Текст книги "Поэты «Искры». Том 1"

Автор книги: Василий Курочкин

Игра на двойном значении слова «донесет», разоблачающая публицистическую деятельность Б. М. Маркевича («Б. М<аркеви>чу»), ироническое согласие с поэтом, который сравнивает себя с Байроном: «Поэт Британии был хром, А ты – в стихах своих хромаешь» («Аналогия стихотворца»), характеристика «текущей журналистики»: «Она поистине „текущая“, Но только вспять» («Необходимая оговорка») – таких примеров можно было бы привести немало.

Наряду с двойным значением слов Минаев использует также звуковую близость далеких по своему смыслу понятий: пьеса сыграна «с шиком, с шиком: громко шикали» («После бенефиса»). Иногда каламбур строится на том, что читатель в сочетании более или менее «невинных» слов разгадывает другие, звучащие почти так же, но имеющие острый политический смысл. Примером могут служить строки из стихотворения (не эпиграммы) «Кумушки», связанного со студенческими волнениями 1861 года: «Лупят под лопатку ли» («Лупят подло Паткули») и «Гнать, и гнать, и гнать его» («Гнать и гнать Игнатьева»).

Не всегда, впрочем, стержнем эпиграммы Минаева является каламбур. Многие неожиданные и остроумные концовки не связаны с игрой слов. Таково упоминание о «всеобщем знакомце» Хлестакове в последней строке превосходной эпиграммы «Вопрос», собирающее в одном фокусе перечисленные факты:

 
Послушать вас – вам все сродни на свете.
Заговорят случайно о Гамбетте —
Окажется Гамбетта ваш confrère;
Рошфор – ваш кум, граф Бисмарк – друг завзятый,
Гюго – земляк и однокашник – Тьер,
И, кажется, сродни немножко Пий IX.
Везде у вас друзья – их сорок сороков —
В Париже, в Лондоне, в Берлине и в Мадриде,
И вертится вопрос у ваших земляков:
Как вам приходится, пожалуйста, скажите,
            Знакомец наш всеобщий – Хлестаков?
 

Иногда в качестве концовки использована пословица: эпиграмма на кн. В. П. Мещерского завершается строкой «В семье не без урода». Есть у Минаева эпиграммы, построенные в виде характеристики («История одного романиста», «Вестнику Европы», «Вопрос»), в форме диалога («Печальный выигрыш», «После бенефиса») и др.

Сжатость и отточенность, блестящая изобретательность, разнообразие приемов отличают его эпиграммы. В одной из них речь идет о двух авторах, которые «на удивленье многим Являются одним четвероногим» («При чтении романа „При Петре I…“»); в другой говорится о «сумасшедшей задаче», возникшей под впечатлением картины Лемана «Дама под вуалью» – «картину написать на тему „Дама, Из комнаты ушедшая“»; в третьей воздается похвала художнику, нарисовавшему картину «Сапожник»:

 
Сюжет по дарованью и по силам
Умея для картины выбирать,
Художник хорошо владеет… шилом —
Тьфу! – кистью – я хотел сказать.
 

К остроте и каламбуру, наиболее ярко ощутимым в небольшой эпиграмме, Минаев прибегает и в сатирическом фельетоне и в сатирической поэме. При этом необходимо подчеркнуть, что в большинстве случаев они не могут быть расценены как простые словесные вычуры, а являются одним из компонентов социальной или художественной оценки.

5

Уже из сказанного выше ясно, что искровцы были не только сатириками, хотя сатира и преобладала в их творчестве. Они писали также лирические стихотворения и несатирические поэмы (из-за недостатка места образцы последних не включены в сборник). Лирика искровцев в значительной своей части не отличалась самостоятельностью – и все же необходимо сделать о ней несколько дополнительных замечаний.

Прежде всего нужно отметить, что между лирикой и сатирой не было у них резкой границы. Конечно, были у них и чисто лирические и чисто сатирические произведения, но во многих случаях невозможно с определенностью отнести их к той или иной группе. Эта черта характерна для всей некрасовской школы и для самого Некрасова. Такой специфически некрасовский сплав сатиры и лирики мы находим, например, в стихотворении Минаева «1-е января».

Иногда в пределах одного стихотворения поэтическое «я» вдруг меняется и от лирического тона поэт переходит к злой иронии, подставляя вместо себя уже другое, ему совершенно чуждое «я». Такова «Ода на современное состояние Франции» Н. Курочкина. Прославление революционного прошлого Франции и ненависть к режиму Наполеона III облечены в своеобразную форму: авторское «я» и «я» сатирическое, интонации гневной сатиры и юмористического фельетона соседствуют, причем их смена отражает сюжетное движение стихотворения. Начиная со строки «И сладко мне! я вижу, победил», перед нами новое «я» – собирательное «я» буржуа-обывателя, на которого был обращен гнев поэта в первой части стихотворения.

То лирическое «я», которое объединяет в нашем сознании творчество поэта, не является тождественным у всех поэтов демократического лагеря. Этот образ поэта имеет у каждого из них свои особенности, свою, так сказать, биографию, но в очень существенном они все же близки. Для поэтов некрасовской школы главным, основополагающим являются соотношения этого лирического «я» не с природой, с космосом (как у Фета и Тютчева), а с другими людьми, с обществом, и характер этих взаимоотношений определяет весь тон и колорит, всю проблематику их творчества.

Говоря о том, что «разлад человека со всем окружающим» издавна является объектом литературного изображения, но что его причины искали «то в таинственных силах природы, то в дуалистическом понимании человеческого существа», Добролюбов в 1860 году в рецензии на сборник стихотворений Никитина заметил, что теперь утверждается «более простой взгляд… обращено внимание на распределение благ природы между людьми, на организацию общественных отношений». Роман, по его словам, «прямо вытек из нового взгляда на устройство общественных отношений как на причину всеобщего разлада, которая тревожит теперь всякого человека, задумавшегося хоть раз о смысле своего существования». Серьезные изменения претерпела в связи с этим и драма. «В лирике нашей мы видели до сих пор только начатки и попытки в этом роде, но отсюда вовсе не следует, что новое содержание поэзии было недоступно для лирики или несовместно с нею»[42]42
  Добролюбов H.А. т. 6. С. 176–177.


[Закрыть]. Отчетливо характеризуя этот переворот в литературном сознании, Добролюбов явно преуменьшал его отражение в русской поэзии середины XIX века. Достаточно вспомнить о Некрасове. Разумеется, по своему таланту искровцы несоизмеримы с ним, но их поэзия развивалась в том же направлении, шла теми же путями.

Проблема личного и общего (точнее – общественного) стояла в центре лирики демократического лагеря. При этом личное начало в ней неразрывными нитями связано с социальным. Противоречия между личностью и обществом не были для Некрасова и поэтов его школы некими исконными и вечными противоречиями. Это были противоречия передового сознания с отжившей и враждебной народу социально-политической системой, с несознательностью самого народа. Народное счастье и благополучие было для них не абстрактным идеалом, а существеннейшим вопросом их внутреннего мира.

Лирика поэтов-демократов, в том числе поэтов «Искры», имеет свою специфическую окраску. Бытовая обстановка, обрамляющая рассказанное, вводит читателя в совсем особую атмосферу – атмосферу горя, неудач, бедности и притеснений. Иногда лирическое «я» представляет рядового труженика, «бедного человека» большого столичного города, где остро ощущаются социальные противоречия; иногда это интеллигент-демократ, но в обоих случаях это страдающий от социального неустройства, недовольный жизнью, часто раздраженный человек. Однако эта раздражительность, недовольство собой и другими не являются только личными психологическими свойствами поэта или его героя. Он зол на социальные условия, калечащие человека, и с желчью говорит об этом. Это те именно недовольство и злость, о которых писал Некрасов Л. Н. Толстому в ответ на его нападки на Чернышевского: «Вам теперь хорошо в деревне, и Вы не понимаете, зачем злиться. Вы говорите, что отношения к действительности должны быть здоровые, но забываете, что здоровые отношения могут быть только к здоровой действительности. Гнусно притворяться злым, но я стал бы на колени перед человеком, который лопнул бы от искренней злости – у нас ли мало к ней поводов?»[43]43
  Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем. М., 1952. Т. 10. С. 284.


[Закрыть]

Особое место занимает в поэзии искровцев городской пейзаж, картины городской жизни. В большинстве случаев это столица, Петербург, но не Петербург величественный, торжественный, Петербург блестящих архитектурных созданий, а Петербург как вместилище социального зла, Петербург будничный, такой неуютный для бедняков, неприветливый и жестокий к ним. Стихотворения искровцев о городе – это, на первый взгляд, беглые, несвязные зарисовки, сделанные проходящим по городским улицам человеком, простая регистрация того, что бросилось ему в глаза и что он, не мудрствуя лукаво, перенес на бумагу. См., например, начало стихотворения Вейнберга «Двое похорон»: «Шел я по Литейной…» и дальше: «Я пошел за ними…»[44]44
  «Искра». 1862, № 39. С. 516.


[Закрыть]. Но из городского пейзажа, из бытовой сценки естественно возникает нечто большее; сквозь разрозненные впечатления проступает трагическая сторона повседневной действительности. Таковы некоторые стихотворения Вейнберга, Минаева, Богданова.

Характерна в этом отношении поэма Минаева «Та или эта?»[45]45
  «Рус. слово». 1861, № 11.


[Закрыть].Передавая тягостные впечатления, тоску, охватившую его в темном квартале, где его застала зимняя ночь, поэт пишет, что по случайным уличным впечатлениям, мелькнувшему в окне профилю усталого человека и т. п. он воссоздает «незримые драмы» (о «незримых драмах» Минаев упоминает и в стихотворении «Осенний день»)[46]46
  «Искра». 1860, № 43. С. 463.


[Закрыть]. Это типично некрасовское восприятие города. Вспомним признание Некрасова: «Мерещится мне всюду драма», являющееся заключительным аккордом его цикла «На улице» (1850) и своеобразным смысловым ключом ко всем его произведениям о городе. Нужно, впрочем, оговориться, что подобное восприятие характерно не для одного Некрасова и его поэтического направления, но и для всей демократической линии русской литературы, возникшей на почве «натуральной школы».

Весьма интересны с этой точки зрения размышления Герцена в его «Капризах и раздумье», появившихся за несколько лет до цикла Некрасова. Герцен обронил здесь мысль о необходимости ввести употребление микроскопа при изучении нравственного мира: «Надобно рассмотреть нить за нитью паутину ежедневных отношений, которая опутывает самые сильные характеры, самые огненные энергии»; нужно подумать «об ежедневных, будничных отношениях, обо всех мелочах, к которым принадлежат семейные тайны, хозяйственные дела, отношения к родным, близким, присным, слугам». И дальше Герцен с большой лирической силой пишет: «Когда я хожу по улицам, особенно поздно вечером, когда все тихо, мрачно и только кое-где светится ночник, тухнущая лампа, догорающая свеча, – на меня находит ужас: за каждой стеной мне мерещится драма, за каждой стеной виднеются горячие слезы – слезы, о которых никто не сведает, слезы обманутых надежд, – слезы, с которыми утекают не одни юношеские верования, но все верования человеческие, а иногда и самая жизнь»[47]47
  Герцен А. И. Т. 2. С. 77, 80–81.


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что словесное совпадение («за каждой стеной мне мерещится драма», «мерещится мне всюду драма», «и я вижу незримые драмы») не случайно. Речь идет не о нейтральной детали, нейтральном, хотя бы и ярком, образе, а о словах, выражающих общий строй чувств и переживаний, концентрирующих особый тип восприятия большого города, в «мелочах» и повседневных проявлениях которого просвечивают острые конфликты и противоречия современной жизни.

6

Большое место в литературном наследии искровцев занимают переводы. Они переводили Данте и Шекспира, Байрона, Шелли, Гуда и Лонгфелло, Гёте, Шиллера и Гейне, Мольера, Беранже, Барбье, Мюссе, Виньи и Гюго, Джусти, Мицкевича, Шевченко, Гавличка и многих, многих других. Искровцы впервые перевели на русский язык немало произведений европейской классической поэзии. Значительная часть их переводов несовершенна, не отвечает современным требованиям, но их общекультурная роль была очень велика. Широкие круги русской читающей публики знакомились по ним с зарубежными классиками. Вот как характеризует, например, известный фельетонист В. М. Дорошевич значение переводческой деятельности Вейнберга: «Я обязан вам многими часами восторга, как обязано все поколение, к которому я принадлежу. Вы осветили нашу молодость – и каким светом! Вы были пророком, который принес нам откровение литературных богов!»[48]48
  «Мое первое знакомство с П. И. Вейнбергом»//Дорошевич В. М. Собр. соч. М., 1905. Т. 10. С. 87.


[Закрыть]. Но кроме общекультурного значения нужно отметить, что переводы таких поэтов, как Беранже и Гейне, пользовавшихся большой популярностью в демократических кругах русского общества, как и оригинальное творчество искровцев, способствовали революционизированию общественного сознания.

Вершиной переводческой деятельности искровцев являются песни Беранже в переводе В. Курочкина. Они представляют особый интерес и заслуживают специального рассмотрения.

Беранже знали в России еще в начале XIX века, но только в 1850–1860-е годы он приобрел (в большой степени благодаря Курочкину) широкую читательскую аудиторию. Однако оценки творчества Беранже резко расходились. Одни считали его «апостолом безнравственности» (А. К. Толстой)[49]49
  Письмо к жене от 3 июля 1855 г.//Толстой А. К. Собр. соч. М., 1964. Т. 4.. С. 78.


[Закрыть] и «певцом анакреонтических предметов, достойных самой ветреной юности» (Дружинин)[50]50
  «Повести и рассказы И. С. Тургенева»// Дружинин А. В. т.7. С. 346.


[Закрыть], а другие подчеркивали глубоко народный характер его поэзии; по их словам, это был человек, стремившийся «к достижению блага народного» (Добролюбов)[51]51
  Рецензия на «Песни Беранже»// Добролюбов H. А. т. 3. С. 441.


[Закрыть], писатель, произведения которого «внушены идеями гуманности и улучшения человеческой участи» (Чернышевский)[52]52
  «Очерки гоголевского периода русской литературы»//Чернышевский Н. Г. т. 3. С. 302.


[Закрыть]. Именно так смотрел на Беранже и Курочкин, давший русскому читателю подлинно демократического поэта. Недаром в качестве вступительной статьи к последнему, шестому, изданию своих переводов он перепечатал часть рецензии Добролюбова.

Каковы же те принципы, которые характеризуют Курочкина – переводчика Беранже?

В них есть немало пропусков и изменений, вызванных цензурными условиями того времени. Так, он систематически исключал нелестные и кощунственные упоминания о монархах, скипетре, короне, боге и пр. («Падающие звезды», «Старый капрал», «Кукольная комедия», «Сон бедняка» и др.). Но наряду с этими вынужденными смягчениями оригинала Курочкин нередко вносил в песни Беранже отдельные изменения и совершенно независимо от цензуры. В предисловии к первому изданию своих переводов он сам характеризовал их как отчасти переводы, отчасти «переделки», в которых он, впрочем, тоже стремился «не изменять духу подлинника».

Характеры, бытовые черты, общественно-политические отношения, обрисованные в переводных произведениях, русские читатели издавна привыкли применять к аналогичным явлениям окружающей их социальной действительности. Подобным образом воспринимались, конечно, и песни Беранже. Одной из существенных особенностей переводов Курочкина было то, что он активно содействовал такому восприятию.

Поэт прибегал при этом к разнообразным приемам. Французские имена он часто заменял русскими или, во всяком случае, более привычными для русского уха либо вовсе опускал их. В ряде переводов не воспроизведены географические названия, что создавало возможность расширительно толковать сюжет и отдельные образы стихотворения и облегчало читателям перенесение места действия в Россию. «L’aveugle de Bagnolet» озаглавлен Курочкиным «Слепой нищий»; нет упоминаний о Bagnolet и в тексте перевода. В «Соловьях» речь идет опять-таки не о Париже, как у Беранже, а вообще о «столице веселья и слез»; благодаря этому все, о чем говорится в стихотворении, могло быть в равной степени применено и к русской столице.

Лексика переводов Курочкина действовала на восприятие читателей в том же направлении. Поэт вводил иногда такие слова, которые придавали содержанию песен Беранже русский колорит. Он сознательно употреблял кое-где разговорные и идиоматические выражения, диалектизмы и пр. Таковы «налей-ка мне по рубчик» в «Расчете с Лизой», «детина» в «Будущности Франции», «стоит двух, кто не был бит» в «Уроке», «служивые» в «Песни труда», «парень не один» (вместо «sujets» – подданные) в «Царе Додоне». В «Уроке» вместо «А, В, С» в рефрене каждый раз повторяется «Буки-аз, буки-аз», а в переводе строк «n’as tu pas du honte De prendre un n pour un и?» («не стыдно ли тебе принимать „n“ за „u“?») появляется «Это иже, а не наш». Не то важно, конечно, что французское «u» заменено русским «и»; это совершенно естественно, поскольку речь идет о смешении букв, имеющих сходное начертание; более существенно, что все буквы носят у Курочкина старинные русские названия. Вместе с именем «Митя», выражением «стоит двух, кто не был бит» они сразу переносят нас в русскую обстановку.

Повторяю, мы имеем дело не с бессознательным приспособлением переводимых произведений к своей собственной стилистической системе, свойственным в той или иной мере большинству переводчиков, а с вполне осознанными и последовательно проводившимися переводческими принципами. В ряде переводов специфически французские бытовые явления и понятия опять-таки заменены русскими. Вместо «petits jesuits bilieux» (маленькие желчные иезуиты) мы находим у Курочкина: «Мелки шпиончики, но чутки; В крючках чиновнички ловки» («Будущность Франции»). В стихотворении «Кукольная комедия» («Les nègres et les marionnettes») говорится об английском капитане, который вез негров «из Африки далекой» в Америку. Негры мрут как мухи; капитан, чтобы поднять их настроение, показывает им театр марионеток. И вот Курочкин заменил Полишенеля Петрушкой, a «monsieur le commissaire» (господина комиссара) будочником, то есть натолкнул читателя на то, чтобы видеть в неграх не только негров, но и русских крепостных, а в работорговце, везущем их на невольничий рынок, – отечественное «благородное сословие». Недаром этот перевод, как особенно вредный с точки зрения цензурного ведомства, был в 1866 году вырезан из «Собрания стихотворений» Курочкина. В «Сне бедняка» исчезло решительно все, что прикрепляет действие к Франции. В рефрене вместо «Voici venir lʼhuissier du roi» (вот идет королевский судебный пристав) все время повторяется «Подать в селе собирают с утра», а вместо имени крестьянина «Jacques» – «кормилец»; заглавие тоже вместо «Jacques» – «Сон бедняка». Таким образом, этот разоряемый непосильными налогами крестьянин в переводе Курочкина столько же русский, сколько француз, и, пожалуй, даже скорее русский: в стихотворении несколько раз повторяется специфически русское слово «кормилец», а в одном месте даже «вечор» («Боже! недаром стонал он вечо́р»). В «Доброй фее» появляется «зерцало», отсутствующее, конечно, у Беранже («Перед зерцалом глядела Фея в судейский устав»).

Но дело не ограничивается подобными заменами. Иногда поэт вводил в текст Беранже прямые указания на факты русской политической и общественной жизни. Один из ярких примеров («Навуходоносор») был в иной связи приведен выше. В стихотворении «Над цензурою, друзья…» это сказалось еще более резко. Курочкин перевел только рефре́н из «La censure» Беранже, а остальные два четверостишия – о министрах Головнине и Путятине, о реформах, о Герцене – полностью принадлежат, разумеется, ему самому. В «Господине Искариотове», самое заглавие которого является замечательной находкой, прекрасно переданы общий замысел и построение «Monsieur Judas», но отдельные детали тоже почти все приближены к русской обстановке 1860-х годов. У Беранже нет строк о «гласности», о «всеобщем зле от взяток» и пр. Как видно из черновых набросков на полях принадлежавшего ему экземпляра песен Беранже, Курочкин, приступая к переводу этого стихотворения, сразу решил заменить ряд мотивов оригинала другими: возле второй строфы он написал «гласность», возле третьей – «взятки»[53]53
  Этот экземпляр («Oeuvres complètes», Paris, 1836) хранится в Гос. литературном музее в Москве.


[Закрыть].

Эта черта переводов Курочкина особенно беспокоила правительственные круги. Самый выбор песен Беранже для переводов был во многих случаях тесно связан с фактами русской политической жизни. Чиновник особых поручений министерства внутренних дел граф П. И. Капнист писал о Курочкине в «Очерке направления русской лирической поэзии с 1854 по 1864 г.», составленном по поручению министра внутренних дел П. А. Валуева: «Обладая гибким и звучным стихом, г. Курочкин посвятил себя преимущественно не переводам, а переделке на русский лад песен Беранже. Сохраняя часто дух подлинника, он очень ловко умеет применять разные куплеты Беранже к нашим современным обстоятельствам, так что, в сущности, Беранже является только слепым орудием, и под прикрытием его имени г. Курочкин преследует свои цели, например: известно, как в последнее время пристрастно смотрит периодическая литература наша на отношения нашего дворянского сословия к народу: г. Курочкин, принадлежа к гонителям высших слоев нашего общества, переводит известную пиесу Беранже „Маркиз де Караба“, где между прочим находятся подобные стихи:

 
…Слушать, поселяне!
К вам, невеждам, дряни,
Сам держу я речь.
Я – опора трона
 

и т. д.»[54]54
  «Собрание материалов о направлении различных отраслей русской словесности за последнее десятилетие и отечественной журналистики за 1863 и 1864 гг.». Спб., 1865. С. 104.


[Закрыть]

Нечто аналогичное можно сказать о возникновении ряда других переводов. Когда в связи с ростом революционного движения шпион, агент тайной полиции становится бытовым явлением русской жизни, Курочкин переводит «Господина Искариотова». В связи с революционной ситуацией и надеждами демократических кругов на то, что в ближайшее время в России произойдет переворот, Курочкин переводит стихотворение «Птицы». Беранже написал его на прощание своему другу поэту Арно, изгнанному из Франции в 1816 году. Курочкин же, по свидетельству современников, переводя «Птиц», имел в виду Герцена и Огарева[55]55
  Пятковский А. Две встречи с А. И. Герценом//«Наблюдатель». 1900, № 2. С. 289–290; «Русская муза»/сост. П. Я<кубович>. 3-е изд. Спб., 1914. С. 269. Намекает на это и чиновник особых поручений Министерства внутренних дел Ю. М. Богушевич в своем донесении о журнале «Век»: «„Птицы“ Курочкина – аллегорическое воззвание к каким-то вольным птицам и голосам, улетевшим от нас и долженствующим скоро возвратиться» (Дело Особ. Канцелярии министра нар. просвещения, 1862, № 94. Л. 36 об.//ЦГИА, ф. 773.


[Закрыть]. Это к ним относятся прочувствованные строки рефрена:

 
Зима их выгнала, но к нам
Они воротятся весною.
 

Отметим и такой факт приближения Беранже к современности. В перевод стихотворения «Les infinement petits ou la gérontocratie», напечатанный под заглавием «Будущность Франции» летом 1871 года, Курочкин ввел строку «Париж войсками осажден», которая, без сомнения, напоминала читателям о недавних событиях франко-прусской войны и Парижской коммуны.

Историческое значение и идейное содержание переводов Курочкина, их большая роль в политической борьбе своего времени метко охарактеризованы в стихотворении Демьяна Бедного «Знаменательные поминки». Демьян Бедный говорит здесь о том, «как трогательны были усилия Курочкина Василия, Прикрывая усмешкой язвительность, Балансируя на цензурном ноже, Разъедать крепостную действительность Мотивами Беранже»[56]56
  «Лит. газета». 1932, 17 июля, № 32. Те же переводческие принципы лежат в основе некоторых других произведений Курочкина, в первую очередь – «Принца Лутони». Недаром в предисловии к «Принцу Лутоне» он называет себя «автором-переводчиком». Но есть у Курочкина и переводы иного типа – например, переводы Барбье, Мюссе, Виньи.


[Закрыть].

Разумеется, не все переводы Курочкина равноценны: в некоторых из них имеются невыразительные места, не переданы существенные детали. Курочкин не всегда сохранял неизменным количество строк в строфе, ее ритмический рисунок, расположение рифм, менял, как мы видели, отдельные мотивы. Вообще он не стремился к буквальной точности перевода, но в большинстве случаев великолепно передал и идейный смысл и общие художественные принципы оригинала и в то же время сделал Беранже, по выражению одного критика, «как бы русским народным поэтом»[57]57
  Скабичевский А. М. История новейшей русской литературы. С. 491.


[Закрыть]. Нередко в переводах Курочкина хорошо передана интонационная основа стиха Беранже. По словам К. И. Чуковского, «отчетливость синтаксиса, выразительность и блеск интонаций» являются главным достоинством и Василия Курочкина и другого замечательного переводчика этой эпохи – М. Л. Михайлова[58]58
  Чуковский К. Искусство перевода. М.; Л., 1936. С. 153. Высокую оценку переводов Курочкина из Беранже дал также H. М. Любимов; см. его книгу «Несгораемые слова» (М., 1983. С. 88, 255).


[Закрыть]. Очень удавались Курочкину рефрены песен Беранже, бывшие камнем преткновения для ряда переводчиков. Многие он перевел совершенно точно, другие – близко к оригиналу, а некоторые заменил своими, для них оригинал послужил лишь исходным пунктом. Так, например, не Беранже, а Курочкину принадлежат широко известные и близкие к духу поэзии Беранже рефрены «Слава святому труду» из «Песни труда» («Les gueux») и «Какое счастье! Честь какая! Ведь я червяк в сравненьи с ним!» и т. д. из «Знатного приятеля» («Le sénateur»).

Переводы Курочкина из Беранже – одно из значительных явлений литературы середины XIX века. Они принадлежат к числу тех творческих переводов, вернее – пересозданий, которые органически входят в русскую литературу и воспринимаются как оригинальные произведения.

У каждого из поэтов «Искры» были свои особенности, свои пристрастия, свой поэтический голос. Они были людьми разной степени таланта. Но вся их поэтическая и журналистская деятельность вливалась как составная часть в мощное демократическое литературно-общественное движение середины XIX века; они примыкали к тому поэтическому направлению, во главе которого стоял Некрасов.

В своих лучших образцах поэзия искровцев вошла в сознание демократической интеллигенции не только 1860-х годов, но и последующих десятилетий. Об этом говорят многочисленные сочувственные упоминания о В. Курочкине и «Искре» М. Горького в его статьях, письмах и художественных произведениях. Н. К. Крупская не раз вспоминала о том, какой популярностью пользовались поэты «Искры» у людей ее поколения, в семье Ульяновых, как много стихотворений искровцев знали и Ленин и она. В своей статье по поводу первого издания сборника «Поэты „Искры“» она писала: «Поэты „Искры“, их сатира имели несомненное влияние на наше поколение. Они учили всматриваться в жизнь, в быт и замечать в жизни, говоря словами Некрасова, „все недостойное, подлое, злое“, они учили разбираться в людях… Мне кажется, что на нашу оценку людей сильнейшее влияние оказали поэты „Искры“»[59]59
  «Лит. газета», 1934, 10 авг.


[Закрыть].

Искровцы оказали несомненное воздействие на дальнейшее развитие русской демократической поэзии, в первую очередь сатирической и юмористической. В связи с этим уместно вспомнить о поэзии «Сатирикона», и прежде всего Сашу Черного. Уже в наши дни политическая острота и злободневность поэзии искровцев, ее техническая оснащенность были восприняты Маяковским и Демьяном Бедным и целым рядом других советских поэтов, сыграв известную роль в выработке их поэтического стиля.

И. Ямпольский