Текст книги "Шестерня (СИ)"

Автор книги: Василий Блюм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Продолжая размечать заготовку, Шестерня ответил отстраненно:

– Большие-то... Ну, к примеру дома, ежели возводить. – Перехватив краем зрения понимающий взгляд парней, пояснил с усмешкой: – Да не ваши, гнезда, а настоящие, большие. Мосты строить. Вентиляцию тянуть. Ну и, само собой, шахты.

– Мосты, шахты... – протянул Бегунец мечтательно. – Ты, наверное, много где бывал, много что видел.

Шестерня величаво взъерошил бороду, отозвался:

– Не скажу, что так уж много, но довелось, довелось.

– И как там? – Глаза у Бегунца вспыхнули жгучим любопытством.

– Как и везде. – Шестерня пожал плечами. – Работы много, только успевай руки подставлять. Да только платить не торопятся. Даже если в край приспичило. Вот ведь безмерная жадность!

Прислушиваясь к разговору краем уха, Зубило то так, то этак прикладывал ладонь к предплечью, наконец поморщился, спросил недовольно:

– Никак посчитать не могу, локоть это сколько ж будет?

– В пальцах – пятьдесят, в ногтях – пятьсот, – выдал Шестерня без раздумий.

Зубило собрал на лбу складки, подвигал, произнес с улыбкой:

– Получается, в одном пальце – десять ногтей... А ведь удобно! Просто посчитать, легко запомнить.

Бегунец укоризненно взглянул на товарища, что отвлекает неуместными рассуждениями, глупыми и вовсе не интересными, произнес, возвращая к теме:

– Наверное, это здорово, путешествовать: новые места, интересные встречи, необычайные приключения.

Шестерня покивал, сказал с усмешкой:

– Это да, интересного хватает, да и встреч тоже. Хаживал я к одной – еще то было приключение, особливо, когда ее приятель вернулся раньше времени.

Бегунец покраснел, сказал с упреком:

– Я вовсе не о том. Как живут в тех далеких краях, о чем мечтают? Наверное, там сплошь неведомые растения и дивные существа.

Повертев в руках, Шестерня отложил заготовку, сказал с зевком:

– Живут везде одинаково, да и мечтают тоже. Что б пожрать было что, выпить. О теплой подружке да добрых товарищах. А зверья и растений везде хватает, да только никакие они не неведомые, а вполне себе обычные.

– То есть как? – Бегунец ахнул.

– Да так. – Шестерня пожал плечами. – Дело привычки. Для пришлого и былинка в диковинку, а местные среди чудовищ живут – не замечают.

– Среди чудовищ... – откликнулся Бегунец испуганным шепотом.

– Среди них, родимых. Да чего далеко ходить, на себя посмотрите.

– А что у нас? – Бегунец развел руками.

– Да то. К примеру, пискун. Весь свод ими усеян, а вы даже не смотрите, словно и нет ничего. Хотя чудище, каких поискать – мохнатое да жуткое! – охотно пояснил Шестерня.

Зубило отвлекся от размышлений, спросил с удивлением:

– Это пискун жуткое?

– Конечно. Глазищи – во, зубищи – во! А уж как разверещится – просто оторопь берет. Чудище, да и только, – произнес Шестерня с убеждением. Подумав, добавил опасливо: – Или, вот еще, водяницы ваши: белесые, мерзкие, на нитях висят, ядом брызжут. Таких тварей еще поискать. А вы и в ус не дуете: по тропам шастаете, вокруг не глядите. А все потому, что привыкли. О том и говорил.

Парни переглянулись, на лицах отразилось недоумение. Назвать пискуна жутким, видано ли дело? Мягкий, безобидный, пугливый настолько, что и не подойти. А про водяниц и вовсе смешно. Невесомые, почти прозрачные создания, скрывающиеся в россыпях едких капель, обжечься о которые не проще, чем разбить голову о стену – столь же утомительно сколь и глупо. Ну кого в здравом рассудке угораздит? Не иначе, от трудов тяжких мастер начал заговариваться, или это упрятанная под маску серьезности шутка?

Озадаченный, Бегунец поднес баклажку к губам, опрокинул, но на язык выкатились лишь несколько капель. Он устремил взгляд на Шестерню, сказал со вздохом:

– Еще работать и работать, а вода закончилась. Нужно бы сходить до деревни.

– Не только вода, но и пища, – добавил Зубило.

Шестерня отложил пальцемер, разминая мышцы, повел плечами так, что хрустнули косточки, сказал с насмешкой:

– Вам бы только пить, жрать, да по деревне шастать. А работать кто будет? – Заметив, как парни поникли, примирительно произнес: – Хотя, если подумать, сходить действительно не помешает. Ноги размять, воздуха свежего вдохнуть. Опять же, хмель почти весь вышел. Нечем горло промочить.

Парни расцвели улыбками, поспешно подскочили.

– Тогда мы сходим? Пищи, воды наберем... – произнес Бегунец скороговоркой.

– И хмеля захватим, – добавил Зубило с хитрой ухмылкой. – Мы быстро. Одна нога там, другая здесь.

– Это после того, как наедитесь от пуза, да спать завалитесь, чтобы я вас потом по деревне искал? – Шестерня фыркнул. – Ладно бы еще хмель нормальный принесли. В смысле, в нормальных количествах. А то, как в прошлый раз, только на понюхать и хватило. Нет уж, вместе пойдем.

Парни было устремились к выходу, но, заметив, как Шестерня, выкладывает на столешницу доспехи, с невозмутимым видом принимается неторопливо облачаться, вернулись. Бегунец повертел в руках железную рубаху, сказал с мукой:

– Может, обойдемся без этого? И без того от усталости шатает, а еще столько железа тащить. Тут идти-то всего ничего.

Зубило взглянул с сочувствием, однако голос прозвучал сурово:

– Хочешь такое же? – Он ткнул себе в плечо, указывая на едва затянувшийся кожицей, багровый рубец.

Бегунец продолжил комкать рубаху, явно не убежденный примером товарища. Заметив его мучения, Шестерня ободряюще произнес:

– Ладно, до деревни дойти, вот когда в таком работать приходится...

– А такое бывает? – спросил Бегунец с содроганием.

– Конечно. Помню, прочищал отводные паровые шахты. Так там без защиты нельзя, жар такой – в миг сваришься. Да и здесь, если подумать...

– Что здесь? – Бегунец невольно понизил голос, и втянул голову в плечи.

Перехватив брошенный Шестерней в сторону выхода многозначительный взгляд, Зубило закусил губу, сказал с досадой:

– А ведь и верно! Мы же еще и недоумевали – на кой эти врата? А оказывается... Сейчас недовольны, что приходится одеваться, а так бы и раздеваться не пришлось.

Парни одарили Шестерню исполненными уважения взглядами, молча одевшись, встали у выхода, застыли, терпеливо ожидая, пока мастер закончит облачаться. Справившись с последней завязкой, Шестерня с удовлетворением оглядел себя, покосившись на парней, произнес:

– Ну что, готовы? Двинули.

Отрезая от неприветливой черноты пещеры, за спиной лязгнули врата, подсвеченная фонарями дорожка устремилась вверх, приглашая гостей вглубь деревни. Десяток ступенек, поворот, и вот уже напротив корчма, источающая запахи пищи и приглушенный гомон голосов. Помощники взбодрились, устремились к двери. Шестерня было подался следом, но, вспомнив о предстоящем разговоре со старостой, остановился. Креномер не так прост, чтобы уболтать старосту нужна чистая голова. И хотя оплата за работу не так уж и велика, а если подумать, так и вовсе смехотворна, староста наверняка упрется, надавит на жалость, а то и пригрозит, пытаясь сбить цену. И хотя желудок урчит от голода, а горло пересохло... все после: и хмель, и пища.

Превозмогая сильнейшее желание зайти в корчму и заказать еды да хмеля столько, чтобы ломился стол, Шестерня двинулся дальше по лестнице. Завидев, как он уходит, Бегунец воскликнул с удивленьем:

– Мастер, куда же ты? Вот же, корчма!

Сглотнув набежавшую слюну, Шестерня коротко отозвался:

– По делу. Скоро вернусь.

Бегунец покачал головой, произнес непонимающе:

– Но ведь ты голоден, как и мы, а то и больше. А внутри еда и хмель. Много еды, и много хмеля!

Шестерня тяжело задышал, но лишь упрямо нагнул голову, продолжил путь, с трудом передвигая ноги, что, словно сговорившись с желудком, с каждым шагом, наливались тяжестью, двигались все медленнее, все труднее. Взглянув ему вслед, Зола произнес с уважением:

– Силен мастер духом, ох силен. Ни воды, ни пищи: только о работе и печется. Далеко нам до такого. – Помолчав, добавил со вздохом: – Пойдем, что ли, наедимся с горя, так чтобы изо всех щелей полезло.

– И напьемся! Что б полилось, – добавил Бегунец в тон.

Чувствуя, что сейчас зашибет поганцев, Шестерня всхрапнул, понесся по лестнице, топоча и ругаясь вполголоса. Ярус спустя раздражение выветрилось, и Шестерня перешел на шаг, отфыркиваясь, и промокая лоб тыльной стороной ладони. Доспехи – чудо как хороши, мало того, что защищают, так еще и не слабо разогревают! Надо запомнить, и наведаться в места попрохладнее. Чтобы согреться, наверняка местные таскают на себе целые горы железа, так что спрос на работу должен быть неплохой.

Когда лестница закончилась, и впереди показалась дверь старосты, ноги ощутимо гудели, так что мелькнувшая было, но отогнанная, мысль внести изнурительные подъемы в общую смету расходов, уже не казалась такой уж сумасбродной. А что такого? Залез на самую верхотуру, тварей поразвел. Теперь мотайся к нему, таскай на плечах груду железа! Видано ли дело, чтобы мастер к заказчику бегал? Внести. В обязательном порядке. Чтоб впредь неповадно было!

Жалобно скрипнув, дверь испуганно распахнулась, пропуская сурового гостя, тихонько хлопнула за спиной. Креномер отшатнулся, не то готовился выйти, не то просто стоял рядом, кольнул гостя суровым взглядом.

– Что скажешь?

– Надо бы заказ обсудить, – произнес Шестерня мирно.

Неприязнь в голосе старосты не удивила, наоборот, было бы странно, прояви он радушие. Источающие елей заказчики обычно претерпевали удивительные превращения, стоило лишь заговорить об оплате. И хотя в начале разговор пойдет о другом, главное будет обговорено в конце.

– Говори, да побыстрей. У меня много дел.

Шестерня кивнул, враз став деловитым, произнес:

– Все окрестные тропы я обошел, промерил, план работы наметил, и кое-что уже подготовил. Заглушки, врата, работа – все отмерено и посчитано.

Креномер слушал не перебивая, покачивал головой в такт словам, дождавшись паузы, поинтересовался:

– Сколько займет времени?

– Выковать заготовки, собрать заглушки, высверлить отверстия... – Шестерня принялся загибать пальцы. – Опять же, нужно подготовить закрепляющий раствор. На все про все – две седьмицы.

– Что по оплате?

Заметив на столешнице писчую доску, Шестерня извлек из кармашка на поясе стило, аккуратно вывел несколько рун:

– Если в золотых самородках – столько, – стило уткнулось в верхнюю строчку, – если в камнях, то... – Стило опустилось ниже, мазнуло, подчеркнув искомое жирной линией.

Лицо старосты осталось непроницаемым, и хотя глаза полыхнули темным, голос прозвучал ровно, как и незадолго до того:

– Хорошо, я понял. Что-то еще?

Шестерня взъерошил бороду, озадаченно протянул:

– Ну, если тебя все устраивает, то нет.

– Хорошо. Когда будет свободное время, дойду, посмотрю на работу. На этом закончим.

Подгоняемый взглядом хозяина, Шестерня попятился, однако, коснувшись двери, остановился, помявшись, спросил:

– Насколько я понял, две из восьми троп ведут в соседние деревни...

– И что же? – Ожидая продолжения, Креномер вопросительно воздел бровь.

– Быть может, оставить возможность открывать врата с обеих сторон? Ну, если вдруг появятся гости, что б не пришлось возвращаться...

Креномер улыбнулся одними губами, холодно произнес:

– Не надо. Званых гостей встретим сами, а незваные ни к чему.

Шестерня пожал плечами, проворчал:

– Как скажешь. Хотя я бы, конечно, оставил. Но... тебе виднее.

– Вот именно. Мне виднее. – Креномер шагнул к выходу, распахнул дверь. – До встречи.

ГЛАВА 13

Оказавшись на улице, Шестерня передернул плечами, двинулся вниз по лестнице, ощущая смутное чувство неудовлетворенности. Разговор прошел великолепно, заказчик не шумел, не начал пересчитывать объем работы, и даже не требовал пересмотреть цену. Однако, смутное ощущение подвоха осталось, словно легкий привкус плесени, в отлично приготовленном, но плохо хранимом хмеле.

Помучавшись еще немного, но так и не отыскав причины сомнений, Шестерня махнул рукой, устремился вниз. Голод вновь напомнил о себе, а в глотке пересохло так, что ноги несли все быстрее, так что под конец, он не шел – бежал, и ввалился в корчму с жутким грохотом, едва не выбив дверь.

Вычленив среди посетителей знакомые силуэты, Шестерня подошел к столу, не разбирая, сдвинул к себе ближайшую миску с похлебкой. От похлебки пошел такой могучий аромат, что Шестерня не сел – упал на скамью, схватив ложку, зачерпнул, опрокинул в рот, затем еще раз и еще. Обжигаясь и давясь, он забрасывал в глотку ложку за ложкой, ощущая, как сперва по желудку, а затем и дальше, начинает разливаться теплая волна сытости.

За похлебкой последовало обжаренное на костях мясо, салат, подливки, россыпь каких-то хрустящих кусочков, и вновь салат, и опять мясо, только уже в виде шариков, что, едва коснувшись языка, рассыпались, выстреливали фонтанчиками сока, настолько вкусного, что, не в силах выразить удовольствие, Шестерня лишь мычал, да тряс головой.

Негромко хрустнуло, под рукой возник глиняный горшочек, а мгновеньем позже ноздрей коснулся чарующий долгожданный запах. Не поворачивая головы, Шестерня облапил горшок, поднес к губам, хлебнул, и... оторвался лишь когда на язык шлепнулись последние капли. Когда, обтерев рукавом губы, и сыто рыгнув, Шестерня наконец отвлекся от еды, рядом протаяли лица помощников, залоснившиеся, с ярким румянцем на щеках и осоловелыми глазами. Судя по всему, парни времени зря не теряли, наевшись еще до его прихода, и теперь с умильными улыбками созерцают, как насыщается мастер.

Заметив, что Шестерня отвлекся от миски, Бегунец поинтересовался:

– Как прошел разговор, успешно?

– Более чем, – фыркнул Шестерня снисходительно. – Кто-то сомневался?

Зубило произнес задумчиво:

– Сомнения были. Вообще-то старосту уважают, но договориться с ним бывает очень тяжело.

– Может не то говорите, или не так? – Шестерня ухмыльнулся, добавил с насмешкой: – У вас тут, как погляжу, многое через задницу делается.

Сидящий по соседству мужик вдруг развернулся, неодобрительно сверкнув глазами, прогудел:

– Ты что ли новый кузнец?

– Вроде того. А что? – Шестерня приосанился.

Мужик смерил собеседника оценивающим взглядом, буркнул:

– Оно и видно. Больно много знаешь. – Помолчав, сказал задумчиво: – Пришлому судить сложно. Местным же виднее. Креномер, хоть и сердит, но справедлив. Всегда так было. Вот только последнее время...

– Что, хмелем баловаться, по бабам шастать? – подсказал Шестерня.

Мужик почесал в затылке, сказал, подбирая слова:

– Уж не знаю, что приключилось, да только злее стал, жестче. Да и высох совсем. Никогда в теле не был, а тут совсем отощал. Будто изнутри что гложет. А по бабам нет, не шастает. Да и хмеля в рот не берет, даром что староста.

– Вот потому и иссох! – произнес Шестерня наставительно. – Кто хмеля капли не берет, от здоровья не помрет. Ну и с бабами, само собой, тоже в рифму...

– Много б вы понимали, – с обидой в голосе выкрикнул мелкий, седой мужичок. – На плечах у старосты вся деревня, дел не счесть! А тут еще эта напасть с иглошерстнями. Вот и мучается, сохнет.

Сидящие поблизости начали поворачиваться, с интересом прислушиваться к беседе, качать головами, кто одобрительно, соглашаясь, кто наоборот, кривясь, как от горького. Сперва заговорил один, за ним другой, потом сразу несколько, и вскоре уже все орали в голос, размахивая руками и угрожающе тараща глаза.

Пронзительный крик донесся снаружи, заметался под сводом, заставив спорщиков разом замолчать. Посетители замерли: раскрытые рты, настороженные взгляды, в глазах испуг и надежда – быть может послышалось? Тишина, ни звука. Губы расползаются в улыбках, кто-то с облегченьем выдыхает, кто-то промокает ладонью лоб – показалось. Лица преисполняются суровости, брови сходятся в черту – сейчас бы выйти, надавать по ушам шутнику, что б впредь было неповадно.

Дверь чуть заметно дергается, с тихим скрипом начинает отворяться. Никак сам шутник пожаловал? Лица обращаются к выходу, челюсти сурово выдвинуты, в глазах вопрос. Дверь распахивается настежь, но проем пуст. Никого, лишь темный прямоугольник выхода, с бледными отсветами фонарей. В глазах вопрос сменяет разочарование, посетители отворачиваются, возобновляются разговоры.

– Что это? Смотрите! – захлебывающийся, испуганный шепот вновь привлекает внимание.

В распахнутом зеве выхода протаивает силуэт, но не тот, привычный, какие десятками снуют через порог, не вызывая интереса, другой: белесая шерсть, вытянутый череп, ряды острейших зубов и слепые бельма глаз. Иглошерстень!

И вновь лица бледнеют, головы вжимаются в плечи, а в глазах, поднимаясь из глубин, плещется ужас. С улицы доносится захлебывающийся паникой вопль, мечется вокруг, помогая избавиться от наваждения. Сбросив оковы оцепенения, мужики подскакивают, начинают орать, размахивать руками. Кто-то падает под стол, замирает, прижимая к груди недоеденный кусок мяса, кто-то тоненько верещит, задавленный в общей толчее. Сразу четверо вцепились в скамью, угрожающе раскачивают, метя в обнаглевшее чудовище. Из-за стойки, не слышное в общем шуме, что-то выкрикивает корчмарь, тычет пальцем в сторону выхода.

Шестерня решительно отодвинул миску, бросил:

– Пока бока не намяли, давайте-ка отсюда выбираться.

Он поднялся, бочком двинулся к выходу. Парни поспешили следом, с опаской поглядывая на творящуюся вокруг сумятицу. Возле входа возникла давка, те, кто успел выскочить в числе первых, отчего-то застопорились, встали стеной. Стоящие позади орали, били застрявших по затылкам, давили, что есть сил. От гомона звенело в ушах и зудело под черепом, однако и через этот шум то и дело доносились вопли боли, прерывающиеся угрожающим рычанием.

Воспользовавшись моментом, когда проем освободился от чьей-то особенно широкой спины, и еще не успел забиться другими телами, Шестерня рванулся что есть сил, выметнулся наружу, остановился лихорадочно оглядываясь вокруг. Не оплошали и помощники, выкатились следом, встали по бокам, готовые отразить неведомую опасность, прикрыв собой мастера.

Снаружи звуки стали ярче, прозрачнее, обволокли звенящим покрывалом. Где-то наверху тоненько завывает женщина, всхлипывает, заходясь рыданием, гулко грохочет металл, кто-то истошно вопит. Раз за разом раздаются размеренные удары, словно кто-то обнаружил каменную блоху, и упрямо пытается прибить молотом. Крики то нарастают, то прерываются, но раз за разом, упрямо и страшно, среди прочих звуков выделяется угрожающее рычание, чуждое и жуткое в непривычных слуху лязгающих вибрациях.

– Иглошерстни, они ворвались в деревню! – воскликнул Бегунец в ужасе.

– Но, как, ведь мы заперли врата? – сдавленно отозвался Зубило.

Шестерня сплюнул, проворчал:

– Врата эти только задницу чесать. Секиру Прародителя вашему кузнецу в печень. Пошли, разберемся.

Вслушавшись в доносящееся сверху рычанье вперемешку с проклятьями, Бегунец воскликнул:

– Наверх, там нуждаются в помощи!

Однако, проклятья затихли, а миг спустя, откуда-то сверху пролетело грузное тело, с чавканьем впечаталось в камни внизу. Проводив несчастного взглядом, Шестерня задумчиво произнес:

– Похоже, уже не нуждаются.

– Тогда идем вниз!

Зубило кивнул на лестницу, где, в десятке шагов, внизу, пещерник боролся с иглошерстнем. Раскрыв челюсти, и намертво вцепившись в сапог жуткими костяными крючьями, иглошерстень тащил добычу вниз, к выходу. Истошно вереща, мужик размахивал руками, хватаясь за все, до чего мог дотянуться, но пальцы не выдерживали, срывались, и несчастный съезжал все ближе и ближе к распахнутому зеву врат, где, пришедшие на помощь собрату, уже поджидают прочие твари, готовые наброситься, растерзать, разметать еще трепещущие кровавые ошметки.

Народу все пребывало. Высыпавшие из корчмы посетители махали руками, бестолково перетаптывались, наперебой советовали, но, косясь на жуткую тварь, не спешили прийти на помощь. Зубло зарычал, рванулся, в несколько прыжков преодолев разделяющие ступеньки. Нож прыгнул в руку, угрожающе уставился на противника. Рядом зашуршало, сбоку возникло побледневшее лицо Бегунца, что выставил нож перед собой, донесся дрожащий голос:

– Уверен, что сдюжим?

– Сдюжим, чай не впервой, – выдохнул Зубило сдавленно. – Возле кузни же сдюжили. А ведь там потяжелее было...

Глядя, как помощники замерли перед иглошерстнем в угрожающих позах, Шестерня брезгливо скривился. В желудке, разбавленная хмелем, колышется похлебка; в мышцах, оставшись от работы, разлита приятная слабость; свежий прохладный воздух потоком вливается в легкие. Наверняка и парни испытывают то же, не может быть чтобы не испытывали. И на тебе! Нет, чтобы просто наслаждаться жизнью, нужно обязательно ввязаться в драку, да не с орясиной, пусть даже в полтора раза больше и кулаками, что твоя голова, а с жуткой опасной тварью. Ну сожрет одного, ну утащит другого. Только и дел. Все воздух чище, да и места больше. Родные съеденного сами же потом и поблагодарят... Так ведь нет. Ну что за настырность?!

С тяжелым вздохом Шестерня потащил из петли секиру, поправил щит, и решительно зашагал вниз. Заслышав за спиной шум, парни сперва вздрогнули, но, узрев мастера, обрадовано улыбнулись, пропуская, раздались в стороны. Меж тем ситуация не изменилась. Иглошерстень с прежним упорством тащит жертву вниз, мужик же орет, машет руками так, что не подойти, хватается за камни, но неумолимо скатывается все дальше и дальше.

Стиснув кулаки от бессилья, Зубило прошипел:

– Мы не достаем до твари! Ножи слишком коротки!

– А лестница слишком узка, не обойти, – произнес Бегунец скороговоркой.

– А чего за руки не вытянули? Испачкаться боитесь? – рявкнул Шестерня.

Пряча глаза от стыда, Зубило прошептал:

– Мы пытались, но... сил не хватило.

Вкладывая секиру в петлю, Шестерня проворчал:

– Вот ведь немощные... Ладно, небось втроем осилим, хватайте.

Шесть рук протянулись, как одна, ухватили мужика, потянули. Иглошерстень ощутил сопротивление, вздыбил шерсть, глухо заворчал, однако тянуть не перестал. Шестерня сперва тянул вполсилы. Что уж там, втроем против пса, пусть и покрытого иглами! Но тело не подалось, словно мужик врос в ступени. Шестерня напрягся, стиснул зубы. Рядом, багровые от напряжения, застыли помощники. На висках набрякли жилы, глаза вытаращены, рожи перекошены, что значит, оба тащат изо всех сил. Но проклятая тварь на удивление сильна, просто невероятно! Уперевшись в ступени, тащит и тащит, не ведая усталости. Словно и не одна, а, вцепившись друг в друга, тащат еще десяток!

– Не вытягиваем, – прохрипел Зубило, – не хватает сил.

– Потому что работаем, – прорычал Шестерня. – После работы какие силы?

– Но ведь не бросать же его! – воскликнул Бегунец, едва не плача.

Шестерня мельком обернулся. Вся площадка позади забита народом, пещерники орут, машут руками, советуют наперебой, но подойти не спешат, с интересом наблюдая за происходящим. Кряхтя от натуги, Шестерня выдавил:

– Не получается так, нужно по-другому.

– Как? – Зубило повернулся, взглянул с мукой.

– А ногу ему отрубим! И все дела.

Мужик, что, казалось, давно потерял все силы, встрепенулся. В глазах, затуманенных болью и усталостью, протаял ужас. Он замотал головой, замычал, задергался. Послышался громкий треск. Не выдержав нагрузки, штаны лопнули. Вцепившийся в штанину иглошерстень покатился вниз по лестнице, мужик, наоборот, взметнулся вверх, с размаху влетев в орущую позади толпу. Шестерня завалился навзничь, едва успев прикрыться руками от рухнувших сверху помощников.

Дальше все смешалось. Вопли испуганных пещерников, грохот доспехов, леденящий душу вой. С трудом поднявшись, Шестерня едва успел отшатнуться, когда мимо, едва не сбив с ног, пронеслось белесое. Еще один иглошерстень! За ним следом возник еще, однако, помощники успели подняться, и, ощутив препятствие, он просто метнулся в сторону, перелетев боковину, исчез в черноте внизу.

– Получилось! – Зубило сжал кулак, оскалился зло. – Кто сказал, что не справимся?

Бегунец улыбнулся, подскочил к спасенному, что застыл, вперив глаза в пространство, затряс, раз за разом повторяя:

– Очнись, очнись же, все закончилось.

Под многочисленными ногами заскрипели камушки, воздух заполнился гомоном. Толпа, что до того стояла поодаль, набежала с радостными воплями. Их окружили, принялись теребить, одобрительно похлопывать по плечам. От голосов зазвенело в ушах, а от улыбок и лиц перед глазами началось мельтешение, так что Шестерня несколько раз с силой протер лицо, принялся потихоньку пятиться, стремясь выбраться из не в меру дружелюбных объятий.

– Что происходит?

От скрипучего голоса за спиной Шестерня вздрогнул, стремительно развернулся. Пятью ступеньками ниже стоит Креномер, руки скрещены на груди, губы поджаты, в глазах холод.

– Я спрашиваю, в чем дело? – повторил староста требовательно.

– Так ведь иглошерстни напали, – отозвался кто-то бодро.

Креномер вопросительно вздернул бровь, спросил едко:

– И вы собрались, чтобы обсудить эту замечательную новость?

– Так ведь уже прогнали, – отозвался тот же голос, но уже не столь уверенно.

– Всех? – В голосе старосты звякнул металл. – Я спрашиваю, всех прогнали?

– Кто ж ведает... – едва слышимый, отозвался кто-то. – Шуму не слыхать больше, видать всех. Вот только знать бы, как в деревню проникли.

Креномер перевел взгляд, отыскивая собеседника, произнес жестко:

– Не уверен – проверь. Все проверьте! А что б твари по деревне не шастали, врата научитесь запирать.

– Неужто не заперты? – ахнул кто-то.

– Заперты. – Староста кивнул. – Сейчас заперты. До того нараспашку были.

Народ заволновался, послышались возгласы:

– Кто мог забыть?

– Кто последний выходил, тот и забыл.

– А кто последний?

Креномер поднял руку, так что селяне враз замолчали, сказал с нажимом:

– Кто выходил – узнаем вряд ли, да и не столь важно. Но, на будущее, будьте внимательнее. Твари смелеют, появляются чаще. Боюсь, дальше будет лишь хуже.

Он двинулся вперед. Толпа разошлась, уступая дорогу. Пройдя мимо Шестерни, Креномер остановился, обернувшись, бросил:

– Мы говорили о двух седьмицах? Даю тебе одну!

Креномер ушел, остальные побрели следом. Косясь на уходящих, Бегунец с ужасом прошептал:

– Ведь последние были мы. Неужели... не заперли?

– Заперли, я точно помню, – бросил Зубило хмуро. – Скажи, мастер?!

Ощутив на себе взгляды помощников, Шестерня дернул щекой, откликнулся в раздраженье:

– Заперли, не заперли – сейчас без разницы. Меня другое волнует – как в седьмицу управимся?

Бегунец отмахнулся, сказал беззаботно:

– Управимся, какие сомненья. – Помолчав, произнес озадаченно: – Кстати, мне одному показалось, или Креномер действительно шел снизу?

– Снизу и шел, – подтвердил Шестерня. – А что не так?

Бегунец помялся, произнес неохотно:

– Вы ничего такого не подумайте, просто, непонятно, как он с иглошерстнями разминулся.

Шестерня и Зубило посмотрели на Бегунца, затем переглянулись. И если лицо мастера почти не изменилось, то на лбу помощника залегли глубокие складки – отражение тяжелых сомнений.

ГЛАВА 14

Время слилось в неразрывный поток, наполненный звоном металла, блеском огня и льющимся из горнила удушающим жаром. Грохот молотов, разносящийся эхом далеко окрест, уже не казался громким, а пылающее в очаге яростное пламя не обжигало глаза. Мягкие, сочащиеся сукровицей волдыри на ладонях сменились мозолями, что крепли день ото дня, становясь все толще и тверже. Мышцы на руках и плечах ощутимо окрепли. Если поначалу под конец работы трудно было шевельнуть и пальцем, то уже вскоре Зубило с Бегунцом легко управлялись с работой, по мере усталости сменяя друг друга. Короткая передышка, пока один, оставив молот, подходит к мехам, а другой становится на его место, и вновь поток воздуха с гулом подхватывает пламя, а от наковальни во все стороны брызжут веселые искры.

Шестерня дела основную работу сам, позволяя помощникам вмешиваться лишь в самом начале, когда заготовка еще груба, и одним – двумя косыми ударами дело не испортишь. Не обошлось и без промахов, когда наполовину откованная заготовка отправлялась обратно в огонь, а Шестерня, глядя на побагровевшего от стыда помощника, укоризненно качал головой. Однако, парни старались не на шутку, и вскоре, с разрешения мастера, уже вовсю работали молотами, выделывая такое, о чем совсем недавно и помыслить не могли.

Когда, тяжело дыша, и исходя потом, помощники усаживались в угол, доставая из мешков, и раскладывая в миски пищу, Шестерня вставал за столешницу, прихлебывая из горшочка хмель, с сосредоточенным лицом исписывал рунами цифр блестящую металлическую пластину, причем, писал настолько мелко и заковыристо, что ни Зубило, ни Бегунец, заглядывая в записи по случаю, ничего не могли разобрать.

Время от времени к кузне подходили деревенские, толклись у входа, с интересом осматривали лишь только намеченные заготовки и уже готовые изделия, ахали, тянули руки. И развлекались таким образом до тех пор, пока Шестерня не выходил из себя и не выгонял любопытствующих наружу "воздухом подышать". Вместе с мужиками приходили и женщины, но, в отличие от беспечных товарищей, приносили мешочки с пищей и даже горшки с хмелем. Женщин Шестерня привечал особо, широко улыбаясь и источая любезности, поспешно освобождал от груза, однако, едва подходило время, безжалостно выпроваживал вместе с остальными.

Староста так и не появился. Зубило и Бегунец не переставали изумляться, но Шестерня лишь отмахивался. Креномер ничего не обещал, да и деревенские заходили лишь от избытка времени. К тому же иглошерстни по-прежнему никуда не делись, и хотя, последние дни чудовищ никто не видел, прогулки за пределами деревни по-прежнему оставались опасным занятием. Было бы странно, если бы Креномер глава деревни, шастал по темноте в поисках приключений, подобно набравшимся хмеля селянам. К тому же заказчик, как подсказывал опыт, предпочитал видеть готовый результат, а не любоваться недоделками. А уж опыта в подобных вещах, чтобы не задаваться ненужными вопросами, Шестерне хватало с избытком.

Молот с грохотом ударил в последний раз, отброшенный, упал, обиженно звякнув. Зубило с облегченьем выдохнул, произнес:

– Все, закончили. Работа сделана.

Шестерня осмотрел накрывшую петлю шляпку костыля, кивнул, после чего уперся во врата, хорошенько тряхнул, раз, затем еще раз, опустив руки, с удовлетвореньем произнес:

– Хорошо стоит, словно влитая.

Тяжело дыша, Бегунец выдавил с бледной улыбкой:

– А могло быть по-другому?

– Могло. – Шестерня пожал плечами. – Делали, считай, наспех. Да и камень здешний не из крепких.

– Что значит наспех? – Бегунец распахнул глаза. – Мы ж не спали, не ели, работали до изнеможения!

– Если это наспех, я даже боюсь спросить, что считать основательным, – кривя губы, произнес Зубило сердито.

– Основательно? – Шестерня усмехнулся. – Когда ближайший схрон разрастется вдесятеро, вместив поколения поколений; когда о последний дом в деревне распадется прахом; когда, источенная полостями, скала сомнется под собственным весом, а врата по-прежнему будут стоять. Вот что значит основательно!