимою к отечеству доктриной,
В соединении с любезной нам рутиной».
 

 
Слышу умолкнувший звук ученой Чичерина речи,
Старца Булгарина тень чую смущенной душой.
 

1862

 
Юмористическим чутьем
Под вашей докторскою тогой,
Под вашим мудрым париком,
В изгибах речи вашей строгой
Нагайку чуем казака,
Хоть видим в выпушках, петличках
И в полемических привычках,
Что вы не нашего полка.
 

1862

 
Я уверен в прогрессе отечества,
В просвещенных стремленьях дворян
Дать богатство наук для купечества
И духовно насытить крестьян,
Но в поспешности юного племени,
Беспристрастно когда я взгляну
С точки зрения «Нашего времени»,—
Неурядицу вижу одну.
 
 
Убежденный глубоко, что родина
Обновилась и минул ей срок,
По словам господина Погодина,
Дать народам Европы урок;
Ибо к правде дорога затеряна
В исторической фальши веков,—
С точки зренья Бориса Чичерина,
Я ко всяким реформам готов.
 
 
Ни малейшей не вижу опасности
И статейку бы мог написать
В пользу так называемой гласности.
Уж наверно прошла бы в печать!
Изумила бы всё человечество
Верность взгляда в твореньи моем,—
С точки зрения «Сына отечества»
И Ципринусов, пишущих в нем.
 
 
Пусть все мнения прямо, сознательно
Возникают с различных сторон,
Ибо Павлов сказал основательно:
«Невозможно-де петь в унисон».
Я согласен, чтоб с мыслию правою
Дан простор был и мысли кривой,—
С точки зренья, покрывшею славою
Льва Камбека с его ерундой.
 
 
Появилась везде юмористика.
Все кричат как о чем-то дурном.
Но на днях с наслажденьем три листика
Я прочел в фельетоне одном.
Было столько в нем юмора милого,
Что я понял всю пользу сатир,—
С точки зренья Никиты Безрылова,
Удивившей читающий мир.
 
 
Уважая свободные мнения,
Быт, обычай, преданья и род,
Я читаю газет рассуждения
Как философ, юрист, патриот.
Но, конечно, с достоинством барина
Я смотрю беспристрастно на них,—
С точки зрения Бланка, Самарина,
Безобразова Н. и других.
 
 
Для меня равноправны все нации,
Ненавистен мне неграми торг,
На сиамцев взглянув в «Иллюстрации»,
Прихожу я в невольный восторг;
Но еврея, греховно упадшего,
Мне «Основа» и разум велит,—
С точки зрения Зотова младшего,
Звать позорною кличкою: жид.
 
 
Я на женщин гляжу снисходительно,
С точки зренья ученых врачей,
И с Юркевичем в розге внушительный
Замечаю мотив для детей.
Новый взгляд доктринера московского
В сладкий трепет приводит мой дух,—
С точки зрения Миллер-Красовского,
Разгадавшего смысл оплеух.
 
 
Формулируя жизни явления
С соблюдением мер и границ,
Я на всё приобрел точку зрения
Из журналов обеих столиц.
Эта точка достойна известности,
Ибо нежным растеньем цветет
В вертограде российской словесности,
Чтобы вкусный дать обществу плод.
 

1862

 
Поморная муза резва:
В стихах, понимаете, надо
Уметь, как расставить слова,
Чтоб свистнуло с первого взгляда.
 
 
Умеючи надо шутить
С богиней веселых мелодий;
Как вам нужно кушать и пить,
Так нужен размер для пародий.
 
 
Богине мелодий верны,
Поморные – все староверы
И скромно, как все свистуны,
Свистят, соблюдая размеры.
 
 
За то им богинею дан,
Надежнее стали звенящей,
Для битвы с врагом талисман:
Стих, мягко и нежно свистящий,
 
 
Одним услаждающий слух,
Других повергающий в холод,
И главное: легкий, как пух,
Но пошлость дробящий, как молот.
 

1862

ЛИЦА

Графиня Хрюмина 113 лет.

Графиня, ее внучка 68 лет.

Хлестова 99 лет.

Княжны Тугоуховские (младшей 61 год, старшей 66).

1

2

3

4

5

6

^{(ДЕЙСТВИЕ В ПЕТЕРБУРГЕ)}

^{Гостиная графини Хрюминой. Величавая запущенность; полинялые драпри и портьеры. Графиня Хрюмина, одетая как на бал, сидит в больших креслах, неподвижно во все время действия. Графиня-внучка сидит у стола с книжкою стихотворений Милонова. Входит г-жа Хлестова.}

Хлестова

 
                                   (входя)
Уф! дайте отдохнуть… Как высоко, мой свет,
Живете в Питере… Одышка… ноют ноги…
             Хоть были б лестницы отлоги!
             Легко ли в девяносто лет
             Взбираться чуть ли не на крышу…
 

Графиня-бабушка

 
Не слышу, матушка, не слышу.
 

Хлестова

 
Из силы выбилась… расстроена притом…
             Арапка утром нагрубила:
Разбила блюдечко собачье с молоком —
А в церковь уж звонят… Мерзавку-то прибила,
Да в церковь, знаете, в горячке… agitée…[112]112
  Взволнованная (франц.). – Ред.


[Закрыть]
Ну так вот и теснит под ложечкой и в груди…
Не простудиться бы… Ох, право, нынче люди —
                            Скот на скоте!
(Заметив графиню-внучку.)
А, здравствуй, ангел мой.
 

Графиня-внучка

 
                          Bonjour, ma chère[113]113
  Здравствуйте, моя дорогая (франц.). – Ред.


[Закрыть], ну, что вы?
Здоровы?
 

Хлестова

 
                        (отдает ей ридикюль)
             На, возьми. Бог милости прислал.
             Какое, матушка, здоровы!
Последний час пришел, последний век настал!
Нет страха божьего… обрезаны доходы…
Дороговизна – страсть… весь свет пошел вверх дном,
             Всё новые пошли, вишь, моды!
Недавно… Голова, мой друг, идет кругом…
Графиня, матушка, послушайте-ка тоже…
Недавно… Господи! Ни н́а что не похоже!
Молчалин, видите, привез ко мне билет
На чтенье… Как его?.. Ну вот, что нынче в моде…
Ли-те-ра-тур-ное…
 

Графиня-бабушка

 
Вы ездили в балет?
 

Графиня-внучка

 
Grand’mère[114]114
  Бабушка (франц.) – Ред.


[Закрыть] совсем не то.
 

Хлестова

 
                                          Совсем не то, мой свет.
Нет, это зрелище совсем в особом роде,
             И говорить-то даже грех!
Тут… я вам расскажу… выходят вольнодумцы,
Читают – кто про что… один кричал: безумцы!
Ей-богу! Обозвал безумцами нас всех.
Другой… другого-то и слушать я не стала…
Но хлопали – чуть-чуть не обвалилась зала…
Другой расписывал какой-то мертвый дом,
Про каторжников всё… ну просто стыд стыдом!
Я с Надей Хворовой насилу усидела…
 

Графиня-бабушка

 
В Сенате скоро вы обделаете дело?
Ну… поздравляю вас.
 

Графиня-внучка

 
                               Совсем не то, grand’mère.
 

Хлестова

 
Мой свет, совсем не то. Представьте, например,
Что вы бы, взяв билет, сидели в креслах сами
И вдруг бы выскочил какой-то шематон…
 

Графиня-бабушка

 
Там всё был моветон?
 

Хлестова

 
Напротив, весь beau monde…[115]115
  Высший свет (франц.). – Ред.


[Закрыть] мужчины со звездами…
И перед ними-то… и вдруг передо мной —
                           Афронт какой!
На сцену выскочил какой-то вольтерьянец
И грубо начал так… Афронт, совсем афронт!
 

Графиня-бабушка

Как?! Губернатору корнет не сделал фронт!

Тесак ему и ранец!

Хлестова

 
Да нет, вы слушайте… Вдруг выскочил и сел,
             Зовут… позвольте… Чернышевский…
Да как пошел… пошел…
 

Графиня-бабушка

 
                                    Зовут: Андрей Краевский?
А! Знаю… слышала! Так долго жить велел?
Жаль… Это, говорят, был умный сочинитель…
             Стихи он, помнится, писал
                            В «Московский зритель».
В альбуме у меня его есть мадригал.
 

Хлестова

 
Да нет!..
         (Обращаясь к графине-внучке.)
             Вот видишь ли, читал он про кого-то,
Должно быть, умника такого же, как сам,
             Пьянчужку, ветреника, мота…
             Вдруг… Я не верила глазам!
Забылся до того… ты рассуди, ведь дочку
На эти, зрелища смотреть приводит мать —
Цепочку в руки взял и начал с ней играть!!
 

Графиня-внучка

 
                  (с ужасом)
Играл цепочкою!!
 

Графиня-бабушка

 
                                       (с испугом)
                             Как?! он украл цепочку?!
 

Хлестова

 
                (торжественно)
На стол облокотясь, цепочкою играл!
 

^{Входят шесть княжон и, не снимая шляпок, не здороваясь, начинают говорить, перебивая одна другую, чрезвычайно оживленно и громко, несколько в нос и размахивая руками.}

1-я княжна

Mon ange[116]116
  Мой ангел (франц.). – Ред.


[Закрыть], вы слышали?

2-я княжна

Ma chère, какой скандал!

Графиня-внучка

Про Чернышевского?

3-я княжна

Да нет!

4-я княжна

Вы не слыхали?

5-я княжна

Сейчас на лекции…

6-я княжна

На Невском…

2-я княжна

В Думе…

4-я княжна

В зале…

1-я княжна

Да подожди, Мими!

6-я княжна

 
               Зизи, дай мне сказать.
Явилась женщина…
 

1-я княжна

Не женщина – фигура!

5-я княжна

С мужчиною никак нельзя бы распознать!

2-я княжна

Ну просто польский ксендз…

3-я княжна

Кухарка!

4-я княжна

Повар!

5-я княжна

Дура!

3-я княжна

В какой-то кофточке…

2-я княжна

С мужским воротничком…

4-я княжна

Немытым…

1-я княжна

Грязный весь…

5-я княжна

Как есть чернее сажи!

1-я княжна

С мужского шапкою…

4-я княжна

Закутана платком…

6-я княжна

В кружок обстрижена…

1-я княжна

Без кринолина даже!

2-я княжна

Да нет…

4-я княжна

А главное…

3-я княжна

А главное… Ха-ха!

5-я княжна

Хи-хи!

1-я княжна

Ученая!

3-я княжна

Профессорша!

2-я княжна

Студентка!

Все шесть княжон

С немытой шеею!!!

Общий ужас.

5-я княжна

Ну точно наша Ленка!

^{Общий хохот.}

1-я княжна

И всё с студентами!

Графиня-внучка

Ну долго ль до греха!

3-я княжна

Читают…

6-я княжна

Руки жмут…

5-я княжна

Передают записки…

Хлестова

Ах! дни последние, должно быть, очень близки!

1-я княжна

Mesdames, я думаю, нам следует подать…

4-я княжна

Я тоже думаю…

5-я княжна

В набат я приударю!

1-я княжна

В Сенат прошение…

6-я княжна

К министрам…

5-я княжна

К государю!

Графиня-внучка

 
А я так думаю: Молчалина позвать.
Напишем… un article… un feuilleton…[117]117
  Статью… фельетон (франц.). – Ред.


[Закрыть] Теперь я
На Чернышевского и на студентку зла.
                   (Звонит.)
Бумаги нам! Чернил! Mesdames, скорей за перья.
Пишите: «Лекция». «Такого-то числа…»
«Неуважение ко всем приличьям светским…»
                   (Звонит.)
Скорей Молчалина! Скорей за Загорецким!
Они помогут нам… Они…
Как?! С грязной шеей в наши дни!
 

Графиня-бабушка

 
(заснувшая было под шумок, от сильного звонка просыпается)
Зачем Молчалина? Заняться, нешто, вистом?
 

Хлестова

Молчалин, матушка, придет поправить слог.

Графиня-бабушка

Не слышу, матушка… В постель Молчалин слег?

Графиня-внучка

Нет, сделался фельетонистом!

^{Входят Молчалин и Загорецкий, выходят 70 № «Северной пчелы» и февральская книжка «Библиотеки для чтения».}

1862

 
Сколь славен господин Скарятин,
Изобразить двуногий слаб;
Людской язык лицеприятен.
Зато правдив табунный храп.
 
 
Чего не выразит словами
Российских звуков алфавит,
Мы нежно выскажем хвостами
И звучным топотом копыт.
 
 
Подобно господину Бланку,
О коем слух проник и к нам,—
Людскую показав изнанку,
Он дорог сделался скотам.
 
 
Освободясь от взглядов узких,
Нечеловечьим языком,
Как добрый конь, все сходки русских
Он назвал смело табуном.
 
 
Он человек без чувства стада,
Царю зверей дал карачун,—
Его принять за это надо
Почетным членом в наш табун.
 
 
Дадим ему овса и сена
За то, что он, по мере сил,
Разоблачил Ледрю-Роллена
И Чернышевского убил.
 
 
И пусть журналы с завываньем
Начнут глумления над ним;
Табунным топотом и ржаньем
Мы свист журнальный заглушим.
 

1862

 
Молитвой нашей бог смягчился:
Роман Тургенев сочинил —
И шар земной остановился,
Нарушив стройный ход светил.
 
 
Под гнетом силы исполинской
Уже хрустит земная ось…
И некий критик, как Кречинский,
В испуге крикнул: «Сорвалось!»
 
 
И нигилист за нигилистом,
Как вихри снежные с горы,
Казнимы хохотом и свистом,
Летят стремглав в тартарары.
 
 
Агенты «Времени», все лупы
Направив париям вослед,
Смешали черные их трупы
С тенями «жителей планет».
 
 
И публицисты Ер и Ерик,
Узрев бегущих со стыдом,
Кричат отважно: «Берег, берег!
Созиждем здесь обширный дом!
 
 
Вы, Синеус и Прогрессистов,
Из остроумных ваших строк
На пепелище нигилистов
Везите щебень и песок.
 
 
Чтоб заложить фундамент прочный —
Своих рецензий вкус и такт
Пускай везет сюда Заочный
Через большой почтовый тракт.
 
 
Размерит здания все части
Борис Чичерин, – а кирпич
Для нас заменит полный страсти
Громеки пламенного спич.
 
 
Дружней! труд легок и приятен:
Нам для работы дан топор,
Которым сокрушил Скарятин
Всей юной Франции задор».
 
 
Чего робеть: дружней, ребята!
Работай с богом, в добрый час,
По плану, данному когда-то
В стихах Воейкова для вас.
 
 
Воздвигнуть зданье суждено вам
Неизглаголанных чудес:
Глухие в зданьи этом новом
Расслышат явственно: «Прогресс!»
 
 
У лысых дыбом станет волос,
Слепой увидит вальс калек,
Издаст Андрей Краевский «Голос»,
И золотой наступит век.
 

1862

В молодом поколении может так же не быть пути, как не было его и в старом; ясность глаз, свежесть щек, длинный ряд годов впереди – это еще не права на общественное внимание.

«Наше время», № 107

 
Молодежь легковерна,
Молодежь весела,—
В нигилизме, примерно,
Недалеко ушла.
Нигилизм ядовитый,
Отрицания сок
Выжал только маститый
Нигилист-старичок.
 
 
Вот Базаров освистан —
Ну какой он герой?
Ну какой нигилист он?
Просто – прынцип такой!
Нет-с! У нас по принсипу
За землишки клочок
Обдерет вас, как липу,
Нигилист-старичок.
 
 
Нигилист, если молод,
Носит в сердце любовь…
Но когда в сердце холод,
Но когда стынет кровь,—
Как шалит под секретом
У хорошеньких ног
Подогретый балетом
Нигилист-старичок!
 
 
Нигилист в молодежи,
Если молод и сам,
Замечает не рожи,
А стремленье к трудам.
Только рожи – не боле,
Ясность глаз, свежесть щек
Видит опытный в роли
Нигилист-старичок.
 
 
Нигилист самый юный
В зрелой мысли отцов
Слышит вещие струны,
К делу честному зов.
С отрицанием мутным
Мысли братьев итог
Называет беспутным
Нигилист-старичок.
 
 
Отравись не от знанья.
Затаив без любви
Тонкий яд отрицанья
Не в уме, а в крови,—
Головы не повесил,
Нажил землю, домок,—
Совесть к черту! – и весел
Нигилист-старичок.
 
 
Черт ли в том, что уж кости
Ждут последнего дня,—
Он, где требуют злости,
Жарче летнего дня.
Голос мягкий и плавный
И что слово – урок!
У! какой он забавный,
Нигилист-старичок!
 

1862

 
Милый друг, Фукута Чао-Цее-Цию,
Мы благополучно прибыли в Россию,
 
 
Через порт Кронштадтский к Петербургу прямо[118]118
  Дабы судить о столице Российской империи, недостаточно прочесть «Описание Петербурга» Пушкарева. Еще менее может удовлетворить сочинение о том же предмете Башуцкого, ныне юродствующего в «Домашней беседе». Любознательному японцу рекомендую, впрочем, прочесть сочинение «Дружеская переписка Петербурга с Москвою», помещенное прежде в «Свистке», а ныне вошедшее в полное собрание сочинений Добролюбова. Автор с одинаковым беспристрастием относится к обеим столицам; озлобленный ум его как в той, так и в другой находит для себя обильную жатву. Есть предание, что по выходе в свет оной поэмы более ста человек, из числа самых зажиточных обывателей города, почитая себя обиженными автором, подали на него жалобы начальству. Это совершенно в здешних нравах – даже самые знатные ученые книжники и газетчики оным средством удовлетворения не пренебрегают.
  Добролюбова считают также основателем зловредной секты нигилистов, злокозненно подкапывающейся под самые чистые верования россиян, как напр. – в достоинство «Русского вестника» и т. п. Обо всем этом будет ниже. Люди благонамеренные сожалеют, что бесспорно талантливый Добролюбов пошел по ложной дороге.
  Можно читать также «Петербургский вестник» с приложениями «Ерунды», дабы судить, на какой еще низкой степени просвещения стоят россияне даже в столичном городе Петербурге.


[Закрыть].
Будь благословенно имя Тентосама![119]119
  Слову тентосама соответствует русское слово бог. Об религиозных верованиях россиян издам в свет особое сочинение. Здесь замечу только, что в Петербурге находятся последователи всех известных у нас исповеданий. Почти все баниосы суть поклонники звезд. Многочисленную, ныне, впрочем, исчезающую, секту поклонников луны называют поэтами, влюбленными, сумасшедшими, кабалистами и пр. Переселение душ понимается здесь довольно своеобразно: фякшо-сшто полагают, что каждая душа в сем свете имеет право свободно переходить от владельца к другому, с земли на землю; землевладельцы до последнего указа 19 февраля 1861 г. совершенно отрицали переселение душ; некоторые и теперь ограничивают это понятие переселением фякшо-сшто с земель удобных для хлебопашества на неудобные. Как те, так и другие, хадомадо и фякшо-сшто, охотно переселяют в себя души животных, неумеренно напиваясь сотчио и саки, особенно на так называемой масленой неделе, исключительно посвящаемой пьянству. По поводу сего всеобщего переселения обычай воспрещает даже на оной неделе употреблять в пищу мясо животных.


[Закрыть]
 
 
Всё нам здесь по нраву: уци, хадомадо,
Данмио, но-ками – лучше быть не надо[120]120
  Слова уци, хадомадо, данмио, но-ками не исчерпывают всего содержания, заключающегося в русских словах: князья, графы, дворяне, бояре, бары, благородные, высокоблагородные, высокородные, сиятельные и пр. Для полнейшего ознакомления с оным предметом следует читать Павлова, Чичерина и др. специалистов.


[Закрыть].
 
 
Хоть теплей в Европе, например в Париже,
Здесь суровый климат, к полюсу поближе,
 
 
Но всей грудью дышишь и вольней и шире,
Точно на Нипоне или Кунашире,
 
 
Ибо под суровым петербургским солнцем
В русском очень много общего с японцем,
 
 
Даже утверждают здешние витии —
Сходство это резче в глубине России.
 
 
Потому что, видишь, милый друг Фукута,
Строить государство начал очень круто
 
 
Кумбо Петр Великий, славный в целом мире,
Как наш Кумбо Первый, свергнувший Даири[121]121
  Петр Великий первый из русских царей принял титул императора, подобно тому как наш Кумбо Первый назвался Кумбо-сама, ограничив власть духовного императора Даири.


[Закрыть].
 
 
Обучать народ свой он велел голландцам
Всяким европейским фокусам и танцам,
 
 
Как ногами шаркать, лить из меди пушки,
Из науки пули и из глины кружки,
 
 
Чтобы в оных кружках, Азии на диво,
Пить под страхом казни в ассамблеях пиво.
 
 
Бороды всем выбрил… Не приспело время
Брить, как у японцев, маковку и темя,
 
 
Ибо перед нами русские, как дети,
Только на границе двух тысячелетий[122]122
  Подобно тому как японцы спорят о своем происхождении, и русские не могут с достоверностью определить, от кого они происходят – от норманнов или от литвы. Некоторый ученый Духинский полагает даже, что от китайцев. Положение это не заслуживает вероятия. Во времена младенчества истории в Японии (а в России это младенчество еще продолжается) наши даже знаменитые ученые утверждали, что и мы и курильцы происходим от китайцев, ныне каждый мальчик презрительно улыбнется, если ему скажут, что доблестные японцы одного происхождения с псами-китайцами.


[Закрыть], —
 
 
Даже не созрели в доблести гражданской,
Как сказал в Пассаже баниос Ламанский[123]123
  Пассажами в Европе называют крытые галереи, построенные для удобства при переходах из улицы в улицу. Сколько мне случалось видеть, пассажи эти постоянно заняты магазинами и наполнены толпами проходящего народа; в Петербурге пассаж неизвестно для чего построен, и магазины в нем по большей части стоят пустые.


[Закрыть].
 
 
Так лились в Россию волны просвещенья,
Силясь переспорить волны наводненья,
 
 
Ибо, поглощенный думами о флоте,
Кумбо им построил город на болоте.
 
 
В этом-то болоте, в Петербурге то есть,
Я насчет России сочиняю повесть.
 

* * *

 
Минуло столетье. Там, где были топи,
Выросли громады западных утопий.
…………………………………………
На проспекте Невском появились франты,
Из печати вышли первые куранты.
 
 
Кумбо сам в то время корректуры правил[124]124
  Здесь автор грешит против исторической истины, перенеся царствование Петра Великого через сто лет после основания Петербурга. Подобные промахи в русской поэзии, впрочем, допускаются и носят название поэтических вольностей.


[Закрыть]
И для сочинений образцы оставил,—
 
 
Нынче ж заправляют этими делами
Заиджю-Арсеньев и Катков-но-ками[125]125
  Заиджю собственно переводится русским, введенным в язык Петром Великим, словом секретарь, так что в администрации «Северной почты» скорее секретаря редакции Лебедкина следовало бы назвать заиджю. Очевидно, почтенный Фукидзи-Жен-Ициро употребил это слово в применении к Арсеньеву по малому знакомству с русским языком и совершенному незнанию канцелярских штатов.


[Закрыть].
 
 
В десять раз, конечно, менее, чем Едо[126]126
  В С.-Петербурге, по официальным сведениям, считается 520 131 житель. В Едо на главных больших улицах 280 000 домов; полагая, по малой мере, по 30 жителей на дом, получим 8 400 000 —цифру народонаселения, не считая императорской гвардии, свиты, стражи князей и обывателей хижин, разбросанных в разных закоулках. В Едо по крайней мере 10 000 000 жителей. Одних слепых в Едо считается 36 000. Неверующие русские могут прочесть об этом предмете в книге: «Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах».


[Закрыть],
Чуждая для русских, страшная для Шведа,
 
 
Стала украшаться невская столица.
Земно поклонилась ей Москва-вдовица[127]127
И перед новою столицейГлавой склонилася Москва,Как перед юною царицейПорфироносная вдова,—  говорит Пушкин, как все русские поклонники луны склонный к метафорам.


[Закрыть],
 
 
Продолжая, впрочем, жить по Домострою
(Книга вроде Дзинов, чтимая Москвою),
 
 
Чад и домочадцев плеткой обучая,
До седьмого пота напиваясь чая,
 
 
Каждую субботу в жарких банях прея,
Фраками гнушаясь и бород не брея.
 
 
Да и петербуржец зоркий глаз японца
Не надует фраком тонкого суконца.
 
 
Здесь для виду носят, как в Европе, фраки,
А живут, как наши деды в Нагасаки.
 
 
Люди всех сословий, звания и сорту,
Как домой приходят – фраки тотчас к черту
 
 
И уж не снимают целый день халатов,
Лежа на перинах вроде наших матов[128]128
  Наши маты стелются на полу; у русских перины кладут на деревянные доски. Чем богаче и знатнее русский, тем мягче у него перины и тем больше их кладут одна на другую.
  Поморные говорят, что в Москве в богатых купеческих семействах муж с женою спят на десяти и более перинах, восходящих почти до потолка, наравне с висящею под образами лампадою. Здесь нельзя не заметить разнообразия в нравах, очень понятного, впрочем, в такой обширной стране, как Россия. Члены зловредной секты нигилистов (по большей части пролетарии – вроде фякшо-сшто) не только не имеют по нескольку перин, но даже отрицают вовсе перины, простыни, подушки, халаты, а спят как придется, часто даже во фраках.


[Закрыть].
 

* * *

 
Так прошел бесследно славный век Петровский…
Впрочем… есть проспект здесь – Каменноостровский,
 
 
На проспекте зданье – тех времен затея —
И на оном зданьи надпись: «Ассамблея»[129]129
  Почтенный Фукидзи-Жен-Ициро, говоря об ассамблее, разумеет вообще петербургские загородные гулянья. Сколько мне известно, в ассамблее он не был, а был в саду графа Кушелева-Безбородко и г-на Излера. Ему, очевидно, хотелось блеснуть своими сведениями об эпохе Петра Великого.


[Закрыть].
 
 
В зданьи этом ночью множество народу,
Данмио, но-ками пьют саки́, как воду,
 
 
Как пивали древле предки их славяне;
Там басят тирольки, там ревут цыгане,
 
 
Там старик стоягу, сделавшись ребенком,
Шепчет по-французски нежности чухонкам[130]130
  Загородные гулянья преимущественно посещаются чухонками, составляющими обширное сословие камелий, над которыми автор, как слышно, ныне производит исследование.


[Закрыть],
 
 
Там бушуют немцы, там народ толпами,
Как за диким зверем, следует за нами;
 
 
Барства и холопства там видны остатки:
Там всё сохранилось в дивном беспорядке,
 
 
Европейски-модном, азиатски-диком,
Как при Кумбо Первом, при Петре Великом!
 

17 августа 1862 года