Текст книги "Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита (Житие, письма, духовные поучения)"

Автор книги: Варнава Гефсиманский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

^{На торжественной закладке храма во имя Живоначальной Троицы. Слева направо: игумения Павла, преосвященный Аркадий, викарий Нижегородский, обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер, иеромонах Варнава.}

Паровая машина с резервуаром находилась с одной из башен монастырской ограды. Отсюда вода поступала по трубам во все жилые и хозяйственные помещения обители. Для келейных надобностей и поливки садов, кроме водопровода, в монастыре имелись два небольших прудика, несколько колодцев и один небольшой фонтан. На участке земли между огородами за скотным двором на средства Н. А. Журавлева был вырыт большой проточный пруд для мытья белья.

За южной и восточной стенами монастырской ограды находились две гостиницы. Платы за номера не полагалось, а состоятельные посетители могли опустить свою лепту в кружку, висевшую в коридоре. Кушанье постояльцам также подавалось бесплатно.

К одной из гостиниц примыкал конный двор, обнесенный каменной стеной с навесами. Внутри двора – каменное помещение с экипажным сараем, кузницей и слесарней. Здесь же располагались кладовая и конюшня с отдельными стойлами для лошадей, которых в обители насчитывалось до двадцати.

У восточной ограды устроили обширный скотный двор с большим коровником и двухэтажным зданием, в котором наверху жили сестры-скотницы. На нижнем этаже располагались столовая, молочная и погреб для хранения молочных продуктов. В обители держали до шестидесяти голов скота. За двором тянулись обширные огороды с парниками и колодцами. Собственных овощей почти всегда хватало до следующего урожая. Его хранили в прекрасно обустроенных подвалах, представлявших собой последнее слово техники. Некоторые специально приезжали посмотреть, как все было устроено.

В летнее время, кроме определенного каждой сестре послушания, все трудились в огородах и садах. Насельницы святой Иверской обители не умели бездельничать. Все свободное от молитвы время они проводили в трудах и занятиях, возложенных на них старшими сообразно с силами и способностями каждой сестры. По послушаниям они разделялись на живописиц, золотошвеек, ризничих, переплетчиц, портних, башмачниц, цветочниц, свечниц и т. д.

Все послушницы-рукодельницы должны были приходить в мастерские после ранней литургии и работать до обеда, а затем, в зимнее время, работы продолжались до вечерни. Летом, после двухчасового отдыха, работали до ужина. В мастерских царили порядок и тишина. Очередная сестра читала вслух жития святых или нечто иное, но неизменно – духовно-нравственного содержания. Таким образом труд, давая сестрам некоторую передышку в молитвенном делании, в то же время не позволял суете и мирским треволнениям овладеть их душами.

Монастырь имел лесные угодия – сто пятьдесят десятин. При строгой бережливости и правильной вырубке обитель ежегодно получала довольно значительное количество бревен на ремонт и дрова для отопления монастырских зданий. На этом же участке леса имелась пасека из ста пятидесяти ульев, которой ведали сестры-пчельницы, жившие здесь же в деревянном флигеле.

На расположенном недалеко от монастыря собственном кирпичном заводе наемные рабочие ежегодно выделывали до восьмисот тысяч штук обожженного кирпича, столь необходимого для строительства обители.

У Иверского монастыря было благоустроенное подворье в Москве, состоявшее из двух каменных двухэтажных домов со всеми необходимыми при них службами.

Монастырские порядки

Старец Варнава оставил сестрам подробное руководство к должному прохождению иноческого жития. В поучениях батюшки нет, кажется, ни одного слова, не подтвержденного примером его личной жизни. Так, ободряя ослабевших, он являл собой образец истинного подвижника неусыпаемой молитвы, неустанных трудов. Пример его подвижнической жизни сильнее всяких слов действовал на малодушных, заставляя их благоговеть пред величием его подвига. Если учил он любить скорби, тесноту монастырской жизни, унижения, поношения, то и вся его многоскорбная жизнь была подтверждением его слов о пользе терпения. Сестры знали, что их родной батюшка всю жизнь проводил в тесноте, трудах и скорбях, не только никогда не стараясь уклоняться от них, но, как нередко казалось, сам добровольно подчиняясь им, всегда готовый с радостью претерпеть всякую клевету, поношение, оскорбление. Пожалуется, бывало, ему иная малодушная сестра, что слишком тяжело ей живется; труды-то трудами, да еще и бранят все ее, так что иной раз и невыносимо бывает. «Тебя все бранят? А ты думаешь, что Варнаву-то не бранят? Еще как ругают-то меня, грешного! И пусть, дочка, нас с тобой бранят: ведь монаха-то сколько ни черни, черней рясы не будет!» – говаривал он в утешение скорбящей.

Бывало, скорбит какая-нибудь старшая сестра и жалуется, как нелегко подчас ей приходится с вверенными ей послушницами, а отец Варнава и посоветует в такие минуты вспоминать, как нелегко ему иметь попечение о целой обители. Для всех было очевидно, что он презрел себя ради Бога, не искал и не имел покоя, довольства плоти, жертвовал всецело собой для ближних, что и давало ему чистую духовную радость.

«Вера горами движет»[36]36
  См.: Мф. 21, 21.


[Закрыть] – по слову Спасителя. Чем же, как не верой своей, упованием на помощь Божию и покров Царицы Небесной и своей глубокой любовью, старец Варнава двигал вперед развитие и процветание Иверской обители?! И эта вера и упование старца служили основанием его трудов и забот, которым он отдал всю свою жизнь. И поистине дивное дело: его упование никогда его не посрамляло. Матерь Божия незримо исполняла все прошения раба Своего, который с твердой верой все относил к Ее святой воле и милосердию. «Так угодно Царице Небесной, Матерь Божия все Сама устроила, Сама Она и попечется обо всем», – обычно говаривал старец тем, кто дознавался, почему он поступал так или иначе. В деле устроения этой обширной прекрасной обители старец был только как бы хранителем доверенного ему Царицей Небесной достояния.

Иеромонах Варнава своими молитвами и неусыпным попечением всячески оберегал Иверскую обитель от злобы и расхищения врагов, видимых и невидимых. И за все годы был ли хоть один день, когда батюшка не думал бы о ней, не ходатайствовал за нее пред Богом и людьми?! Можно с уверенностью сказать, что не только дня такого, а и часа одного не проходило, когда бы забывал он о своем Иверском. Начиная день, он как любящий отец на молитве вспоминал о своем «детище» и просил Бога о его благополучии; в беседе с посетителями он всячески располагал их в пользу Иверского монастыря; в своих письмах, которым большею частью отдавал он свои ночные часы, он не переставал «докучать» духовным детям просьбами об Иверской обители. В груде получаемых отовсюду писем он отыскивал прежде всего конверты со штемпелем «Выкса», и их прежде других вскрывала его рука.

Денежные или какие другие вещественные дары неизменно почти всегда отправлялись в Иверский. Дал как-то раз один добрый человек батюшке сто рублей, с тем чтобы он употребил эти деньги на благотворительность. Старец принял с великой благодарностью приношение и сказал: «Я их теперь же пошлю в Иверский, ведь там у меня пятьсот нищих!» Один фабрикант пожертвовал старцу несколько тюков черного кашемира, и батюшка препроводил его в свою обитель для раздачи нуждающимся сестрам. А таковых у него было всегда большинство. Из года в год набирал он именно неимущих в свою обитель. Из глухих тамбовских деревушек, из столичных городов – отовсюду шла к нему беспомощная беднота, ища крова и надежного духовного руководства.

Как ни тяжело было старцу иметь на своем попечении великую семью, отказать бедным девицам, сотни верст прошедшим до его келлии, он был не в силах. С любовью примет он, бывало, их, запыленных, усталых, унылых, утешит, оделит чем Бог пошлет, благословит идти в его обитель и даст еще на дорогу.

Впрочем, не всегда и не всех благословлял старец в Иверскую обитель. Однажды пришли к нему две молодые девицы-землячки попросить благословения и указания на избрание жизненного пути. Обе они были готовы с верой принять его совет и в точности исполнить все, что скажет им старец. Знали они, что у батюшки есть и свой монастырь где-то далеко в Нижегородской губернии, и потому уже переговаривались между собою по дороге к келлии старца – идти ли им туда, если батюшка будет посылать их в свой монастырь… Одна с охотою пошла бы и туда, а другая решилась отказаться от Иверского, принимая во внимание дальность расстояния до него от ее родины. «Ведь туда кто из родных-то приедет ко мне, – говорила она, – кто чего принесет мне? Ни масла, ни яиц негде будет взять». И старец, приняв их к себе, благословил обеим идти в монастырь: первой – в его Иверский, а второй – в Хотьково. «Тут к тебе поближе будут родные, – сказал он ей при этом, – а туда далеко им, и ты без масла и без яиц насидишься, пожалуй!»

Каждая новая «дочка» приносила ему с собой и новые заботы. Приняв ее на свое попечение, старец немедленно писал о ней «матери», как звал он игумению, уведомляя ее о том, что такая-то девица принята им в обитель и что должно дать ей подходящее послушание и келлию. А по приезде своем в обитель он непременно осведомится у новенькой, привыкает ли она к монастырю и не скучает ли. Если посетят обитель родные какой-нибудь «монашки», он обязательно внушит им не забывать свою родную богомолицу и чем-нибудь да порадовать ее. Случалось нередко видеть в его келлии различные посылки, принесенные родственниками для передачи насельницам: тут и самовар, бывало, стоит в углу, и валенки, мешок с какими-нибудь вещами и узелок с домашними гостинцами… Согревалось батюшкино сердце, когда представлял он радость сестер при получении этих посылок. А как он сиял, бывало, когда какая-нибудь из его дочек иверских проездом из обители на родину заедет к нему, как к отцу родному! Как старался он тут ее утешить, обласкать, вразумить!

Неутомимый труженик, вечно занятый с посетителями, обремененный грузом множества забот и хлопот, он, бывало, и виду не покажет, что устал от целодневных трудов. Напротив, оторвавшись на какой-нибудь час от обычных занятий, с народом, он, казалось, забывал свою старость и усталость, когда оставался один на один со своими присными «любимыми детками», как звал он всех, особенно же своих иверских.

Если уж в «Пещерах» батюшка старался уделить побольше времени и внимания сестрам, то тем более он всецело принадлежал им, когда приезжал в обитель, а это бывало раз шесть-семь в году. И нужно было видеть, как приготовлялась обитель к встрече своего кормильчика, особенно перед праздниками, и как радостно встречала его! Следует сказать, что посещения иеромонаха Варнавы вносили праздничность в тихую трудовую жизнь насельниц обители и надолго оставляли по себе светлую память.

Что касается монастырских порядков, то Иверская обитель, как общежительная, представляла собой одну семью из четырехсот сестер-насельниц. Все они в одинаковой мере пользовались всем потребным, одинаково же и трудились на общую пользу. Жизнь их текла под бдительным надзором матери игумении, которая во всем руководствовалась указаниями и советами старца Варнавы. Новоначальных поручали старшим монахиням, которые наставляли молодых послушниц на пути добродетельной жизни. От новеньких требовалось лишь полное повиновение старшим и отсечение собственной воли.

Тому, чтобы блюсти монастырский уклад, способствовала удаленность обители от мира. Отлучались из монастыря не иначе как с позволения игумении, да и то лишь по послушанию, которое выполнялось вне обители: купля, отправление и получение почтовой корреспонденции, хозяйственные и прочие поручения. Отец Варнава строго-настрого запретил посылать сестер в мир за подаянием. При этом он всегда говорил начальнице: «Лучше, мать, претерпим скудость и недостаток в чем, только постараемся сохранить вверенных нам сестер от соблазнов мира в чистоте и целомудрии». Такое послушание, как сбор с кружкой в миру, опасно в нравственном отношении. Поэтому не только какие-либо отлучки строго воспрещались, но даже выходить сестрам за монастырскую ограду не дозволялось без особого на то благословения.

Монастырские правила всеми соблюдались строго. Церковные богослужения посещались неукоснительно, положенное монашеское правило тщательно исполнялось. Как истинный пастырь своего духовного стада старец, навещая Иверскую обитель, всякий раз требовал следовать монастырскому уставу.

Утреня начиналась в четыре часа пополуночи. За час до звона назначенные сестры с колокольчиками ходили по корпусам и будили насельниц. Они громко творили Иисусову молитву: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». После чего произносили:

– Сестры, вставайте. Бдению настало время, и молитве час.

Насельницы тихо выходили из своих келлий и спешили в храм. Богослужение, продолжавшееся около двух с половиной часов, а иногда и более, состояло из утренних молитв, 17-й кафизмы, полунощницы, акафиста и утрени. После пения тропарей следовали две рядовые кафизмы. Строжайше положено было петь и читать в храме громко, внятно, неспешно, истово. Полагались и уставные чтения: канон дня из октоиха и минеи святого. Ирмосы и катавасии пелись на клиросах. Стиховны, хвалитны и первый час вычитывались вполне по монастырскому уставу. По окончании утрени клиросные сестры, сойдясь на середине храма, умильно пели «Под Твою милость прибегаем…» Затем начиналась ранняя литургия, после которой ежедневно совершалась краткая лития или вселенская панихида об умерших благотворителях обители.

Сестры-мастерицы, отстояв раннюю обедню и напившись чаю, спешили в свои мастерские и с прилежанием принимались за рукоделье.

В 9 часов служили позднюю литургию. По прочтении Евангелия на сугубой ектении поминались главные ктиторы обители. Ежедневно совершался молебен Матери Божией, во время которого по особо заведенному синодику поминали благотворителей обители.

По окончании молебна ударами в висевший у трапезного корпуса колокол возвещали о времени трапезы, и все сестры попарно шли на трапезу. Клиросные, идя впереди, пели 144-й псалом «Вознесу Тя, Боже мой…» За ними следовала настоятельница и все сестры. Чередная чтица читала «Отче наш». Настоятельница произносила: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» И все садились за стол. На обед ежедневно полагалось четыре блюда: холодное с рыбой, щи, суп и каша. Вечерняя трапеза состояла из двух блюд. На перемену каждого кушанья настоятельница звонила в колокольчик. Иногда, в дни поминовения умерших, подавали булки. В праздничные же и воскресные дни трапеза значительно улучшалась. Кушанья приносили определенные на то послушницы-трапезницы числом восемь человек под надзором старшей монахини. Во все время еды соблюдалось глубокое молчание, только чтица громко, внятно и неспешно читала в это время жития святых. По окончании трапезы и по прочтении положенных благодарственных молитв пели тропари, затем поминали о здравии и спасении старца, игумении и всех благотворителей обители.

Вечерня в зимнее время начиналась в 4, а в летнее – в 5 часов. По окончании ее совершалось малое повечерие, во время которого вычитывался канон святого, положенный на этот день, каноны Иисусу Сладчайшему, Божией Матери и ангелу-хранителю. В воскресенье, понедельник и пятницу – акафист Матери Божией. По окончании повечерия и канонов совершалось скитское правило[37]37
  Приводится в разделе «Приложения». С. 451.


[Закрыть], заимствованное из Гефсиманского скита, которое ввел владыка Филарет, митрополит Московский.

Нельзя было совершать это правило без особого чувства благоговейного восторга и умиления. В церкви, освященной одними только лампадами, царили полумрак и глубокая тишина. Неспешно и умиленно произносились чтицей слова молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных!» Так и слышался в этих святых словах, исходивших из сокрушенного сердца, вопль грешной души к своему Спасителю. Затем водворялось полное молчание – каждая сестра творила свою безмолвную молитву. По временам слышались только вздохи. Богомолец, побывавший хотя бы однажды на этой молитве в обители, не мог забыть пережитого в эти священные минуты.

По окончании правила все сестры шли на вечернюю трапезу. Затем совершалось вечернее правило и читался помянник. Из трапезной сестры тихо расходились по своим келлиям, не заходя друг к другу. Удаляясь на покой, каждая невольно вспоминала слова своего духовного наставника: «Сестры, когда вы удаляетесь на ночное время в свои келлии, вы запираете свои двери и никто уже не знает, чем занимаетесь вы в это время, кроме ангела-хранителя вашего, который невидимо остается при вас безмолвным зрителем деяний ваших. Молитесь вы – радуется он. Предаетесь беспечному сну – он печалится. Ночь дана нам, дети, не для одного только отдыха, но и для упражнения в богомыслии: в ночной тишине даже удобнее нам беседовать с Богом».

На воскресные дни, двунадесятые, Богородичные и полиелейные праздники положено было совершать всенощное бдение. Малая вечерня с тремя канонами и акафистом в эти дни совершалась в 4 часа, а всенощная начиналась в 6 часов вечера и продолжалась 3–4 часа – Церковный Устав в обители всегда выполнялся строго. По окончании всенощной, после пения «Под Твою милость прибегаем…» читались молитвы на сон грядущим.

В воскресные дни во время утренних молитв бывал Троичен канон рядового гласа и акафист Иисусу Сладчайшему, а в прочие дни недели читались следующие акафисты: в понедельник – архангелу Михаилу; во вторник – Преподобному Сергию; в четверг – святителю Николаю; в субботу – пред иконой Божией Матери «Скоропослушница»; в среду и пятницу – пред Ее Иверской иконой, а в праздничные дни – акафист празднику.

В воскресенье после вечерни положено было отправлять полунощницу и чин двунадесяти псалмов. Вначале читалась 17-я кафизма, затем следовала вседневная полунощница, по окончании которой отверзаются Царские врата и священник начинает: «Слава Святей…». Чтица – «Приидите, поклонимся…», за сим: «Господь просвещение мое…» и прочее. После каждого стиха трижды пели «аллилуиа». Совершать эту службу положено было по скитскому уставу.

Земные поклоны от Святой Пасхи до Пятидесятницы оставлялись. В течение всего года в двунадесятые, Владычные и Богородичные праздники, в воскресные и субботние дни, а также и в дни причащения Святых Таин поклоны также отменялись – полагалось лишь четыре поклона по числу четырех важнейших возгласов иерея, относящихся к совершению великого Таинства Святой Евхаристии. При чтении акафистов в воскресные дни коленопреклонение разрешалось с благословения старца, также и в праздничные и воскресные дни следовало прикладываться к местным особо чтимым святыням. Коленопреклонение строго воспрещалось при важнейших песнопениях на всенощном бдении, как то: величание, песнь Богородице и великое славословие.

Поскольку все необходимое для монастыря получали от благотворителей, то батюшка напоминал об обязанности ее насельниц непрестанно молиться за всех благочестивых жертвователей, дабы полученная милостыня не послужила бы сестрам в погибель. Ведь добрые боголюбивые люди спешат со своей щедрой милостыней в святую обитель, полагаясь, главным образом, на иноческие молитвы сестер. «Многие боголюбцы-миряне, – говорил при этом старец, – занятые службой и различными многосложными делами, не имеют достаточно времени для молитвы, а потому и просят монашествующих помолиться о них. А мы здесь и собраны затем, чтобы непрестанно молиться о всем православном мире».

Нередко при этом отец Варнава приводил рассказ о видении некоего затворника.

«В одном монастыре, славившемся добродетельной и богоугодной жизнью, подвизался затворник, с юных лет проводивший дни в чистоте и воздержании, всячески работая Богу. Со многими слезами молясь Ему о спасении своей души, о властях и о мире всего мира, удручая свое тело постом и бдением, не заботясь о приобретении богатства или какой-либо собственности, он занимался чтением и пением Псалтири, непрестанно возносясь умом и сердцем к Богу. Одевался во вретище, спал на рогоже, от усердствующих благотворителей никогда ничего не принимал. Приехал однажды в ту обитель начальник города и сам раздавал всем инокам по сребренику, а придя к затворнику, дал ему златницу, умоляя его принять ее. Затворник, не желая обидеть столь почетного гостя, принял от него златницу. В ту же ночь он имел видение. Подвижник видел, будто он со всей братией находится в поле, заросшем тернием и разделенном на участки по числу братий. При этом какой-то необычный юноша заставляет всех монахов жать терние. Юноша говорит и затворнику: „Жни терние“. Видит затворник, что из всех участков у него самый большой. И говорит он юноше-ангелу:

– Почему у меня участок больше всех?

– Потому, – отвечает ангел, – что ты больше всех получил. Вспомни: ты вчера вместе с братией нанялся, взяв деньги у того христолюбца, а это все плоды дел его. Приступи же и жни, чтобы златница была твоей душе на пользу, а не во грех.

Проснувшись, в ужасе затворник вернул златницу градоначальнику и, как тот ни умолял его взять все-таки златницу, раздать бедным, он не хотел ее брать, при этом говорил:

– Не хочу чужих грехов терние жать – своих грехов терние не могу истребить.

После этого градоначальник еще более раздал милостыни, вспоминая слово Писания: „Милостыней и верой грехи очищаются“[38]38
  См.: Притч. 16, 6.


[Закрыть].

Молитесь же, сестры, за всех милующих и питающих вас, чтобы не быть вам осужденными в тунеядстве. А вы, „отчаянные“, – ласково обратился старец к клирошанкам, – должны усерднее славить Господа и молиться за благодетелей, так как на вашу долю выпадает более утешения, чем на долю других, тем более что и послушание-то ваше состоит в молитве и славословии».

Отцом Варнавой установлен был и чин поминовения усопших. Когда умирали сестры обители, ударяли в большой колокол: при кончине монахини – двенадцать раз, рясофорной – шесть, послушницы – три раза. В это время каждая сестра обязана была положить двенадцать земных поклонов о упокоении новопреставленной с молитвой «Упокой, Господи, душу усопшей новопреставленной рабы Твоея (имя) и прости ей всякое согрешение, вольное же и невольное». Такое поминовение о душе новопреставленной каждая сестра совершала в течение сорока дней после утренних и вечерних молитв.

Приготовив усопшую, выносили ее в больничный Успенский храм, где она находилась до дня погребения, при этом день и ночь читали по новопреставленной Псалтирь. Отпевание совершалось духовенством монастыря соборно при трогательном пении сестринского хора. Помолиться и проводить к месту вечного покоя свою сотрудницу собирались обычно все насельницы. Когда прах почившей при похоронном перезвоне колоколов опускали в могилу, каждая сестра полагала двенадцать поклонов с вышеприведенной молитвой. После погребения сестры шли в трапезную, чтобы помянуть усопшую. По апостольскому завету – молиться друг за друга[39]39
  См.: Иак. 5, 16.


[Закрыть] – новопреставленную записывали в синодик на вечное поминовение на проскомидии и за чтением Псалтири.

В больничном храме заведено было неусыпаемое чтение Псалтири следующим порядком. Передняя сестра, сотворив обычное начало, два поклона поясных и третий земной пред иконой Спасителя, приложившись к святой иконе, успокоив свои чувства и собрав помышления, вставала на молитву пред Господом и начинала чтение по такому правилу:

«Молитвами святых отец наших» и прочее, Трисвятое по «Отче наш», тропари и молитва ко Пресвятой Троице, затем «Приидите, поклонимся», «Блажен муж» и прочее, по каждом стихе трижды «аллилуиа».

Как уже говорилось, в Иверской обители строго положено было читать неспешно и внимая читаемому, «да чтуще молится и молящеся читает, ибо молитва есть глаголание к Богу, чтение же Божие к человеку беседование, и аще молитва от чистого сердца воссылается горе, небеса проницает и тща не возвращается, но низводит дары благодати, умудряющие ум и спасающие души, от источника премудрости Спасителя нашего Бога».

По прочтении же кафизмы, после Трисвятого, обычных тропарей и молитвы сестра начинала читать помянник. Прочтя имена о здравии и спасении благотворителей обители по двум синодикам, она тем же порядком читала вторую кафизму с тропарями и молитвой. По второй кафизме следовало чтение помянника об усопших: «Помяни, Господи, от жития сего отшедшия…» и прочее, далее читались имена.

Так каждая сестра начинала свою чреду с кафизм, которые поряду ей прилучатся, оканчивала чтение положенными по девятой песни тропарями и молитвой «Многомилостиве и премилостиве Господи». По окончании чтения сестра, положив пред иконой Спасителя три поклона и приложившись к святой иконе, отходила с миром в свою келлию. Если же чередная сестра задерживалась, то трижды ударяли в малый колокол, подавая знак к поспешению на чтение. Время для каждой чреды полагалось по два часа. В таком порядке чтение Псалтири совершалось в обители день и ночь, начиная каждую седмицу с шестого часа пополудни воскресного дня до шестого часа утра субботнего дня. Только в двунадесятые праздники чтение Псалтири оставлялось. Ежедневно также совершалось поминовение живых и умерших на проскомидии, на сугубой и заупокойной ектениях, на молебном пении о здравии и на Великой панихиде. Для совершения богослужений в Иверской обители содержались три священника и диакон. Ежедневно свершалось две литургии – ранняя и поздняя. Читали и пели при богослужениях сестры, в алтаре прислуживали манатейные монахини.

За порядком и чистотой в алтарях и храмах наблюдали церковницы и пономари. На обязанности сестер также лежал весь монастырский колокольный звон. Благозвучность колоколов приводила в умиление сердца богомольцев.

Содержание монастырского причта при готовых квартирах и отоплении было вполне удовлетворительным. Из монастырских сумм на содержание духовенству ежегодно выдавалось: священникам по триста рублей и диакону – двести рублей. Кроме того, они пользовались частью текущего дохода от проскомидий, молебнов и панихид. Вообще, монастырское духовенство получало средства и содержание вполне достаточные.

^{Старец Варнава Гефсиманский. Фотография конца XIX в.}

Посещение обители старцем

Иверский Выксунский женский монастырь своим величественным видом невольно пробуждал в душе каждого благонамеренного православного чувство благоговения перед неисповедимыми судьбами Промысла Божия. При виде этой обширной и цветущей обители всякий, кто хотя бы немного знал ее историю, невольно проникался мыслью, что находится она под особым покровительством Царицы Небесной, незримо помогавшей усердному служителю Своему иеромонаху Варнаве устроить и благоукрашать ее, несмотря на все препятствия, какие встречал он на пути к осуществлению этого трудного и многосложного дела. Неусыпными попечениями назначенного Матерью Божией старца-строителя обитель достигла такого благосостояния, что своим внешним видом, равно как и внутренним духовным благим устроением, стала не только вровень со многими другими монастырями, древними, известными, но и далеко превзошла многие из них.

На пространстве в девять квадратных десятин[40]40
  Десятина равняется 1,45 га.


[Закрыть]расположены величественные здания и постройки юного Иверского монастыря, обнесенного крепкой оградой с четырьмя высокими башнями по углам. Посреди южной стены, обращенной к Выксе, над прекрасно украшенными Святыми вратами высилась четырехъярусная колокольня. При входе в обитель прежде всего обращали на себя внимание внушительные по своим размерам, но вместе с тем изящной архитектуры храмы – Иверский и Успенский. Недалеко от Иверского высился прекрасный собор во имя Святой Живоначальной Троицы. Далее взор посетителя останавливался на жилых зданиях монастыря, отличавшихся красотой своей наружной отделки. Затем шли другие постройки – крупные и небольшого размера.

Перед храмами были разбиты цветники и насажены обширные плодовые сады. Возле каждого малого домика, не говоря уже о больших, имелись палисадники, обнесенные частью деревянными, а частью изящными коваными решетками. Не могли нарадоваться сестры, созерцая этот святой, мирный и дорогой для них уголок, где за четырьмя высокими стенами, как в тихой пристани, вне опасности от бурь и треволнений мирской жизни они спокойно наслаждались тем, что подавала им в утешение Матерь Благая, Небесная их Покровительница. Особенно привлекательной бывала обитель летом, когда ее храмы, большие корпуса и маленькие домики, – все было залито солнцем, сияло чистотой и опрятностью среди яркой зелени тополей и плодовых деревьев. Воздух, и без того чистый от лесных просторов и уединенности расположения монастыря, источал ароматы цветов. Множество богомольцев, стекавшихся в святую обитель из разных мест, дополняли этот чудный вид.

Вся эта радующая взор картина свидетельствовала о святой ревности старца-строителя и сестер-насельниц в деле благоустройства монастыря. И действительно, неусыпно пекся любвеобильный отец Варнава о своем детище, прилагая много стараний к изысканию потребных для этого средств. Стоит заметить, что Иверский монастырь не был обеспечен средствами для безбедного существования. Не было в его владениях ни обширных посевных полей, ни лугов для покоса, ни других каких-либо выгодных хозяйственных угодий. Текущих денежных средств – от церковных треб, продаж сестринских рукоделий, процентов с монастырского капитала, различных прочих доходов – было явно недостаточно для поддержания в должном виде всех его многочисленных храмов, зданий, служб и содержания насельниц.

Главным источником существования монастыря являлась немалая лепта многочисленных почитателей батюшки, которые по чувству особого уважения к старцу Варнаве щедро отдавали часть своего имения на нужды и потребности обители. С великим усердием приносили они ей свои пожертвования. Эти-то добровольные приношения в виде денежных сумм, строительных материалов, хозяйственных принадлежностей, продуктов и служили главным источником существования сестер и монастыря.

Сам будучи беден и не имея ничего в собственности, духоносный батюшка пользовался великими и богатыми милостями от Бога, Который и посылал ему через добрых благотворителей обильные средства для содержания и благоукрашения его детища.

Высокочтимый старец Варнава являлся в полном смысле слова многопопечительным отцом основанной им обители, а обитель для него – родным и дорогим детищем. Заботясь о внешнем благоустройстве монастыря, старец еще большее попечение проявлял о ее внутреннем благоустройстве. Никому не ведомы труды, скорби и всевозможные лишения, понесенные им при этом незримом для внешнего ока служении, а между тем под его мудрым окормлением обитель достигла определенных высот духовного совершенства. Как порядок церковных служб, так и весь заведенный старцем внутренний строй монастырской жизни не оставляли желать ничего лучшего. И слово старца было для сестер законом.