Текст книги "Забайкальцы. Книга 4."

Автор книги: Василий Балябин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Типун тебе на язык, халда языкатая, – ругался он, отплевываясь. – Сатана в юбке, лихоманка чернонемощная… – И, увидев вошедшего в ограду Егора, поспешил к нему.

ГЛАВА XIX

Ранняя и теплая в этом году выдалась весна в приингодинских и ононских долинах, в агинских и приаргунских степях. Стихли обычные в эту пору ветры, когда жаркая пустыня Гоби властно тянет к себе, в соседнюю Монголию, холод Забайкалья. Прогрело воздух, ровная установилась погода, лишь временами легкий ветерок доносит с полей запахи весны – то дохнет на село гарью весенних палов, от которых дальние сопки укутаны сизым дымным маревом, то пахнет с заингодинских гор пьяняще сладостным ароматом богородской травы, слегка приперченным горьковатым душком пришлогодней полыни. Медом пахнут в это время набрякшие вешним соком тальники, густо усыпанные белыми пушистыми барашками; серо-желтые, заветошевшие склоны сопок уже расцвечены синим разливом ургуя, а на черных от недавних палов еланях пробиваются тонкие усики зелени.

В коммуне все уже готово к севу. Егору не терпится ждать, хочется поскорее сделать зачин. А Ермоха не торопится: вчера шестерых мужиков заставил затесывать из березняка полозья, зарывать заготовки в навоз на конском дворе.

– Когда же гнуть-то их будем? – спросил старика Егор.

Ермоха посмотрел в сторону конского двора, потом на солнце и лишь после этого ответил:

– Тепло будет опять. Назём-то вот-вот загореться должон, пролежат в нем полозья до завтра и разопреют, послезавтра и гнуть будем.

– И чего тебе приспичило с этими полозьями? Зачинать надо сеять, а ты людей отрываешь.

– Рано ишо.

– Как рано? Земля протаяла, лопата не достает мерзлоту.

– Мало ли што! Рысковое дело: земля пока в соку, посеешь – взойдет скоро, а оно, тепло, стоит-стоит, да и хватит заморозок – вот и гибель! Пересеивать, а чем? Не-ет, брат, знаем мы такие примеры. Поспешишь – людей насмешишь.

– Ладно, сгодим еще денька три, а в понедельник поедем.

– Э-э, нет, и не думай даже.

– Ишо рано?

– День не зачинный – понедельник!

– Ну тогда во вторник!

– Тоже нельзя, благовещенье, нынче было во вторник, значит, тоже день не зачинный. Ты забыл, как у Саввы Саввича делали?

– Так то у Саввы Саввича, а у нас хозяйство-то не кулацкое, а советское. И нечего нам верить всяким поверьям поповским.

– Не верь, кто тебя просит! – осерчал Ермоха и, как всегда в таких случаях, полез в пазуху за кисетом. – А людям не мешай, мы люди крещеные.

– Значит, в день зачина в бане будете париться утром, молиться при зажженных свечах?

– А ты думал как? Все будет как у добрых людей.

Егор только рукой махнул, отошел в сторону, не желая обидеть старика, которого любил и почитал, как родного отца.

Однако поехать с коммуной на пашню, хозяином походить за плугом, полюбоваться на сына, как он будет править парой пристяжных, на этот раз не пришлось Егору: за два дня до начала сева его и всех партизан Верхних Ключей по тревоге вызвали в ревком.

Было раннее утро, село только что просыпалось, черные дымки вставали кое-где над крышами домов. На востоке ширилась алая полоса зари, и, словно приветствуя ее, горланили петухи.

Егор пришел одним из первых. В ревкоме горела лампа, Воронов с озабоченным видом просматривал какие-то бумаги.

– Чего звал? – поздоровавшись с ним, спросил Егор.

– Беда, брат! Нарочный из станицы, из волревкома то есть, с приказом всем партизанам и другим, какие надежные, к двенадцати дня явиться в Заозерную при полной боевой.

– Вот тебе раз! Война, што ли?

– Что-то вроде этого. Котов, председатель волревкома, пишет, что недобитый барон Унгерн в Монголии зашевелился. Целую армию сорганизовал, стервуга, вот его усмирять пойдете. К обеду вы должны быть в Заозерной, там эскадрон набирается бойцов наших. Командиром тебя назначили.

– Хуже-то не нашлось?

– Но-но, не прибедняйся! Командовал эскадроном, тебе и карты в руки.

Люди подходили по одному, по двое. Кучей заявились коммунары. Сообщение Bopoновa – как удар обухом по голове. Гулом голосов наполнилась комната:

– А как же с посевом быть?

– Вить нынешний день год кормит.

– С кем война-то?

– С бароном, сказано тебе!

– Мало его, проклятого, боронили под Богдатью-то!

– Игнат Фомич, а ить мы-то с Епихой и не партизаны вовсе. Вон и Маркел тоже вроде нас – и не касаемо.

– Все одно свой брат – бедняки, активисты. Вот вам и доверие оказали, винтовки выдадут.

– Насчет посеву спросить хочу. В коммуне, там, конечно, сев не остановится, людей хватит. А нам как быть?

– Поможем. Спаривать будем хозяйства по два, чтобы один воевал, а другой ему и себе хлеб сеял.

Зачитав приказ, Воронов пояснил:

– Двадцать четыре человека от нас едут, командиром назначен Егор Ушаков. В коммуне за него остается Петро Подкорытов. На сборы один час, собираться у школы, понятно?

В ответ недружные, вразнобой голоса:

– Понятно.

– Чего не понять-то, опять то же самое.

– Снова да ладом.

Егор, попрощавшись с Подкорытовым, на его вопрос, какие будут наказы, только плечами пожал:

– Какие тебе наказы? Сам не маленький, действуй. Скорo торгаши наши вернуться должны, хлеб, какой они там наменяют за известку, раздай на еду коммунарам. Комиссию назначь для раздачи.

– Сделаем, было бы чего делить.

– Народу у тебя хватит. Ермоха помогать будет. Ячменя посей с полдесятины раннего, чтобы к сенокосу поспел.

День только разгорался, а солнце уже припекало по-весеннему крепко. В улицах сегодня оживление, как в большой праздник. Весть о новом походе уже облетела село, а проводы казаков для сельчан – всегда большое событие: потому и многолюдно на площади у школы, где в одну толпу сбились казаки, бабы, оседланные кони. В разноголосый гомон вплетается веселая трель гармошки, топот каблуков, смех, женский плач, напутствия стариков:

– Коня, коня береги пуще глазу!

– Ослабь переднюю-то…

– Сам недоешь, коня накорми!

– Эка толчея какая, будто и в самом деле война началась, проводы, – сердито проворчал Егор, появившись на площади. Раздвигая конем толпу, крикнул: – Кончай, товарищи, хватит! Чего вы это взбулгачились? Вызывают нас на какие-то дни, а вы уж будто на войну проводы учинили. – И, приподымаясь на стременах, повысил голос: – По коням! В две шеренги стройся, живо!

Сильнее заголосили бабы, последние слова прощания, объятия, и вот уже раздвинулась толпа, образуя широкий проход, где двумя шеренгами выстроились конники.

Равнение, перекличка и зычная команда Егора:

– Справа по три за мной рысью, ма-арш!

ГЛАВА XX

К весне 1921 года события большой исторической важности развернулись в Монголии. Еще в октябре 1920 года туда бежал из Забайкалья барон Унгерн с остатками своей «конно-азиатской дивизии», в которой оставалось к тому времени около восьмисот солдат и офицеров. Прославившийся во время войны в Забайкалье жестокостью, барон не сложил оружия. Освоившись в Монголии, он при помощи Японии и монгольских нойонов, дзасаков начал создавать новую орду, вербуя в нее главным образом бывших белогвардейцев из разбитой армии атамана Семенова. Внушив монгольским феодалам, что он освободит их от китайского владычества, барон установил связь с главой ламаистской церкви Богдогэгэном, находившемся в Урге[21]21
  Урга – прежнее название Улан-Батора.


[Закрыть], сумел войти к нему в доверие и даже вывезти его тайком в свою ставку. Это придало больше значимости заверениям барона о священной войне за свободу и независимость автономной Монголии. Набрав достаточно сил, он в морозное февральское утро окружил Ургу и в кровопролитном бою наголову разбил располагавшийся там гарнизон китайцев и занял столицу Монголии. Вскоре он возвел своего покровителя Богдогэгэна на ханский престол, помог ему создать из феодалов «правительство» Монголии и получил неограниченную власть в стране.

Однако простому народу Монголии – аратам – не стало легче. Избавившись от китайских угнетателей, они нажили себе другого, более жестокого и не менее алчного. Начались репрессии, преследования монгольских и русских прогрессивных деятелей, аресты, расстрелы; ухудшилось и без того бедственное положение аратов, увеличились взимаемые с них поборы. Ведь бароновскую орду надо кормить, одевать, предоставлять им лошадей. Недовольство новым угнетателем росло, и в этих условиях в Монголии зародилась своя народно-революционная партия. Организаторы партии Сухэ-Батор и Чойбалсан первый съезд ее, скрываясь от преследования феодальных властей, провели на территории ДВР – в Кяхте. На съезд прибыло двадцать шесть делегатов, они приняли устав партии, программу и обратились к народу Монголии с призывом подниматься на борьбу с угнетателями – китайцами и бароновцами, за установление в стране революционного порядка, создание свободной и независимой Монголии. Но мало еще было у них сил для борьбы с бандами Унгерна, и вожди революционной Монголии обратились с просьбой о помощи к правительству Советской России и ДВР, послав ходоков в Москву, к Ленину. Советское правительство удовлетворило просьбу представителей монгольского народа, на помощь им были посланы две пехотные дивизии, бригада кубанских казаков и партизанские сибирские отряды Щетинкина. Они заняли позиции вдоль русско-монгольской границы от Кяхты до Верхнеудинска. Далее на восток правительство ДВР двинуло четыре кавалерийских полка и спешно мобилизованных забайкальских партизан. В один из этих полков и направился Заозерный эскадрон под командой Егора Ушакова.

К вечеру второго дня, пройдя более двухсот верст, Егор со своим отрядом прибыл в большое село на русско-монгольской границе. В село въезжали шагом; закатное солнце кровавыми бликами играло на стеклах окон, позолотило снизу нависшее над горизонтом темно-сизое облако. В улицах, на площадях, вдоль наспех сколоченных коновязей длинные ряды лошадей, рядом возы с сеном, с метками овса. Горят костры, над ними чернеют котлы на таганах. В воздухе мешаются запахи дыма, сена, конского пота, ременной амуниции, и висит над селом немолчный людской говор, топот копыт, скрип повозок и стук топоров.

Уже по тому, что кони бойцов не оседланы, сена им задано на всю ночь, Егор определил: полк остановился здесь на ночевку. В поведении бойцов не заметно никакой тревоги, настроение у всех бодрое, и это подействовало на вновь прибывших успокаивающе, одно заботило Егора: устроить своих людей на ночлег и накормить коней.

По красному флагу над крышей большого дома Егор догадался, что здесь находится штаб полка. Остановив эскадрон, он спешился, разминая ноги, поспешил в дом. В коридоре, делившем дом на две половины, сидели на скамьях ординарцы, далее за столом дежурный командир с наганом на боку, в форменной гимнастерке, на левом рукаве которой красно-синий ромбик, с красными буквами "НРА" на синем фоне и тремя синими нашивками на красном. Поздоровавшись, Егор назвал себя, пояснив, что прибыл во главе эскадрона на пополнение.

– Поздновато, товарищ Ушаков, – молодой кареглазый командир оглядел Егора с головы до ног, кивнул на дверь, откуда доносились голоса людей, – совещание там у командира.

– Кони у меня с дороги голодные и люди то же самое, устроить их надо где-то на ночлег, – сказал Егор. – Насчет фуражу коням, будет?

– Будет, сено есть, овес. Улицу отвели вам под постой. Товарищ Ульзутуев, проводи комэска, помоги ему.

Бурят, народоармеец, поднялся со скамьи, закидывая винтовку за левое плечо, буркнул Егору: "Идем".

Покончив с делами в эскадроне, Егор вернулся в штаб. Совещание у командира полка уже закончилось, участники его потянулись к выходу или донимали командира вопросами. Глянул на него Егор и ахнул: за столом сидел его давний друг Чугуевский!

– Андрюха! – радостно воскликнул Егор, шагнув ему навстречу с протянутыми руками.

– Егорша! – не менее его обрадованный неожиданной встречей, Чугуевский, улыбаясь, поднялся из-за стола. Обнять и расцеловать командира полка хотелось Егору, но он постеснялся посторонних, незнакомых ему людей и только крепко пожал Чугуевскому руку.

– Вот так встреча, мать честная! – воскликнул он. – А ты опять полком командуешь?

– Командую, – сказал Чугуевский. – Полк наш состоит из пограничных терчастей[22]22
  В 1921 году погранчастей в Забайкалье не было. Границу охраняли бывшие красные партизаны. Все они вернулись с войны с оружием, и хотя жили дома, работали, но числились бойцами терчастей, несли сторожевую службу на границе. В 1922 году терчасти переименованы в ЧОНы.


[Закрыть], слыхал про такие?

– Сам состою в терчасти, только в охране границы не участвуем, далеко мы от нее. А в случае какой заварухи, вот он я, пожалуйста, командир эскадрона, принимай под свое начало.

– Хорошо. Полк наш называется 1-й Верхнеудинский кавалерийский. Твой эскадрон в нем будет по счету восьмым. Сколько у тебя людей?

– Сто тридцать шесть молодцов.

Чугуевский представил вновь прибывшего комэска своим командирам, и только теперь Егор разглядел их по-настоящему, дивясь про себя, что почти все они буряты. Позднее он узнал, что полк почти на две трети состоит из бурятов. Один из них, молодой, стройный, с еле пробившимися над верхней губой усиками и с такими же нашивками на рукаве гимнастерки, как и у дежурного командира, подошел к Егору.

– Здравствуйте, товарищ Ушаков! – сказал он без малейшего акцента в говоре. – Узнаете? – И, ощерив в улыбке белозубый рот, назвал себя: – Жаргал Доржиев!

Егор пристально посмотрел на командира, лицо которого показалось ему знакомым. Но где он встречал его? Не мог припомнить Егор и ответил:

– Нет, никак не признаю.

– Вместе мы работали у Саввы Саввича.

– А-а, – догадался Егор. – Отец-то твой овец пас у Шакала! Помню Доржи Бадмаева, хорошо помню, а тебя где ж мне узнать, подростком тебя видал: лет двенадцать тебе было, не больше. А теперь вон какой молодец!

– Шестым эскадроном командует, – вмешался Чугуевский. – Поговорить о былом вы еще успеете. Жаргал, оставь-ка нас вдвоем, надо объяснить ему задачу нашу.

– Андрей Ефимыч, я и на квартире-то не был, голодный как волк!

– На квартиру ко мне пойдем. А сейчас за дело.

Жаргал, попрощавшись, вышел; Чугуевский снова уселся за стол.

– Жалко, не был ты на совещании нашем, – сказал Чугуевский, развертывая на столе карту-десятиверстку восточной Монголии. – Придется повторить то, что я рассказывал командирам моим. Наша задача – разгромить банду есаула Деревцова. Вот он где находится, в районе озера Хух-Нур. В банде у него больше тысячи всякого сброда. У него и белогвардейцев, бежавших из Забайкалья, полно, и китайских хунхузов, чахаров, баргутов, харченов – вооружены хорошо, пулеметов много у них, даже две горнушки[23]23
  Пушки конно-горной батареи.


[Закрыть] имеют, бандюги. Но народ у нас в полку боевой, дружный. А бандиты эти только грабить мастера, вояки они не ахти какие.

– Когда выступать?

– Завтра утром. К вечеру мы должны быть у этого вот озерка маленького, видишь?

– Да ты што? – удивился Егор, глянув на карту. – Сам же говорил, банда направляется сюда вот, верно?

– Верно.

– Так чего же нам в сторону от нее уходить?

– Хитрость, Егорша. Военная хитрость. Надо втемяшить в башку Деревцову, что мы наперехват банды Кайгородова двинулись, есть такая банда, она долиной Онона движется. А что мы в том направлении пошли, Деревцову завтра же будет известно. Пойдем-то мы не пустым местом, а мимо улусов монгольских. Народ там всякий, немало найдется и таких, что завтра же донесут бандиту: куда мы идем, сколько нас, какое у нас оружие, все распишут до тонкости. Вот Деревцов и пусть думает, что мы на Онон направились. А мы дойдем до этого озерка – отаборимся, коней выкормим, сами отдохнем и ночью махнем обратно, чтобы врасплох напасть на бандитов. Внезапный налет всегда страшнее, чем тот, которого ждут, Понял, что к чему?

– Понял.

– То-то, а теперь пойдем на квартиру. Бараниной жареной угощу, да и стаканом араки.

– Вот это по-нашему! – повеселел Егор.

Из села выступили на рассвете, перед восходом солнца пересекли границу. Долиной, по обе стороны которой тянулись небольшие, голые сопки, прошли верст десять и, перевалив через широкую седловину, взяли направление на юго-запад.

Степь, степь монгольская, такая же, как и соседствующая с нею даурская степь, – ковыльная, остречная, местами холмистая, и, куда бы ни глянул, нигде не увидишь ни деревца, ни кустика. Белыми плешинами блестят на солнце прилизанные ветрами солончаки. Богаты красками эти степи в летнее время, когда широкие поляны голубого остреца украсятся розовыми завитками дикого клевера, щедро раскидает лето по нему желтые маки, красные саранки и множество других цветов – ярких, медвяно душистых.

В данный момент степи, опаленные весенними пожарами, только-только начали зеленеть, украсились на холмах лишь синими покрывалами рано цветущего ургуя. На желтые песчаные бутаны повылезали тарбаганы. После зимней спячки в норах они, сторожко поднимаясь на задние лапки, изредка тявкали, дивясь появившимся здесь в таком большом количестве конникам.

Ехали не торопясь, путь не очень дальний, да и коней берегли, чтобы не слишком утомить их перед ночным рейдом. Тихая шаговая езда по мягкому грунту, где и конского топота не слышно, и унылое однообразие ландшафта нагоняли на всадников дрему. К тому же и солнце хорошо греет, теплом дышит легкий ветерок, и люди, мерно, в такт конской поступи, покачиваясь в седлах, клюют носами. Иные спят, уронив голову на грудь. Дремота одолевает и Егора, он силится превозмочь ее, пялит глаза на какую-то сопку вдали и видит, что ее снизу застилает туман; он поднимается все выше, выше, и вот уже сопки не видно, а посреди тумана вырисовывается клочковатая борода Ермохи. Она почему-то расплывается вширь, и уже не борода видится Егору, а серый пуховый платок Насти. А вот и сама она, смотрит на Егора, улыбается и удаляется от него, словно плывет по реке. Егор за нею, хочет схватить и, качнувшись в седле, вздрагивает, проснувшись. Тряхнув головой, сгоняя с себя остатки сна, огляделся Егор и уже не увидел впереди сопки, та же равнина кругом, те же тарбаганы на бутанах, и высоко в безоблачном поднебесье плавно кружится, высматривая добычу, пернатый хищник, степной орел.

Чтобы не дремать больше, закуривает Егор трубку – приобрел ее в Заозерной. Попыхивает табачным дымом, а мыслями блуждает по тропкам пройденного времени: то вспомнится ему юность, праздник на берегу Ингоды, станичный атаман, запродавший его в работники, то в мыслях Савва Саввич, Ермоха, Настя, уж она-то не выходит у него из головы постоянно.

ГЛАВА XXI

Бой с бандой Деревцова начался на восходе солнца. Внезапного удара по врагу, как замышлял Чугуевский, не получилось, хотя с места вечерней стоянки он поднял полк, едва стемнело. Шли переменным аллюром и к месту предполагаемого сражения прибыли вовремя, но банды там не оказалось. Пока чугуевские разведчики обнаружили ее, на востоке ужо ширился рассвет.

Все еще надеясь напасть на банду на их биваке, Чугуевский повел полк в ту сторону, решив атаковать беляков с двух сторон. Но то тут, то там на холмах замаячили чужие всадники, по одному, по два покажутся и скроются, как сквозь землю провалятся. Стало ясно, что бандиты обнаружили движение красных конников. Дозорные доносили Чугуевскому, что вражеская конница уже двинулась ему навстречу.

Степь в этом месте неровная, холмистая, пролегла тут меж холмов неширокая долина, с речкою посредине. Поднявшись на один из таких холмов, Чугуевский увидел в бинокль идущий долиной отряд противника. До унгерновцев осталось не более пяти верст.

Быстро оценив обстановку, Чугуевский двум эскадронам и пулеметной команде приказал спешиться и запять позицию по обе стороны речки, трем эскадронам обойти бандитов в конном строю слева и атаковать их с фланга, справа то же самое должны были сделать остальные три эскадрона, в числе их были и эскадроны Егора Ушакова, Жаргала Доржиева и Цыдыпа Цыренова.

Прикрываясь холмами, Жаргал крупной рысью первым повел свой эскадрон, за ним, чуть помедлив, двинулись конники Цыдыпа Цыренова последним шел эскадрон Егора. По замыслу Чугуевского ввязаться с бандитами в бой должен сначала один эскадрон Цыренова, чтобы потом ложным отступлением увлечь за собой бандитов. Эскадроны Жаргала и Егора получали возможность ударить по бандитам с двух сторон. На деле же получилось по-иному: бандиты первыми напали на 6-й эскадрон, и Жаргалу поневоле пришлось принять бой…

Егор, оставив коня и эскадрон свой в низине, поднялся на пригорок как раз в тот момент, когда бароновцы в яростной атаке схлестнулись с бурятским эскадроном Жаргала. Видел он, как над головами конников серебристыми бликами засверкали шашки.

"Молодец, Жаргал, молодец!" – только и успел подумать Егор. Тут на эскадрон Цыренова хлынула волна вражеской конницы. А позади и чуть левее захлопали залпы, застрочили пулеметы – в бой вступили спешенные чугуевцы. Егор бегом с пригорка, вскочил в седло.

– Эскадрон, за мной, – гаркнул он, выхватив шашку из ножен. – В атаку, ма-арш! – И, пригнувшись к шее Гнедого, дал ему волю, слыша позади дробный топот сотен копыт.

Выскочив на бугор, Егор оглянулся: бойцы эскадрона, обнажив шашки, на полном скаку развертывались лавой. А навстречу им с долины с диким ревом катилась разношерстная вражья лавина. Опередивший всех бандит в малиновом халате скакал прямо на Егора, стреляя из винтовки.

Фьюйт – свистнула пуля возле самого уха Егора. Уже занося над бароновцем шашку, Егор увидел, что тот передергивает затвор для второго выстрела, и, приподнимаясь на стременах, с силой рубанул по его бритой голове.

Считанные минуты длилась эта атака. Бароновцы, не выдержав дружного натиска красной конницы, повернули обратно.