Текст книги "Малец (СИ)"

Автор книги: Василий Каталкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

  На двор к Ромодановскому сотник, естественно, меня не повел, а поручил Архипу тащить меня на свое подворье, к счастью там обошлось без клоповьей живности, иначе бы мне совсем грустно пришлось. Хотя все равно оказалось не сахар, дом у Архипа был достаточно большой, вот только и семья у него не маленькая, своих семеро по лавкам, да еще у старшего сына четверо, а на пятистенку это форменный дурдом. На сеновал служивый меня не пустил, сказал, что нечего дурью маяться. А так я, видите ли, не маюсь? И самое противное, через три дня я всерьез стал подумывать как 'сделать ноги' из этого колхоза, вот тогда-то и пришло понимание, что наш дом в Иркутске считай стоит пустым. Положение спас Любим, он заявился ранним утром, как только забрезжил рассвет и приказал собираться:

  – Едем к князю, одень чего поприличней.

  Поприличней? А это есть у меня, я еще в первый день свою парадную одежду чуть смочил да в сенях на палки, как на плечики повесил, чтобы как надо отвисла, да разгладилась. Одевание надолго не растянулось, так что через полчаса мы выехали со двора, который честно говоря, успел надоесть мне хуже горькой редьки. И насчет редьки, это очень здесь и сейчас популярный овощ, чуть менее популярный чем чеснок, вроде бы, ну и что? А то, пучит с неё не хило, так что в доме обретает не только один мощный чесночный запах. Поэтому 'хуже горькой редьки' это совсем не в переносном смысле.

  Думал, что Ромодановский в Кремле сидит, ага, как бы не так, у него оказывается своя резиденция и далеко не в центре города. Как поведал мне Любим, в палаты князь-кесарь тоже частенько вхож, но вот дела делать предпочитает под охраной своих стен, хоть и не каменных, но тоже черта с два их перемахнешь.

  В людской пришлось париться без малого пол дня, пока небожитель, наконец, не решил развлечься беседой с бывшим дебилом, и надо еще посмотреть кто больший дебил. Не буду приводить здесь все те глупости, которые у меня спрашивал Ромодановский, иные вопросы так вообще выходил за рамки приличия, и наводили на мысли о душевном здоровье князя, общее впечатление его неадекватности у меня сложились. Вот знаете, есть такие люди, которые в разговоре сразу начинают давить своей значимостью, во всем-то они уверены, все-то они знают. А возразишь, стразу станешь врагом номер один, вот и вертишься, словно вошь на гребешке, что бы и волки были сыты (это я о князе) и овцы целы (это я уже о себе любимом). В общем, когда весьма тучный вельможа удовлетворил свое любопытство, я уже был весь выжат как... тряпка (не видел я еще в Москве лимонов). Уходя от Ромодановского я все пытался вспомнить, когда Петя первый начал резать боярам бороду, до наступления восемнадцатого века или после? У князя борода была пока еще на месте. Что касается свидетельства современников, которые обвиняли кесаря в неуемном пьянстве, то я ничего такого не заметил, возможно он потом и напился, но этого мне видеть не довелось.

  Обратно к Архипу, меня, слава Заступнику, не отвели, а определили в казарму сотни преображенского полка, которая располагался тут же рядом. Правда не обошлось без накладки, поначалу служивые приняли меня за тех недорослей, которых отдавали под их начало для обучения, и попытались сходу построить, несмотря на то, что по возрасту я никак в этот строй не вписывался. Но их командир оказался вполне вменяемым человеком и за два гривенника резко прозрел, увидев перед собой негодного к строевой службе, а потому приказал меня больше не трогать. Добрейшей души человек, скажу я вам, ну и что, что он по всякому поводу (и без повода тоже) мог с короткого размаха засветить кулаком в зубы первому, попавшемуся на пути, преображенцу. Зато никогда не интересовался где я и что делаю. Лафа!

  М-да, лафа-то лафа, но Москва город дорогой, и если мне в ближайшие два месяца не найти способ заработка, то мои финансы не только романсы споют, а и весь ансамбль песни и пляски перепляшут. Поэтому тешить себя своей значимостью не стал, а ухватил ноги в руки, и вперед по стольному городу искать способы заработка. Первая неделя прошла под знаком знакомства с городом, во вторую изображал из себя попугая Кешу, не так явно как он с плакатом на дороге, но что-то близкое. Когда пошла третья неделя – приуныл. Что-то не получается у меня, никому здесь не нужен отрок, которому надо платить. Бесплатно – пожалуйста, за деньги – шалишь.

  Однако, говорил же я Васька везучий до безумия, все-таки пристроил себя любимого, и не просто пристроил, а к купцу черной сотни со смешной фамилией, Ивану Сопикову. Наверное, вы представите себе некоего мелкого неопрятного купчишку, который суетится на торгу по мелкому. И будете неправы, на самом деле в Москве купцы делились на несколько групп по своей значимости, это купцы гостиной сотни гостей, потом гостиная сотня торговых людей, которая в свою очередь тоже делилась на три группы и купцы черной сотни. Так вот первые две группы это крупные оптовики, имеющие право на торговлю не только внутри страны, но и за ее пределами, а вот черная сотня занималась мелким оптом и розницей, то есть опт-то у них был мелкий, а вот про доходы я бы такого не сказал. Тот же Сопиков имел шестнадцать лавок, которые были установленных на лучших местах в Москве, а если учесть, что в этих лавках он торговал бижутерией и шелками, то сами можете представить обороты этого купца. Кстати, как я потом понял он из семьи староверов, оказывается таких купцов в стольном граде много, уж не знаю, каким образом такое происходит, но есть.

  Дело в том, что купец Иван Илларионович оказался заикой в тяжелой стадии, впору изучать язык глухонемых, я сначала не мог понять, как при таком заикании можно разбогатеть, когда вообще вести дела невозможно. Но выяснилось, что купец не всегда был такой, в один прекрасный момент ему посчастливилось попасть в приказ, где его довольно прилично помяли на дыбе, криминал за ним не нашли, а потому отпустили. Вот только после дыбы человек здоровым не будет уже никогда, мало того что купцу вывернули суставы, так и заикание привязалось, а заикание для торгового человека это трагедия. Я же в это время пытал счастья на бойком месте, крутился возле лавок, а где еще найдешь людей с деньгами? Ну и стал свидетелем мучений лавочника со своим работодателем, торговец оказался на редкость непонятлив, купец же распсиховался и от того понять его стало вообще невозможно. Нет, ничего такого я не думал, по простоте душевной решил помочь, и втолковал торговцу, чего хочет от него хозяин. Купцу это понравилось, и он меня потащил к следующей лавке, а когда и там быстро уладили проблему, мне предложили место помощника с огромным жалованием ... аж полкопейки в день. Афигеть как круто. Получается, по московским меркам я должен питаться один раз в два дня. Ну, что же, я не тупой и шутки понимаю, так и сказал купцу, да быстренько слинял, как раз наметился перспективный кандидат с выводком недорослей. Но сорвалось, и сорвалось из-за Сопикова, будь он неладен, торговец одумался и поднял ставку в два раза... Все-таки, купец есть купец, ну раз так, я тоже торговаться умею, в итоге остановились на сумме впять раз больше, мой конь святым духом не питается, а 'овес нынче дорог'.

  В тот же день переехал на подворье купца, где мне выделили чуланчик размером полтора на два метра, с широкой лавкой, ну хоть здесь мне не придется в позе эмбриона лежать.

  Ладно, первую задачу я выполнил, теперь надо дождаться сибирских купцов, а покинуть Москву я смогу только с ними, и при первой возможности удирать из столицы, потому как в скором времени грянет стрелецкий бунт, а под это дело, насколько мне известно, многих купцов хорошо пограбят. Очень не хочется попасть в жернова истории, а с началом бузы Ромодановскому будет совсем не до меня.

  И кстати, мир тесен, во время очередной вылазки с купцом нос к носу столкнулся с Андреем Раевским, оказывается, он гостит у своего дяди на соседнем подворье. Интересно, дядька у него тоже купец?

  Бунт

  Князь-кесарь Фёдор Юрьевич находился в тяжких раздумьях – не благоволит ему царь, вроде бы и почитает за своего, вон даже князем-кесарем объявил, но в шутку, а потому бояре хоть и не говорят ему впрямую, но меж собой потешаются. И старания его в борьбе со скверной инакомыслия Петр не оценил, совсем не оценил, вон даже письмо из Англии отписал, где без всяких окольностей зверем назвал, де еще и в пьянстве обвинил. Что до дыбы, то необходимость, кнутом не всегда правду выбить можно, а так вздернул несколько раз на дыбе, отлил водой и спрашивай о чем хочешь, редко кто после этого соловьиными трелями не станет разливаться. А про пьянство, так это совсем напраслина, разве ж это пьянство несколько раз в день горло смочить, при такой работе без кружки вина совсем тяжко станет – в пыточных печей нет, и сидеть там подолгу, несмотря на две шубы, не получается. Правда иногда сильно упертые попадаются, тогда приходится каленым железом пытать, хоть какое тепло от жаровен.

  Хорошо бы какой опасный заговор раскрыть, может быть тогда молодой царь отметит старания своего верного слуги? Но где этот заговор взять, уже всех кто позволял себе косо взглянуть извели, и Софья молча сидит, ни слова против, будто ей все-равно. Но на самом деле это не так, не смирилась сестра Петра со своим положением, ой не смирилась, верно мыслит как снова бунт учинить. Эх думы тяжкие.

  Руки князя сами собой потянулись к золоченому кубку с хмельным. Вино не помогло, только еще хуже стало, и мысли снова свернули в темные закоулки души. Как только Петр отъехал с великим посольством, князь вместе с Шеиным и Гордоном затеяли перетасовку стрелецких полков, часть из Москвы отправили с глаз долой, а тех, кто должен был с Азова вернуться, на польскую границу, надо было прикрыть от вечно недовольных поляков западные рубежи. Вот только небольшая накладка получилась, в казне на жалование стрельцов после отъезда царя денег не осталось, планировалось хлебным жалованием отчитаться, да неурожай случился. Задержки с жалованием и раньше случались, но в этот раз все много хуже, стрельцы ведь не по домам сидят, где могли на свои хозяйства опереться, а в походе потому и возникло роптание в полках, оно понятно, голодать никому не хочется. Вон уже около двух сотен представителей полков с челобитной в Москву заявились, кипят потихоньку, но дальше обивания порогов Шеина не двинулись.

  Тут, в голове мелькнула какая-то интересная мысль, но поймать ее и обдумать Ромодановский не успел, хотя остался след надежды, а раз так, то нужно ее снова отловить. Через некоторое время повеселевший князь вызвал своего подручного Коровкова:

  – Вот, что, – начал он инструктировать Любима, – в Москве выборные от стрельцов появились, челобитные Шеину доставили, однако ж, думаю, тут скверна бунта зреет с Софьей во главе, но свидетельств у меня нет. Ты вот что, найди пару людишек, пусть покрутятся меж стрельцов, намекнут, что неплохо бы было челобитную до царевны доставить, а там и настоящие заговорщики откроются.

  – Так может в допросную кого из выборных, там все сразу известно станет? – Предложил сотник.

  – Можно и так, – согласился князь, – да только мнится мне, что не все из них истинный замысел ведают, надо вернее узнать.

  – Сделаю, – коротко ответил Любим, – есть у меня на примете толковый человек из стрельцов.

  – Вот и сделай, – кивнул Ромодановский, – только смотри, здесь осторожней надо, а то еще на нас подозрение падет, поэтому, как дело сделает пусть ко мне идет, нечего ему потом по граду толкаться.

  – Так чего, служивые? – Разорялся перед стрельцами Ванька Межин. – Ну отнесли вы челобитную Шеину, и что толку? Ничем он вам помочь не сможет, потому как казне не воевода.

  – Ну а чего предлагаешь, Ромодановскому предать? Или вообще немцу снести? – Сразу спросили его.

  – Не будет немец нашим жалованием заниматься, – отрубил выступающий стрелец, – надо царевне Софье отписать, она найдет на это крапивное семя управу.

  – Ты думай, чего говоришь, – сразу вскинулся один из стрельцов, – пока мы с челобитной к Шеину, да князю, то крамолы нет, а как к Софье, так нас измене обвинят.

  – Да, какая ж то измена? Заступиться просим. – Продолжал гнуть свое Межин. – Да и вспомните, в полках тоже хотели царевне отписать, она к нам хорошо относится.

  – Хотели, да не отписали, – снова возразил стрелец, – а ты предлагаешь за всех слово держать не спросивши.

  – Так на что нас выбрали? Чтобы мы делом в Москве занялись, а не лаялись тут по кабакам.

  Уступили стрельцы напору, хоть и не хотели они изначально к Софье с челобитной идти, но уговорил черт языкастый Ванька Межин. Да и как было не поверить служивому, ежели он сам вызвался к Софье челобитную доставить, только троих с собой просил отправить, одному, мол, трудно будет охрану преодолеть.

  – Ну? – Ромодановский вперил глаза в сотника, как только тот плотно прикрыл дверь.

  – Написали стрельцы челобитную Софье, – кивнул Любим, – с самой царевной не встречались, но через Марфу, сестру, передали.

  – Вот, оно как, – напрягся князь, – ответное письмо было?

  – Нет, не писала им Софья ничего.

  – Ну, того мы знать не можем, – тут же возразил Ромодановский, – а человечка своего пришли, надобно его слова в бумаге записать. И к Гордону езжай, пусть преображенцев в Москву ведет, да имает всех выборных от полков стрельцов, скажешь измена.

  Дождавшись, когда сотник выскочит со двора, князь вызвал своего подручного:

  – Сегодня должен здесь один из стрельцов появиться, – заявил он ему, – так ты его в подвал сразу определи, да Сашке Вялому скажи, чтобы крепче вязал, не должен он отсюда ни при каких случаях выбраться. А я вечерком навещу татя, поспрошаю на дыбе, уж слишком много вопросов к нему накопилось.

  Иван Менжин заявился на двор Ромодановского в аккурат после полдня, охрана его пропустила без особого выяснения кто, да откуда – заранее предупредили.

  – Ну, пойдем к князю, служивый? – Встретил его у дома-дворца порученец Ромодановского. – Хочет он тебя поспрошать кое о чем. За мной иди.

  Они прошли на задний двор и двинулись к крепким постройками из толстых бревен:

  – Так это, а чего князь не в доме? – Забеспокоился Иван, уж слишком подозрительным ему казалось, чтобы князю приспичило тащиться на задний двор.

  – А, – махнул рукой провожатый, – в доме князь живет, а здесь службу исполняет. Да ты не тушуйся, сейчас сам все увидишь.

  Увидел. Как только стрелец перешагнул порог, с боков на него навалились крепкие солдаты преображенского полка, завернули руки назад и согнули в три погибели.

  – За что, братцы? – Завопил он. – Нечто я чего не так сделал?

  – Тоже мне братец нашелся, – хмыкнул порученец, схватил какую-то тряпку с лавки, за волосы вздернул голову страдальца вверх и запихал ее Ивану в рот, вместе с клоком попавшей заодно бороды, – помалкивай пока, речи вести будешь, когда спросят.

  Дальше стрельца повалили на землю и веревкой перекрутили руки, да так перекрутили, что буквально через минуту они потеряли чувствительность. Тогда-то до Ивана окончательно дошло, что выпускать его отсюда живым никто не собирается.

  Выборных отловить не удалось, как только стало известно, кого ищут преображенцы, те сразу скрылись в домах стрелецкой слободы, поди, достань их оттуда. Да и в самой слободе солдат не жаловали, еще немного и до сшибки дойдет. Однако Патрик Гордон был настроен решительно, и солдаты под прикрытием изготовленных к стрельбе пушек, осматривали дома один за другим.

  – Бесполезно это, – в сердцах махнул рукой Коровков, – те кто нам нужен уже дворами ушли, а хозяев только каленым железом пытать.

  – Да, это так, – невозмутимо кивнул Гордон, – но приказ надо исполнять и даже если понадобится искать здесь всю ночь, мы будем делать это.

  Искать всю ночь не пришлось, хозяева домов, увидев непреклонность иностранца, сами открыли настежь ворота и пригласили досмотреть их дома, управились до темноты.

  Узнав об этом, Ромодановский пришел в бешенство, но выражать свое отношение к происходящему криком не стал, бесполезно это, он просто позвал палача и отправился на задний двор. До глубокой ночи из пыточной раздавались нечеловеческие крики, переходящие в хрипы, свист кнута, да скрип дыбы.

  Однако это была не последняя жертва тайного дела, еще через три дня прямо на улице Москвы был убит дьяк Тихон, отчего, почему никто не понял. Но вот Любим Коровков насторожился, он знал, что сей дьяк не раз помогал его хозяину сочинять подметные письма, благодаря которым не один боярин поплатился своей головой за крамольные речи в адрес государя. А если учесть, что его знакомец среди стрельцов Межин сгинул, не оставив следа, стоило серьезно задуматься о своем будущем.

  ****

  Апрель, снег окончательно сошел, но грязи пока хватает, приходится ходить по Москве с оглядкой и вовремя предпринимать меры дабы не оказаться забрызганным глиной с головы до пят. Мой бизнес продвигается успешно, купец, получив в моем лице не только переводчика с тарабарского языка на язык человеческий, быстро обленился и занялся своим любимым делом – засел за подсчеты доходов. Что, надо отдать должное, получалось у него много лучше, нежели вести разговоры с нанятыми лавочниками, да обеспечивать наполнение товаром своей розничной торговли.

  Честно говоря, такая работа меня стала напрягать, это потому, что крутиться приходилось весь световой день, прихватывая вечерние посиделки с работодателем, а я пока еще не перешел из мальцов в иной статус, и привычки впахивать от зари до зари еще не приобрел. Хотя, конечно, малец-то, я уже чисто условно, люди все реже меня так кличут, все больше юнец, да отрок, пройдет еще года два и уже не получится косить под юнца. На днях навестил знаменитый гостиный двор, святая святых купеческого сословия, именно на его территории, а она огромна, происходит вся торговая жизнь Москвы, и не только стольного города. А навестить я его был вынужден, так как Сопиков еще в прошлом году, как только узнал о неурожае, забил свои амбары зерном и ждал взлета цен. Вот за этим взлетом я и был должен следить, и надо сказать, что, несмотря на явный дефицит зерна по России, в Москве цены держались на достаточно низкой отметке. Продать же хлеб за пределы стольного града купец не мог, так как крупный опт ему был недоступен, а возить по паре возов в день не очень-то и выгодно. Вообще интересно, в отсутствие Петра Ромодановский правил достаточно эффективно и, несмотря на противодействие купеческой верхушки, цены ему удавалось сдерживать. Отчасти я видел причину такого положения дел в том, что в сдерживании роста цен на зерно был заинтересован сам князь-кесарь, однако так долго продолжаться не могло, в Москву, как в будущие добрые времена советского времени потянулся народ с окрестных деревень и даже городов, поэтому запасы хлеба на оптовых складах таяли быстро. Так что скоро цены на зерно взлетят раза в три или даже четыре, это без какой-то вещи обойтись можно, а по весне без хлеба не прожить. Кстати, народ что-то уже почувствовал, начал разгоняться маховик ажиотажа, а это уже точно конец политики сдерживания цен Ромодановского.

  – Малой, иди сюда, что-то скажу.

  Это раздается из узкого переулка, причем интонации такие, что не заподозришь чего плохого. Ага, сейчас так прямо и кинулся, делаю полностью противоположное, пару шагов от опасной зоны, и резко ускоряюсь, пытавшийся перекрыть мне дальнейшее движение бугай, стоящий чуть поодаль, не успевает. Вот и хорошо, но на будущее что-то надо делать, а то, как мне тут сказали, местные банды частенько промышляют даже на достаточно людных улицах. А что, пристраивается такой бандюган сзади к жертве, и в подходящий для него момент бьет по затылку кистенем, ну а дальше все как в наши времена, типа 'ой человеку плохо стало, надо его срочно в переулочек снести, чтобы ненароком не затоптали'. А в переулочке разденут догола, да бросят, и хорошо если жизнь оставят, а то и заберут на всякий случай, чтобы свидетеля не было.

  Обратно возвращаюсь уже другой дорогой, там, где народу еще больше и все время слежу, чтобы сзади меня не плелись подозрительные личности.

  Купец смотрит на меня не открывая рта, сегодня у него сложный день, заикание такое, что даже мне разобраться чего он хочет сказать сложно. Отчитываюсь, о произведенных следственных действиях:

  – Хлеба на складах при прежнем спросе осталось месяца на полтора. Но это если бы спрос был как в зиму или в начале весны, но люди стали зерно скупать быстрее, и поэтому купцы говорят еще две недели и торговлю хлебом закроют. А сам я думаю, что князь уже на днях торговлю прикроет, введет хлебный завет, продавать по дворам станут. – Глаза купца распахиваются в негодовании, поясняю. – Напротив клада караул с преображенцами разместили, видимо хлебного бунта опасаются, а раз так, то не сегодня так завтра будет объявлено о хлебном завете.

  М-да, смотреть на купца жалко, он же надеялся на спекулятивных ценах куш срубить, а тут такой облом ему от Ромодановского.

  – Тут проходил мимо подворья Семена Дорохова, так он срочно остатки зерна распродавал, – подлил я масла в огонь, – а у него брат в хлебном приказе. Вот только не понятно мне чего это вдруг они суетятся, что сейчас зерно продать, что позже его в приказ сдать, цена-то будет одна.

  Но видимо купцу все понятно, это я понял как он в отчаянии манул рукой.

  – Что? Хлеб будут под налог выкупать?

  Купец кивнул, вот это да, продразверстка во всей красе, но если учесть, что хлеба у купца полный склад, он налог может лет десять потом не платить.

  – Ну тогда придется до нового урожая держать, – чешу в недоумении затылок, – но то в убыток будет, примерно треть от прежней цены.

  Ладно, нечего голову ломать, решил купец рискнуть да пролетел, но для него это не смертельно, считай немного он и потерял, вся эта его затея могла принести в лучшем случает дополнительного дохода процентов двадцать от того что имеет. Стоило ли ему из-за этого столько копий ломать.

  – В слободе замятня, – продолжаю нагонять страху, – солдаты с Преображенского пытались жалобщиков из стрельцов сыскать. Как всегда никого не нашли, пока по первым домам шарили, все задами из слободы ушли. Рядом с немцем видел Любима Коровкова, а он человек Ромодановского, значит, дело политическое и думаю, в скором времени грянут большие события.

  Ну, вот, вроде бы доклад закончил, работодатель удовлетворен и сидит размышляет. Но долго размышлять ему давать нельзя, а то опять будет пытаться перевесить на меня свои обязанности.

  – Иван Илларионович, – позвал я купца и, дождавшись пока он выйдет из лабиринтов своего сознания, продолжил, – пора Федора, твоего племянника, к себе зазывать.

  Взгляд купца потемнел.

  – Знаю, что дело не мое, – поспешил успокоить Сопикова, – а все же подумай хорошо, твой недуг, чем дальше, тем больше проявляется, и неизвестно когда болезнь отступит. Помощники у тебя дельные, тут уж ничего не скажешь, и в случае чего разорения не допустят и дочерей без копейки не оставят. Но все ж они не родственная кровь, а Федор к делу интерес имеет, подучить его, и будет тебе в деле опора.

  Ага, задумался, вот теперь можно потихоньку сваливать, там меня Раевский дожидается, обещал его в казармы протащить и свести с полковником Крагге, который уже давно подыскивал дельного молодого человека, чтобы спихнуть на него часть своих забот, по управлению пушкарями. Кстати, должность перспективная, сейчас пушкари все больше в общем строе обитают, потому, что их не так уж и много, но лет через пять, с упразднением стрельцов, пушкари станут в отдельные подразделения, со своей спецификой, и карьерный рост Раевскому будет обеспечен. Да и фамилию не надо со счетов сбрасывать. Вот интересно, будет ли иметь этот Раевский родственные связи с тем Раевским.

  Должен сразу сказать, что полковнику Андрей пришелся по душе. А что? Молод, грамотен, отец воевода, хоть и в далеком сибирском городишке, а это значит, что сынок его перед высоким начальством не стушуется, не заробеет, и быстро выработает командный голос. И был прав, благодаря усиленной учебе, и такого же внимания командира уже через десяток дней молодой капрал лихо командовал своим подразделением в приготовлении к стрельбе.

  Конец мая, все чаще наведываюсь на гостиный двор, ожидая приезда купца Гандыбы, но видимо в этот раз ему не удалось проскочить до распутицы, скорее всего, приедет к середине июня. То есть уже после бунта стрельцов. Продразверстка, которую своей властью ввел Ромодановский, дала свои плоды – хлеба в Москве в свободной продаже не стало совсем. В других городах пожалуйста, правда цена подскочила раза в три от прежней, а вот в стольном граде только на складах под запись, причем норма на двор, без учета едоков. Сопиков, конечно попал на убыток, но не сильно, потихоньку, полегоньку, его запасы распродаются, никто же не мешает продавать не само зерно и хлеб, а нечто содержащее в основе своей муку. Это уже моя идея, когда я предложил купцу влезть в калашный ряд, он только руками замахал, мол, куда со свиным рылом? Спорить с ним не стал, однако на свои деньги закупил сахара, фунтов восемь и вместе с его женой и дочерями испекли торты и пирожные, да еще всяких пряников напекли по типу тульских. В отличие от нашего времени, когда в тортах и иных кондитерских изделиях сахара не жалеют, для этого времени избыток сладости был скорее недостатком, чем достоинством, поэтому мед и сахар добавляли с осторожностью. Наша пробная партия даже до лавки не дошла, раскупили по пути. Нельзя сказать, что такие изделия были в новинку для Московских жителей, оказывается немецкая слобода исправно поставляла различные сладости для состоятельных людей, но цена!!! А у нас все получилось достаточно демократично, главное было свои затраты отбить, ну и чуток прибыли не помешает. Бизнеса на этом особого не получится, это пока дефицит зерна можно без боязни дело свое делать, а как только кризис будет преодолен, конкуренты сразу вытеснят нас с рынка кондитерских изделий. А может быть, и нет – посмотрим, как оно еще повернется, ведь главные свои козыри решили пока не открывать. Но так или иначе, а кондитерский цех, в который мы превратили один из складов купца, работал в три смены, продукция распродавалась полностью и к радости Сопикова зерновые запасы, наконец, нашли применение. Кстати, насчет цеха, понимание необходимости чистоты у людей есть, вроде бы, но сколько нервов стоило заставить всех ходить в беленой одежде и обязательно мыть руки с щелоком.

  В городе резко активизировалась нищета, и бандиты всех мастей обнаглели, голодно им, видите ли, стало, а они не привыкли пояса потуже затягивать. По городу один теперь ходить не рискую, постоянно меня сопровождают преображенцы, опять спасибо их 'добрейшему' командиру, уж слишком лаком барчук, коим я сейчас выгляжу, для всей ненасытной бандитской братии. Один раз даже бравый вид моей охраны не смутил 'работников ножа и топора', но тут уж я вовремя заметил опасность и резво кинулся за спину своей охраны, думал, там безопасней будет. Ошибся. Оказывается, сзади к ним уже подбирались двое гопников, дабы служивые не могли помешать остальным. Надо сказать мне повезло, как раз в этот день в охрану моей тушки поставили двух провинившихся собутыльников, видимо в наказание, ну и сами понимаете, какого было настроение служивых, когда маясь с похмелья, они были вынуждены таскаться за барчуком по всем торжищам. А народ там был крикливый, постоянно перед глазами мельтешащий и дополнительно на нервы действующий. Вот они и поправили эти свои нервы на лихом люде, пока я за их спинами отмахивался кнутом с вплетённой свинчаткой от двух наседающих гопников. Выстрелы из пистолей грохнули почти одновременно, а следом настала очередь палашей – людей солдаты Петра жалеть не стали. Грязно сработали. Брррр.

  Совершенно неожиданно обо мне вспомнил князь, что б ему..., видимо просветление наступило. Насколько я понял, Ромодановский пить не перестал, но печень такой нагрузки уже не выдерживала, а потому объем употребляемого ему пришлось резко снизить.

  – Хватит тебе по лавкам бока пролеживать, – заявил он мне, – Любим говорил, ты сказок много знаешь, вот и расскажи чего, а я послушаю.

  Блин, не было печали, а теперь будь добр этого старого алканафта сказками развлекать. Да-да, старого, на этот день князю пятьдесят восемь лет, для этого времени возраст более чем почтенный, а если учесть, что он вообще за малым не переживет всех ныне здравствующих небожителей, то можно сделать вывод, что со своей печенью он договориться сумеет. Ладно, будем считать, что своими сказками я буду отвлекать злобную личность от пыток и тем самым делать богоугодное дело.

  Первые дни правитель Москвы развлекался один, но потом в слушатели добавились его домочадцы, дочери с супругой, тетки под стать хозяину, тот медведь здоровущий и они тоже 'красотой' природой не обижены. Хорошо еще, что у Ромодановского дела были, так что эта общественная нагрузка оказалась не сильно обременительной.

  Ура, ура! Наконец-то обоз Гандыбы добрался до Москвы, в тот день я как раз читал очередную сказку у князя, когда к нему поскребся приказчик, и естественно чтения сразу пришлось прекратить, сказки видимо уже стали приедаться, а фарфор был пока новинкой. Телеги загнали на задний двор, и тут же вскрыли пару ящиков, извлекая на свет божий наши фарфоровые поделки.

  – Хм, – крякнул князь, увидев расписанную разноцветной глазурью утварь, – красота, у нас такое никогда сделать не смогут.

  Конечно, не смогут, а если кто попробует, тому сразу по рукам, чтобы неповадно было. Вон, Гандыба, ни жив ни мертв стоит, шапку мнет, того и гляди в обморок свалится, переживает. Я бы на его месте тоже переживал. В конечном итоге весь фарфор затащили в постройки князя, думаю, сначала он обеспечит себя необходимым количеством 'изумительных по красоте' подделок, а потом остальное на торг выставит, или казне отдаст, царям тоже надо с чего есть, не все же время золото облизывать. Купец же, от щедрот царских, получил разрешение торговать в Москве всем своим товаром 'без временно'. Это совсем не о том, о чем вы подумали, мол, может теперь всю жизнь в Стольном граде торговать. Для того, чтобы купцы были сговорчивей и резче крутились при оптовой продаже своих товаров купцам гостиной сотни, было введено ограничение по времени пребывания купцов в стольном городе. Не успел вовремя пристроить свой товар за десять дней, будь добр либо заплатить штраф, либо покинуть город. Вот только частенько гостиная сотня сговаривалась и вынуждала приезжих продавать свой товар на ее условиях.