Текст книги "Забайкальцы. Книга 4."

Автор книги: Василий Балябин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА XXIII

Уже третий день находятся в селе партизаны кавбригады Макара Якимова. Уставшие от боев и походов люди отогревались в теплых избах станичников, мылись в банях, чинили обувь, сбрую, перековывали лошадей, благо что в селе четыре кузницы.

Лука Иванович настолько попривык к "краснюкам", что уже не боялся их, не прикидывался больным и по-прежнему распоряжался всем в своем хозяйстве. Сокрушенно вздыхал он, крякал с досады, когда его постояльцы усаживались за столы и невестки ставили перед ними ведерный чугун щей, чай и целый турсук калачей.

"Как, скажи, с молотьбы пришли, окаянные, – мысленно костерил он непрошеных гостей. – Не дай бог, заживутся надолго, так они меня с руками и с ногами съедят".

Но больше всего досадили постояльцы Луке тем, что обнаружили-таки зеленое, острешное сено, так искусно спрятанное им под стогом соломы, и кормили теперь коней своих острецом, который берег он к весне.

– Ханул вострец, штоб им подавиться, нехристям проклятым, – жаловался он старухе своей, темнея лицом от злости. – А все этот черномазый в плисовых штанах, штоб его громом убило! Он, видать, цыган, а разве от цыгана сено спрячешь! Он его под землей разыщет. Штоб ему, проклятому, первая пуля в лоб за обиды наши кровные!

Старуха лишь вздыхала в ответ да спрашивала:

– Долго ишо пробудут они у нас?

– Холера их знает! Про наших-то чегой-то ни слуху ни Духу.

Однако Лука Иванович ошибся, о белых ему пришлось не только услышать, но и увидеть их в тот же день. Все это утро он находился во дворе, с тоской во взгляде наблюдал, как партизанские копи кормятся его острецом. Время подходило к полудню, день солнечный, но от густой морозной копоти, укутавшей село, он казался сумрачным, а вокруг солнца холодно сиял широкий белесый круг.

– Солнце в рукавицах, не жди оттепели, – сказал Лука, поглядев на небо. Он помог работнику задать коровам корму и, охлопав рукавицей снег с унтов, направился к дому. Как раз в этот момент в ограду входили три вооруженных винтовками казака. Лука так и ахнул, увидев на плечах у них погоны защитного цвета.

"Наши… семеновцы!" И торопливо, испуганно зыркнув глазами вокруг, хотел крикнуть им: "Куда вы, красные тут, бегите!" – но следом за казаками в калитку из улицы входили двое красных – цыган в широких штанах и еще один из постояльцев Луки.

– Эт-то што же такое? – не зная, что и подумать, пробормотал изумленный Лука. – Неужто в плен попали. Да нет, все трое с винтовками, при шашках, а может… – Лука внимательно оглядел близлежащие сопки, но там все было тихо, и, ничего не понимая, старик поспешил в дом.

Беляки, не раздеваясь, сняв лишь папахи, сидели в горнице, окруженные партизанами. Как ни хотелось Луке глянуть еще разок на белых казаков, это ему никак не удавалось. Он видел спины лишь да затылки партизан, окруживших пришельцев, да слышал их разговоры.

– Обилизованные мы, – виноватым, с хрипотцой голосом говорил одни из них.

– А чего же в красные не пошли? – гудел чей-то хриплый простуженный бас. – Станицы-то какой?

– Манкечурской.

– Тогда все понятно! Самая что ни на есть семеновская станица, сплошная контра.

– В богдатском бою-то был?

– Нет. Я из дому-то всего как месяц взятый!

В доме появился Макар, один из партизан обернулся к нему, пояснил:

– К тебе тут, Макар Михайлович, семеновцы прибыли с пакетом.

Казаки, сообразив, что перед ними красный командир, поднялись со скамьи, вытянулись в струнку, руки по швам. Макар быстрым взглядом окинул "парламентеров", поздоровавшись, спросил:

– С чем прибыли?

– От полковника Резухина мы, – заговорил пожилой рыжебородый казак с тремя нашивками на погонах и передал Макару пакет под сургучной печатью, на котором крупным почерком написано: "Командиру красногвардейского отряда Макару Якимову, лично".

Макар взял из рук казака пакет, передал писарю: "Читай!"

Мишка распечатал и, попросив тишины, зачитал:

"Здравствуй, друг Якимов!

К тебе обращаюсь я, твой бывший командир сотни есаул, а ныне полковник Резухин. В германскую войну ты был у меня трубачом, а теперь у красных стал большим начальником. Но я не сержусь на тебя, ибо знаю, что стал ты на неверный путь в силу своей темноты и невежества. Я даже горжусь тобой за то, что ты, рядовой казак, разбиваешь наших генералов. Жалеючи тебя, я позаботился о твоей судьбе и уже согласовал вопрос с бароном Унгерном о твоем переходе на службу к нам. Ваши головы таловы, да казаки молодцы, но рыльце у вас все же в пуху. Так вот, подбери-ка самых лучших казаков, четыреста – пятьсот человек, и лучших командиров эскадрона, остальную шатию распусти и переходи ко мне. Этим ты не только искупишь свою вину, но и сделаешь себе отличную карьеру. Знай, твои командиры будут произведены в есаулы, тебе будет дан чин полковника. Когда будешь переходить, пошли самого лучшего казака, чтобы не было у нас недоразумений между собою.

Полковник Резухин"[11]11
  Подлинное письмо полковника Резухина Макару Якимову. Опубликовано в сборнике воспоминаний «Партизаны». Чита, 1929, с. 123.


[Закрыть].

Рыжебородый урядник, глаз не сводивший с Макара, как только писарь кончил читать, еще более подтянулся, кашлянув, осведомился:

– Дозвольте спросить, как вас называть, извиняйте, не знаю, а какой ваш ответ будет?

– Насчет ответа, хм! – Макар помедлил, ребром ладони разглаживая усы. – Скажи Резухину так: я подумаю и дня через три пришлю ответ, попял?

– Так точно, понял, только вот расписочку бы мне, чтобы, значить, форменно было.

– Это можно, – Макар расписался на конверте, передавая его казаку, улыбнулся: – Кланяйся Резухину.

– Слушаюсь. Дозвольте еще, печать бы вашу тут приложить можно?

– Нету у нас печатей. Да Резухин мне и так поверит. Михайло, дай им провожатого до поскотины.

Вечером Макар созвал у себя военный совет, на который пришли командиры полков и эскадронов. В горнице за плотно прикрытой дверью собралось человек пятнадцать, среди них политкомиссар бригады Прокопий Поздеев и начальник штаба Климов, худощавый, с русой, похожей на плоскую кисточку, бородкой, во френче английского покроя и широких брюках галифе. Климова совсем недавно прислали из Центросибири. Макар его сразу же невзлюбил за чопорность, официальность, к тому же он считал, что начальник штаба вовсе не нужен, лишний человек в бригаде.

– Тут такое дело, товарищи, новость есть для вас, – объявил Макар и, выждав, когда все расселись на скамьях и стульях вокруг стола, кивнул писарю: – Читай!

Писарь достал из боковой сумки сложенный вчетверо лист и, разгладив его ладонью на столе, прочитал.

– Ну как? – улыбаясь, разглаживай усы, спросил Макар, – Понятно?

– Чего же не понять-то? – первым отозвался Поздеев. – Ясно как день. А что ты ему ответил?

– А што я ему отвечу? Вот насчет этого и пригласил вас.

– Хорошее дело! – Один из эскадронных командиров, кряжистый бородач горняк Абросимов, вынул изо рта трубку, которую только что закурил. – Офицерские чины сулит нам белый полковничек за измену революции! Здорово придумал. Чудеса в решете, из кобыл да в клячи! А того не подумал, подлюга, какие же из нас есаулы! Хоть бы меня взять, к примеру, кое-как маракую по складам. А полковник наш, – старик кивнул головой на Макара, – и вовсе ни "а", ни "бе".

– Плохи дела у Резухина, коль из неграмотных казаков офицеров стряпать наладился.

– Соглашайся, Макар Михайлович, – пошутил один из эскадронных командиров, – Будешь щеголять в золотых погонах, жалованье грудить золотом, не то што у нас.

Кое-кто рассмеялся на шутку. Командир "Золотой сотни" Димов сердито покосился на шутника:

– Перестань зубоскалить. О деле говорить надо. Насчет ответа Резухину что ты скажешь?

– А что я могу сказать? Вы грамотеи, вы и пишите, так, мол, и так, неподходимое для нас дело.

– Слабо. Ему такое письмо надо накатать, чтобы его в дрожь бросило.

– Наматюгать, што ли?

– А хоть бы и так, чего с ним стесняться!

– Жалко, Ганьки Вишнякова нету с нами, уж тот бы ему настрочил!

– Не то, товарищи, – отрицательно покачал головой командир 5-го полка Чугуевский. – Ему не письмом ответить надо, а делом!

– Каким делом?

– Боевым. Напасть на Дацан и раскатать полковничка вдребезги, со всем его воинством!

Предложение Чугуевского по душе пришлось многим, потому и заговорили разом: "А ведь верно!"

– Правильно, Андрей Ефимыч! Молодец!

– Как ты, Макар Михайлыч?

Макар вместо ответа на вопрос предоставил слово Климову. Начальник штаба встал, достал из нагрудного кармана френча большой, испещренный цифрами, линиями и записями лист бумаги, положил его перед собой на стол.

– Мысль о нападении на гарнизон белых в Дацане, – начал он негромким, ровным голосом, – товарищ Якимов высказал мне и товарищу Поздееву еще утром, когда мы ознакомились с письмом полковника Резухина. Товарищи, если бы речь шла о новом рейде и нападении, к примеру, на гарнизон белых в станице Новотроицкой, я был бы вполне с вами согласен, но в данном случае, – Климов обеими руками оперся о край стола, окидывая взглядом суровые, обожженные морозом лица командиров, – нам надо крепко подумать и, взвесив все обстоятельства, здраво рассудить, имеем ли мы хоть какие-нибудь шансы на успех, чтобы начать наступление на Дацан? С моей точки зрения, мы таких шансов не имеем. Соотношение наших сил с белыми таково: в Дацане у них четыреста штыков пехоты, сотня дружины Красноярской станицы и два номерных казачьих полка. Кроме того, у них хорошо укрепленная, снабженная достаточным количеством пулеметов высота, господствующая над всеми подступами к Дацану. Овладеть этой высотой без артиллерийской подготовки нечего и думать. Уже одно это убедительно говорит о большом неравенстве наших сил с белыми.

Климов увлекся, не замечая сердито-нахмуренного вида Макара и чему-то улыбающегося Поздеева. А слушали Климова внимательно, и невозможно было понять, согласны командиры с доводами начальника штаба или нет. Только один из них – молодой, безусый командир – всем своим видом показывал полное согласие с Климовым.

– Башка-а, – восторженно шептал он, локтем толкая соседа с забинтованной левой рукой. – Все подсчитал и выложил как на ладони.

– Ученый человек. Видать, больших наук!

– Но главная-то беда еще и в том, – продолжал Климов, – что белые в Дацане не одиноки! В двадцати верстах от них, в селе Кривая Падь, сосредоточил свои силы генерал Шемелин. У него имеется Пятый, Шестой и Одиннадцатый казачьи полки, дружина Калганской, Догышской, Манкечурской станиц, батальон пехоты и Вторая казачья батарея! Без сомнения, у них с Дацаном хорошо налажена связь, и если мы вздумаем нападать на Дацан, то Шемелин немедленно придет на помощь своим! Вот и судите: можем ли вступать в единоборство с такими силами? Лично мне совершенно ясно, что здесь мы напрасно понесем большие потери и, в лучшем случае, отступим без пользы для дела. Меня крайне удивляет, как это белые с такими силами терпели нас здесь? Почему они сами не напали, не разгромили нас тут?

– Они же Макара к себе ждут! – свертывая самокрутку, сказал комиссар Поздеев и потянулся к лампе – прикурить.

– Только этим и можно объяснить их бездействие. Что же касается нашего наступления на Дацан, то оно возможно лишь при следующих условиях, – и тут начальник штаба начал излагать свой план наступления на белых в Дацане, где у него было подсчитано, сколько надо иметь для этого пехоты, кавалерии, пулеметов и пушек. При этом Климов употреблял такие слова и термины: диспозиция, дислокация, форсирование и т. п., которые многие из присутствующих слышали впервые и не понимали, но стало очевидным, что командиры заколебались. Но тут опять заговорил Поздеев:

– А вам, товарищ Климов, известен такой термин – "внезапность нападения"?

– Да, метод внезапного нападения на противника хорошо известен и нередко с успехом применяется на войне.

– Так вот, у нас – красных партизан – этот метод главное условие для победы. Командир наш, товарищ Якимов, хорошо его изучил, всегда его применял и всегда с большим успехом, верно? Кроме того, в станице Улятуевской находится наш Десятый кавполк под командой товарища Чипчеева. Мы держим с ним связь, он обещает поддержать нас. Будет ждать нашего сигнала, чтобы вместе с нами ударить на Дацан, верно, Макар Михайлович?

– Верно! – кивнул головой Макар. – Били мы белых и в хвост и в гриву и без всяких дислокаций, диспозиций и дальше бить их будем! Правильно сказал товарищ Чугуевский: напасть надо на Дацан и прописать Резухину ижицу, чтоб надолго запомнил ответ бывшего его трубача. Кто еще желает сказать, прошу?..

Еще человек пять, в их числе и Егор Ушаков, высказались в поддержку предложения их командира. И такой перелом произошел в настроении остальных, что при голосовании все дружно подняли руки за наступление. Воздержался один лишь начальник штаба.

– Вот и все, – широко улыбаясь, развел руками Макар и уже построжавшим голосом добавил: – О дне выступления сообщим накануне, а пока, о чем тут было говорено, никому ни гугу. В разговорах с хозяевами рассказывайте, што пробудем здесь ишо дня три-четыре, на субботу бани заказывайте, так и далее. А теперь по домам, братва, отдыхайте пока, набирайте сил.

Командиры поднялись, шумно двигая стульями, гремя шашками, и, переговариваясь друг с другом, двинулись к выходу.

ГЛАВА XXIV

Утром следующего дня Лука Иванович чуть свет отправился на другой конец поселка к одному из своих сельчан, Нефеду Туезову.

Пара лошадей, на которой сосед его Платон укатил в отступ, не давала Луке покоя, и, посоветовавшись со старухой, решил он послать за ней надежного человека. Таким человеком, по мнению стариков, был Нефед Туезов. Лука знал, что Нефед, будучи никудышним хозяином, работать не любил, а кормился с женой и двумя ребятишками тем, что подторговывал контрабандным спиртом.

Когда Лука пришел к Нефеду, тот еще не вставал с постели. В избе жарко топилась печь, освещая кутнюю стену. Хозяйка в кути месила тесто, в обледенелые окна еле пробивался сумеречный свет.

Перекрестившись на иконы, Лука поздоровался с хозяевами и, охлопав с бороды куржак, сел на скамью. Завел разговор о том, как на его лошадях Платон Субботин укатил в отступ, и в заключение попросил Нефеда съездить в Дацан, где должен находиться Платон с конями.

– Отберешь их у Платона, – продолжал Лука, – и доставишь на мою заимку в Шумиху. Там у меня зимовье, дворы, сено. Поживешь на заимке, пока этих нехристей черт унесет от нас.

– Долго они еще пробудут здесь?

– Чума бы их знала, проклятых. Которые у меня стоят, баню заказывают на завтра, наверняка дня два-три еще пробудут. Так ты уж съезди, Нефед Яковлевич, будь добрый. А я уж тебя отблагодарю за выручку, мешок пшеницы нагребу да еще кое-чего.

– Мда-а, – не торопясь с ответом, Нефед почесал голую грудь. Затем достал с печурки берестяной чуман с табаком-зеленухой и, угостив им Луку, сам закурил трубку. – Съездить-то можно, но дело-то суръезное. Попадись на красюков, да узнают они, что в Дацан еду, и… каюк! Им, брат, голову у мужика отрубить – все равно что нам с тобой закурить!

– Да ну, Нефед Яковлевич, не такие уж они и злые. Вон про Макарку Якимова што понасказали, а он ничего, можно сказать, очень даже увежливый человек. У меня и на фатере стоит.

– Всякие, брат, и у них, на кого нарвешься.

– Ничего, Нефед Яковлевич, не бойся. Если кто и повстречается, откуда ему знать, куда ты поехал. Да прямой-то дорогой и не езди, а через хребет, мимо вороньего колку, вилы с собой возьми, бастрик, будто по сено едешь. А на хребет поднимешься, там уж рукой подать до Дацану.

Поупрямившись еще немного и приторговав себе овчину и сыромятной кожи на унты, Нефед наконец согласился. Обрадованный Лука попросил его не тянуть, а выезжать поскорее и, уже держась за дверную скобу, – посоветовал:

– Ты там есаула Темникова разыщи, скажи ему, что от меня приехал. Ежели Платон заупрямится чего-нибудь, так есаул-то поможет отобрать коней. А будет интересоваться есаул насчет красных, скажи, что стоит их у нас три полка, человек тыщи три с лишним. Кони у них хорошие, а вооружение не ахти какое: трехлинейки-то не у всех, у многих берданы. Патронами-то они разжились в энтом бою, то же самое пулеметов, а пушек у них нету.

– Могу передать.

– Обязательно даже, а уж я тебе за это еще и муки пшеничной прибавлю, не пожалею!

Нефед почесал за ухом, посмотрел на жену.

– Ладно, напою вот кобылу, позавтракаю, да и отправлюсь. Уважу, раз такое дело.

А вечером, едва лишь стемнело, к великому удивлению Луки Ивановича, его постояльцы без всякой на то команды заседлали лошадей, оделись по-дорожному, разобрали оружие и, на ходу прощаясь с хозяевами, повалили из дому. Лишь один из них, высокого роста, в белой папахе, замешкался у порога. К нему и обратился Лука с вопросом:

– Это куда же вы на ночь-то глядя?

– На кудыкину гору, – сердито ответил партизан, торопливо завязывая на унтах сыромятные подвязки, и, выпрямившись, смерил Луку негодующим взглядом. Службы не знаешь? Какое ты имеешь право спрашивать про военные тайности!

– Да я ничего, – струхнул Лука, – просто так, поинтересовался.

– Всыпать бы тебе с полсотни горячих под старость-то лет, чтобы знал, как интересоваться военными делами.

Взяв из угла свою винтовку, партизан толкнул ногой дверь и, не попрощавшись, даже не глянув на хозяина, вышел.

Любопытство одолевало Луку. Проворно одевшись, вышел он на крыльцо и притаился в темпом углу около сенных дверей. Его постояльцы торопливо выводили из ограды оседланных копей. Когда все они скрылись за калиткой, Лука поспешил к воротам и, прислонившись к дощатому забору, прислушался. По улице на рысях проходили конники.

Егор Ушаков со своим эскадроном был прикомандирован к 6-му полку, который на этот раз шел головным. Егор знал, что впереди, вместе с командиром полка Котовым, едет и сам Макар Якимов в сопровождении проводников из местных жителей-охотников. Ночь была безлунная, но ясная и не темная, как это бывает зимой. На белом фоне снежных равнин движение большого войска могли заметить вражеские разъезды, а потому Макар решил идти кружным, хоть и дальним, но более надежным путем, прикрываясь сопками и лесными зарослями. Успех задуманного дела зависел от того, чтобы подойти к Дацану незамеченными и напасть на него врасплох.

Как только вышли из села, головной полк, а за ним и остальные полки свернули вправо. Шли бездорожно по глубокому снегу, часто меняя лошадей передних рядов, которым приходилось прокладывать дорогу, ломать наструганные ветрами сугробы. Перевалив небольшой хребетик, пошли падью, справа от колонн потянулись голые, лобастые сопки, а слева – речка в зарослях тальника и ольхи. Мороз к ночи усилился, туманная изморозь стояла над падью, жгучим, насквозь пронизывающим хиузом тянуло навстречу всадникам. Егору в полушубке и собачьей дохе было тепло, только щеки и нос он то и дело оттирал холодной рукавицей. Многие партизаны согревались тем, что, спешиваясь, бежали с конями в поводу или сбоку, ухватившись за стремя. Ехавший рядом с Егором пожилой партизан, командир первого взвода Пляскин, ругался:

– Это нынче беда какая-то, хевраль на дворе, а мороз хуже крещенского.

– Мороз ядреный, – согласился Егор, – зато он нам укрытие делает: видишь, едем-то как в тумане. И кони у всех белые стали.

Действительно, сильно закуржавевшие лошади все стали одной белой масти; над колоннами от дыхания и потных испарений стоял густой морозный туман.

Однако, несмотря на такую маскировку, высылались усиленные передовые и боковые разъезды. Одному из них удалось встретиться с вражеским дозором из трех человек, окружить его и забрать в плен без единого выстрела. Это облегчило продвижение отряда. Узнав пароль белых, Макар немедленно воспользовался им и весь отряд вывел на проселочную дорогу. По укатанному проселку пошли быстрее. Задолго до рассвета впереди замаячила гора Лама-Курган, у подножия которой раскинулся поселок Дацан. Население поселка смешанное и состояло наполовину из русских, наполовину из бурятов. Имелась там бурятско-ламаистская молельня Дацан, где проживало около десятка лам. Именем молельни и назвали поселок.

ГЛАВА XXV

Словно грозный часовой, севернее Дацана высится гора Лама-Курган, защищая собою поселок от холодных северных ветров. Высоко в поднебесье вскинул гордую голову богатырь Лама-Курган. Ранним утром, когда Дацан и его окрестности еще покрыты густым туманом, богатырь уже встречает солнце, и каменная вершина его, облитая розовым светом первых лучей, словно плывет в молочно-белом океане. А вечером он же провожает солнце, долго храня последние его отсветы на своем высоком челе. Ласкают Ламу-Курган теплые майские ветры, бушуют над ним летние грозы, со злобным воем налетают мартовские вьюги – все принимает богатырь как должное, и ничто не может нарушить его величавый покой.

Много повидал богатырь на своем веку и хорошего, и плохого, но то, что происходило на горе в этом году, он видел впервые. По приказу белых генералов вершину горы опоясали окопами, устроили блиндажи, пулеметные гнезда, там днем и ночью находились в укрытиях вооруженные люди.

Полковник Резухин считал Ламу-Курган неприступной крепостью. Знал об этом и Макар от верных людей, знал он и какое количество пулеметов сосредоточено на Ламе-Кургане и все-таки решил атаковать Дацан.

Когда над сопками показалась Зарница[12]12
  Зарница – планета Венера.


[Закрыть], предвестница скорого рассвета, партизаны были уже на подступах к Дацану. Оставив 10-й полк в заслоне на тот случаи, если белые из Кривой Пади выступят на помощь Резухину, Макар двумя полками начал обход Дацана. Сам он с десятком ординарцев занял небольшую круглую сопку, откуда хорошо были видны Лама-Курган и темнеющий внизу поселок. Ординарцы спешились, согревая застывшие в стременах ноги, приплясывая, топтались на месте. Сам Макар внешне ничем не отличался от ординарцев: на нем такая же доха, надетая поверх полушубка, папаха и унты. Единственное его отличие – полевой бинокль, и вот теперь Макар часто прикладывал его к глазам, всматриваясь в темноту.

Он весь обратился в зрение и слух, перед мысленным взором комбрига тянулись снежные равнины, распадки, забитые снегом овраги, где сейчас идут эскадроны его конников. Одни, достигнув намеченного пункта, спешиваются и, растянувшись цепью, занимают исходные позиции, другие готовы развернуться лавой, чтобы по сигналу ринуться в атаку в конном строю. Эскадрону Егора Ушакова и "Золотой сотне", которой командовал Димов, приказано было спешиться и с двух сторон атаковать Ламу-Курган. Этот участок позиции больше всего тревожил Макара, ибо он понимал, что если не взять Ламу-Курган, – значит, не взять и Дацан. Поэтому-то атаковать эту крепость он и поручил эскадронам Егора и Димова, на них он надеялся как на самого себя.

– Пешков! – оторвавшись от бинокля, позвал комбриг ординарца.

– Я!

– Живой ногой в "Золотую" – к Димову!

– Слушаюсь. А что сказать ему?

– Ничего. Будешь при нем пока, а как займут димовцы позицию, снимут заставу белых, мигом ко мне, понял?

– Так точно, понял! – Ординарец вскочил в седло, взмахнул нагайкой и исчез во мгле.

Прошло не менее получаса, когда Пешков прискакал обратно. Из села доносилось приглушенное пение петухов, кое-где показались огоньки, над избами начали вздыматься темные столбы дыма. Осадив перед Макаровым коня, Пешков единым духом выпалил:

– Все в порядке, товарищ комбриг! "Золотая" заняла позицию, а на заставе ихней даже и пикнуть не успели, тепленькими взяли голубчиков!

– Молодцы! – Макар готов был расцеловать ординарца за столь радостное сообщение, но его беспокоил и эскадрон Егора. – У Ушакова как дела?

– Зашли с солнепешной стороны, полезли в гору.

Вскоре прискакал второй ординарец из 6-го полка, доложил, что все идет так, как было задумано командиром.

Начинался рассвет, на фоне посеревшего неба четко обрисовался силуэт Ламы-Кургана, всеми трубами задымило село. В этот момент южнее Дацана хлопнул выстрел, второй, третий. Как выяснилось позднее, оплошал 4-й эскадрон 5-го полка, не сумевший захватить без шума заставу белых. Это и помешало окружить Дацан со всех сторон. Дорога на восток оказалась открытой!

"Тра-та-та-та-та", – взвыла "тревогу" сигнальная труба белых. На улице затрещали выстрелы, на Ламе-Кургане заговорили пулеметы.

– Растяпы, в гроб их… в печенку! Уйдет Резухин! – яростно ругнулся Макар и, выхватив маузер, трижды выстрелил в воздух. Это был условный сигнал. В ту же минуту под горой грохнул залп.

Ответные залпы захлопали из села, застучали пулеметные очереди. Но вот, покрывая шум и грохот стрельбы, грянуло мощное "ура-а!!!". В наступившем рассвете с горы было видно, как на село, сверкая клинками, хлынули красные конники.

Охваченный азартом боя, Макар сбросил с себя доху и вскочил в седло. Копь под ним заплясал, загорячился, Макар уже не чувствовал жгучего мороза, скуластое лицо его крыл румянец, хищно вздрагивали ноздри, искрились глаза. И все же, хотя кровь кипела, а душа рвалась в бой, он сумел сдержать себя, понимая, что должен находится на командном пункте и руководить всем сражением. И от его внимания не ускользал уже ни один момент боя, с приказами комбрига ординарцы мчались на все участки сражения.

По атакующим красным конникам залпами били засевшие в окопах на окраине села белые пехотинцы и дружинники. Стреляли из-за оград, из огородов, из-за амбаров и ометов соломы; с Ламы-Кургана поливали их из пулеметов и уже не одного партизана свалили пулями с седла; по степи ошалело метались лошади без всадников. Но грозная лавина катилась на село, и там, где схлестнулась она с вражьей цепью, затихала стрельба и в зловещей тишине началась рубка.

Впервые за всю войну Егору выпала такая неимоверно трудная задача – атаковать противника, засевшего на Ламе-Кургане, со стороны села. Ему предстояло подняться на гору до рассвета, чтобы не быть замеченным.

Гора Лама-Курган имела сравнительно пологий спуск к северу и такой крутой к югу, в сторону села, что на кручах ее не задерживался снег, и они угрюмо чернели всю зиму.

До небольшой речки, что протекала между селом и Ламой-Курганом, Егор привел свой эскадрон еще до рассвета. Возле небольшого моста через речку их встретил командир

6-го полка Котов. Отсюда близко до села, но его не было видно из-за густого кустарника, росшего вдоль речки; по редкому лаю собак, по скрипу городьбы угадывалось, что до села не более полуверсты. Левее угрюмо чернела гора. Люди в эскадроне, отлично понимая опасность своего положения, замерли в седлах. Егор и вызванные им взводные командиры, сойдя с коней, окружили командира полка.

Котов как можно тише сообщил, что вражьи заставы захвачены без шума и что Ламу-Курган с севера атаковать будет "Золотая сотня" Андрея Димова.

– А ваша задача, – Котов черенком нагайки показал на черную громадину горы, – атаковать врага отсюда. Подъем тут крутой, но одолеть его можно. Действовать следует осторожно и быстро, чтобы до вершины горы добраться еще затемно, пока вас не обнаружили беляки из поселка и не ударили вам в спину. Ведь тогда вы можете оказаться между двух огней, понятно?

– Понятно, – за всех ответил Егор.

– Вся хитрость в том, – продолжал Котов, – что белые на горе не ждут нападения с этой стороны. И если доберетесь к ним незаметно, успех обеспечен. Вся надежда на вас. Вопросы будут? Нет? Приступайте к действию!

Спешив эскадрон и оставив лошадей с коноводами, Егор повел своих людей на приступ. По его команде партизаны у подножия горы развернулись цепью, – когда полезли вверх, то люди находились один от другого на расстоянии вытянутой руки.

Чем дальше, тем круче становилась гора. Вскоре пришлось карабкаться уже на четвереньках. Вот тут и пригодились добытые в богдатском бою японские кинжальные штыки, они имелись у многих партизан. При помощи штыков продвигаться на кручу было легче, но из-за них же они чуть не выдали себя с головой. Кто-то, неосторожно действуя штыком, отковырнул камень, и он застучал вниз по склону. Егор прилип к скале, уткнувшись головой в замшелый камень. "Сейчас посекут нас из пулеметов". – внутренне холодея от страха, подумал он. Но прошла минута, вторая. Тихо! На сердце у него отлегло, он шепотом передал по цепи: "Осторожнее, вперед!" – и, работая кинжалом, полез дальше.

Вторично они набрались страху, когда внизу, в Дацане, началась стрельба. С горы, через их головы заработали пулеметы. В цепи все как приросли к земле, затаились. Но вскоре поняли, что их белые не заметили, и под грохот стрельбы еще быстрее устремились вперед. Как ковыль под ветром, прижала партизан к земле команда Егора: "Ложись!" Это уже было совсем близко от окопов белых. Четверо партизан с гранатами в руках кинулись вперед, на линии вражеских окопов вразнобой грохнули взрывы.

Два или три пулемета поперхнулись, замолкли. Но другие, по ту сторону горы, заливались злобным лаем. Короткие очереди выстукивал пулемет и на этой стороне. Цепь поднялась и с криками "ура-а!" устремилась в атаку.

Егор, с обнаженной шашкой в руке добежав до окопов, рубанул юнкера в малиновых погонах на японском полушубке, устремился дальше.

В это же время "Золотая сотня" атаковала Ламу-Курган с севера.

Там дело едва не обернулось трагически для партизан: в разгар атаки командир сотни Димов упал, раненный в грудь. Оставшись без командира, партизаны дрогнули, но в этот момент послышался зычный голос комиссара Поздеева:

– Сотня-а, слушай мою команду! Перебежками, за мной! Ура-а!

– Ура-а! – подхватили димовцы, устремляясь за комиссаром, и бешеный натиск их захлестнул окопы белых. Теперь уж сопротивление было бесполезно, оставшиеся в живых юнкера побросали оружие и сдались в плен.

Когда первые лучи восходящего солнца розовым светом озарили истоптанную множеством ног, изрытую взрывами гранат и окровавленную вершину Ламы-Кургана, на ней уже развевалось алое знамя партизан.

Это и решило исход сражения. В Дацане поднялся переполох, по дороге на восток, которую не успели закрыть партизаны, началось паническое бегство разбитой армии резухинцев.

Партизаны 5-го полка, что занимали сопки южнее Дацана, видели, как из села, опережая тачанки, подводы с ранеными и дружинниками, вихрем помчалась тройка, коренным резво шел саврасый, бывший любимец Макара Якимова. На заднем сиденье кошевы в овчинном тулупе, надетом поверх шинели, сидел седоусый полковник Резухин. Рядом, кутаясь в бурятскую, крытую синей далембой шубу, тихонько постанывал раненный шальной пулей в левую руку адъютант Резухина есаул Эпов.

Лошадьми правил сердитый с самого утра Платон Субботин. Не повезло сегодня Платону: когда в селе разгорелась стрельба и поднялась суматоха, он запряг тройку, рассчитывая под шумок выбраться из Дацана в соло Озерное, поближе к дому. Он уже выехал на улицу, но тут выскочили двое бородачей-дружинников, и не успел Платон оглянуться, как оказался в ямщиках у самого Резухина. И вот теперь, кляня в душе полковника, дружинников, а больше всего своего соседа Луку Ивановича, Платон вымещал свою злобу на пристяжных, хотя и мчались они полным ходом. Уже за поскотиной полковник оглянулся на село, на Ламу-Курган и, увидев на вершине горы красный флаг, прикрикнул на Платона: