Текст книги "Забайкальцы. Книга 4."

Автор книги: Василий Балябин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА XVI

Ясная, морозная ночь. В заснеженных улицах поселка Покровское, что более чем на версту растянулся по левому берегу Аргуни, пустынно, тихо, лишь изредка где-то забрешет спросонья собака, и снова тишина. Не спят лишь в старой избе бабки Бакарихи, приютившейся в крайней к Аргуни улице. Окна избы освещены, двери то и дело хлопают, и вместе с клубами пара оттуда вырываются в улицу голоса людей, смех, треньканье балалайки. Сегодня у Бакарихи посиделка, девки пришли на нее с работой – с прялками, вязаньем и вышиваньем, а парни и ребятишки грудятся в задней половине избы, тешатся куревом, песнями и пляской под балалайку Проньки Хромого.

В это время в поселок въехал вооруженный всадник на вороном коне. Из улицы, где жила Бакариха, он по проулку свернул в другую, шагом проехал мимо дома поселкового атамана и, свернув еще в одну улицу, выехал на ее окраину. Здесь у маленькой старой избушки он спешился, легонько поступал в промерзлое, в берестяных заплатах окошко.

Из избы послышались кашель, скрип половиц и хриплый женский голос:

– Кто там?

– Свой, тетка Оксинья, открой.

– Михайло, ты?

– Я. Ушаков.

– Чичас.

Пока старуха добывала огонь, открывала дверь в сенях, Мишка провел коня во двор, привязал его к пряслу за избой, чтоб не видно его было из улицы. Сняв винтовку и пригибаясь в дверях, он прошел через сени в избу, поздоровавшись с хозяйкой, посоветовал:

– Ты, тетка Оксинья, лампу-то погасила бы на всякий случай.

Аксинья сунулась к лампе и, увидев на полушубке Мишки погоны с тремя белыми нашивками, охнула, всплеснув руками:

– Да ты неужто в белых?

– Нет, тетка Оксинья, это для отводу глаз, гаси лампу-то. А дядя Яков где?

– Ох, Миша, – Аксинья дунула на лампу, погасив ее, присела на скамью, – нету Якова Михайлыча, второй месяц пошел, как увезли его каратели в Завод, и как в воду канул.

– За что же его?

– Да ни за што. Видишь, времена-то какие пошли, а виной всему Арся Черников, черт его принес откуда-то, а ить он в карателях состоит у этого барона ихнего. Привязался Арся к дяде Терехе из-за сына его Петьки, дело-то на сходке было, а Яков заступился за Тереху-то и, стало быть, сболтнул чегой-то лишнее, знаешь он какой правдик и на язык-то невоздержной, вот и вся его вина! Зарестовал его Арся, и вот второй месяц ни духу о нем ни слуху.

– Сейчас-то есть тут кто из ихних?

– Из белых-то? Видела Данила Орлова, сказывают, Сашка Демин, Тимоха Фартусов приехали. Да и Арся-то был тут на днях. Не знаю, унесла его нечистая сила, нет ли? Чума бы его знала, проклятого!

Как ни хотелось Мишке скорее увидеть Маринку, поехать к ней в такой поздний час он не решился. Очень уж высоким и плотным забором обнесена у тестя усадьба, а крытые тесом ворота на ночь запираются на замок. Крепко спит небось тесть его Филат, да и теща и Маринка то же самое, добудиться их – шуму наделаешь много, а поэтому решил ночевать у Аксиньи. Зная, что у старухи имеется корова, спросил ее насчет сена и пошел расседлывать Воронка.

Утром Мишка отправился к тестю, задолго до рассвета, зная, что филатовские работники рано отправляются в лес за дровами, строевой древесиной или за сеном на дальние заимки. Не любил Филат, чтобы его батраки выезжали на работу позднее других. Так было и на этот раз, ворота уже открыты, работники в ограде запрягали лошадей. Никто из них не обратил на Мишку внимания, мало ли ездит к атаману людей, время военное, к тому же мороз к утру усилился настолько, что, если плюнешь, слюна замерзает на лету, такая густая копоть от него, что через улицу не видно домов на другой стороне.

В доме жарко топилась русская печь: пожилая работница месила тесто в кутней половине передней комнаты; сам атаман и жена его Фекла сидели за столом, пили чай с молоком, с шаньгами и морожеными калачами.

Войдя в дом, Мишка, здороваясь, потянул с головы папаху, сердце у него забилось сильнее в тревоге за Маринку, в комнате ее не было.

– Михайло! – в голосе атамана изумление и радость при виде того, что у зятя под башлыком на плечах полушубка погоны с тремя нашивками. – Мать, гляди-ка! Я же говорил – врут сукины дети, что служивый наш в красных, вот он, полюбуйся! Ну здравствуй, зятек, здравствуй, восподин старший урядник! Што Мариша? Жива, здорова, дочку ростит, третий месяц пошел.

У Мишки отлегло на сердце, а теща даже всплакнула, развязывая на зяте закуржавелый башлык.

– А ружьецо-то какое, – восхищался Филат, приняв из рук Мишки японский карабин, рассматривая его при свете лампы, – коротенький такой, легонький и дальнобойный небось? Сколько в нем зарядов-то? Пять, да-а, умственная штука. Ох, да што же это мы, буди Маришку-то, мать, скорее. Хотя нет, не надо, пусть уж Миша сам к ней пойдет, поздравствуется, на дочерю порадуется. А мы тут соображать будем насчет того-сего, у меня и бутылочка найдется для гостя дорогого.

Мишка еще по дороге к тестю решил не говорить ему правды, чтобы не накликать на себя беды, а, выдавая себя за белогвардейца, провести пару деньков с Маринкой, кое-чего поразведать, раскидать привезенные из полка революционные листовки и обратно в свой полк.

За окнами только начал сереть рассвет, когда Мишка с дочкой на руках и сияющая радостью Маринка вышли из ее комнаты. А на столе уже и графин с водкой и закуски всякой полно.

– Пожалуйте к столу, – широко улыбаясь, пригласил Филат. Он уже и принарядиться успел по такому случаю: поверх сатиновой рубахи надел форменный китель с двумя рядами орленых пуговиц, на ногах уже не унты, а сапоги и широкие с напуском шаровары с лампасами. – За здоровье служивого нашего, – Филат наполнил водкой бокалы, чокаясь с зятем, добавил: – Да за то ишо, чтобы поскорее одолеть вам супостатов ваших и домой возвернуться подобру-поздорову.

– За победу армии нашей! – На язык просилось Мишке слово "красной", но благоразумие взяло верх, и закончил он словами, непонятными атаману: – И народа нашего. – И осушил свой бокал до дна.

После первого стакана Мишка от выпивки воздерживался, а Филат глушил водку стакан за стаканом, радуясь что зять его не пошел за большевиками, расспрашивал его, в каком полку служит, скоро ли закончится война и что будут делать с теми красными, которые останутся в живых после войны.

– Звезду им выжигать на лбу! Клеймить, сукиных сынов, штобы другие казнились, глядя на них, – рычал атаман и, все более свирепея, грохотал кулаком по столу. А у Мишки лицо тоже наливалось багрянцем от злости, сами собой сжимались кулаки, и, чтобы не пустить их в дело, сдержаться стоило ему больших усилий. – А ишо лучше, – потрясал атаман кулаками, – сослать их, стервов, куда и ворон костей не заносил, чтобы они там с голоду поздыхали, христопродавцы проклятые! Штобы духом ихним поганым не пахло на земле казачьей! Штобы всех их… всех… – и тут Филат как-то сразу обмяк, обессилев от яростной вспышки, выпитой водки, и, клонясь к столу, лишь молча помотал головой.

Мишка помог теще отвести Филата в горницу, уложить его в постель. Теперь уже Мишка был уверен, что гулянки, которой он больше всего боялся, сегодня не будет и он весь день проведет вдвоем с Маринкой. Листовки свои Мишка решил раскидать по селу ночью, а утром, не дожидаясь, когда проснется Филат, распрощаться с Маринкой, с тещей и к своим.

"А что, если эти листки я школьникам раздам завтра днем, – внезапно пришло ему в голову, и, радуясь такой догадке, он продолжал развивать эту мысль дальше: – Побуду здесь до обеда, гулянка-то раньше вечера не соберется, это уж как пить дать! А я разузнаю, когда в школе кончается ученье, подожду у ворот, раздам эти листовки ребятишкам, потом забегу – попрощаюсь с Маришей и… только меня и видели!"

И довольнехонький, радостно потирая рука об руку, прошел к Маринке, комната которой находилась по другую сторону кухни.

Весь этот день провел Мишка вдвоем с Маринкой. Уж так-то он натосковался по ней за полгода разлуки, и так жадна была на ласки Маринка, что день пролетел незаметно, и ночь показалась им очень короткой. Маринка рассказала Мишке, как тосковала по нем, как ходила ворожить к Бакарихе на картах и как приставал к ней приехавший на побывку Арся Черников, тот самый каратель-бароновец, о котором рассказала Мишке Аксинья Башурова.

– Пристал ко мне одиново в улице, насилу отбилась, – жарким полушепотом изливала Маринка свою обиду, теснее прижимаясь к мужу. – А потом и домой к нам заявился пьяный, и прямо ко мне! Дело к вечеру, на кухне чегой-то никого не было, один тятя в горнице, Арся его не видел и давай тут слова всякие, и уж облапить хотел, а я его подсвечником медным по харе, да так, што из него кровь, как из барана, хлобыстнула, и гвалт подняла! Отец услыхал, прибежал, и Арсю как ветром выдуло. В тот же день, сказывают, смылся он из поселку, и больше я его по видела.

– Молодец, Мариша! – целуя ее, радовался Мишка. – Молодец, так и надо привечать этих бандитов!

Утром Мишка проснулся, когда совсем рассвело, в окно видно было, что на дворе пасмурно, редкие снежинки кружились в воздухе.

Маришки в комнате не было, из кухни доносится ее голос, плач ребенка, ворчливый говорок тещи.

Атаман тоже только что проснулся, вышел из горницы. Босой, всклокоченный, морщась от головной боли, прошел он к столу и, опохмелившись бокалом водки, запил ее брусничным соком. Только теперь он увидел вышедшего в кухню зятя и, наполнив водкой бокалы, пригласил его к столу.

– Садись опохмелься. – И, чувствуя, что головная боль проходит, заговорил бодрее: – Надолго отпросился?

– Нет, – мотнул головой Мишка, – сегодня же надо явиться в полк.

– Э-э, нет, и не думай даже, не отпущу! Ты наш гость, и я никаких не знаю, друзей созовем, гулять будем, а завтра посмотрим, на день-то, да и на два опоздаешь, беды не будет! Гумагу напишем в твое оправданье.

Мишка и ответить не успел, как дверь хлопнула и в доме появился еще один человек.

– Здоровате! – приветствовал он хозяев, стряхивая папахой снег с полушубка.

Мишка обернулся и, узнав бывшего друга Орлова, подался ему навстречу.

– Здравствуй, дружина, здравствуй, – широко улыбаясь, Орлов обеими руками потряс руку Мишки, – сказали, что в красных находится, а он, вот он, до старшего урядника дослужился!

– Так ведь и ты в вахмистрах ходишь, – Мишка, улыбаясь, не выпуская руки друга, кивнул на широкие серебряные нашивки на его погонах. – Стало быть, служишь атаману Семенову верой и правдой?

– Служу, только век бы их не видать и лычки эти.

– Чего такое?

– Сам знаешь чего. – И, покосившись на атамана, переменил разговор: – А мне про тебя Сашка Демин сказал Я сначала-то даже не поверил, а потом Тимоха Фартусов пришел, то же самое говорит, ну я и дуй не стой к тебе, а оно и верно.

– Они-то откуда узнали?

– Сашкина баба была у вас вчера и то ли видела тебя или слышала от ваших, от нее и пошло! Знаешь, бабы, ежели одна что-то узнала, то всему околотку известно будет. Вот что, идем ко мне, погостишь у меня по старой дружбе. Там и Сашка с Тимохой ждут, и отец радехонек будет тебя увидеть.

– Чего идти-то? – вступился за Мишку Филат. – К нам веди друзей своих, пельмени вон варятся.

– Точно, Данило, и дядю Федора пригласи, – пытался отговориться Михаил. Очень уж не хотелось ему уходить от Маринки, но Данило так настойчиво упрашивал, что мнимый урядник не устоял, согласился.

– Только недолго, Миша, – подошла к нему Маринка и с такой тоской во взгляде посмотрела на мужа, точно прощалась с ним надолго. У Михаила зарябило в глазах, но он пересилил себя, потянул с вешалки полушубок.

– Скоро, Мариша, скоро вернусь, не беспокойся, – одеваясь, Михаил незаметно переложил из полушубка в карман шаровар браунинг.

А одевшись, и карабин взял с собой, и шашку.

– Оружие-то зачем берешь? – удивился Данило.

Михаил не ответил, первым шагнул в дверь.

На дворе густо валил снег, потеплело. В ограде ни души, работники уехали в лес за бревнами и вернутся не раньше как к вечеру.

Сойдя с крыльца, Михаил остановился, придержал за рукав Орлова:

– Знаешь Данило, зайдем в зимовье, поговорить надо.

– Ты, Михайло, какой-то чудной стал! – с удивлением глядя на друга, пожал плечами Данило. – В гости ко мне идешь при оружии? В зимовье зазываешь на разговоры какие-то? Пойдем ко мне, там и поговорим по душам.

– Тут дело такое, тайное. Да ты не бойся.

– Чего бояться-то, я что тебе, враг? Болтаешь всякое неподобное. Идем, послушаю, что у тебя за тайности такие.

В зимовье тепло от русской печки, работница только что подмела земляной пол, застелила его свежей соломой. Михаил отослал ее в дом, снял карабин с плеча, присел на скамью.

– Садись, пригласил он друга и, столкнувшись с ним взглядом, признался: – Я не семеновец, как тебе показалось, господин вахмистр, а большевик! Эскадроном командую у красных, что ты на это скажешь?

– Чудак-человек. – Орлов так и расцвел в улыбке. – Что я тебе скажу, правильно поступил.

– Правду говоришь?

– А чего же? Я, брат, и сам жалею, что вовремя не подался в красные. А теперь вот и время много прошло, и лычки эти нашили мне, будь они прокляты. Вот и побаиваюсь, да и то сказать, у нас тоже вить народ-то всякий, на какого нарвешься, когда перебежать-то к вам вздумаешь. А пуганому коню только плеть покажи.

– Это ты напрасно. Офицеров, какие к нам с желаньем переходят, пальцем не трогаем, даже командирами их ставим. К нам тепереча целыми полками переходят семеновцы. Вот совсем недавно Третий казачий целиком перешел к нам, слыхал?

– Конешно. А вот такое тебе неизвестно, что наш Пятый казачий тоже замышлял перейти к вам полностью? И перешли бы, да нашелся среди казаков предатель, выдал, подлюга! Вот как оно получилось, заговор провалился, и полк наполовину разоружили. Окружили нас ночыо бароновцы из "дикой дивизии" и давай шерстить поодиночке: многих арестовали, троих и главного зачинщика Дмитрия Атовина в ту же ночь и расстреляли, а остальных, какие на подозрении были у них, по другим полкам рассовали! Вот так я и попал в Десятый казачий.

– Тогда другой разговор, – повеселел Михаил и руку пожал давнему другу, – молодец, Данило! И знаешь что, раз такое дело, идем со мной сегодня же, принимаю тебя в свой эскадрон, согласен?

– Хоть сейчас. Только вот что, ко мне-то все-таки идем и ребят Сашку с Тимохой уговорим ехать с нами, ребята они хорошие, согласятся.

– Вот это было бы здорово, идем!

Снегу насыпало уже в полколено, а он валил и валил пушистыми хлопьями, и ни ветерка, никакого просвета.

"А ведь хорошо получается, – мысленно ликовал Мишка, когда оба вышли из зимовья и побрели серединои улицы, – трех казаков увести от Семенова к красным, это же здорово! Да-а, а снегу-то сколько навалило, хорошо ишо, что листовки-то не раскидал ночью, завалило бы их начисто. А для нас-то теперь такой снег еще и к лучшему".

Фартусов и Демин в ожидании прихода Данила сидели в передней комнате, разговаривая с хозяйкой, дымили табаком. Оба они хорошо знали Мишку и, когда он, отряхивая папахой снег с полушубка, появился в доме, поспешили к нему, дружески здороваясь, помогли снять оружие, раздеться.

– Привет вам, друзья, привет! – за руку поздоровался с ними Мишка и к старикам: – Здравствуй, дядя Федор, тетка Фекла, Анюта, здравствуйте, рад видеть вас!

– Здравствуй, милок, здравствуй!

– Здравствуй, давненько не бывал у нас!

– Разбогател, возгордился!

Данило приказал жене накрывать на стол, друзей потянул в горницу, сказал отцу: "Вы тут налаживайтесь, а мы по нашим военным делам переговорим". Друзья прошли в горницу, Данило прикрыл за собою филенчатую дверь.

– Такое дело, ребяты, – заговорил он, когда все уселись на скамьи. – Михайло-то, оказывается, и не урядник вовсе, не семеновец, а большевик, в красных служит.

У Фартусова глаза округлились, а Демин даже отодвинулся от Михаила, глядя на него с изумлением:

– Верно?

– Верно.

– Да как же это так? И не боишься?

– А чего бояться-то?

Но еще больше удивились они, когда Данило огорошил их новым сообщением:

– А я вот тоже хочу в красные податься! Вместе с Михайлом еду сегодня, как вы на это смотрите?

– Дела-а! – Демин, улыбаясь, помотал чубатой головой. – Спрашиваешь, как мы на это смотрим? Я вот, к примеру, никак не смотрю. Одно на уме, скорее бы закончилась вся эта заваруха, да снова бы на пашню весной, а там на покос, на страду, и пошла мирная жизня! Ты как, Тимоха?

– Да и я то же самое. Спросить хочу, Михайло: верно говорят, што к нам с Амуру подмога прибывает?

– Верно.

– Тогда чего же, всем-то скопом навалитесь на нас дружнее – и войне конец.

– Вот и помогите нам.

– Ох и рады бы, да как поможешь-то?

– Ты, Тимоха, чисто дите малое, – вновь заговорил Данило, – как помочь? Седлать коней и сегодня же вместе с Михайлом в ихний полк, войну приканчивать вместе с ними.

– Я-то бы и не против, ты как, Александр?

– Боюсь чего-то, вдруг да не получится, одолеет нас Семенов, тогда что? Они нас как изменщиков с землей смешают и дома посожгут, семьи по миру пустят, как вон в Курунзулае-то было.

– Да в одном ли Курунзулае, в Плюсниной восемнадцать домов сожгли.

– То-то и оно.

Разгоревшийся было спор погасил Данило:

– Хватит вам, пошли лучше к столу, а тут нам без бутылки-то ни за што не разобраться.

Против этого никто не возражал, все поднялись, вышли в переднюю комнату, а там уже и водка на столе и закуска.

Вот это другой коленкор, – охочий до выпивки Демин разгладил ребром ладони усы, – уж теперь-то мы до чего-нибудь договоримся.

– С праздником! – чокаясь с гостями, поздравил подсевший к столу отец Данила.

– С каким, дядя Федор? – спросил Михаил, выпив и закусывая соленым огурцом.

– Заговенье сегодня. У тестя-тo варили пельмени?

– Варили.

– То-то, сегодня к кому не зайди, у всех пельмени, а завтра рождественский пост. – И, раздвигая по столу тарелки, приказал невестке: – Анюха, подавай горяченьких.

Раскрасневшаяся от жаркой печки жена Данила поставила на стол кастрюлю с пельменями, приветливо согнула в полупоклоне дородный стан:

– Кушайте на здоровье.

– Спасибо, хозяюшка!

– Выпей с нами за твое здоровье!

– Выпьем!

– Дай бог не по последней!

Покончив с пельменями, Михаил возобновил разговор, начатый в горнице, и Фартусов, махнув рукой, согласился первый:

– Пиши меня.

– Чего писать-то? Седлать да ехать.

– Сейчас же, в эдакую-то непогодь?

– Эка беда! Ишо лучше, следов не видно будет.

– Оно-то верно, ты как, Александр?

– Э-э, ехать так ехать, чего тянуть!

Порядком охмелевший Федор, не понимая, о чем у казаков разговор, донимал Мишку вопросами:

– А сказали, Михайло наш к большакам переметнулся, казачеству изменил, ить наврали?

– Наврали, дядя Федор.

– Вот и я так говорю, врут, сукины дети, чтобы Михайло наш, такой казак, да изменщиком стал! Не могет этого быть! Правильно я говорю?

– Правильно, – поддакивал Михаил и к друзьям: – Ну, товарищи, давайте кончать, седлать будем и ходу, сбор у тестя. Мне вот ишо школьникам надо листовки отдать, из полка нашего привез, хотя это я Марише поручу, она не подведет, сделает. Давайте собираться живее.

– Это мы мигом, нищему собраться – подпоясаться.

– Посошок на дорожку, – предложил Данило, наполняя водкой бокалы, и в это время в доме появились еще двое.

– Здоровате, – хриплым, простуженным басом приветствовал хозяев один из них, и Михаил по голосу узнал Арсю Черникова.

"Черт принес этого гада", – подумал Михаил, внутренне холодея при мысли, что без беды не обойтись при этой встрече. Он видел, как изменился в лице Данило, отвечая на приветствие Арси, с каким испугом в глазах глянул на него Фартусов. Лишь старик Федор обрадовался вновь пришедшим непрошеным гостям, пригласил их к столу:

– Арсюха, садись, выпьем за-ради праздника!

Высокого роста, остроносый, синеглазый Арся не заставил себя уговаривать, разделся, полушубок свой повесил на гвоздик, а ремнем с наганом подпоясал гимнастерку.

– Вовремя подошли мы, вовремя, – рокотал Арся, довольно улыбаясь, пятерней расчесывая жесткую, как конская грива, русокудрую шевелюру. Кивнув головой на пришедшего с ним чернявого казака, добавил: – Это сослуживец мой – урядник Жарких. Кулаковской станицы.

Поздоровавшись с Данилом, Арся обернулся и остолбенел, узнав в одном из сидящих за столом Михаила.

– А ты как тут очутился? – прохрипел Арся и, попятившись, оглянулся на Данила. – Он же к красным перешел, офицеров наших рубил в Грязной!

– Да полно ты, Арсентий, – вступился за Мишку Данило, – наврали на парня, и ты туда же. Что, не видишь, наш казак, три лычки заслужил на погоны. Давай-ка вот лучше вьпьем за встречу.

– Выпить выпыо, только ты мне его погонами глаза не засти, – Арся выпил, не закусывая, сверля Мишку злобным взглядом, продолжал свое: – Урядник, говоришь? Какого полка.

– 5-го Забайкальского, – Михаил старался держаться спокойнее, свести дело в шутку.

– Документ есть? – рычал Арся.

– Какой документ, когда я сам налицо! Чудак же ты, Арсентий!

– Я тебе не чудак. Идем к атаману. Жарких, забери его оружие!

За столом сидел уже один опьяневший Федор, он ничего не видел, не слышал, склонясь над столом, тянул старинную казачью песню:

 
Вспомним де-е-едов и отцов!
Ой да ли нас казако-ов мо-о-о-о-олодцов…
 

За Михаила вступились Данило и Демин с Фартусовым, но это только подлило масла в огонь.

– Р-разойдись… вашу мать! Вы тут все заодно… я вас, – хрипел Арся и уже выхватил из кобуры наган, но за руку его ухватил Данило.

Началась свалка, звон разбитой посуды, Мишку трясло как в лихорадке, рука тянулась в карман к браунингу, и только боязнь напугать хозяев, подвести их под плети удержала его от расправы с Арсей. Сознание молниеносно пронизала мысль: "На улице… там я его…"

А оружием Михаила уже завладел Жарких и, держа палец на спуске, направил его на большевика. Едва успел Михаил надеть полушубок, папаху, как за правую руку ухватил его Арся, за левую Жарких и поволокли из дому.

Новые друзья Михаила поспешили за ними следом. Демин даже винтовку Данилову прихватил. Данило сверх полушубка набросил шашку.

Снег уже перестал, навалило его чуть не в аршин, пушистыми шапками лежал он на столбах и заборах, а небо все так же затянуто серо-свинцовыми тучами.

В улице Черников, опасаясь выстрела в спину, приказал Демину с винтовкой идти впереди. Чутье опытного карателя подсказывало ему, что у Данила и его друзей какой-то сговор, поэтому и шагал он справа от Михаила с наганом в руке; слева от арестованного месил ногами снег Жарких с винтовкой на изготовку. Следовавших за ними Данила и Фартусова Арся не опасался, зная, что у них одна шашка на двоих.

Теперь уж о сопротивлении нечего было и думать. Шагая между двух конвоиров, Михаил проклинал себя за то, что, имея при себе браунинг, не застрелил Арсю в доме Орловых, теперь же, чтобы достать пистолет, надо завернуть полушубок, и конечно же, Арся пристрелит его прежде, чем он успеет это сделать.

Редкие прохожие на улице, пропуская мимо себя необычное шествие, с удивлением взирали на арестованного Мишку, недоумевая, за что же арестовали его свои же казаки.

Но вот и атамановский дом. Уже войдя в ограду, Мишка внезаппо был осенен догадкой.

– Слушай, Арсентий, – сказал он, обращаясь к карателю, – дозволь за амбар сходить до ветру? Ну сам пройди со мной! Ведь не сбегу же я из-под нагана!

– Идем! – коротко отрезал Арся и сам пошел следом.

"Сейчас я тебя, гад, сейчас!" – злорадствовал Мишка, чувствуя, что и сердце его забилось сильнее. Он с трудом отодвинул приваленные снегом тесовые ворота, прошел за амбар, по пятам за ним следовал Арся. За амбаром Михаил остановился, стоя левым боком к Арсе, неторопливо расстегнул, завернул исподнизу полушубок и, когда рука дотянулась до кармана брюк, мгновенно выхватил браунинг, дважды выстрелил в карателя. Арся, качнувшись, шагнул вперед и, падая от второй пули, успел-таки выстрелить в Михаила.

На выстрелы прибежали из ограды Данило, Демин и Фартусов, остался лежать там один Жарких, кровыо своей поливая рыхлый снег. Полголовы снес карателю шашкой Данило.

Черников был еще живой, завалившись на правый бок, он хрипло стонал, загребая окровавленный снег. Демин добил его выстрелом из винтовки.

Переполох поднялся в атамановском доме, когда друзья занесли туда раненого Михаила. Увидев на руках у казаков бесчувственного, окровавленного мужа, Маринка ахнула, упала в обморок. Пока с нею отваживались, отпаивали холодной водой, друзья раздели Михаила, как могли забинтовали на груди его рану и уложили на кровать.

– Фершала, дядя Филат, скорее, – тормошил атамана Данило. – Тимоха, седлай живее, в станицу…

– Не надо, – тихонько дернул Данило за рукав подошедший сзади Демин, – не тревожьте его… отходит.

Все трое подошли к кровати, Михаил слабо, редко стонал, даже глаза чуть приоткрыл, пошевелил губами, "..риша", – угадал Орлов конец его последнего слова. Данило припал ухом к груди друга, но сердце его уже не билось.

Молча стояли казаки у кровати покойного. Маринка, стоя на коленях и приткнувшись головой к телу мужа, плакала навзрыд.

– Прости нас, Михайло Матвеич, что не уберегли от вражьей пули, земля тебе пухом, – с трудом выговорил Данило охрипшим голосом и, вытерев глаза верхом папахи, кивнул своим: – Пошли, товарищи!

Так и вышел Данило из дому с папахой в руке, уже в ограде надел ее и, глянув на зарубленного им карателя Жарких, сказал:

– Надо забрать у них оружие, Михайлову шашку отдадим Марихе, остальное заберем с собой.

– К красным едем? – спросил Фартусов.

– А куда же больше-то? У нас теперь один-единственный путь, другой дороги нету. Седлать надо скорей – и ходу!