Текст книги "Ребята Скобского дворца"

Автор книги: Василий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

А Царь в это время думал, как бы поскорее избавиться от докучливых расспросов и подняться на пятый этаж к Зубаревым, передать письмо. Появившаяся среди ребят взволнованная Дунечка Пузина сообщила печальную весть:

– Наша Фрося-то в больнице совсем умирает.

– К-как умирает? – не своим голосом спросил Царь.

Ванюшка вздрогнул и побледнел.

– Тетушка Дарья пришла из больницы, так и грохнулась, завыла. В больнице сказали ей: «Не выживет, в огневице лежит и чуть дышит». – У Дунечки брызнули из глаз слезы.

– Выживет, – успокоил кто-то.

Но веселое настроение у ребят сразу угасло.

Уже темнело. Ребята расходились. С Царем остались только несколько человек.

Кто-то из них вдруг вспомнил:

– А ночевать-то ты где будешь, Царь? Ваша комната-то опечатана.

– П-пересплю где-нибудь, – мрачно отозвался бездомный Царь.

– Пошли ко мне... Ко мне... – наперебой раздавались голоса друзей.

– У нас ночуешь, – тянул Царя к себе Серега Копейка.

– Ночуй у меня, – звал Цветок, беря Царя за здоровую руку и намереваясь вести за собой. – У нас койка свободная. У нас не заберут.

Пообещав Цветку прийти к нему. Царь направился к подъезду у ворот, ощупывая в кармане заклеенный конверт с письмом. Смело одолел он два этажа. Но чем, выше, тем медленнее и нерешительнее становились его шаги. Размышлял Царь, как он заговорит с Зубаревыми. На подступах к пятому этажу шаги Царя стали совсем беззвучны. Он остановился на площадке, чувствуя, как у него бьется сердце и немеет язык.

На площадке мужество окончательно покинуло Царя. Постояв немного и видя, что никто не выходит, Царь медленно стал спускаться, ругая себя за нерешительность.

«Завтра кому-нибудь из девчонок доверю. Они отнесут», – думал он.

Внизу на лестнице он встретился с Ванюшкой.

– Ты чего здесь? – изумился тот.

– Ночевать иду... к Цветку, – сообщил Царь, не расположенный к разговору.

– Ночевать к Цветку? – изумился Ванюшка. – Да он... – С языка у Ванюшки чуть не сорвались разоблачающие Цветка слова, но он вовремя остановился: кляузничать он не любил. – Пошли лучше к нам. – Ванюшка потянул Царя к себе.

Мать Ванюшки была дома.

– Это я и Царь! – бодро сообщил он, переступая за порог. – Царь у нас ночевать будет. Можно?

Немного спустя Ванюшка с Царем сидели за столом.

– Ешь, не стесняйся, – потчевала Антипа Липа Николаевна, видя, что тот едва притрагивается к ужину и морщится: ломила и как в огне горела простреленная рука.

А поздно вечером, когда ребята уже спали в соседней комнате, она держала в руках гимнастерку Типки и зашивала порванный ворот.

«Сирота, – думала Липа Николаевна, – неухоженный, у чужих людей. Не то что мой...»

Вышла в соседнюю комнату. Посмотрела. Поправила одеяло. Спали ребята вместе на одной кровати, как братья, оба светловолосые, стриженые. А Ванюшка, повернувшись лицом к Царю, даже обнял его.

Утром, так и не передав письма. Царь явился в дежурку завода. Он шатался, поднялась температура, под сбившейся повязкой распухла простреленная рука. Рабочие на извозчике отвезли Царя, как солдата, в лазарет.

Врач только покачал седой головой, осматривая рану.

– Заражение, – сказал он, – кабы руку не пришлось отнимать.

Царя оставили в лазарете.

КРУТОЙ ПОВОРОТ К ПРОШЛОМУ

Больше месяца Фроська пролежала в тифозном отделении больницы. Когда же она выписалась и. пошатываясь, вышла первый раз на двор. Ванюшка с трудом узнал ее. Была она наголо острижена, как мальчишка, и желта, как лимон. От прежней Фроськи остались только большущие глаза. Но все же это была она, та самая Фроська. Острая до слез жалость облила сердце Ванюшки. И странное дело: худенькая, как былинка, стриженая, пожелтевшая Фроська вдруг снова стала бесконечно дорога ему.

– Чего глядишь-то? – сразу упрекнула его Фроська. – Наговорили вам тут. А я вот назло тебе умирала, да не умерла.

Она с прежним задором тряхнула стриженой головой.

– Почему? – совершенно невпопад спросил Ванюшка, сбитый с толку начавшимся разговором.

– А ты хотел, чтобы я умерла?

– Не-ет.

– Тебе жалко было бы, если бы я умерла? – продолжала свой допрос Фроська.

– Жалко, – признался Ванюшка. И, не желая давать повода Фроське снова взять власть над ним, добавил: – Так, немножко...

– А я все равно с того света пришла бы и глаза тебе выцарапала, – пообещала Фроська.

Ванюшка невольно поежился. После такой длительной разлуки разговор снова ему не нравился.

– За что же? – спросил он.

– А ты не знаешь?

Ванюшка недоумевающе пожал плечами.

– Ты Катьке сахар давал, когда я умирала?

«Все знает, все», – с невольным удивлением подумал Ванюшка. Он не стал кривить душой, признался.

– Давал, просто так. Один, нет, три раза. Только по кусочку. Хочешь, я тебе сразу пять кусков принесу?

– Нужен мне твой сахар. – Фроська пошатнулась: закружилась голова. Долго гулять она еще не могла.

Ванюшка попридержал ее.

– Проводить тебя? – предложил он. Если бы она согласилась, он взял бы ее на руки и дотащил бы до дома.

Силы у него были, для Фроськи он не пожалел бы себя. Но Фроська не захотела, чтобы кто-то ее провожал, и одна поплелась домой. Ванюшка все же догнал ее и осторожно повел под руку.

На другой день Фроська снопа появилась на дворе. Ванюшка уже с нетерпением ждал ее. Он заботливо усадил Фроську на лавочку, поправил у нее на голове платок и протянул сразу три куска сахара.

– Поправляйся, – сказал он.

Фроська взяла сахар. Незамедлительно вокруг собрались девчонки.

Ванюшка скромно отошел в сторону и присел на лежавший у стены ящик, надеясь еще чем-нибудь помочь Фроське. Доверить ее девчонкам он не решился и невольно слушал, как она жаловалась своим подружкам:

– Чуть не пропала моя жизня. Всеми болезнями я переболела. А напоследок легкие у меня воспалились...

– Отчего же? – удивлялась Дунечка Пузина.

– От невеселой жизни, – поясняла Фроська тихим, задушевным голосом. – Думала я очень много. От думы.

Проходили дни, Фроська заметно поправлялась. У нее уже проглядывал слабый румянец на впалых щеках. Черные с просинью глаза глядели яснее. Голос звучал громче и звонче.

– Ну, мой Ермолай да Марья опять неразлучны, – шутила мать Ванюшки.

Вместе они часто стояли в «хвостах», которые с раннего утра змеились по улицам возле продовольственных лавок. Постоянно возле них увивался и Цветок.

Ванюшка краем уха слышал, как он шептал Фроське:

– Наш Чайник чичас без кипяточка...

«Пускай брешет», – думал Ванюшка, настроенный миролюбиво. Ростом он обогнал Петьку Цветка да и кулаки имел покрепче. В нужную минуту всегда мог постоять за себя.

Дружба с Фроськой все более крепла. А он старался чем-нибудь помочь, услужить ей и даже смирился с неизбежными насмешками Цветка, который день ото дня становился все более злоязычным. Как-то Фроська вышла с чайником. Ванюшка немедленно подлетел к ней, завладел чайником, взял у Фроськи пятак и сам помчался на кухню чайной. Когда же он возвращался, его встретил Цветок.

– Хи-и... – запрыгал он на месте и, как пономарь, запричитал: – Чайник чайничек несет и за ручку трясет... Ручка оторвется... Фроська отвернется... Чайник разобьется... – Хотел он, очевидно, больнее уколоть Ванюшку, но вышло наоборот.

Фроська подошла к Цветку, что-то сказала и, взяв чайник, пошла к себе. А Цветок, как козел, затряс головой и, не взглянув на Ванюшку, поспешно зашагал домой.

Выпадали дни, когда вдвоем с Фроськой они уходили шататься по улицам.

Митинги. Листовки. Заклеенные объявлениями и воззваниями афишные киоски и стены домов. Громадные заголовки в газетах, обвинявшие в измене, в предательстве то Временное правительство, то Ленина, то Керенского, то большевиков... Чуть ли не ежедневно возникавшие новые политические партии вносили еще большую сумятицу.

Ванюшка из-за упрямства по-прежнему стоял за Керенского, а Фроська все более склонялась на сторону Ленина.

– Он за рабочий народ, – поясняла она.

– Чего ты понимаешь-то? – сердился Ванюшка.

– А ты чего понимаешь? – ни в чем не уступая, дерзила Фроська.

А немного спустя она отходила, становилась тихой и ласковой, не возражала, если Ванюшка приносил сахар.

– Чего там, бери, – говорил он. – У нас есть. Как продали чайную, целый мешок еще в коридоре стоит.

Правда, Ванюшка немного преувеличивал. От мешка оставалась только половина.

– А в больницу ко мне не пришел. Не спроведал, – все же считала нужным упрекнуть Фроська.

– Разве я знал, куда приходить? – оправдывался Ванюшка.

– Только мамка ко мне и приходила, – вспоминала Фроська. – А я ждала. Не знаешь, Тип поправился или нет?

Ванюшка сразу замолкал.

Было известно, Царь лежал в лазарете. Про Царя Ванюшка воздерживался что-либо говорить.

И вдруг все изменилось.

Ночью 27 августа тревожно загудели заводские гудки. Зашумела возле Скобского дворца булыжная мостовая от гула рабочих шагов, ощетинились лесом штыков красногвардейские отряды.

Утром стало известно, что выступил против Временного правительства верховный главнокомандующий на фронте генерал Корнилов и идет с большим войском усмирять рабочий парод в Питере.

А днем на дворе Скобского дворца появился выздоровевший Типка Царь.

Пришел он, к восторгу скобарей, с винтовкой за плечами. На рукаве гимнастерки у него краснела повязка с надписью:

Красная гвардия Василеостровского района.

Вместе с ребятами глядела на Царя и обрадованная Фроська, удивляясь, как тот вытянулся, побледнел и возмужал. Возможно, это винтовка красила его.

Царь поглядывал на Фроську и тоже удивлялся. После болезни она еще не совсем оправилась, остриженная, худенькая и тоненькая. Царю нужно было уходить. Но он медлил.

– Скоро вернешься? – спросила Фроська.

– Корнилова разобьем, и вернусь. – Голос у Царя звучал как у взрослого.

Рядом с Фроськой стоял Ванюшка, он мешал ей.

Так и не поговорив толком после долгой разлуки с Фроськой, они расстались. Провожаемый ребятами, Царь ушел.

ВАНЮШКА ТЕРПИТ ПОРАЖЕНИЕ НА МИТИНГЕ

После разгрома корниловского мятежа вернулся в Скобской дворец и Володя Коршунов, выпущенный из тюрьмы. Царь снова поселился у него в комнате на пятом этаже.

Володя больше не работал на заводе. Где он работал, Антип толком так и не знал. На вопросы Володя многозначительно и кратко отвечал:

– В партии...

Он уходил рано, возвращался поздно. Иногда и не ночевал.

Тогда Царь хозяйничал один. Сам себе варил картошку, стирал рубашку и жалел, что винтовку на заводе у него снова отобрали. Оружия не хватало взрослым красногвардейцам.

Заглянул к ним как-то по старой памяти и Максимов, загорелый, обветренный, с большим кульком спелых яблок, которые он торжественно поставил перед Царем на столе.

– Наши, рязанские, – сообщил он, радуясь, что снова увидел друзей. – Только что приехал из провинции. Два месяца в Петрограде отсутствовал и не узнал. Пролетарским Питер стал, пролетарским!

«А зачем ездил? Ленин послал?» – хотел спросить Царь, но постеснялся. Схватив чайник, он помчался в чайную за кипятком. Вместе пили чай с яблоками, без сахара. Закусывали холодцом, горбушкой хлеба и ржавой селедкой, которую Царь накануне достал в очереди в магазине. Шел у Володи с Максимовым оживленный разговор.

– Корниловский мятеж многим глаза открыл, – говорил Максимов, поблескивая стеклышками очков. – Поездил я по матушке-России. Везде одно и то же. Катастрофа надвигается и на фронте и в тылу. Железнодорожный транспорт разваливается. Добыча топлива в Донбассе сокращается. Фабрики закрываются – нет сырья...

– А война затягивается, – поддерживал Володя. – Чем воевать-то будем, кулаками?

Максимов усмехался.

– Солдаты по-своему борются за мир. Они сотнями тысяч дезертируют из армии. Крестьяне тоже по-своему борются за землю – жгут помещичьи имения.

– Левеют рабочие массы, – говорил и Володя. – За нас, большевиков, теперь везде голосуют. На митингах уже не кричат нам: «Долой!» Не освистывают.

– А у тебя, фельдмаршал, как дела в Скобском дворце? – поинтересовался Максимов у Царя. – Агитируешь за нас, большевиков? Твои скобари-то за кого идут? За буржуев или за нас?

– Ребята к большевикам склоняются, – объяснил Царь, принимая слова Максимова всерьез. – А меня в С-союз социалистической молодежи приняли, – и достал свой членский билет, чтобы показать Максимову.

– Он у нас – сила! – похвалил Царя Володя. – В Красной гвардии записан.

– Какую же тебе работу поручили в союзе? – продолжал спрашивать Максимов.

– Разную... Листовки раздаю, плакаты расклеиваю. Наших газетчиков охраняем. За Ленина агитирую...

Царь хотел подробно все рассказать, но в комнату вошли посторонние люди.

Максимов в тот вечер остался ночевать.

А утром, протянув Типке на прощание руку, он сказал:

– Вот тебе главное задание: всех ребят на дворе на свою сторону перетяни. Сделай их большевиками. Сможешь? Надеюсь на тебя.

Царь кивнул стриженой головой.

На другой день, выйдя на двор, он подходил то к одному скобарю, то к другому и строго допрашивал:

– З-за кого стоишь? За Ленина? За большевиков? Или за буржуев?

– За большевиков! За Ленина! – звучали голоса.

Он подошел и к Фроське.

– Ты кто? – шутливо спросил он, зная, что Фроська давно уже большевичка.

– Тип, – сказала она, обидевшись, – неужели ты не знаешь?

Все было ясно. Большевиков на дворе оказалось много. Даже Петька Цветок сам подошел к Типке и заявил:

– Я за Ленина!

Столь неожиданное решение Цветка скобари – сторонники большевиков – восприняли с большим одобрением.

– С-смотри больше не трепись! – предупредил его Царь.

– Кому ты говоришь-то? – поднялся на дыбы Цветок, обиженно удивляясь. – Ты что, не знаешь меня?

Фроська погладила Цветка по щеке и с явной укоризной взглянула на Дунечку Пузину, которая все еще сомневалась и стояла где-то посредине между Лениным и Керенским.

– А ты теперь кто? – осведомился Царь, когда к нему подошел, еще ничего не подозревая, Левка Купчик.

Ребята разъяснили вопрос Царя.

– Я за партию «Народной свободы», – заявил Купчик, отличавшийся большим упрямством, – я за Милюкова... за народ.

Общий и презрительный смех скобарей был ему ответом.

– Выгнать его со двора! – предложил кто-то из ребят-большевиков.

– Сам буржуй и за буржуев стоит, – добавил другой.

Купчик растерянно моргал глазами.

– Значит, ты кадет? – грозно спрашивал Царь.

Царь не собирался выгонять Купчика со двора. Понимал, что тот хотя и буржуй, но свой, житель Скобского дворца. Своих Царь не любил обижать еще с детства и запрещал это делать другим. И вдруг неожиданно для всех вперед вышел Ванюшка.

– Чего пристали? – с укоризной обратился он к скобарям. – Не хочет он быть большевиком... И я не хочу. Вот и все.

Смело стоял он перед ребятами, заложив руку за борт своей курточки, и с вызовом смотрел на Царя.

– Т-ты что же... по-прежнему за К-керенского? – хмуро спросил Царь, озадаченный выходкой Ванюшки.

В другое время и в другой обстановке Ванюшка промолчал бы, хорошо понимая, что теперь, когда Керенского открыто ругают и на митингах, и в очередях на улице, и во дворе, выступать в его защиту не безопасно. Да и сам Ванюшка не чувствовал к нему прежней симпатии. Но Ванюшка был зол на Царя и за Фроську, которая с появлением Типки снова забросила его, Ванюшку, и он с вызовом ответил:

– Да, за Керенского!

– Раздроби его, Царь! – послышались нетерпеливые голоса.

Ребята тесно сомкнулись, окружив Царя и Ванюшку. Оба, каждый вызывающе, глядели друг на друга.

Царь решил поспорить, уверенный, что в политике он сразу же положит Ванюшку на обе лопатки.

– П-почему министров-капиталистов Керенский не выгоняет? – спросил он таким тоном, словно в этом был виноват исключительно Ванюшка.

– Выгонит. – Ванюшка не сомневался.

– З-заводы и фабрики он рабочим не отдает. Почему?

– Отдаст.

– Не отдаст, он жадина! – подала свой голос Катюшка.

– Дуреха ты! – не выдержал Ванюшка. – Никакой он не жадина. Фабрики и заводы-то принадлежат фабрикантам и заводчикам и вовсе не Керенскому.

– Чтобы отдать, надо отнять, – четко выговаривая каждое слово, произнес Царь.

– Ну и отнимет. – Ванюшка не сдавался.

– А землю крестьянам он отдаст? – спросила Дунечка Пузина.

– Отдаст! Нужна ему земля...

– А зачем он войну затягивает? – строго сдвинув брови, спросил все время молчавший Копейка.

– А мы будем воевать до полной победы.

– Т-ты, что ли, будешь воевать? – улыбаясь, спросил Царь.

Кругом засмеялись, а Ванюшка побагровел.

– Подумаешь, хвастун ты, – презрительно сказал Ванюшка, – заслужил «Георгия», так и форсит. Я, может, попал бы на войну, два креста заслужил. И если попаду, то увидишь...

Царь тоже побагровел и сжал кулаки, но потом весело рассмеялся.

– Мало каши ел, – незлобно сказал он Ванюшке, – кишка тонка, чтобы воевать.

Ребята очень дружно засмеялись, а Ванюшка, не зная, что ответить, промолчал.

– Буржуйская у тебя натура, – попрекнул Ванюшку Цветок. – А еще в нашу партию пролетариев вступил. Гнать тебя надо в шею. Соглашатель!..

Ванюшка снова промолчал. К нему подошел Копейка и, отведя в сторону, предупредил:

– Царя ты не грязни. Он кровь проливал. Рану имеет.

На этом кончился митинг. Кончился полной победой Царя. Окруженный своими единомышленниками, Типка удалился, по-прежнему дружественно настроенный к Ванюшке.

Оставшись вдвоем с преданным ему Купчиком, Ванюшка тяжело вздохнул, и они побрели по улице.

Удивляла Ванюшку уверенность Царя в правоте дела Ленина. В школе было иначе. Там учителя стояли за Временное правительство, за Керенского и то же самое внушали ребятам. По этой причине Ванюшка и не менял свои взгляды.

Заглянув от нечего делать на двор Моторного дома, они удивленно покачали головами. Цветок уже был там. Слышался его звонкий, хвастливый голос.

– Мы теперича не скобари, а де-мо-кра-ты, – объяснял он соседям.

Почему ему в голову взбрела такая мысль. Цветок и сам не знал. Но выступал уверенно, с апломбом, готовый тут же и словами и кулаками доказать свою правоту.

– А мы? – обидчиво спрашивали гужееды.

– Вы тоже, – заверял их Цветок.

Почему «тоже», никто не понял.

– Значит, ты... демократ? – спросил Левка своего друга, как-то подозрительно его оглядывая, словно тот должен был в чем-то перемениться.

– Не-ет... – Ванюшка затряс головой.

Новое слово пугало своей неопределенностью.

Левка облегченно вздохнул.

– Значит, и я... не демократ?

Ванюшка снова отрицательно затряс головой.

– Как думаешь, врет? – поинтересовался Купчик.

– Конечно.

Ванюшка не сомневался, что Цветок врет. Однако в душе появилась обида – не только от Царя, но и от хвастуна Цветка он отстал, ничем не выделяется, доказать свою правоту не может, и стало ему совсем грустно.

НОВЫЕ ЗАБОТЫ И СТАРЫЕ ОГОРЧЕНИЯ

Царь по своей привычке не делал различия между скобарями. И на этот раз как ни в чем не бывало Типка подошел к Ванюшке и Цветку с ведерком клейстера, кистью и пачкой листовок и плакатов.

– Айда со мной расклеивать?

Кистью немедленно завладел Цветок. Ванюшка подхватил пачку плакатов, а Купчик услужливо взял ведерко с крахмальным клейстером. Не менее десятка скобарей изъявили желание помогать Царю. Был субботний день. Громко трезвонили церковные колокола. А по улице вдоль заборов шествовал Царь со своими помощниками.

– Мазила, не тут мажешь, – возмущался Ванюшка, жалея, что не в его руках кисть.

– Молчи, Керенский! – огрызался Цветок, ловко орудуя кистью, макая ее в подставляемое Купчиком ведерко. – А то я тебя так пропечатаю, мать родная не узнает.

– Кто, ты? – багровел от возмущения Ванюшка.

– Ша-а! – усмирял Царь своих строптивых помощников.

На заборах, стенах домов оставались, белея, свеженаклеенные листовки, плакаты. Призывали они свергнуть Временное правительство, разоблачали Керенского.

Ванюшка уже ознакомился с листовками. В душе он не одобрял их, но помалкивал. А Цветок открыто злорадствовал.

– Видишь? – Цветок указывал Ванюшке на листовку. – Читай и думай! Дни твоего Керенского сочтены. И твои тоже...

В защиту выступал Купчик:

– Чего ты? Не надоело тебе?

– Молчи, Милюков, – набросился на него Цветок, – пока я тебя на Дар-да-нел-лы не отправил.

Скобари посмеивались. Улыбался и Царь. А Ванюшка думал: «Ну и скотина же!» Он считал, что в последнее время Цветок очень много возомнил о себе, а Царь его совсем распустил. Цветок мог дать затрещину любому скобарю, не сочувствовавшему его взглядам, мог приписать любую позорную кличку вроде: «Корнилов! Пуришкевич! Гучков!» И обиженному не только трудно, но порой и невозможно было найти защиту. Он подходил к Купчику, брал его за пуговицу и серьезным тоном, не улыбаясь, предупреждал: «Буржуй! Ты смотри у меня!»

Самое лучшее, что можно было сделать, – это промолчать. Цветок любил покорных. Но Ванюшка не хотел покоряться Цветку. Они шли и переругивались. Ванюшка чем-нибудь хотел уколоть Цветка, тот, конечно, тоже не уступал. Со стороны можно было думать, что вот-вот вспыхнет потасовка. Но с ними шел Царь. Драка исключалась.

Неподалеку от Среднего проспекта на противоположной стороне улицы скобари увидели голоногих бойскаутов в широких шляпах, которые тоже расклеивали листовки. Обе стороны насторожились, а Цветок и Ванюшка, перестав задевать друг друга, затихли. В эту минуту они готовы были постоять друг за друга насмерть.

– Сила-то у тебя найдется? – забеспокоился Цветок, обращаясь к Ванюшке. – Вон из тех буржуев душу вытрясти!

– Давай... – Ванюшка охотно согласился. У него тоже зачесались кулаки.

– Не задевать! – предупредил Царь, видя, как у Цветка хищно раздуваются ноздри, а у Ванюшки недобрым блеском горят глаза. Царь снова приступил к делу, он спешил.

Соблюдая строжайший нейтралитет и только погрозив друг другу, скобари и бойскауты разошлись в разные концы.

Разведчики немедленно донесли, что бойскауты расклеивают кадетские листовки и что эти листовки восхваляют Корнилова и ругают Ленина. Царь наморщил лоб, о чем-то раздумывая. Счастливая мысль тут же пришла ему в голову, и Царь оживился.

– Заклеим, – предложил он, советуясь со своими помощниками.

– Заклеим! – согласились те.

Сразу же, перегруппировав свои силы, Царь с Цветком, Ванюшкой и Купчиком перекочевали на противоположную сторону улицы. И стали своими листовками и плакатами залеплять листовки бойскаутов.

Впереди и позади шли дозорные и охраняли от внезапного нападения. Прохожих ребята не боялись. Прохожие в Петрограде уже привыкли к бесчисленному количеству всюду расклеенных листовок. Большевистские и кадетские порой мирно соседствовали на заборе или на стене и не мешали друг другу

– Чайничек, наши листовки верх берут! – веселился Цветок, размахивая кистью.

Ванюшка молчал. Долго сердиться на Цветка было бесполезно. Все равно что сердиться на ветер, который на сквозных линиях Васильевского острова продувал насквозь.

Домой Цветок и Ванюшка снова вернулись друзьями.

Стояла глубокая осень, холодная и дождливая. День кончался рано, а вечером и ночью Скобской дворец тонул во мраке. Говорили на дворе, что не хватает топлива, поэтому и сокращают подачу газа и электричества.

Огромный город жил слухами и ждал.

– Перемена во власти намечается, – сообщала дома Ванюшкина мать, – в народе разговор идет.

Несмотря на темную и гнилую погоду, в «хвостах» за хлебом, за продуктами стояли ночами. С каждой неделей продовольствия становилось все меньше и меньше. Хлебный паек уменьшился с полутора фунтов до одного. Были дни, когда выдавали на человека по полфунта.

Бранили Временное правительство за то, что оно не способно накормить народ и покончить с войной.

– Кто министры-то? – слышал Ванюшка в очередях. – Капиталисты. Им что? Сыты, одеты, обуты. Только Керенский из простых, но и он продался буржуям, в новые цари России метит.

Слыша подобные разговоры, Ванюшка задумывался.

– Ты что, Чайничек, теперь не шипишь? Пару нет? – вежливо осведомился Цветок, когда они шумной гурьбой шли по Большому проспекту в Василеостровский народный дом и громко выкрикивали: «Долой Керенского! Да здравствует Ленин!»

Ванюшка промолчал.

Поздно вечером ребята возвращались домой. Ванюшка и Цветок шли следом за Царем и Фроськой. И Ванюшка слышал, как Фроська спрашивала:

– Тип, говорят, скоро переворот будет?

– О-обязательно, – отвечал Царь, – власть у буржуев отберем.

– А тогда какая власть будет?

– Вот чудная-то! Наша, народная.

– А скоро?

Царь задумчиво смотрел по сторонам, на мигавшие вдали редкие огни фонарей, ежился от моросившего мелкого дождя.

– Теперь скоро.

И вдруг Царь вспомнил про свою фронтовую жизнь, что редко с ним случалось:

– В окопах грязища непроворотная, холодно, крысы шныряют... Лежим как кроты зарывшись. А по нас немцы «чемоданами» лупят...

– Это что такое? – заинтересовались ребята.

– Снаряды от тяжелых орудий.

И Царь снова погрузился в молчание.

– Тип, я тебя давно хотела спросить, – голос у Фроськи стал еще мягче, – ты на войне людей убивал?

Царь по своей привычке ответил не сразу.

– Взял меня в плен немецкий офицер. Я его застрелил и убег.

У Цветка позеленели глаза, а у Ванюшки пересохло во рту. Оба они готовы были лопнуть от зависти.

И снова сознание превосходства Царя сблизило их. Ванюшка забыл про насмешки Цветка, а тот при встрече первым дружелюбно протягивал руку.

СКОБАРИ СНОВА ИДУТ НА НЕВСКИЙ

На другой день, это было двадцать четвертого октября, на Васильевском острове в совершенно неурочный час загудел гудок на трубочном заводе. Сразу же откликнулись в разных местах еще несколько гудков. Трубный рев заводов призывал к восстанию.

– Что-то загудели, – насторожились жители.

Минут пять спустя по улице в четком походном строю уже прошел отряд Красной гвардии, за ним – другой.

Скобари долго бы оставались в неведении, если бы домой с завода не прибежал Царь. Тот был одновременно взволнован и расстроен. Началось восстание, а винтовки он не получил. Красногвардейцев много, а оружия мало.

Царь помчался разыскивать Володю, надеясь с его помощью достать оружие. Володю он не нашел. А встретив на дворе скобарей. Царь воспрянул духом, и решение пришло само собой.

Винтовку он достанет в бою с классовым врагом.

– Айда на Невский! Буржуйскую власть свергать!

Клич Царя быстро облетел весь двор.

– Пошли-и! На Невски-ий! – слышались голоса.

Дома Царь сменил свою рабочую куртку на солдатскую шинель и приколол Георгиевский крест. Собирался он, как на войну.

– Далеко ли? – интересовались соседки по квартире.

– Не-ет, близко, – отвечал Царь, запихивая в карман несколько вареных картошин.

На дворе он громко свистнул, и его сразу окружили скобари.

– Много... всех не возьму... – решил Царь. С собой он отобрал человек десять ребят, наиболее боевых.

Просились остальные, но Царь обещал скоро вернуться и дать дальнейшие указания. Действовал он смело, решительно, своей осведомленностью внушая полное доверие к себе. Никто не сомневался, что Царь все знает, ведь он же солдат.

День был такой же серый, осенний, как и солдатская шинель Царя. По небу, словно клубы дыма, низко стлались и ползли мокрые облака. Мелкий дождь то принимался моросить, то снова утихал. Ребята шли молчаливые и серьезные, не задавая лишних вопросов. Царь, за ним Цветок, Копейка, Ванюшка и даже Купчик шли свергать буржуйскую власть. Пошли со скобарями и гужееды. Они догнали Царя на пути.

– Народ шатается, – объяснял дор о гой Царь, – только большевики твердо стоят. Закон свой имеют. Ленин дал.

– А какой это закон? – интересовался Спирька.

– Вот чудак-то, не знаешь! – Царь усмехнулся. – Пролетарская революция!

– А почему большевики называют себя большевиками? – спрашивал кто-то. – Они что, наибольшие?

– Большевиков много. – Царь медлил, подыскивая подходящие слова. – Большие дела будут делать.

Невский проспект в этот день не бурлил, как в дни февраля. По широкой, ровной, торцовой дороге проезжали извозчики, катили таксомоторы, громыхали трамваи. По тротуарам текли потоки людей. Как и обычно, торговали многие магазины, звенела музыка в кинематографах, были открыты театры, переполнены кафе. Ребята остановились у полуоткрытого окна ресторана «Европа», с наслаждением принюхались и вопросительно посмотрели на Царя. В ресторане гремела музыка, вкусно пахло чем-то жареным.

Обескураженный Царь молчал – сражаться оказывалось не с кем.

А величайшая из всех революций все же началась. Но так скрытно от посторонних, что образцовым порядком и тишиной днем двадцать четвертого октября на центральных улицах Петрограда были обмануты не только ребята из Скобского дворца. Были обмануть! многие и даже Временное правительство.

– Обмишулился ты, Царь, – с упреком бросил Типке Спирька Орел.

Царь продолжал молчать.

Мимо по тротуару проходили офицеры и чиновники. Торопливо шагали студенты, какая-то барыня вела на блестящей цепочке огромного породистого пса.

Ребята прошли еще несколько кварталов. Напрасно Царь озирался по сторонам. Нигде из винтовок не стреляли. Не трещали пулеметы и не кричали «ура». Куда же подевались красногвардейцы? Неужели сидят в засаде и выжидают?

– Пошли домой, – предложил Спирька, у которого уже промокли ноги.

– Пошли, – пробурчал Царь, не глядя на ребят.

Гужееды и несколько скобарей со Спирькой во главе ушли вперед. Возле Царя медленно брели Копейка, Ванюшка, Цветок и Купчик. И тут пытливый, острый взгляд Царя увидел то, на что никто из ребят не обратил внимания. На Невском появились патрули вооруженных солдат и рабочих. Они не стреляли и никого не задерживали, но шли твердым, уверенным шагом, молчаливые и суровые, очевидно имея определенное задание.

Прошел один патруль... другой... третий...

У Царя не осталось никакого сомнения. Восстание началось.

– Р-ребята! – заговорил Царь сразу осипшим голосом, указывая на проходивших мимо красногвардейцев. – Наши! Идут сражаться.

Все, кто находились с Царем, воспрянули духом.

РЕВОЛЮЦИОННОЕ ПОРУЧЕНИЕ

В этот день вооруженные отряды и патрули красногвардейцев, солдат и матросов действовали по заранее разработанному Военно-революционным комитетом плану, утвержденному Лениным. Но действия их пока были тайными.

Царь с ребятами находились возле Казанского собора, когда рядом остановился патруль. Командовал им бородатый солдат в рваной шинели, с винтовкой за плечами.

– Антип! – вдруг радостно воскликнул он, узнав Царя. – Корешок! Чего ты тут шляешься?

Перед Царем стоял его однополчанин Прокофий, с которым они вместе лежали в лазарете, а потом приходили и чайную «Огонек».

После короткого, делового разговора Прокофий дал Типке адрес и приказал:

– Мчись немедленно к нашим. На Каменноостровский, к товарищу Вахромееву... такой он рыжий, очкастый, в пиджаке. Доложишь, что так и так... находимся на Невском, а закрепиться в намеченном пункте не можем... Охраняется он сильным отрядом юнкеров. Будем здесь ожидать приказа, если обстановка не прояснится.

– П-пошли, – приказал, в свою очередь, ребятам Царь.

– Куда? – в один голос спросили скобари, сгрудившись возле Царя. Догонять ушедших они не стали.