Текст книги "Шестерня (СИ)"

Автор книги: Василий Блюм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Блюм Василий Борисович
Шестерня

ЧАСТЬ I

ГЛАВА 1

– Не пройдешь.

– Пройду.

– А я говорю, не пройдешь! – Баламут грохнул чаркой о столешницу так, что хмель плеснул через край. Взметнулись белесые клочки пены, с шипеньем опали.

Шестерня набычился. Собеседник смотрит с насмешкой, губы глумливо растянуты, в глазах издевка. Лицо колеблется, искажаясь, словно клубы подгоревшего масла, плывет. И ведь не просто так – от неуважения! Так бы и врезать по ехидной харе, чтоб поумерить пыл, да только приятелей за подобное не бьют. Но ведь как хочется-то, а! И кулаки зудятся – мочи нет. Может приложить того, что за соседним столиком? Ишь глаза выкатил. Или другого, что справа, нагло повернулся спиной.

Сурово подвигав бровями, Шестерня глубоко вздохнул, сказал сумрачно:

– Ладно. Пустой разговор.

Баламут улыбнулся шире, хмыкнул:

– Оно и ясно. Потому как не пройдешь. Рад бы, да силенок не хватит.

Глядя, как товарищ приложился к чарке, отчего кадык задергался вверх-вниз, Шестерня с досадой произнес:

– Вбить бы тебе кубок в глотку, чтоб впредь неповадно было.

Баламут отставил чарку, промокнув рот рукавам, бросил:

– Вбить всякий сможет. Ты б лучше слова делом доказал.

Шестерня грохнул кулаком, так что расставленные по столу опустевшие горшочки из-под хмеля жалобно зазвенели, рявкнул:

– Слово пещерника – кремень. В доказательствах не нуждается. Секиру Прародителя мне в печень!

Баламут хитро прищурился. Рука потянулась за пазуху, вернулась. Кулак грохнул по столу, раскрылся. Понизив голос, он заговорщицки произнес:

– Кремень зубилом правится. Ставлю, что не пройдешь!

Шестерня застыл, заворожено глядя на ладонь товарища. Прозрачный, словно слеза девушки, с золотистыми вкраплениями кристалл искреца. Редкостной чистоты. Да какой здоровенный! Рука невольно потянулась, но пальцы сжались, исчезли, унося красоту. Вместо камня вновь выплыла опостылевшая рожа.

Осторожно, боясь спугнуть удачу, Шестерня прошептал:

– И что, не жалко?

– Так ведь все одно – не пройдешь, – отмахнулся Баламут беспечно.

Шестерня решительно встал, дождавшись, пока помещение корчмы перестанет раскачиваться, произнес:

– Пошли.

Баламут поднялся следом. Поддерживая друг друга плечами, они двинулись к выходу. В висящем возле дверей отполированном до блеска медном круге отразились две фигуры: коренастые, широкоплечие, с мощными челюстьми и решительным выражением лиц, с той лишь разницей, что курчавая шапка волос, борода и усы одного клубятся тьмой, другого же блистают пламенем.

Корчма исчезла за поворотом, потянулись группки домишек. Аккуратные, вырезанные в сплошном камне, дома растут из скалы подобно пещерным кристаллам, чьей бездушной воле умелые руки строителей придали изящные формы, отгранив, стесав, вырезав все ненужное, отчего каждое следующее здание не похоже на предыдущее, хоть немного, да отличается: узором поверхностей, формой окон, изломами карнизов.

Дома закончились, исчезли фонари в виде вмурованных в стены друз светящихся кристаллов. Лишь редкие проблески расставленных через равные промежутки одиноких подставок с крошевом блистающей пыли да зеленоватые точки слизней – плеснежоров. Основная дорога осталась в стороне, чистая да ухоженная, под ногами заскрипела пыль и мелкие камушки.

Поворот. Еще один. В напряженном противостоянии со стеной, что раз за разом наваливалась то с одной то с другой стороны, норовя приложить очередным острым выступом, Шестерня не заметил конца пути, лишь ткнувшись спутнику в спину, замедленно поднял глаза, непонимающе осмотрелся. Тяжелые, побуревшие от ржи и плесени врата. Могучие скобы уходят глубоко в стену, петли черны от масла, поверхность металла усеяна мелкими рунами – напутственными посланиями в царство вечности. Выпуклые детали покрыты пылью, что значит – вратами пользуются не часто. Рукоять так и вовсе посерела, выцвела, хотя самый кончик чист, словно кто-то недавно лапнул.

Окинув взглядом дверь, Шестерня покосился на рукоять, сказал в раздумье:

– Кто-то умер? Не припомню проводов.

Баламут похлопал товарища по плечу, хмыкнул:

– Поменьше каменьями любуйся. Тебе хоть полдеревни перебей – не заметишь за своими игрушками.

Шестерня поморщился, с неодобрением произнес:

– Кому игрушки, а кому и достаток. Давай уже, говори условия. Или передумал?

Баламут растянул губы в улыбке, фыркнул:

– Мне думать нечего. Еще со вчера подготовился. Чтобы тебя лишний раз не смущать, а себя от сомнений избавить, оставил в схроне баклажку с хмелем. Найти не сложно, на видном месте лежит, хе-хе, хоть и... ближе к концу.

– Сам унес? – Шестерня в изумлении отвесил челюсть.

Баламут пожал плечами.

– Зачем сам, Балку попросил. – Помолчав, добавил насмешливо: – Так что, идешь? Или передумал?

Шестерня сглотнул. Балка славился нелюдимостью и особой страстью ко всяческим жутким местам и темным авантюрам, и уж если он решился помочь Баламуту, дело может оказаться посложнее, чем просто прогуляться по схрону. Однако в памяти возникли нежные переливы искреца, и он лишь пренебрежительно бросил:

– Готовь камень. Да смотри, шибко не лапай. Чай не свое.

Шестерня взялся за рукоять, потянул. Ни замка, ни запора, и створки нехотя поползли в сторону. Гулко ударив в стены, створки замерли, вызвав в глубинах прохода тяжелое эхо, пахнуло затхлым. Черный зев схрона уставился на пришельца пустой глазницей входа, тяжело и недобро. Шестерня вздрогнул, невольно отступил, но за спиной хихикнуло, и, сцепив зубы, он шагнул вперед, в сердцах рванув за собой тяжелые створки. На этот раз грохнуло так, что неприятно заныли зубы, а со свода на голову рухнула горсть пыли, набилась в нос, запорошила глаза.

Вытерев выступившие слезы, Шестерня повел глазами вокруг. Ничего. Нахмурившись, всмотрелся пристальнее. Кромешная тьма, лишь слабое, пробивающееся через щели врат, сияние, угасающее тут же, у ног. Баламут не предупредил, что в схроне темно. Наверняка знал, не мог не знать. Выйти бы, объяснить, пока не ушел, что не хорошо обманывать друзей. Хотя... нет. Вон, вдалеке, в кромешной тьме протаяло светлое пятно.

Устроители схрона позаботились об освещении. Возле двери из стены вырастает металлическая чаша в виде ладони, то же и с другой стороны. Нужно лишь изредка досыпать блистающую пыль, что от времени испаряется, тускнеет. Нужно, да было б кому. Деревня невелика, а пещерники живут долго. Не удивительно, что от смерти до смерти пыль успевает истаять, а схрон погружается во тьму. Хорошо еще что-то осталось, так бы пришлось на ощупь.

Представив, как он идет, шаря перед собой руками, натыкается на космы плесени, пыльные стены, засохшие кости... Шестерня передернул плечами, подобравшись, двинулся вперед. Еще недавно, за разговором в корчме, казавшаяся простой, прогулка по схрону выглядела все менее привлекательной, но перед внутренним взором раз за разом вспыхивали золотистое мерцание обещанного искреца, бодря и придавая смелости.

По обе стороны, выбитые в камне, проплывают провалы могил, с останками живших когда-то. Здесь, у входа, могилы самые древние. Плоть, кости, и даже украшения и доспехи, собранные усопшим в дальнюю дорогу, давно сгнили, распались от времени. Если сунуть руку в провал, пальцы нащупают лишь горстку пыли. Единственное, что осталось – выбитые на стене руны, что можно ощутить, прикоснувшись к шершавому камню стен. Ощутить, но не прочесть. Бороздки заросли пылью, края скололись, от случайных прикосновений посетивших схрон за прошедшие века родственников умерших. Так что даже самый острый взгляд не разберет, что за имена начертаны на стенах.

Шестерня поморщился, тряхнул головой, возвращая мысли в прежнее русло. Схрон не место для размышлений. Мечтать хорошо в таверне за чаркой хмеля. Здесь же, среди мертвецов, нужно держать ухо востро. Это лишь на первый взгляд костяки не представляют опасности, лежат себе недвижимо, словно камни, когда вокруг свет, а рядом сгрудились печальные родственники очередного усопшего. Но стоит живым уйти, а коридоры заполняются тьмой, тут-то и начинается самая жуть. Сам-то он не видал, но сказывают, что, мучимые завистью к живым, мертвяки выползают из могил, бродят по схрону, скрежеща ногтями, и тараща белесые буркала. В бессмысленности замогильного существования, и потворствуя былым привычкам, ищут пропитание. Оттого и пусты древние могилы, что смердящие потомки пожирают кости пращеров, оттого и стерты письмена, что костяки шарят вокруг, царапая неподатливый камень пожелтевшими иссохшими пальцами.

Остатки хмеля улетучились. Втянув голову в плечи, Шестерня шел все медленнее, стараясь двигаться как можно тише. В схроне пронзительно тихо, отчего малейший шорох кажется жутким грохотом. Вон, что-то стукнуло в стороне, сухо заскрипело. Осыпалась ли горстка пыли, или то скрип под ногами беспокойного костяка, что, утомившись лежать, решил прогуляться? Вдалеке чавкнуло. Упал ли со стены, не удержавшись на скользкой поверхности, слизень, или то звук из утробы шатуна – пожирателя мертвечины?

Шестерня ощутил дурноту, волосы зашевелились, а по спине разбежались каменные блохи размером с кулак. Говаривают, что, порой, в схронах заводится нечто, бродит по темным коридорам в ожидании случайного путника, скрипит, скрежещет. А когда отыскивает, впивается многочисленными когтями и зубами, разрывает на куски, давясь и чавкая, жадно сглатывает трепещущую добычу. Конечно, в схронах с путниками не густо, по этому, мучимая голодом, тварь выбирается наружу, заходит в деревни, забирается в дома, выкрадывает людей прямо из постелей, утаскивая в глубины схронов и умерщвляя медленно и мучительно.

Руки дрожат все сильнее, колени подгибаются, а зубы выбивают дрожь. Лишь блеск искреца, ставший далеким, но по-прежнему теплый и радостный, удерживает, чтобы не развернуться, броситься назад, размахивая руками и дико вопя в безумной надежде отпугнуть крадущихся по пятам чудовищных порождений смерти.

Светлое пятно приближается. Еще немного, десяток – другой шагов. Но, секира Прародителя, как медленно! А за спиной уже скрежещут когти, с лязганьем смыкаются челюсти, кто-то жарко дышит в ухо, и с грохотом, сотрясая пещеру до основания, бьется чье-то чудовищное сердце. Шаг, еще один. Под ногой сухо треснула кость, разбросав под сводами зловещее эхо. Вспикнув, Шестерня метнулся вперед, вступив в круг света, с разгону влип в стену, зажмурившись, раскинул руки, обливаясь потом и часто – часто дыша.

Постояв, он приоткрыл один глаз, осторожно осмотрелся, затем распахнул оба. Никого. Струящийся от подставки свет оттеснил сумрак. В сиянии сверкающей пыли высветился бугристый камень стен, испятнавшие свод седые кустики плесени, несколько ближайших могил, что оказались совсем не страшными – всего лишь углубления в скале с кучками пыли и мелкими камушками.

Губы невольно поползли в стороны. Выдохнув, Шестерня тихонько хмыкнул, раз, затем еще раз, разохотившись, хохотнул в голос. Как, оказывается, просто решается дело. Всего-то и нужно – щепоть блистающей пыли, да добрый хохоток, чтобы все ужасы схрона разом схлынули, обратившись бесплотными порождениями страха.

Приосанившись, Шестерня взъерошил бороду, заинтересованно осмотрелся. Единственный источник света установлен точно на повороте. Расположи фонарь древние строители чуть в сторону, за углом, кто знает, чем бы закончился безумный рывок во тьму: рассеченным лбом, или чем похуже. И ведь если подумать, со светом, или без – ничего не изменилось, тот же коридор, те же стены, ни живых, ни мертвых. Попробуй кто оспорить это там, за вратами, он бы лишь рассмеялся в лицо. Однако, как только что убедился, разница есть, есть.

Исполненный уверенности, Шестерня двинулся дальше, однако вскоре замедлил шаг, а затем и вовсе остановился, потоптавшись, вернулся назад. Зачем идти впотьмах, если можно со светом? Да и баклажку с хмелем будет проще отыскать. Понятно, что никаких мертвяков нет и быть не может, но... со светом как-то сподручнее. Пальцы ухватились за металлическую пластину потянули, но подсветник даже не шелохнулся. Хмыкнув, Шестерня облапил подставку обеими руками, рванул раз, другой. Тот же результат.

Он отступил, в задумчивости почесал затылок. Мгновение размышлений, и Шестерня хлопнул себя по лбу, широко улыбнулся. Рука протянулась к подсветнику, миг, и пальцы сложились ковшиком, зачерпнули. Ухмыльнувшись, Шестерня двинулся вдоль коридора, улыбаясь в усы и поглядывая на ладонь, где горсткой волшебных искр сверкает блистающая пыль.

Вскоре путь раздвоился. Пожав плечами, Шестерня свернул, решив сперва проверить проход направо. Плечи не оттягивает мешок с инструментами, в руке сияет пыль, почему бы ни побродить по коридорам в предвкушении заслуженного выигрыша. Коридор раздвоился вновь, затем еще раз. Когда на пути попался пятый по счету сверток, Шестерня остановился. Брови сошлись на переносице, а блуждающая по губам улыбка исчезла. Схрон оказался не так прост и короток, как предполагалось изначально.

От мысли, что пришлось бы бродить по переплетению коридоров во тьме, плечи зябко передернулись. Тут и со светом блудить – не переблудить, не то что... Шестерня двинулся дальше, удивляясь, насколько обширным оказался схрон. Расположенное в толще скалы поселение пещерников никогда не было большим: несколько десятков мужчин, столько же женщин, дети, старики... Всего под сотню. Глядя на многочисленные, в три ряда, углубления могил, Шестерня недоумевал, откуда могло набраться столько народу. Разве из соседних деревень? Так в каждом поселении свой схрон. Если же только из своих, то сколько времени существует деревня? Какую пропасть лет здесь гнездятся пещерники, что схрон битком набит предками, где коридоры сменяют друг друга, а от провалов могил мутится в глазах.

Время от времени взгляд выхватывал в провалах могил остатки утвари, одежды, и даже остатки костей. Шестерня подносил руку ближе, с любопытством вглядывался, но лишь разочарованно качал головой: утварь растрескалась, одежда истлела, а кости крошились, стоило лишь прикоснуться. Однако, чем дальше, тем останков попадалось больше. И вскоре он не успевал вертеть головой, осматривая уцелевшие вещи: горшочки и блюда в оглавьях, источенное ржой оружие в руках, и потемневшие, бурые от времени пластины доспехов на плечах у мужчин, и украшения на шее женщин.

Последние особенно привлекали взор. Обточенные камни, по одному и целыми гроздьями, тонюсенькие нити с белесыми и даже желтоватыми проблесками. Он мог бы изрядно поправить достаток, зайди в схрон на пару столетий раньше. Сейчас же былое великолепие не стоило ничего: камни поблекли, нити распадались от малейшего колебания воздуха, и даже прочные на вид металлические доспехи с изящными насечками и чеканкой крошились, стоило лишь нажать посильнее.

Сердце забилось чаще, пальцы задрожали в нетерпении, а на висках выступил пот. Раз за разом облизывая пересохшие губы Шестерня внимательно осматривал содержимое могил, чувствуя, как внутри растекается сладкое предвкушение. С каждым шагом камни украшений все ярче, а оружие целее. С доспехов почти исчезли трещины, ткань уже не рвется от прикосновения, и даже костяки не выглядят столь изможденными, таращась в свод пустыми глазницами. Оскал не кажется угрожающим, больше напоминает понимающую ухмылку.

Виданное ли дело, чтобы драгоценности просто так лежали невозбранно? Бывшие владельцы граненых камней и блестящих монет согласны, что у сокровищ должен быть хозяин. Будь их воля, наверняка помогли бы удачливому потомку пристроить имущество. Жаль только, ха-ха, не в силах сдвинуться! А так бы помогли обязательно. С радостью и прибаутками проводили бы до самого выхода, да еще мешок бы донесли. Чего не сделаешь, чтобы пристроить достаток в надежные руки?

Блеск сокровищ влечет, туманит разум. Руки с трудом удерживаются, чтобы не сорвать с плеч рубаху, начать одно за другим сгребать драгоценности, ощущая как тяжелеет импровизированный мешок. Собрать, вынести, вернуть потерянное в мир живых – это ли не долг каждого достопочтенного пещерника? И как он раньше не догадывался заглянуть в схрон? Да и не только он, никто не догадывался! Россказни об оживших мертвецах? Смешно. Страх потревожить усопших? Да куда их тревожить, вон лежат – лыбятся, довольные, что нашелся хоть один смельчак. Уважение к предкам? Так забота об имуществе ближнего – это ли не лучшее уважение!

Это хорошо, что Баламут решил поспорить именно с ним. А еще лучше, что не заглянул сюда сам, доверив отнести фляжку дремучему Балке, что, прошел среди груды сокровищ, не взяв ни малейшего камушка. Ну не бестолочь ли? Надо будет выделить Баламуту от щедрот монетку – другую. Все ж таки не чужие люди. Ну и не забыть забрать выигрыш. Друзья – друзьями, а уговор дороже денег, тем более, ха-ха, камней!

Взгляд мельком метнулся под ноги, ушел в сторону, к очередной могиле, вернулся, всматриваясь в невнятное. Брови полезли на лоб, а рука потянулась к затылку. Под ногами, тщательно нацарапанная куском мела, перегораживает путь черта. Вернее, не черта – указатель. Пририсованное с правой стороны острие указывает на провал в стене. Провал, а то и вовсе трещина, настолько узок – просто так и не заметишь. Вот только откуда в глубинах схрона указатель, а главное, для чего?

Шестерня некоторое время задумчиво созерцал черту, затем шагнул к проходу, с опаской заглянул внутрь. Ничего, лишь серые разводы стен. Хотя, если приглядеться, что-то слабо мерцает неподалеку. Шестерня вытянул руку, прищурился. Губы раздвинулись в улыбке, раздался довольный смешок. Баклажка! А вот и конец путешествия. пор завершен, победа за правым. Осталось лишь вернуться, предъявить доказательство собственных слов, ну и получить причитающееся.

Втянув живот и сузив плечи, Шестерня вдвинулся в проход. Вытянувшееся лицо Баламута на фоне золотистого сияния искреца заслонило коридор, отчего стены помутнели, а фляга размылась в бледное пятно. Шаг, другой. А вот и фляга. Нужно лишь нагнуться, подобрать. Но что это так странно потрескивает? Тихий, едва различимый звук, и совсем не страшный. Только почему вдруг вздыбились волоски по всему телу, а в животе разрастается ощущение надвигающейся беды?

Внизу хрястнуло, зашуршало. Всплеснув руками и жалобно вспикнув напоследок, Шестерня низринулся вниз, в распахнувшуюся под ногами черную пасть провала.

ГЛАВА 2

Перед глазами россыпь мерцающих искр, в черепе гул, плечо саднит болью. Падение кончилось, или он все еще несется в бесконечную пропасть? А быть может все уже кончилось, разодранное о камни, бренное тело лежит на дне провала, а дух несется в каменные чертоги, где всякого пещерника ожидает исполненный яств стол, тяжелая чаша хмеля и суровый взгляд прародителя пещерников?

Шестерня со стоном поднял голову, осторожно ощупал лоб, виски, затылок. Все на месте, ни торчащих из кости острых камней, ни развороченных костей, откуда вываливаются кусочки мозга. Разве что в волосы забились комки пыли и клочья неприятных на ощупь нитей. Но это не страшно. Была бы голова, а чем отряхнуть найдется. Он сморгнул раз, другой. Кружащиеся перед глазами разноцветные искры потускнели, истаяли. Навалилась тьма. Рука сама собой поднялась к глазам. Ничего. Лишь пару мелких, застрявших под ногтями едва заметных крупинок. Блистающая пыль, что совсем недавно освещала дорогу, исчезла, разлетелась ничтожными былинками.

Шестерня пошевелился, ожидая пронзительной боли, подвигал руками, ногами. Сперва осторожно, но по мере того, как тело отзывалось, все более свободно и решительно. Он гулко выдохнул, улыбнулся. Падение прошло на удивление удачно. Не то невелика высота, не то полог уклон. А быть может спасла стать. Ведь любой пещерник – крепыш с рождения, а к зрелости набирает такую мощь, что в крепости способен поспорить с камнем! Не то что эти, с поверхности, что спускаются раз от раза, принося с собой в изобилии мясо и хмель, в неутомимой страсти к подземным каменьям. Нескладные, тощие, неуместно высокие, люди и близко не могут соперничать с жителями пещер в силе и красоте. А уж о способности двигаться по штрекам без проводника и освещения и говорить нечего.

Приободрившись от мыслей, Шестерня самодовольно улыбнулся, готовый действовать легко вскочил. В лоб шарахнуло, отбросило на спину, перед глазами вспыхнул огненный фейерверк. Оглушенный, Шестерня некоторое время лежал, бессмысленно таращась на выписываемые алыми светляками замысловатые узоры. Когда угасла последняя искра, он приподнялся, протянул руку вверх.

Пальцы наткнулись на твердое. Так и есть. Отнорок, куда он попал волею случая, оказался вовсе не так просторен, как до того схрон, а если точнее – отвратительно низок! Конечно, не пристало пещернику на карачках ползать, для того и существует кирка да молот, чтобы расширять стены, да поднимать свод, но, ради достойной цели не зазорно и на четвереньках. Выбраться из ловушки, найти товарища, и доходчиво объяснить, отчего не удалась шутка, разве не достойная цель? Тем более, если помимо теплой беседы по возвращении ожидает горстка блестящих камушков. Не один, не два – горстка! А то и горсть. Меньшим Баламут не отделается. Не с тем связался.

Мелькнула мысль о мертвых. Рука сама собой потянулась в сторону, но повисла, не коснувшись стены. Если пальцы наткнутся на камень, радости прибавится не особо. Вполне возможно, очередной могильный провал находится чуток дальше, или выше. Кто ж знает, как строили древние? Если же попадутся кости, или что похуже... Уж лучше остаться в неведении, чем подгоняемым страхом, нестись, вопя во всю дурь, навстречу неведомому, страшному и твердому.

Дотронувшись до лба, где уже вздулась изрядная шишка, Шестерня со вздохом пополз дальше, стоически переживая впивающиеся в ладони камушки и пачкающую штаны пыль. Однако, сердце болезненно щемило. По возвращении наверняка придется выбросить одежду. А ведь он приобрел рубаху совсем недавно – лишь цикл назад, или около, штаны и того позже. Ткань даже не успела толком износиться. Всего-то и поистрепалась на локтях и коленях... ну еще немного на спине и совсем чуток на заднице. Но все одно – как новенькая!

Проход изгибается, словно пещерный червь, уводит в неведомые глубины. Но это не страшно. Из любого штрека всегда найдется отнорок, щель, или даже трещина, через которые можно вернуться, пусть даже и изрядно поплутав. Главное, не упереться в тупик. Из норы, куда угораздило свалиться, вряд ли так просто выбраться. К тому же совсем не хочется плутать по коридорам схрона. Могильник – не самое приятное место для прогулок в темноте. Хотя и здесь, если подумать, не особо радостно. Острые камушки, странные, непонятные лохмотья, покрывающие дно прохода сплошным слоем, и заметно повлажневший воздух.

Воздух повлажнел, наполнился запахами. Время от времени с силой втягивая воздух ноздрями, Шестерня пытался разобрать витающие вокруг ароматы, но лишь пожимал плечами. Чем пахнет – не важно, пока не уткнулся носом. Хотя, если подумать, даже если и уткнулся. Вкрапления драгоценных камней да золота не пахнут, а на остальное внимание обращать – сил не наберешься.

Слух уловил звук, негромкий, едва слышимый. Увлеченно перебирая конечностями, Шестерня сперва не обратил внимания, а когда прислушался, глаза широко распахнулись, а губы разошлись в улыбке. Голоса! Впереди кто-то есть. А это значит, что до хорошей беседы, вкусной еды и крепкой выпивки осталось совсем немного. Обрадованный, он рванулся вперед, не разбирая дороги. В плечо ударил выступ, под ладонями зачавкало гадостное, колено царапнуло острым, а затем... В глаза ворвался поток ослепляющего света, заставив зажмуриться, вскинуть руку в защитном жесте, а мгновенье спустя уши заложило от громогласного вопля.

Посидев немного, Шестерня приоткрыл глаз, охнув, поспешно закрыл, но, не выдержал, распахнул оба. Напротив застыли две тени, огромные, жутковатые. Изломанными очертаниями тени напоминают каменных големов, что, как известно, оживленные неведомой магией, порой бродят по отдаленным тропам, забивая неосторожного путника тяжелыми ручищами. Перекошенные рожи нагоняют жуть, раззявленные в ярости пасти обдают смрадом, чудовищные ручищи взметнулись, миг, и зажатые в кулаках молоты обрушатся, сокрушая все на пути, дробя кости, сдирая плоть...

– Ты откуда взялся?

Один из големов шевельнулся, переступил с ноги на ногу. Второй отступил на шаг, опустил оружие. Шестерня сморгнул, выдохнул с облегченьем. Наваждение исчезло. Рядом, нахмурив брови и глядя с недоверием, стоят двое парней: оба в доспехах, оба при оружии, в свете фонаря кинжалы угрожающе поблескивают, отличаются лишь тем, что у одного щит, а другой сжимает в свободной руке фонарь. Оба пытаются выглядеть суровыми, но лица еще не утратили мягких очертаний юности, кожа на скулах не задубела, на щеках горит румянец, а в глазах плещется страх, что не успел уйти в глубь, залечь, спрятанный за показной бравадой.

Шестерня неторопливо поднялся, отряхнув с колен пыль, бросил:

– Я-то, известно откуда. Вопрос – откуда взялись вы?

Тот, что пониже ростом, со светлыми волосами, с таким же светлым пушком над губой и живыми восторженными глазами, произнес:

– Мы обходим дозором...

Второй, повыше, покрепче в плечах, с густой черной шевелюрой, такими же густыми бровями и редкими курчавыми волосками на щеках, что вскоре должны превратиться в настоящую окладистую бороду, прервал товарища:

– Погоди. – Не отрывая от Шестерни исполненного подозрений взгляда, произнес: – Ты не ответил на вопрос.

Шестерня сказал с ухмылкой:

– Что непонятного? Живу я здесь.

Парень недоверчиво покивал, сказал с издевкой:

– В пещере с водяницами?

Заметив отразившееся в глазах собеседника непонимание, парень шагнул к проходу, откуда вывалился незнакомец, поднял фонарь повыше. Черный провал тоннеля протаял огоньками, заиграл, заискрился. Если внизу по-прежнему клубится чернота, то верхняя половина блистает голубоватыми бусинами, словно висящими в воздухе. Однако, если приглядеться, бусины соединены тончайшими белесыми нитями, что тянутся в разных направлениях, нанизывая на себя все новые и новые блестки, уходят к своду.

Завороженный зрелищем, Шестерня невольно приблизился, протянул руку.

– Осторожнее!

Шестерня отшатнулся, повернул голову. Второй парнишка стоит рядом, глаза расширены, в лице испуг, рука вытянута в отстраняющем жесте.

Вопросительно вздернув бровь, Шестерня поинтересовался:

– Что-то не так?

– Не прикасайся к ним. – Парнишка покачал головой.

Его товарищ усмехнулся, сказал насмешливо:

– Да пусть трогает, чего уж. Он же здесь живет.

Шестерня вновь развернулся. В колеблющемся пламени фонаря бусины переливаются, влекут загадочным сиянием. Что может быть ужасного в этих изумительных образованиях? Или это всего лишь глупая шутка, неумелая попытка взять на испуг, чтобы в стремлении к красоте, незнакомец ненароком не утянул одну – две сферы? И вот уже рука тянется, гладя и лаская неведомое сокровище.

Пальцы обожгло так, словно он засунул руку в печь кузнеца. Шестерня зашипел, затряс рукой, с ужасом ощущая, как распухает, немеет кисть, а затем и предплечье, заорал дурниной.

Парень с фонарем протянул разочарованно:

– А говорил – живешь...

Второй покачал головой, сказал виновато:

– Зря ты полез. Я же предупреждал...

Шестерня перебил, прорычал зло:

– Секиру прародителя вам в печень! Да кто ж так предупреждает? Сказал бы прямо: коснешься – рука отвалится... Ну, или там еще что. Нет ведь, мямлит себе под нос. Что это вообще за дрянь?

Парень с фонарем, сказал примирительно:

– Это же водяница. Разве не знаешь?

– Знал бы, не спрашивал! – рявкнул Шестерня. – А еще вернее – руки б не тянул. Давайте, отвечайте, куда я попал. Секиру вам в печень.

Не ожидав подобного напора, парни опешили. Тот что пониже, скороговоркой произнес:

– Деревня здесь у нас, неподалеку.

– А тут что делаете? – Шестерня сурово сдвинул брови.

– Дозором ходим, – поспешно добавил второй.

Шестерня воздел бровь, спросил удивленно:

– Это еще за чем?

Парни широко раскрыли глаза, отозвались в голос:

– Так ведь иглошерстни! Да и подземники лютуют.

Шестерня скептически оглядел обоих: лица вытянулись, глаза, как у виноватых детей, губы дрожат, еще немного, и расплачутся. Доспехи далеко не первой свежести, далеко не по размеру, подогнаны кое-как, руки повисли плетьми. Оба и думать забыли, что в кулаке у каждого оружие, стоят, преданно глядя в глаза. Ярость улеглась. Ну как на таких злиться? Шестерня взъерошил бороду, сказал почти мирно:

– Про подземников бабушке своей будете рассказывать. Не откуда им тут взяться. Ну а что дозором ходите – молодцы: к доспехам попривыкните, да оружие, если не использовать, то хоть держать научитесь. Как звать-то вас?

– Зубило. – Парень с фонарем стукнул себя по груди.

– Бегунец. – Кивнул второй.

Закончив осмотр новых знакомых, Шестерня подытожил:

– Ну а меня Шестерня. Пойдем, проводите до деревни. Поговорю с кем из старших. Да и горло промочить не мешает. Уж сколько брожу – во рту пересохло.

Парни переглянулись. Зубило произнес осторожно:

– Вообще-то мы еще не закончили дозор...

Шестерня отмахнулся.

– После закончите. Есть дела и поважнее, чем по окрестным тропам шастать.

Он повернулся, двинулся по проходу, ни сколько не сомневаясь, что новые знакомые пойдут следом. Так и вышло. Потоптавшись, парни покорно засеменили за ним, сперва неохотно, но вскоре догнали, пошли рядом, подсвечивая дорогу и искательно заглядывая в глаза.

Некоторое время шли молча, лишь спутники поблескивали глазами, исподволь разглядывая пришельца. Наконец любопытство переполнило. Первым не выдержал Зубило, сказал с деланным безразличием:

– Все же не понятно, как ты оказался на дальней тропе?

Словно только этого и ждал, Бегунец поспешно произнес:

– Ведь поблизости нет поселений. А там, дальше, совсем уж жуткие места.

Шестерня окинул взглядом спутников. Парни изо всех сил пытаются казаться отстраненными, словно бы спрашивают исключительно из вежливости, чтобы поддержать разговор. В попытках выглядеть бывалыми мужами, степенными и рассудительными, кривят рожи, как в их понимании, должны держаться опытные да умелые. Однако мутным глазом видно – любопытство плещет из ушей, не расскажи сейчас, отложи до деревни – не выдюжат, лопнут от нетерпения.

Взъерошив бороду, Шестерня задумчиво произнес:

– Что не знаете ближайших деревень – странно. Мы ж рядом живем, совсем недалеко. Хотя, признаться, и я о вас не наслышан. А что до того, как оказался... – Он выдержал значительную паузу, так что спутники замерли, боясь пропустить хоть слова, закончил: – Оступился в схроне.

Зубило воскликнул в возбуждении: