Текст книги "Поэты «Искры». Том 1"

Автор книги: Василий Курочкин

 
С дымом пожара
Рынок толкучий,
После угара
Бред неминучий,
Дикие слухи,
Праздные толки
Вызвал в старухе
«Северной пчелке».
В год, как нарочно,
Рынок успели
Выстроить прочно,—
Но и доселе
Веет от старой
Тем же пахучим
Дымом пожара
В рынке толкучем.
 

1863

 
Нет, положительно, роман
           «Что делать?» нехорош!
Не знает автор ни цыган,
Ни дев, танцующих канкан,
           Алис и Ригольбош.
Нет, положительно, роман
           «Что делать?» нехорош!
 
 
Великосветскости в нем нет
           Малейшего следа.
Герой не щеголем одет
И под жилеткою корсет
           Не носит никогда.
Великосветскости в нем нет
           Малейшего следа.
 
 
Жена героя – что за стыд! —
           Живет своим трудом;
Не наряжается в кредит
И с белошвейкой говорит —
           Как с равным ей лицом.
Жена героя – что за стыд! —
           Живет своим трудом.
 
 
Нет, я не дам жене своей
           Читать роман такой!
Не надо новых нам людей
И идеальных этих швей
           В их новой мастерской!
Нет, я не дам жене своей
           Читать роман такой!
 
 
Нет, положительно, роман
           «Что делать?» нехорош!
В пирушках романист – профан,
И чудеса белил, румян
           Не ставит он ни в грош.
Нет, положительно, роман
           «Что делать?» нехорош!
 

1863

 
Жди ясного на утро дня.
Стрижи мелькают и звенят.
 

А. Фет

 
Оставив оханья и вздохи,
Начнем жить мирно, без забот —
«Заправский» календарь «Эпохи»
Сулит нам счастье круглый год.
Пускай дни пасмурны, ненастны
(Приметы правду говорят),—
Не нынче – завтра будут ясны!
Стрижи мелькают и звенят.
 
 
Не нынче – с будущего года
Наступит наконец для всех
Всегда хорошая погода,
Всего хорошего успех.
Уж это время близко… близко…
Уж всё идет на новый лад…
Уж на «Эпоху» есть подписка —
Стрижи мелькают и звенят.
 
 
Не нынче – завтра все народы
Забудут разницу племен
И развернутся в хороводы
Из боевых своих колонн.
Любовь смешает все знамена
Канкан танцующих солдат,—
Уж есть программа – Сан-Леона…[139]139
  Зри «Конек-горбунок», балет г-на Сан-Леона.


[Закрыть]
Стрижи мелькают и звенят.
 
 
Не нынче – завтра, с новым годом
Произойдет у всех в глазах
Сближенье общества с народом —
В банкетных спичах и речах.
И сколько будет нежных слитий,
Демократических тирад —
В местах «продажи разных питей».
Стрижи мелькают и звенят.
 
 
Во всех избушках самовары
Вознаградят крестьянский труд;
На иностранные товары
Внезапно цены упадут.
Уж не довольствуясь речами,
Иной пресыщенный магнат
Пьет нынче кофе с калачами.
Стрижи мелькают и звенят.
 
 
Воров не будет. Полон злобы
(Хоть сам из книжек захватил)
Их всех к Краевскому в «Трущобы»
Загнал гишпанский алгвазил;
Ну, а оставшийся излишек
Сметет Сикевич[140]140
  Бывший редактор «Петербургского листка».


[Закрыть] зауряд,
Карая уличных мальчишек.
Стрижи мелькают и звенят.
 
 
Наука выйдет из пустыни
На путь народно-бытовой;
Для школ народных по-латыни
Переведется Домострой.
На зависть западного мира,
Ерыжным веяньем объят,
Затмит Аверкиев Шекспира.
Стрижи мелькают и звенят.
 
 
Исчезнут сонмы фарисеев,
На карте сыщется Тамбов,
Аксаков обоймет евреев,
Свой четвертак найдет Катков.
Не будет слабых, нищих, бедных,
Судьба всем равный даст оклад —
Златых надежд и денег медных.
Стрижи мелькают и звенят.
 
 
Всё так устроится, что не в чем
Судьбу нам будет обвинять.
Блажен, кто верит птицам певчим
И рад всю жизнь погоды ждать.
И я бы пел в веселом тоне,
Но, утомляя слух и взгляд,
Кругом, на сером небосклоне,
Стрижи мелькают и звенят.
 

1864

 
Общество было весьма либеральное;
Шли разговоры вполне современные,
Повар измыслил меню гениальное,
Вина за ужином были отменные.
Мы говорили о благе людей,
Кушая, впрочем, с большим аппетитом.
Много лилося высоких идей,
С хересом светлым и теплым лафитом.
Вот, заручившись бокалом клико,
Встал, улыбаясь, оратор кружка,
Бодро взглянул и, прищурясь слегка,
Будто мечтой уносясь далеко,
               Начал свой спич свысока.
 

* * *

 
               Мы уж не слушали спич…
Мы будто сделались немы и слепы.
Мало того: даже вкусная дичь —
Тетерева, дупеля и вальдшнепы
Будто порхнули и скрылись из глаз;
С ними порхнуло и самое блюдо…
               Так поразило всех нас
               Вдруг происшедшее чудо.
 

* * *

 
Кто она? Кто ее звал?
Расположилась как дома,
Пьет за бокалом бокал,
Будто со всеми знакома.
Бойко на всех нас глядит…
Просит у общества слова…
Тс… поднялась… говорит…
 
 
«Ну ее!» – молвил сурово,
Гневно махнувши рукой,
Некто, молчавший весь ужин,
Сдержанный, бледный и злой.
Он никому не был нужен;
Был он для всех нас тяжел,
Хоть говорил очень мало…
С ним мы боялись скандала,
Так что, когда он ушел,
Легче нам будто бы стало…
 
 
Впрочем, мы шикнули обществом всем
(Он уже был за дверями)
И обратились затем
К вновь появившейся даме.
 

* * *

 
               Дама собой недурна —
Круглые формы и нежное тело…
Полно! Да вновь ли явилась она?
Нет, эта дама весь вечер сидела.
Раньше ее мы видали сто раз;
Нынче ж, увлекшись общественной ломкою,
И не заметили милых нам глаз…
Нет! Положительно каждый из нас
Встретился с нею как с старой знакомкою.
 

* * *

 
Безукоризнен на даме наряд:
Вся в бриллиянтах; вся будто из света…
Внемлет и дремлет ласкающий взгляд;
Голос – как будто стрижи в нем звенят…
Дама хоть в музы годится для Фета.
 
 
Бог ее ведает, сколько ей лет,
Только, уж как ни рассматривай тщательно,
Вовсе морщин на лице ее нет;
Губы, и зубы, и весь туалет
Аранжированы слишком старательно.
 
 
Впрочем, чего же? Румяна, бела,
Как госпожа Одинцова опрятная,
Вся расфранченная, вся ароматная,
Самодовольствием дама цвела;
Дама, как следует дама была —
Дама во всех отношеньях приятная.
 
 
Общество наше совсем расцвело.
Самодовольно поднявши чело,
Как королева пред верным народом,
Дама поздравила нас с Новым годом.
 
 
«Я в Новый год, – говорила она,—
Слово сказать непременно должна.
               (Слушать мы стали внимательно.)
Праздник на улице нынче моей.
(И согласились мы внутренно с ней,
               Все, как один, бессознательно.)
 
 
Полной хозяйкой вхожу я в дома;
Я созвала вас сегодня сама;
               Утром, чуть свет, легионами,
Всюду, где только передняя есть,
Шубы висят и валяется „Весть“,
               Я поведу вас с поклонами.
 
 
Слово мое лучше всех ваших слов.
Много вы в жизни сплели мне венков;
               Вам укажу на соседа я.
(Дамы сосед был оратор-мудрец.)
Милый! Ты был мой усерднейший жрец,
               Сам своей роли не ведая.
 
 
Он собирался вам речь говорить,
Прежде всего бы он должен почтить
               Вашего доброго гения.
Я вам дороже всех жен и сестер.
(Лоб свой оратор при этом потер,
               Будто ища вдохновения.)
 
 
Верная спутница добрых людей,
Нянчу я вас на заре ваших дней,
               Тешу волшебными сказками;
Проблески разума в детях ловлю
И отвечаю „агу!“ и „гулю!“
               И усыпляю их ласками.
 
 
В юношах пылких, для битвы со злом
Смело готовых идти напролом,
               Кровь охлаждаю я видами
Близкой карьеры и дальних степей
Или волную гораздо сильней
               Минами, Бертами, Идами.
 
 
Смотришь: из мальчиков, преданных мне,
Мужи солидные выйдут вполне,
               С знаньем, с апломбом, с патентами;
Ну а мужей, и особенно жен,
Я утешаю с различных сторон —
               Бантами, кантами, лентами,
 
 
Шляпками, взятками… черт знает чем
Тешу, пока успокою совсем
               Старцев, покрытых сединами,
С тем чтоб согреть их холодную кровь
Фетом, балетом, паштетом и вновь
               Идами, Бертами, Минами.
 
 
Горе тому, кто ушел от меня!
В жизни не встретит спокойного дня,
               В муках не встретит участия!
Пью за здоровье адептов моих:
Весело вносит сегодня для них
               Новый год новое счастие.
 
 
Прочно их счастье, победа верна.
В битве, кипящей во все времена
               С кознями злыми бесовскими,
Чтоб защитить их надежным щитом,
Я обернусь „Петербургским листком“,
                „Ведомостями Московскими“.
 
 
Всё я сказала сегодня вполне,
Некуда дальше, и некогда мне,
               Но… (тут улыбка мелькнула злодейская,
В дряхлом лице вызвав бездну морщин)
Надо сказать мое имя и чин:
               Имя мне – „Пошлость житейская“».
 

* * *

 
Дрогнул от ужаса весь наш совет.
«Пошлость!» – мы вскрикнули. Дамы уж нет.
 
 
И до сих пор мы не знаем наверное:
Было ли это видение скверное
 
 
Или какой-нибудь святочный шут
Нас мистифировал десять минут;
 
 
Только мы с Пошлостью Новый год встретили,
Даже морщины ее чуть заметили,—
 
 
Так нас прельстила, в кокетстве привычная,
Вся расфранченная, вся ароматная,
Дама во всех отношеньях приличная,
Дама во всех отношеньях приятная.
 

1864 или 1865

 
Я выспался сегодня превосходно,
Мне так легко – и в голове моей,
Я чувствую, логично и свободно
Проходит строй рифмованных идей.
– Что ж? Пользуйтесь минутой вдохновенья.
Воспойте нам прогресс родной страны,
Горячие гражданские стремленья…
– Нет, господа, давайте есть блины.
 
 
– Мы шествуем путем преуспеванья,
Запечатлев успехом каждый шаг;
Рассеял свет победоносный знанья
Невежества и самодурства мрак.
Омаров уж осталось очень мало,
Аттилы уж нисколько не страшны.
Карайте их сатирой Ювенала!
– Нет, господа, давайте есть блины.
 
 
– Заметно уж смягчились наши нравы,
На честный смех нельзя уж нападать,
В свои права вступил рассудок здравый,
И в корне зло преследует печать.
Уж на нее утихли все нападки,
Враги ее бессильны и смешны…
Раскройте нам все наши недостатки.
– Нет, господа, давайте есть блины.
 
 
– Во всем прогресс! С его победным ходом
В понятиях везде переворот.
Свершается слияние с народом.
Что чувствует в такие дни народ!
В своих стихах восторженно-свободных
Вы, как поэт, изобразить должны
Избыток чувств и радостей народных.
 
 
– Нет, господа, давайте есть блины.
Нет, господа, любя страну родную,
Стремясь к тому, чтоб каждый в ней был сыт,
Я никого стихами не взволную
И портить вам не стану аппетит.
Мы круглый год и так себя морочим.
Уж если петь – так песни старины.
Давайте петь вино, любовь… а впрочем —
Нет, господа, давайте есть блины!
 

<1865>

 
Пускай сатирики кричат,
Что ты презренный фат,
          Но ты мне мил.
Ты во всю жизнь ни разу, брат,
          Не изменил
Своих воззрений и манер.
          Buvons, mon cher![141]141
  Выпьем, мой милый! (Франц.) – Ред.


[Закрыть]
 
 
Кругом тебя кричат, орут
Про гласность, вольный труд —
          Плечами лишь
Ты пожимаешь, тверд как Брут,
          И говоришь
О пользе всех химер и мер:
          «C’est drôle, mon cher»[142]142
  Это смешно, мой милый (франц.). – Ред.


[Закрыть].
 
 
Когда в собрании Ноздрев,
Подняв бокал, подымет рев
          За мужика —
Ты взглянешь в стеклышко без слов
          На дурака
И выпьешь молча редерер.
          Умно, mon cher.
 
 
Не признешь ты женских прав,
Но, Гретхен милую обняв,
          Портного дочь,
Рад, где попало, подгуляв,
          Плясать всю ночь,
Хоть в шустер-клубе, например.
          Aimons, mon cher![143]143
  Будем любить, мой милый! (Франц.) – Ред.


[Закрыть]
 
 
Благую часть ты выбрал, брат,—
Театр французский, маскарад,
          Обед, балет —
И черт ли в том, что говорят
          В столбцах газет
Катков, Камбек, Лягерроньер…
          Всё вздор, mon cher.
 
 
Ты также мил в кругу повес,
Хоть потерял кредит и вес,
          Хоть испытал,
Что значит время и прогресс,
          Но капитал
Еще остался для гетер.
          Vivons, mon cher![144]144
  Живем, мой милый! (Франц.) – Ред.


[Закрыть]
 
 
Как в оны дни, хоть век не тот,
Без размышлений, без забот,
          По старине,
Пока кондрашка не сшибет
          С бровей пянсне,
На рысаках во весь карьер
          Валяй, mon cher!
 
 
Валяй, mon cher! Ты мил для нас
Живешь без сердца, напоказ,
          Без головы,
Но ты стыдишься пошлых фраз.
          В наш век – увы!
И это доблестный пример.
          Buvons, mon cher!
 

<1865>

 
Мой сын, я в вечность отхожу
          Из мрака суеты;
Сказал бы: в рай, да не скажу,
          И не поверишь ты.
Мой сын, я в вечность отхожу
          Из мрака суеты.
 
 
Мой сын, вверяясь небесам,
          Надейся, уповай;
Но, на́ бога надеясь, сам,
          Мой милый, не плошай.
Мой сын, вверяясь небесам,
          Надейся, уповай.
 
 
Мой сын, учись – ученье свет,
          А неученье тьма;
А жизнь на всё уж даст ответ,
          По-своему, сама…
Мой сын, учись – ученье свет,
          А неученье тьма.
 
 
Мой сын, любовь – союз сердец,
          К блаженству первый шаг;
Второй шаг будет под венец,
          А третий под башмак.
Мой сын, любовь – союз сердец,
          К блаженству первый шаг.
 
 
Мой сын, твоя опора – труд,
          Твое всё счастье в нем;
Хотя с трудом в больницах мрут
          Живущие трудом.
Мой сын, твоя опора – труд,
          Твое всё счастье в нем.
 
 
Мой сын, спокойствие души —
          Отрада беднякам;
Зато уж в нем все барыши
          И все утехи нам.
Мой сын, спокойствие души —
          Отрада беднякам.
 
 
Мой сын, будь честен и горяч
          В борьбе для счастья всех,
Да только после уж не плачь,
          Услышав общий смех.
Мой сын, будь честен и горяч
          В борьбе для счастья всех.
 
 
Мой сын, я в вечность отхожу
          Из мрака суеты;
Сказал бы: в рай, да не скажу,
          И не поверишь ты.
Мой сын, я в вечность отхожу
          Из мрака суеты.
 

<1865>

 
Как будто бы после блестящего
Затеями барскими праздника
В селе самодура-проказника,
В губернии целой гремящего;
 
 
Как после эффекта финального
В французской плохой мелодраме,
Пора отрезвленья печального
Пришла и смеется над нами.
 
 
Сады, и долины с озерами,
И горы – в чуланы заброшены,
Костюмы плохие изношены
И спрятаны в шкаф бутафорами.
 
 
По форме сменив бакенбардами
Мужицкие бороды, все мы
Надели фуражки с кокардами
На лбы, надевавшие шлемы.
 
 
По-прежнему зажили панами
И, дома валяясь в халатике,
Пейзан называем мужланами
По правилам русской грамматики.
 
 
Свободнее всем как-то дышится,
И в сходках вечерних у нас
Опять беззаботное слышится:
«Куплю!», «Бескозырная!», «Пас!».
 

1865

 
Минувший год я весь провел прекрасно.
Как он прошел – я не заметил сам,
Но вообще прошел он не напрасно:
Есть вспомнить что и детям и отцам!
Я в Новый год обедал у вельможи.
К шести часам собрался высший свет.
Скучали все – и я был скучен тоже,—
Но вообще прекрасный был обед.
 
 
Ученых и общественных вопросов
Тьму тьмущую поставил этот год.
Прошло сто лет, как умер Ломоносов;
Как далеко мы двинулись вперед!
Обедал я в роскошной, светлой зале.
Названий блюд мне не забыть сто лет…
Не помню уж зачем и что читали,—
Но вообще прекрасный был обед.
 
 
С наукою шло об руку искусство,
Как гибкий плющ обвив могучий дуб;
Еще обед припомню не без чувства:
Художники у нас открыли клуб.
Ковры, драпри и мебель – всё отлично…
Ну, кое-что сказал бы про буфет,
Да кое-что о выставке годичной…
Но вообще прекрасный был обед.
 
 
Принадлежа и сам к числу «хозяев»,
Я посещал усердно каждый съезд;
Там слушали так жадно краснобаев,
Что за столом недоставало мест.
Сияли там, переливаясь тонко,
Свет знания и люстр громадных свет…
Особенно понравилась мне жженка —
И вообще прекрасный был обед.
 
 
Минувший год во многом вспомнить любо,
Вот, например, еще обед возьмем —
Открытие служительского клуба —
Участие я тоже принял в нем.
Не показал ни жестом я, ни взглядом,
Что для меня противен мой сосед…
Представьте – я сидел с лакеем рядом…
Но вообще прекрасный был обед.
 
 
Все высшие ценил я интересы
И временем им жертвовал всегда:
Обедал я за процветанье прессы,
Обедал я в честь женского труда;
Пил за успех «Русалки» и «Рогнеды»,
За оперу, за драму, за балет…
Тьфу! Черт возьми! Не вспомню все обеды!
Но каждый раз прекрасный был обед!
 
 
Держась всегда вдали от нигилистов,
В серьезные вопросы погружен,
Я был введен в кружок экономистов
И на обед был ими приглашен.
Сводили там итоги и балансы;
Я тоже свел: ведь круглый год банкет!
Однако я растрес-таки финансы…
Но вообще прекрасный был обед.
 
 
Как год прошел – я, право, не заметил;
Весь год не знал, что значит слово – лень.
И Новый год с бокалом также встретил
И на обед поехал в первый день.
Шумели там, решали то и это;
Разъехались – на улице уж свет.
Вопросы все остались без ответа,—
Но вообще прекрасный был обед.
 

1865 или 1866

 
Повсюду торжествует гласность,
Вступила мысль в свои права,
И нам от ближнего опасность
Не угрожает за слова.
Мрак с тишиной нам ненавистен,
Простора требует наш дух,
И смело ряд великих истин
Я первый возвещаю вслух.
 
 
Порядки старые не новы
И не младенцы – старики;
Больные люди – не здоровы,
И очень глупы дураки.
Мы смертны все без исключенья;
Нет в мире действий без причин;
Не нужно мертвому леченья.
Одиножды один – один.
 
 
Для варки щей нужна капуста;
Статьи потребны для газет;
Тот кошелек, в котором пусто,
В том ни копейки денег нет;
День с ночью составляет сутки;
Рубль состоит из двух полтин;
Желают пищи все желудки.
Одиножды один – один.
 
 
Москва есть древняя столица;
По-русски медик значит врач,
А чудодейка есть вещица,
О коей публикует Кач.
Профессор – степень или званье;
Коллежский регистратор – чин;
Кнуты и розги – наказанье.
Одиножды один – один.
 
 
Покуда кость собака гложет,
Ее не следует ласкать,
И необъятного не может
Никто решительно обнять.
Не надо мудрствовать лукаво,
Но каждый честный гражданин
Всегда сказать имеет право:
Одиножды один – один.
 
 
В сей песне сорок восемь строчек.
Согласен я – в них смыслу нет;
Но рифмы есть везде и точек
Компрометирующих нет.
Эпоха гласности настала,
Во всем прогресс – но между тем
Блажен, кто рассуждает мало
И кто не думает совсем.
 

<1866>

 
Сто человек, никак, ты запер в казематы;
И мало всё тебе, всё мрачен, как чума, ты!
Утешься, ведь господь царя благословил —
Отвел от родины тягчайший из ударов!
– Эх, братец! черт ли в том! Ведь я бы заморил
Сто тысяч в крепости, когда б не Комиссаров!
 

 
Холеру ждали мы, и каждый был готов
Диету соблюдать и жить себе здорово.
Но фурия хитра: надула докторов —
Прислала за себя из Вильны Муравьева.
 

1866

 
С тех пор как «Пчелки» больше нет
Да умер Павлов, журналист,
Хоть не читай родных газет,
Меня в них бесит каждый лист.
Тоска в статьях передовых,
А в фельетон хоть не смотри.
Увы! Давно исчезла в них
Времен минувших causerie!
 
 
Cette causerie gentille et douce,
Qui instruit, en amusant[146]146
  Эта изящная и милая causerie, которая поучает, забавляя (франц.). – Ред.


[Закрыть],
Вся из bon-mots[147]147
  Острот, метких словечек (франц.). – Ред.


[Закрыть], как лучших бус
Un fil léger et luisant[148]148
  Легкая и блестящая нить (франц.). – Ред.


[Закрыть].
Ее Булгарин к нам занес,
Взяв в образец Альфонса Карр,
И в книжке под названьем «Ос»
(Les guêpes) принес отчизне в дар.
 
 
Oh! Le beau temps! Oh! Les beaux jours![149]149
  О! Прекрасное время! О! Прекрасные дни! (Франц.) – Ред.


[Закрыть]
Они исчезли без следа!
Я лишь с Евгениею Тур
Схожусь во взглядах иногда.
А остальные! Nom de dieu![150]150
  Черт возьми! (франц.). – Ред.


[Закрыть]
Вы обратили фельетон
В plaisanteries des mauvais lieux[151]151
  Шутки дурного тона (франц.). – Ред.


[Закрыть].
«Хорош российский Геликон!»
 
 
Так Пушкин молвил в старину
(Я тоже с Пушкиным был друг).
Увы! Уж нет его! Одну
Бездарность вижу я вокруг,
Нахальство без границ и мер,
Нигилистический туман.
Кто ж остается? Я, prince Pierre…[152]152
  Князь Пьер (франц.). – Ред.


[Закрыть]
Oh! Les beaux jours du bon vieux temps![153]153
  О! Прекрасные дни доброго старого времени! (Франц.) – Ред.


[Закрыть]
 
 
Да! Геликон наш не хорош;
Mais nous avons un bon journal.
Bien rédigé par Méssaroche,
Un homme de lettres libéral[154]154
  Но у нас есть хороший журнал, отлично редактируемый либеральным литератором Мессарошем (франц.). – Ред.


[Закрыть].
C’est [155]155
  Это (франц.). – Ред.


[Закрыть] «Женский вестник». Нынче в нем,
Как отблеск утренней зари,
Блеснула радужным огнем
Времен минувших causerie!
 
 
La causerie du bon vieux temps —
Ведь это грация сама,
Ведь это лучше, чем роман
Фейдо, Феваля и Дюма!
Ее давно уж нужно нам,
И, чтоб пополнить сей пробел,
В журнале для девиц и дам
Так называется отдел.
 
 
В отделе этом мы найдем
Всё, что нам нужно с давних пор,
Весь этот милый сердцу вздор,
Блестящий чувством и умом.
В его живой калейдоскоп
Войдет весь пестрый светский мир,
«Грейт Истерн» с критикой «Трущоб»,
 «Миантономо» и Шекспир,
 
 
Поэта светлая мечта
И философии урок,
Балы, наряды и плита,
И доктор Хан, и доктор Бок,
Огонь и лед, и мрак и свет,
Et Jean qui pleure, et Jean qui rit[156]156
  Жан, который плачет, и Жан, который смеется (франц.). – Ред.


[Закрыть],
Et Turluru, et Turlurette!..
Да процветает causerie!
 

1866

 
Свистать! Свистать!
Нам вторит эхо.
Но, чур! Не лгать
Орудьем смеха!
Приходит срок,
Взял верх обман —
Бросай свисток,
Бери стакан.
 
 
Пей, чуть слышна
Фальшивость нотки,
Оксгоф вина
И четверть водки,
Ведро эль-кок,
Эль-кукельван.
Бросай свисток,
Бери стакан.
 
 
Чем разделять
Кастратов славу,
Уж лучше спать
Вались в канаву,
Без задних ног,
Мертвецки пьян.
Бросай свисток,
Бери стакан.
 
 
Уж лучше, брат,
Пить мертвой чашей
Забвенья яд,
Чем в прессе нашей
Зловонных строк
Впивать дурман.
Бросай свисток,
Бери стакан.
 
 
Газетный лай
И обезьянства
Пренебрегай
В величьи пьянства.
Оно порок,
Но не обман.
Бросай свисток,
Бери стакан.
 

1866

Редакция вполне понимает, что интересы, которыми всего более дорожит всякое общество, суть интересы его спокойствия.

Объявление г. Тиблена об издании «Современного обозрения».

При анализе экономических явлений мы будем иметь в виду, главным образом, задачи накопления новых богатств, а не перераспределения старых.

Там же

Капиталы – суть деятели современного прогресса.

«Пятикопеечник», соч. г. Карповича

 
Знаю я, читатель, что делами
Важными по горло ты завален,
Чтоб моими тешиться стихами,
Как бы ни был взгляд мой идеален.
Но утешься: я не древний эллин;
Я, как ты, забыл об идеале;
Жизнью я достаточно обстрелен,
И поэт во мне «скончался вмале».
 
 
Как Полонский, я «блохой укушен»
(То есть: жизни опытом пришиблен),
Лишь к богатствам я неравнодушен,
Как Карпович и издатель Тиблен.
В 200 000 выигрыш билета —
Вот источник светлый накоплений
Вдохновенья и богатств поэта
Современных русских обозрений.
 
 
«Наше время» Павлова пропало!
Ныне с «Новым временем» Киркора,
Говорят, блаженство близко стало,
Богатеть должны мы очень скоро.
С этим новым временем условясь,
Пред одним богатством я склоняюсь —
Как поэт, вполне обсоловьевясь[157]157
  Производное от имени существительного собственного: Н. Соловьев, т. е. молодой критик старого режима, известный своими статьями в «Эпохе», «Времени», «Всемирном труде» и в других несуществующих или несовременных изданиях.


[Закрыть],
Перед ним лишь я утибленняюсь[158]158
  Производное от имени существительного собственного: Тиблен, т. е. журналист, публицист, капиталист и не нигилист. Г. Карпович тоже журналист, капиталист и не нигилист, да к тому же еще и филантроп. Г. Полонский просто поэт, действительно укушенный блохою жизни (зри его собственное признание в поэме «Свежее предание») и потому значительно обсоловьевившийся.


[Закрыть].
 
 
С новым годом вовсе не желая
Слыть врагом спокойствия заклятым,
Я тебе, читатель, поздравляя,
Одного желаю: быть богатым.
Чтобы ты вкушал, как на Парнасе
Некий бог, роскошнейшие яства,—
А уж там Карпович в «гласной кассе»
И без нас распределит богатства!
 

1867 или 1868