Текст книги "Черный обходчик (СИ)"

Автор книги: Василий Криптонов

Соавторы: Мила Бачурова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Не, ну так-то неплохое, конечно. Только люди ходят, машины ездят, и вид у тебя малость растрёпанный.

– Это не вид. Это у меня причёска такая, я по определению растрёпанный. Ты обедал уже?

– Нет. А ты?

– И я нет. До отеля подбросишь?

– Давай лучше до шаурмячной, – предложил Ким. – До отеля мне крюк делать.

– Давай.

Я сел в фургон.

Шаурму мы ели не просто так, а романтически. Усевшись в раскрытых дверях фургона и глядя на проходящих мимо людей.

– А на что ты тратишь свои пилюли времени? – спросил я.

– Ого, – усмехнулся Ким. – Продвинулся на пути познания?

– Угу. Так преисполнился, что хоть к реке не ходи.

– Ну, вот тебе ещё немного просветления. Это не совсем хороший вопрос.

– Опять какие-то непонятные самоограничения и этические рамки, недоступные простым смертным, родившимся после Перестройки? – вздохнул я.

– Почему? Всё вполне доступно. Ты на что зарплату тратишь?

– В смысле? На жизнь!

– Конкретнее. По пунктам. Сколько на еду, сколько на транспорт, сколько на развлечения?

– Да хрен бы знал…

– Ну, вот, что тебе сказать… Я тоже пилюли времени трачу на жизнь. Другого предназначения у них как будто бы и нет.

Откусив добротный шмат от шаурмы, я мысленно согласился с Кимом: вопрос действительно странный. Но пока жевал, формулируя правильный, Ким меня опередил:

– Ты, наверное, хочешь понять, куда я сливаю избыток. Ведь явно же, что в день больше одной получаю.

– Угу.

– Ну, хоть это и не твоё проводничье дело, приоткрою завесу тайны. Во-первых, разумно иметь запас. Сегодня четыре души отыскал, завтра – ни одной. А послезавтра я, может, ногу сломаю и работать не смогу. Ребята, конечно, помогут, не оставят. Да только на ребят надейся, а сам не плошай.

Я подумал, что, вообще-то, откладывать деньги на чёрный день – тоже не совсем бесполезная затея. Конечно, сейчас я весьма неплохо устроился на всём готовом и могу сконцентрироваться целиком и полностью на вознесении душ. Но в жизни нет ничего более хрупкого и мимолётного, чем-то, что кажется надёжным и незыблемым.

– А во-вторых?

– А во-вторых, есть такая категория людей, которым не хватает человеческого срока, чтобы приготовиться.

– А вот сейчас не совсем понятно…

Ким серьёзно посмотрел на меня.

– Ты любил когда-нибудь, Тимур?

Глава 15

– Ну… – протянул я. – Как говорил поручик Ржевский…

– При Денисе такого не ляпни, – тут же сказал Ким. – Он Ржевского лично знал, все эти шутки терпеть не может. Но не суть. Так вот, про любовь. Это, брат, такая зараза! Любишь кого-то, смотришь на него, понимаешь: дерьмо дерьмом. А скажет кто другой такое – убьёшь на месте. И не важно, про девушку речь идёт, родственника, друга или вообще про любовь к Родине. Любовь – она такая. Нерациональная. И вот ты смотришь – и веришь, что из этого дерьма что-то да вырастет. Сейчас умрёт – пустышка выйдет или пожиратель, а вот если бы человеку дать шанс…

– И что, получается? – Я не сумел сдержать скепсиса.

Если речь идёт о выполнении норм ГТО, то, в принципе, согласен. Дай человеку второй шанс, он потренируется, и всё ещё может быть. Но в случае с душой… Душа ведь с детства формируется. Каждой мыслью, каждым действием. Если человек всю свою жизнь подчинил чему-то совершенно не тому, то какой смысл оттягивать конец? Никто не хочет меняться. Никто не любит меняться. Каждый твёрдо знает, что он – идеален, это миру вокруг следовало бы подумать над своим поведением и начать обслуживать его как можно лучше.

– Говорят, да, – уклончиво ответил Ким. – У кого-то получается.

– Один раз на миллион?

– Съехидничал человек, пытавшийся вознести пустышку.

Я поперхнулся и с минуту кашлял, даже слёзы выступили.

– Ты откуда знаешь⁈

– Слухами земля полнится. – Ким смял обёртку от шаурмы и потянулся. – Эх, хорошо! Ну, куда тебя отвезти?

Почему-то он смотрел на меня так, будто ждал какого-то определённого ответа. И ответом этим был явно не отель.

– А ты знаешь, где живёт Изольда? – вырвалось у меня помимо воли.

– Падай, – сказал Ким.

Мне показалось, что именно такого ответа он и ждал.

* * *

Я стоял перед подъездом нужного дома. Солнце клонилось к закату. Номер квартиры Ким мне сообщил, но я медлил. Кажется, последний раз так волновался перед визитом к девушке классе в седьмом…

Что я ей скажу? Первый, самый очевидный вопрос: «Чё припёрся?» Ну, и? Посидеть, что ли, с Дипсиком порепетировать? Типа: «Ты – девушка, которой физиологически двадцать пять лет, но живёшь уже дольше века, ты обладаешь способностью видеть призраков, твоя работа – возносить души. У тебя есть какие-то непонятные комплексы насчёт ответственности за людей. Ты была моим куратором, я поставил себя в смертельно опасную ситуацию, однако всё закончилось хорошо. Но у тебя случился нервный срыв, ты ушла с работы и несколько дней тебя никто не видел. Я пришёл к тебе без предупреждения. Подавай реплики, а я буду отвечать».

Блин, пока я всё это напечатаю, «Спокойной ночи, малыши» начнётся, не хотелось бы пропускать, в записи уже не то совсем… Ладно, пойдём напролом. Жаль только, что с пустыми руками. Хотя…

Я покрутил головой и обнаружил то, что ожидал. Старушки, как и в любом дворе, где есть хотя бы призрачная возможность, разбили цветник. Я провёл себе аутотренинг, внушил, что я – не вандал, просто цветы, коли уж они растут, должны приносить людям радость. Я – человек, Изольда – тоже человек. Ну, вот и всё, о чём тут ещё разговаривать.

Сорвав аккуратно цветок, который показался мне с одной стороны красивым, а с другой – не настолько крутым, чтобы из-за него поднялся серьёзный скандал, я нажал на клавиатуре нужные цифры. Домофон запиликал.

Прошло десять томительно долгих секунд, и бодрый сигнал сообщил, что дверь открыта. Никто даже ничего не спросил. Я потянул дверь на себя и шагнул в подъезд. Дверь уже закрывалась, когда я услышал из динамика кашель.

Всё бы ничего. Ну, простудилась Изольда, ну, бывает. Хотя я не знаю, могут ли видящие простужаться. Что вообще конкретно входит в пакет подписки «Бессмертный видящий»? Мстислава вот дымит, как паровоз. Могут у неё от этого быть какие-то последствия, нет ли?

Мысли интересные, конечно. Только вот один нюанс: кашель был явно мужским.

Я остановился в подъезде, задумчиво вертя в руках цветок. А в тему ли будет сей аксессуар? Что я знаю о личной жизни Изольды? Плюс-минус ничего. Может, она там отвязно залечивает депрессию с каким-нибудь мужиком. А тут я – с цветочком. Как пионер. Почему «пионер»? Непонятно… Может, уйти вообще? Да ну, нет. Пионер должен быть отважным. И вежливым. Да. Однако цветок – перебор. Без него могу просто закосить под коллегу, который пришёл с визитом вежливости. Собственно, так оно и есть, даже притворяться не придётся.

Пока думал, на первом этаже открылась дверь, и вышла бабушка в коричневом плаще. Уставилась на меня подозрительным взглядом.

– Здравствуйте, – сказал я, поднявшись по ступенькам, и протянул женщине цветок. – Это вам.

– Ой, спаси-и-и… – запела было бабушка, взяв цветок, но, присмотревшись, тут же безошибочно определила его происхождение, и песня сменилась: – Ах ты, скоти-и-и-и-и…

Дослушивать я не стал. Быстро взбежал по ступенькам на третий этаж. К этому моменту снизу как раз стукнула дверь.

– Я уверен, бог меня простит, – пробормотал я, нажимая кнопку звонка возле двери с нужным номером. – Мы с ним вместе посмеёмся над этой ситуацией, когда придёт время…

Зачирикали электрические птички за дверью. Почти сразу щёлкнул замок. Дверь открылась, и передо мной возник мужчина. Он был моего роста, обрюзгший, с висящим из-под застиранной футболки животом, в очках с роговой оправой. Волосы тёмные, растрёпанные. Мужик явно не фанател от расчёсок и парикмахерских. На глаз ему было лет пятьдесят.

Немая сцена продлилась секунд пять.

– Ну? – спросил мужчина.

– Здравствуйте, – выдавил я.

– Ну⁈ – повторил он более напористо. – Где?

– Прошу прощения, а что конкретно вы подразумеваете, спрашивая «где?»

– Ты курьер?

– Нет, я…

– Господи…

Дверь захлопнулась у меня перед носом.

– Мило, – прокомментировал я.

Может, Ким меня наколол и привёз не на тот адрес? Так-то он парень весёлый, шутку любит. Но это какая-то тупая шутка, честно говоря. А может, у меня просто чувство юмора хреновое?

Тут вдруг лязгнула задвижка и открылась металлическая дверь рядом. Из квартиры выглянула Изольда и с удивлением на меня посмотрела.

– Тимур?

– Эм… Да-а-а… Тридцать вторая квартира?

– Эта – тридцать вторая, – улыбнулась Изольда.

Я перевёл взгляд на дверь, за которой только что скрылся негостеприимный мужик. На ней висел номер: 32.

– Мы год назад дверь меняли, эту вынесли, – сказала Изольда. – Сосед подобрал и себе поставил, вместо той, что была, там совсем хлам… И номер отдирать не стал. Все курьеры путаются.

– Я не курьер!

– Да я знаю. Заходи.

Тряхнув головой, я выбросил из головы ещё один странный инцидент и вошёл в прихожую. Изольда посторонилась и закрыла за мной дверь.

Первое, что я отметил: Изольда была трезва как стёклышко. В доме не пахло спиртным. Вообще, всё выглядело очень прилично. Передо мной тут же появились уютные мохнатые тапочки. Я скинул кроссовки.

– А я мимо проходил, решил заглянуть, спросить, как у тебя дела…

– Хорошо, – пожала плечами Изольда. – Просто решила взять перерыв.

– Да, но наш последний разговор…

– Забудь. Это всё ерунда. Ты ни в чём не виноват.

– Как будто меня это беспокоит. Я за тебя волнуюсь, Изольда.

– За меня не нужно волноваться. Ты голодный?

– Нет, только что шаурму заточил.

– Может, чаю?

– Вот это было бы неплохо.

Мы прошли в кухню. Я сел, Изольда наполнила чайник водой из графина и включила газ.

Обстановка была… специфической. Здесь как будто бы смешались совершенно разные эпохи. Скатерть на столе – матерчатая, по углам висят тяжёлые кисти. Табуретки – рассохшиеся советские. Окна – пластиковые, современные. Холодильник – рычащая «Бирюса». Над мойкой возвышается дорогущий латунный смеситель под старину. Над лампой пожелтевший пластиковый плафон родом из девяностых.

Изольда вернула на стол графин, который, может, вообще был из какого-то там хрусталя. А рядом с ним поставила вскрытую коробку с пакетированным чаем. Я хмыкнул.

– Что? – спросила Изольда.

– Да ничего. Просто интересно, как ты живёшь…

– В меру сил и способностей, – улыбнулась Изольда. – Как дела на работе?

– Зашиваемся.

– Ясно.

– Я не на совесть давить пришёл.

– Понимаю. Я спросила, ты ответил. Всё нормально.

– Да нифига не нормально! – порвало вдруг меня. – Хватит повторять, как заклинание: «Всё нормально, ты не виноват». Когда нормально, не убегают и не закрываются дома. Когда такое происходит – значит, есть какие-то проблемы. Я поговорить пришёл, как друг и коллега. Не агитировать, а спросить, чем помочь…

– Изольда, ты представишь мне своего гостя? – вдруг послышался голос.

Я наклонился вперёд и увидел за холодильником светловолосого высокого мужчину. Что такое «аристократические черты лица» я до сих пор как-то не задумывался, но сейчас, увидев этого персонажа, понял: это они и есть.

Мужчине было хорошо за пятьдесят, как соседу. Он смотрел на меня сквозь очки без оправы со сдержанным любопытством. Облачённый в халат, держал под мышкой книгу с торчащей из неё закладкой.

Я встал, почувствовав, что сейчас так будет правильно.

– Это Тимур, мой коллега, – устало сказала Изольда. – Тимур, это – Леопольд Генрихович. Мой родной брат.

– Видящий? – спросил я, протянув руку.

– Нет, – улыбнулся Леопольд Генрихович и ответил мне холодным крепким рукопожатием. – Сочувствующий. Обычная пустышка, которой сердобольная сестра вот уже скоро сто лет не даёт раскрыть свой пустопорожный потенциал, продолжая во что-то верить. А вы, я смотрю, собираетесь пить чай? Не прикажете составить компанию?

Как отвечать на такие вопросы по-аристократически, я не знал. В общаге у нас другие языки в ходу были. Неопределённо угукнул.

Леопольд сделал вид, что именно такого ответа и ждал. Присел к столу напротив меня.

Светски заметил:

– Прекрасная погода, не правда ли?

– Великолепная, – обронила Изольда. И вдруг решительно поднялась. – Я вас оставлю, пожалуй. Хочу немного прогуляться, грех будет не насладиться таким чудесным днём. Прошу меня простить, – и быстро вышла из кухни.

Мы с Леопольдом молчали до тех пор, пока не хлопнула входная дверь.

– Не возражаете, если закурю? – спросил Леопольд.

Я пожал плечами.

– А Изольда не возражает? Это ведь её квартира, насколько понимаю.

– Правильно понимаете.

Леопольд подошёл к окну, открыл. Присел на подоконник и вынул из кармана пачку сигарет. Вопросительно посмотрел на меня. Я мотнул головой.

Леопольд закурил, выпустил облако ароматизированного дыма. Горько сказал:

– Не возражает. Изольда уже очень давно ничему возражает и ни с чем не спорит. Вообще ни с чем.

– Как-то плохо верится, уж простите. Я с Изольдой, конечно, не так давно знаком, но слабовольной и нерешительной её не назовёшь.

– О, да! Тут вы правы. Решительности ей всегда было не занимать. В отличие от меня. Несмотря на то, что мы близнецы. – Леопольд грустно улыбнулся.

Я от неожиданности закашлялся.

Леопольд покивал:

– В это тоже сложно поверить, понимаю. По возрасту меня скорее можно принять за отца Изольды… Впрочем, мы никогда не были похожи. Изольда – копия папы, а я пошёл в мать. Но воспитывали нас одинаково, родители очень старались делать так, чтобы мы всего получали поровну. Чтобы никто не чувствовал себя обделенным. Одни и те же приходящие учителя, одинаковые блюда на завтрак, обед и ужин, подарки на именины и рождество – на одну и ту же сумму. Но характер воспитанием не изменить. Я меланхоличен, склонен к задумчивости и самосозерцанию. А Изольда совсем не такая. Нет ничего удивительного в том, что как только мы выпорхнули из-под родительского крыла, разлетелись в разные стороны. Изольда, ещё будучи в Смольном, заразилась социалистическими идеями. Эта её подруга, Ляля Рейснер… – Леопольд покачал головой. – До сих пор вспоминаю с содроганием. Ураган, а не девушка. А я – человек иного склада. На политику, социальное устройство общества мне всегда было глубоко плевать. Я увлекался музыкой, учился в консерватории. Февральскую революцию встретил, будучи уверенным, что это ненадолго, и очень скоро всё вернётся на круги своя… Если бы знал тогда, как сильно ошибаюсь. За февральской революцией грянула октябрьская. Тут я уже, конечно, не смог остаться в стороне. Примкнул к белому движению, как и мой отец. Именно тогда у нас состоялся последний, как мы думали, разговор с Изольдой. – Он вздохнул. – Сказать, что тяжёлый – ничего не сказать. Изольда всем сердцем поддерживала большевиков и отступаться от своих убеждений не собиралась. «Будь ты проклята!» – крикнул ей отец на прощанье. Это были последние слова, которые Изольда от него услышала. Маме удалось бежать за границу. Позже я узнал, что произошло это при содействии той самой Ляли Рейснер, Изольда уговорила её помочь. Но мама прожила недолго, всего пять лет после эмиграции. Умерла, как тогда говорили, от тоски. Сейчас это состояние называют депрессией… А мы с отцом воевали под знаменами Врангеля. В ноябре двадцатого года отец погиб, обороняя Перекоп. Я тогда тяжело заболел, на фронте свирепствовал тиф. Эвакуироваться вместе с остатками армии не сумел, лежал в горячке. Чудом избежал ареста и расстрела. Раздобыл фальшивые документы, долго скитался по Крыму, затем по Малороссии. В двадцать шестом году вернулся в Петроград. Город было уже не узнать, конечно. И, разумеется, никаких надежд на то, что былое вернётся, не осталось. Но мне повезло, удалось найти работу. Тапером в синематографе. Вы знаете, что это такое?

– Предположу, что связано с музыкой?

Леопольд грустно улыбнулся.

– В то время синематограф был немым. На экране демонстрируется фильм – тогда говорили «фильма», – а тапер играет на рояле, создавая таким образом звуковое сопровождение. Я выдерживал два, а иной раз и три сеанса подряд. Наигрывал попурри из опереток и романсов. Мои консерваторские педагоги могли бы мной гордиться. – Он горько рассмеялся. – Но, разумеется, никого из них я не навещал – хотя о некоторых знал, что сумели пережить и революцию, и голод. Я жил под чужим именем. Стал Трофимом Пономаренко – мещанином, уроженцем города Житомир. Леопольд Генрихович умер. Наводить справки об Изольде я не пытался. Мне не хотелось знать, что стало с моей сестрой, не мог простить ей гибель отца и матери. Но судьба распорядилась иначе. Во время одного из сеансов я вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Встретившись с Изольдой глазами, вздрогнул. С тех пор, как мы расстались, она почти не изменилась… Для вас, наверное, будет дико это слышать, но я был готов к чему угодно, слишком много насмотрелся за годы скитаний. Вплоть до того, что меня арестуют прямо во время сеанса. Я не видел сестру больше десяти лет и понятия не имел, чего ожидать. А Изольда просто подошла ко мне, обняла и заплакала.

Леопольд раздавил окурок в стоящей на подоконнике пепельнице.

– Изольда уже была видящей?

– Да. Но мне, разумеется, об этом не сказала. Она всю жизнь пыталась меня опекать, будто малого ребенка. И морочила голову ещё долго, почти двадцать лет. Мы жили под одной крышей, но я не имел ни малейшего представления, чем в действительности занимается моя сестра. О существовании призрачного мира узнал, когда умирал в госпитале. Это было в самом конце войны, я был тяжело ранен при штурме Бреслау… Что? – Леопольд посмотрел на меня. – Удивлены тем, что противник советской власти пошёл воевать за эту власть?

– Да при чём тут власть? Вы же не за неё, а за страну воевали.

– А вы мне нравитесь, молодой человек. Интересно рассуждаете. – Леопольд поджёг ещё одну сигарету. – Я мог бы получить бронь, уехать в эвакуацию. Работал тогда в оркестре Кировского театра. Изольда умоляла меня это сделать… Но я не согласился. Не считал возможным для себя, человека с военным опытом, отсиживаться в тылу. После ранения меня привезли в госпиталь. Какими правдами и неправдами Изольда сумела туда попасть, не знаю. Когда она приехала, я лежал в бреду. Прогнозы были крайне неутешительными, жить мне оставалось едва ли сутки. И именно тогда Изольда впервые заставила меня выпить пилюлю. Вы ведь знаете, о чём я говорю?

Глава 16

– Догадываюсь, – буркнул я.

Не догадаться о том, что без пилюль, которые показывала мне Таня, здесь не обошлось, мог только полный дебил. На свои сто двадцать лет Леопольд уж точно не выглядел.

– Ну и, стало быть, вот. – Он развёл руками. – С тех пор Изольда поддерживает моё существование в текущем виде. Разумеется, ей пришлось мне открыться. Я знаю о вашей службе многое. И знаю о том, что я – так называемая пустышка, к вознесению не способен. Именно поэтому Изольда не позволяет мне тихо и спокойно помереть от старости. Каждый раз, когда разговор заходит об этом, дело заканчивается слезами. Я – всё, что у неё есть, если умру окончательно и бесповоротно, она не сможет себе этого простить. Слишком настрадалась, когда узнала о гибели наших отца и матери.

Леопольд затянулся и выпустил дым.

– Вы – пустышка? – Я изумлённо смотрел на него. – Но почему? С такой-то биографией… Я, конечно, не то чтобы спец, но мне кажется, что пустышки не уходят добровольцами на фронт. Тем более, имея на руках бронь! Они выжидают до последнего – вдруг там как-нибудь всё само разрулится и без них обойдётся. Пустышки не любят принимать решения. Боятся рисковать. Да в принципе – не любят действовать!

– Так и я не люблю. Возможно, вопрос упирается в это. Моё любимое действие – отсутствие действия. Деятелен я становлюсь лишь для того, чтобы поскорее покончить с деятельностью и вернуться к своим любимым занятиям, праздности и созерцательности. – Леопольд снова рассмеялся. – Вот сейчас, к примеру, с ужасом думаю о том, что скоро придётся идти на службу. Я по-прежнему работаю в оркестре, семь лет назад перешёл из грибоедовского театра в филармонию. И утешаю себя лишь тем, что рано или поздно спектакль закончится, я вернусь домой, лягу на диван и снова буду делать ничего. Вот это – моё любимое занятие! Это – то, чему готов отдаваться изо дня в день, фанатично и самоотречённо. У меня случались романы, но женат не был никогда. Стоило на долю секунды представить, что рядом со мной будет постоянно находиться некто, имеющий право на то, чтобы нарушать мой покой, как меня перекашивало от ужаса.

– А как же Изольда?

– О, с Изольдой мы заключили соглашение много лет назад. Она не мешает мне проводить время так, как я привык, а я не отказываюсь ежедневно принимать пилюли, которые она приносит.

– Ежедневно? – переспросил я.

– Ну да. А что?

– Да нет. Ничего.

Ежедневно. Ну, логично – Изольда продлевает жизнь брата день за днём, поддерживает его в том состоянии, в каком увидела в госпитале. Уже восемьдесят лет, получается – если ранили Леопольда в конце войны.

А Изольда ведь – не обходчик. Пилюли ей не выдают…

– А вы никогда не спрашивали Изольду, где она берёт пилюли? – вырвалось у меня.

– Разумеется, спрашивал, – удивился Леопольд. – Она сказала, что получает их на службе, это часть её жалованья. Излишками делится со мной. А что? – Он поправил очки и посмотрел на меня. – Почему вы об этом спрашиваете?

Мне до зарезу хотелось сказать, почему. Но понимал, что если полезу сейчас в чужую семейную тайну, Изольда мне этого не простит.

– Да так. Просто уточнил. А можно, я вас сфотографирую?

Аристократически тонкие брови Леопольда поползли вверх.

– Могу узнать, для чего?

– Хочу проверить одну деталь.

– Пожалуйста.

Леопольд раздавил в пепельнице окурок, скрестил на груди руки и посмотрел на меня.

Я достал телефон, щёлкнул камерой. Жадно впился взглядом в снимок.

Не-а. Ни намёка на свет. Пустышка, как она есть. Можно сказать, эталонный экземпляр.

– Вижу, я вас разочаровал, – заметил Леопольд.

– Разочаровали. Врать не буду.

Он криво улыбнулся.

– Знали бы вы, как глубоко разочарован я сам. Но убедить Изольду в том, что пожил достаточно, и продлевать моё существование далее не имеет смысла, мне не удаётся. Быть может, удастся вам? Изольде вы нравитесь. Она с таким восторгом рассказывала о вашем появлении в отеле. А потом вдруг загрустила. В последние дни сама не своя… Что-то случилось? – Леопольд пытливо посмотрел на меня.

– Да нет, – двойственным образом ответил я. – Изольда просто чрезвычайно остро восприняла одну ерундовую ситуацию… В общем, она за меня формально типа отвечала, была наставницей. А я там чуть не погиб – исключительно по собственной инициативе. Ну, в общем, я-то уже и забыл, а она…

– О-о-о… – Леопольд покачал головой. – Она этого не забудет. Скверно, очень скверно.

Он вздохнул, как человек, осознающий, что вечером вместо дивана с пивом придётся на другом конце города чистить пятитонный аквариум.

– А отчего у неё такие комплексы? – спросил я и, кажется, у меня получилось не подпустить в голос раздражения.

– Так… сложилось.

– А подробнее?

– Ну… Сложно сказать. Комплекс причин, я полагаю. Почему-то каждый раз, как Изольда брала на себя ответственность за чью-либо судьбу, это заканчивалось плохо. Здесь и случай с мамой, которой она помогла бежать, и проклятие отца… Наверное, это было началом. Затем была омерзительная история с умершим литератором.

– Да, в двадцатом году, – вспомнил я.

– Она вам рассказывала? Ну да, тот пустышка. Изольда своими глазами увидела, что бывает, когда относишься к пустышке как к чему-то одушевлённому. Она ведь искренне верила, что сумеет помочь этому бумагомарателю. Полагаю, после той истории она и со мной так носится. Хватило впечатлений. Не хочет подобной участи для родного брата и пытается предотвратить.

– Ну, это как-то мелко…

– Был ещё один случай. Я так толком и не понял, когда Изольда успела поработать в учителях. Она говорила расплывчато, и я, в основном, восстанавливал это из оговорок. Может, она и вовсе не работала, а просто уговорила какого-то беспризорника пойти в школу, соблазнив возможностями, которые даёт образование.

– И что?

– Я так понял, что у мальчишки были серьёзные подельники. Которые восприняли идею в штыки. А когда заразившийся идеализмом моей сестры парень упёрся, ему воткнули нож в сердце.

– Хренасе… Ребёнку?

– В иные времена, Тимур, иные люди не делают различий между детьми и взрослыми, мужчинами и женщинами. Как говорили в одном фильме: «Ничего личного, просто бизнес». Мне, кстати, всегда было интересно: как именно это должно утешить жертву? Мол, слава богу, меня убивают, потому что я помешал моим друзьям зарабатывать деньги, а не потому, что переспал с женой своего босса? Признаться, сколь ни пытаюсь, не могу осознать преимущества. Я готов согласиться, что гибнуть с криком «За Родину, за Сталина!» – действительно несколько смещает акценты в восприятии ситуации. Но «просто бизнес»?.. Не понимаю.

– Вряд ли это говорится для жертвы, – задумчиво сказал я. – Скорее уж для себя.

– Полагаете? – заинтересовался Леопольд.

– Угу. Убивать с удовольствием – дураков мало. Убивают со злости или по необходимости. И надо как-то себя успокаивать. Мол, я это не из личной ненависти, а так требовали обстоятельства.

– Действительно. Тогда и впрямь всё складывается логично.

– И сколько лет вы об этом думали, не находя решения?

– Да я не то чтобы думал. Так, крутилась мысль в голове. Теперь будет крутиться какая-нибудь другая.

Тут меня уже зло взяло. Я встал, возвысился над Леопольдом.

– Послушайте, ну вам хотя бы стыдно должно быть. Изольда расшибается в лепёшку, чтобы обеспечить вам приличную посмертную жизнь, а вы сидите тут и думаете обо всякой херне. Причём, ладно бы ещё хоть думали! А то так – в голове крутите от безделья.

Леопольда моя вспышка не смутила. Он улыбнулся.

– Послушайте, вся эта ерунда – выбор Изольды. Мы говорили об этом тысячу раз. Мне лично не нужно ничего. Вы, в своём молодом идеализме, должно быть, полагаете, что все пустышки, узнав, что после смерти им не полагается ничего, впадают в панику? Мечутся, истерят, рыдают? Так позвольте вас удивить: это вовсе не так. По крайней мере, далеко не всегда так. Ничто устраивает многих, в частности – меня. Я проваливаюсь в ничто каждую ночь, когда засыпаю. Если однажды не проснусь – что с того? Я не буду чувствовать ничего. Нет субъекта восприятия – нет проблемы. Я не раз находился при смерти, стоял на краю гибели. И мне не страшно, поверьте. А вот Изольде – да.

Леопольд достал третью сигарету. Я понял, что у меня уже всё. От одного запаха хотелось удавиться. Ему-то хорошо, у него здоровье дореволюционное, а я был зачат и взрощен уже в насквозь загазованном мире. У меня силы слабые. Да и достал меня этот душный хрен – спасу нет.

– Изольда ждёт, когда я проснусь, – продолжал Леопольд, выпуская клубы дыма. – А я жду, пока проснётся она.

– В каком смысле «проснётся»? Изольда не пустышка!

– Этого я и не говорю. Но ей следует чуточку повзрослеть и понять, что она возится со мной не из-за меня, а из-за себя. Это её пугает небытие. Это она не может его осмыслить и боится. И потому хочет защитить от него меня. Знаете, Тимур, если вы сумеете донести до моей сестры, что ей необходимо начать жить для себя, вам будут благодарны два человека: и я, и она. Она, разумеется, не сразу. Когда меня не станет, она вас проклянёт. Но потом, лет через пять-сорок, признает, что вы поступили правильно.

– Да неужели же вам не интересно жить?

– Не настолько, чтобы ради этого с мучительными усилиями пересоздавать себя заново.

– Вы же, вон, книжки читаете…

– Это? – Леопольд перевернул лежащую на столе книгу; я прочитал название: «Мелкий бес» Фёдора Сологуба. – Развлечение, не более. Нужно же чем-то отвлекать мозги от необходимости постоянно осмысливать серую реальность. – Леопольд зевнул. – В книгах, по крайней мере, есть какая-то динамика. Да и весёлого гораздо больше. Вы так на меня смотрите, Тимур… Изольда иной раз смотрит так же. Этот взгляд означает, что сейчас она сорвётся и убежит в свой отель. На неделю, на месяц… Но потом она всё равно возвращается, и всё начинается с начала. Прошу вас: сделайте так, чтобы не вернулась. Чтобы ей не хотелось возвращаться. Вы, ваши коллеги – настоящие люди, у вас горят глаза. Вы верите, мечтаете, стремитесь. Зачем вам спотыкаться о такой мешок с тухлятиной, как я? Обойдите меня, прошу. Оставьте. И двигайтесь вперёд.

Я не нашёлся с ответом. Просто вышел молча из кухни, а потом и из квартиры.

* * *

Изольда была недалеко. Сидела на детской карусельке тут же, во дворе. Я подошёл, сел на соседнее сиденье, оттолкнулся ногой. Карусель завертелась. Хорошо смазанная, даже без скрипа. Серьёзный прогресс со времён моего босоногого детства…

– Теперь ты всё про меня знаешь, – безэмоциональным тоном сказала Изольда. – Давай.

– Чего давать?

– Скажи, что я дура. Занимаюсь ерундой. Что меня жизнь ничему не учит. Что в сто с хвостиком лет нужно вести себя совершенно по-другому. Что лично ты бы на моём месте обязательно вёл себя по-другому. Может быть, даже скажешь что-то такое, чего я уже не слышала тысячу раз от других видящих.

С каждой фразой тон менялся. Под конец голос уже звенел от сдерживаемых слёз. Я молчал.

– Что молчишь? Не молчи, скажи что-нибудь!

Вытянув ногу, я затормозил вращение карусели. Посмотрел в глаза Изольде.

– Окей. Ты – дура. На твоём месте я вёл бы себя совершенно иначе. Но только я этим вообще не горжусь. Мне страшно.

– Страшно? – удивилась Изольда.

– Угу. От того, что я в упор не вижу проблемы там, где ты видишь трагедию. От того, что в двадцать семь мне уже плевать на гораздо большее количество вещей, чем тебе. И что со мной будет через сто лет?..

Изольда молча смотрела на меня. Я встал, протянул ей руку.

– Я был бы счастлив, если бы эти сто лет ты была рядом со мной. Тогда я не забывал бы о по-настоящему важных вещах. Но было бы также неплохо, если бы и ты научилась хоть в чём-то на меня опираться. Я не мальчишка, которого зарезали за то, что он пошёл в школу. Я, чёрт побери, взрослый мужик, который принял сознательное решение изменить свою судьбу. И если бы тогда, с Маэстро, я не выжил – таков мой путь. Такова моя судьба. И никто, кроме меня, не был бы виноват.

Глаза Изольды наполнились слезами.

– Мы сами выбираем судьбу. Все мы. И, совершая выбор, понимаем риски.

– Тот мальчик не понимал рисков, – прошептала Изольда. – Он был ребёнком.

– Было бы лучше, вырасти он в матёрого уголовника? В пустышку или пожирателя? Он погиб, пытаясь стать лучше. И ведь вознёсся. Я прав?

– Как ты можешь так говорить⁈

– Да вот в том и дело, что я – могу. А ты – нет. Понимаю, это, наверное, самая дебильная сцена с объяснением в любви за всю историю человечества, но давай хотя бы просто попытаемся? Мне кажется, нам есть, что дать друг другу.