Текст книги "Том 3. Стихотворения 1918-1924"

Автор книги: Валерий Брюсов

«Дивный генуэзец! как нам стали понятны…»

 
Дивный генуэзец! как нам стали понятны
Твои пророческие слова:
«Мир мал!»
Мы взором одним озираем его
От полюса до полюса —
Нет больше тайн на земле!
 
 
Прежде былинка в безмерных просторах,
Упорно – за веком век —
Работал, боролся, вперед продвигался
И своей планетой, наконец, овладел
Человек.
 
 
Нет больше тайн в надземном тесном мире!
Стальные иглы рельс, обвив материки,
Бегут сквозь цепи Анд, бегут в степях Сибири —
К верховьям Крокодиловой реки;
 
 
Земля, земля! настало время!
Ты – достояние людей.
Не то или другое племя,
Не тот иль этот из царей,
Тебя взял Человек, его спокойный гений,
Его холодный ум, его упорный труд
И смелый взлет безумных дерзновений!
И правит скорбного Судьи бесстрастный суд.
 
 
Человек! торжествуй! и, величье познав,
Увенчай себя вечным венцом!
Выше радостей стань, выше слав,
Будь творцом!
 

<1902>

«Пусть лобзает меня – он лобзаньем своим!..»

 
– Пусть лобзает меня – он лобзаньем своим!
Удовольствия ласк его – свыше вина.
Запах риз его – ладанный дым,
Как пролитое миро – его имена!
Девы ради сего – возлюбили тебя!
За тобой и к тебе, царь, пойду я, любя.
Опаленная солнцем, лицом я смугла
И прекрасна, как полы в китарских шатрах,
Как завесы во храме на пышных вратах.
Виноградник отца я все дни стерегла,
Но сберечь не сумела я свой виноград.
Где пасешь ты? скажи мне, возлюбленный брат!
Где почиешь в полуденный жар, – возвести!
Чтоб к друзьям твоим мне, заблудясь, не прийти.
 
 
– Если ты угадать не умела, где брат,
Приходи к пастухам по следам наших стад.
Кобылице моей в колеснице царя
Уподоблю тебя я, подруга моя!
Хороши твои щеки в серьгах золотых,
Хороша твоя грудь в ожерельях твоих.
Золотые подвески я дам с серебром…
О, как сладостно ладаном пахнет кругом.
 
 
– Ветка мирры – мой брат – на груди у меня,
В винограднике, брат мой, покойся до дня.
– Ты прекрасна, сестра, – как у голубя взор.
– Ты прекрасен, мой брат, – ароматен убор.
– Сень над ложем у нас наклоняется вниз,
Кровля ложницы – кедр, потолок – кипарис.
 

1902

«Влачась по дням, при новой встрече…»

 
Влачась по дням, при новой встрече
Твержу с усталостью «люблю»,
Но эти взоры, миги, речи
Запоминаю и ловлю.
 
 
От ночи дню передаваем,
Куда-то на волнах влеком,
То из-за стен дышу я раем,
То за окном я внемлю гром.
 
 
Не увлечен и не печален,
Но, любопытствуя везде, —
В бреду пиров, в молчаньи спален,
Я рад бегущей череде.
 
 
Уходят шумные мгновенья,
И я дивиться вновь готов
На самоцветные каменья
Случайно сложенных стихов.
 

<1902>

«Прими послание, о Виктор!..»

 
Прими послание, о Виктор!
Слагаю песнь тебе я в честь,
Пусть консул я, а ты – мой ликтор,
Но сходство между нами есть.
 
 
Тебе милее смех девичий,
Мне – женский и бесстыдный смех.
Но что до маленьких различий,
Когда мы оба любим грех!
 
 
Мы оба на алтарь Цитерин
Льем возлияния свои,
И оба будем – я уверен,
До гроба верными любви!
 
 
Но любим мы полней и выше,
Чем даже страсти легкий стон, —
Напевы стройных полустиший
И в темных лаврах Геликон!
 

<Март 1903>

«И вдруг все станет так понятно…»

 
И вдруг все станет так понятно:
И жизнь земли, и голос рек,
И звезд магические пятна, —
И золотой настанет век.
 
 
Восстанут новые пророки
С святым сияньем вкруг волос,
Твердя, что истощились сроки,
Что день настал свершенья грез.
 
 
И люди все, как сестры-братья,
Семья единого отца,
Протянут руки и объятья,
И будет радость без конца!
 

9 – 10 сентября 1903

«Над бредом наших разных ликов…»

М. Н. Семенову

 
Над бредом наших разных ликов,
Над диким сном
Разноязычных наших криков, —
Не здесь, в ином —
 
 
Есть нас связующие нити.
Есть общий зов
За грань желаний и событий,
Имен и слов!
 
 
Мы все склоняем взор во храме,
Всех зыблет страсть,
И красота над всеми нами
Простерла власть!
 

16 октября 1903

Орфей

 
Вакханки встретили Орфея
На берегу немолчных вод.
Он, изнывая и немея,
Следил их медленный черед.
 
 
Душе, всегда глядящей в тайны,
Где тихо веет Дионис,
Понятен был их бег случайный
И смена сребропенных риз.
 
 
Но, опьяненны и безумны,
Почти до чресл обнажены,
Менады вторглись бурей шумной
В его безветренные сны.
 
 
Их тирсы зыблились, как травы,
Когда находит с гор гроза,
И, полны ярости и славы,
Звенели в хоре голоса.
 
 
«Унынье прочь! Мы вечно юны,
Что зимний ветр! Сияет май!
Ударь, певец, в живые струны
И буйство жизни повторяй!
 
 
Ты ль, двигавший напевом скалы,
Кому внимали барс и тигр,
Пребудешь молча одичалый
При вольном вое наших игр.
 
 
Твой бог – наш бог! Что возрожденье,
Когда до дна прекрасен миг!
Не сам ли в неге опьяненья
И в нас бог Дионис проник.
 
 
Вошел он с вестью о победе,
Что смерть давно побеждена, —
Все жизни – в сладострастном бреде,
Вся вечность – в таинстве вина».
 
 
Они стремятся, как пантеры,
Но и пантер смирял напев,
И лиру взял, исполнен веры,
Орфей среди безумных дев.
 
 
Он им поет о Евридике,
О страшных Орковых вратах…
Но песню заглушают крики…
Уж – камни в яростных руках.
 
 
И пал певец с улыбкой ясной.
До брега волны докатив,
Как драгоценность, труп безгласный
Принял на грудь свою прилив.
 
 
И пышнокудрые наяды
Безлюдной и чужой земли
У волн, в пещере, в час прохлады,
Его, рыдая, погребли.
 
 
Но, не покинув лиры вещей,
Поэт, вручая свой обол,
Как прежде в Арго, в челн зловещий,
Дыша надеждой, перешел.
 

4 декабря 1903

«Дитя, скажи мне, что любовь?…»

 
– Дитя, скажи мне, что любовь?
– Вот этот ужас мой без воли,
Вот этот стыд, мгновенье боли,
Вот эта стынущая кровь.
 
 
– Дитя, скажи мне, что же страсть?
– Вот эти слезы, эти пени,
Вот эта жажда унижений:
Быть как раба, к ногам припасть.
 
 
– Дитя, ответь мне, счастье в чем?
– В твоей истоме, в этом бреде,
В твоем весельи о победе,
Во взоре блещущем твоем!
 

1903

Сфинкс

 
Я пустынной шел дорогой
Меж отвесных, тесных скал, —
И внезапно голос строгий
Со скалы меня позвал.
 
 
Вечерело. По вершинам
Гас закат. Был дол во мгле.
Странный призрак с телом львиным
Вырос, ожил на скале.
 
 
Полузверь и полудева
Там ждала, где шла тропа.
И белели справа, слева
Кости, кости, черепа…
 
 
И, исполнен вещей веры
В полноту нам данных сил,
К краю сумрачной пещеры,
Человек, я подступил.
 
 
И сказал я: «Ты ли это,
Переживши сто веков,
Снова требуешь ответа?
Дай загадку, – я готов?!»
 
 
Но, недвижима на камне,
Тихо, зыбля львиный хвост,
Дева, взор вонзив в глаза мне,
Ожидала первых звезд:
 
 
«Вот загадка, о прохожий,
Ты, пришедший из долин!
Я тебя спрошу все то же,
Что услышал Лаев сын:
 
 
Кто из нас двоих загадка?
Я ли, дева-сфинкс, иль ты?
Может, ночью в тени шаткой,
Видишь ты свои мечты?
 
 
Если я жива, телесна,
Как тебе телесным быть?
Нам вдвоем на свете тесно,
Я должна тебя сразить!
 
 
Но, быть может, я – поэта
Воплощенный легкий сон?
В слове смелого ответа
Будет призрак расточен.
 
 
И действительностью станут
Только кости и скала?
Отвечай мне: кто обманут?
Я была иль не была?»
 
 
И, недвижима на камне,
Дева, зыбля львиный хвост,
Устремила взор в глаза мне,
Взор, принявший отблеск звезд.
 
 
Мрак тускнел и рос без меры,
К небу высились столпы…
Я стоял у врат пещеры…
Мимо не было тропы.
 

1903

«Есть поразительная белость…»

 
Есть поразительная белость
Снегов в вечерний час, и есть
В их белизне – святая смелость,
Земле непокоренной весть!
 
 
Пусть тьма близка, и закатилось
Нагое солнце за рубеж:
Его сиянье только снилось,
Но небо то ж, и дали те ж!
 
 
И звезды пусть во тьме возникнут,
И с изогнутой высоты
Земле свои приветы крикнут:
Они растают, как мечты!
 
 
Но свет первее солнц и мира,
Свет все – что есть, бессветья нет,
И тьма лишь царская порфира,
В которой выступает свет!
 

27 января 1904

«Скорпиону» и «Грифу»

 
Наш мир храня от силы вражьей,
В чреде двенадцати имен,
У врат небес стоят на страже
В свой день Весы и Скорпион.
 
 
Но от земли, вседневно пленной,
В свой юный веруя порыв, —
Да посягнет за грань вселенной!—
Взлетает ярый Гиппогриф.
 
 
Вам, – два врага в едином стане! —
Урок видений вековых:
Один гори, где мира грани,
Другой – стремись нарушить их.
 

23 марта 1904

Максимилиану Шику

Я многим верил до исступленности.

Urbi et Orbi

 
Эту веру я тебе вручаю,
Столько раз обманутую… Что ж!
Наш удел идти, скользя, по краю,
Наш удел – над темной бездной дрожь.
Шаг еще сужден ли мне, не знаю:
Но иду, и близко ты идешь!
Близким – мой привет! Нов миг паденья —
Взгляд, лишь взгляд один без сожаленья.
 

Октябрь 1904

«Я не видал таинственных лесов…»

 
Я не видал таинственных лесов
Безудержной природы Индостана,
Причудливых китайских городов
И белых скал льдяного океана;
Не вел войска на приступы твердынь,
И не был венчан в бранном шуме стана;
Дней не влачил в толпе своих рабынь,
Не проходил, протягивая руку,
В чертоги всех богатств и всех богинь;
Не созерцал во всех пределах муку
На лицах мучеников, как судья;
С возлюбленной не пережив разлуку,
Под ноги смерти не бросался я.
Я многого не видел и не встретил,
Пылинка в миллиардах – жизнь моя!
Но до вопросов кто-то мне ответил —
И в безднах я стою без уст и слов..
И светлый мой полет сквозь них не светел.
Грядущих не увижу городов,
Не посещу всех тайн земного круга,
С героями не встречусь всех веков.
Но где в стране от севера до юга
Восторг безвестный обретет душа,
Безвестный трепет скорби и испуга?
Мы все проходим жизнь, как он, спеша,
Возможности переживаем в грезах;
От тихих снов под сводом шалаша
До высшего блаженства в тайных слезах,
И, список чувств запомнив наизусть,
Судьбе, при одобреньях и угрозах,
Мы равнодушно повторяем: пусть!
 

<1904>

«Царил над миром рифм когда-то…»

 
Царил над миром рифм когда-то
Я с самовластием волхва,
И волю царственную свято
Вершили верные слова.
 
 
Любил я радостные чары
На их желанья налагать,
И на союз мгновенный – пары
Благословлять и сочетать.
 
 
Любил с улыбкой подмечать я
В двух чуждых душах сходный звук
И двух врагов – бросать в объятья,
Как двух восторженных подруг.
 

19 февраля 1905

«На площади, полной смятеньем…»

 
На площади, полной смятеньем,
При зареве близких пожаров,
Трое, став пред толпой,
Звали ее за собой.
 
 
Первый воскликнул: «Братья,
Разрушим дворцы и палаты!!
Разбив их мраморы, мы
Увидим свет из тюрьмы!»
 
 
Другой воскликнул: «Братья,
Разрушим весь дряхлый город!
Стены спокойных домов —
Это звенья старинных оков!»
 
 
Третий воскликнул: «Братья,
Сокрушим нашу ветхую душу!
Лишь новому меху дано
Вместить молодое вино!»
 

6 июля 1905

К народу

Vox populi… [15]15
  Голос народа ( лат.)


[Закрыть]

 
Давно я оставил высоты,
Где я и отважные товарищи мои,
Мы строили быстрокрылый Арго, —
Птицу пустынных полетов, —
Мечтая перелететь на хребте ее
Пропасть от нашего крайнего кряжа
До сапфирного мира безвестной вершины.
 
 
Давно я с тобой, в твоем теченьи, народ,
В твоем многошумном, многоцветном водовороте,
Но ты не узнал моего горького голоса,
Ты не признал моего близкого лика —
В пестром плаще скомороха,
Под личиной площадного певца,
С гуслями сказителя былых времен.
 
 
На полях под пламенным куполом,
На улицах в ущельях стен,
Со страниц стремительной книги,
С подмостков, куда вонзаются взоры,
Я слушал твой голос, народ!
Кто мудрец? – у меня своя мудрость!
Кто венценосец? – у меня своя воля!
Кто пророк? – я не лишен благодати!
Но твой голос, народ, – вселенская власть.
Твоему желанию – лишь покоряться,
Твоему кумиру – только служить.
 
 
Ты дал мне, народ, мой драгоценнейший дар:
Язык, на котором слагаю я песни.
В моих стихах возвращаю твои тайны – тебе!
Граню те алмазы, что ты сохранил в своих недрах!
Освобождаю напевы, что замкнул ты в золотой скорлупе!
Я – маг, вызывающий духов, тобою рожденных, нами
убитых!
 
 
Без тебя, я – звезда без света,
Без тебя, я – творец без мира,
Буду жить, пока дышишь ты и созданный тобою язык.
 
 
Повелевай, – повинуюсь.
Повяжи меня, как слепого, – пойду,
Дай мне быть камнем в твоей праще,
Войди в меня, как в одержимого демон,
Я – уста, говори, кричи мною.
 
 
Псалтырь моя!
Ты должна звенеть по воле властителя!
Я разобью тебя об утес, непослушная!
Я оборву вас, струны, как паутины, непокорные!
Раскидаю колышки, как сеют зерна весной.
Наложу обет молчания, если не подчинишься, псалтырь!
Останусь столпником, посмешищем праздных прохожих,
здесь, на большом перекрестке!
 

20–23 июля 1805

«Ужель доселе не довольно?…»

 
Ужель доселе не довольно?
Весь этот ужас, этот бред
Еще язык мечты крамольной,
А не решающий ответ?
 
 
Не время ль, наконец, настало
Земных расплат, народных кар,
Когда довольно искры малой,
Чтоб охватил всю брешь пожар!
 
 
Так кто же голос? Мы, поэты, —
Народа вольные уста!
И наши песни – вам ответы,
И наша речь вовек проста!
 

29 июля 1906

Весы качнулись

 
Весы качнулись мировые,
Высоко подняты судьбой.
На чашу темную Россия
Метнула жребий тяжкий свой.
 
 
Молчи и никни долу, право,
Се – высшей истины черед:
Предначертан борьбы кровавой
Единый праведный исход.
 
 
Кто б ни был вождь, где б ни был случай,
Над зыбью дней властитель Рок.
Кто заградит в горах ревучий
И к морю рухнувший поток?
 

1905

Близким

I

 
Нет, я не ваш! Мне чужды цели ваши,
Мне странен ваш неокрыленный крик,
Но, в шумном круге, к вашей общей чаше
И я б, как верный, клятвенно приник!
 
 
Где вы – гроза, губящая стихия,
Я – голос ваш, я вашим хмелем пьян,
Зову крушить устои вековые,
Творить простор для будущих семян.
 
 
Где вы – как Рок, не знающий пощады,
Я – ваш трубач, ваш знаменосец я,
Зову на приступ, с боя брать преграды,
К святой земле, к свободе бытия!
 
 
Но там, где вы кричите мне: «Не боле!»
Но там, где вы поете песнь побед,
Я вижу новый бой во имя новой воли!
Ломать – я буду с вами! строить – нет!
 

30 июля 1905

II

 
Нам руки свободные свяжут
И шею обтянут веревкой,
Попы нам прощение скажут,
Повесят нас быстро и ловко.
 
 
Я буду качаться, качаться,
Без пошлой опоры на землю,
И будет в бреду мне казаться:
Я шуму великому внемлю.
 
 
Мне будет казаться: народы
Собрались внизу перед нами,
Искателей новой свободы
Сошлись проводить со слезами.
 
 
И буду, качаясь, кивать я,
Как будто при громе приветствий,
Как будто все люди мне братья,
Как это мне грезилось в детстве.
 
 
Кругом, как я корчусь, взирая,
Все зрители будут смеяться,
А я, над толпой умирая,
Все буду качаться, качаться.
 

1905

Предание

Посвящаю Андрею Белому

И ей надел поверх чела

Ив белых ландышей венок он.

Андрей Белый

I

 
Повеял ветер голубой
Над бездной моря обагренной.
Жемчужный след чертя кормой,
Челнок помчался, окрыленный.
 
 
И весь челнок, и плащ пловца
Сверкали ясным аметистом;
В кудрях пророка, вкруг лица,
Закат горел венцом лучистым.
 
 
И в грозно огненный Закат
Уйдя безумными очами,
Пловец не мог взглянуть назад,
На скудный берег за волнами.
 
 
Меж ним и берегом росли
Огни топазов и берилла,
И он не видел, как с земли
Стремила взор за ним Сибилла.
 
 
И он не видел, как она
Упала вдруг на камень черный,
Побеждена, упоена
Своей печалью непокорной.
 
 
И тень, приблизившись, легла,
Верховный жрец отвел ей локон,
И тихо снял с ее чела
Из белых ландышей венок он.
 

II

 
И годы шли. И целый день
Она скользила в сводах храма,
Всегда задумчива, как тень,
В столбах лазурных фимиама.
 
 
Но лишь сгорел пожар дневной
И сумрак ширился победно,
По узкой лестнице витой
Она сходила тенью бледной, —
 
 
В покой, где жрец верховный ждал
Ее с покорностью всегдашней,
При дымном факеле, и ал
Был свет из окон старой башни.
 
 
Струи священного вина
Пьянили мысль, дразня желанья,
И словно в диком вихре сна,
Свершались таинства лобзанья.
 
 
На ложе каменном они
Безрадостно сплетали руки;
Плясали красные огни,
И глухо повторялись звуки.
 
 
Но вдруг, припомнив о былом,
Она венок из роз срывала,
На камни падала лицом
И долго билась и стенала.
 
 
И кротко жрец, склонясь над ней,
Вершил заветные заклятья,
И вновь, под плясками огней,
Сплетались горькие объятья.
 

III

 
И годы шли, как смены сна,
Сходя во тьму сквозь своды храма,
И вот состарилась она
В столбах лазурных фимиама.
 
 
И ей народ алтарь воздвиг
Давно, как непорочной жрице,
И только жрец, седой старик,
Знал тайну замкнутой светлицы.
 
 
Был вечер. Запад гас в огне.
Ушли из храма богомольцы.
На малахитовой волне
Сплетались огненные кольца.
 
 
И вырос призрак корабля,
И близился безвестный парус,
И кто-то, бледный, у руля
Ронял сверкающий стеклярус.
 
 
Уже, мерцая, месяц стыл
Серпом из тусклого оникса,
Когда ко храму подступил
Пришлец с брегов холодных Стикса.
 
 
И властно в ясной тишине
Раздалось тихое воззванье:
«Вот я пришел. Сойди ко мне, —
Настало вечное свиданье».
 
 
И странно вспыхнул красный свет
В высоких окнах башни старой,
Потом погас на зов в ответ,
И замер храм под лунной чарой.
 
 
И в красоте седых кудрей
Предстала у дверей Сибилла,
Простер он властно руки к ней,
Она, без слов, главу склонила.
 
 
Спросил он: «Ты ждала меня?»
Сказала: «Верила и ждала».
Лучом сапфирного огня
Луна их лик поцеловала.
 
 
Рука с рукой к прибою волн
Они сошли, вдвоем отныне…
Как сердолик – далекий челн
На хризолитовой равнине!
 
 
А в башне, там, где свет погас,
Седой старик бродил у окон,
И с моря не сводил он глаз,
И целовал в последний раз
Из мертвых ландышей венок он.
 

1804 – ноябрь, 1906 – март, 1906 – январь

Плач Лаодамии

 
Нет, слова гонцов не ложны!
Ты безвременно сражен!
Все надежды невозможны,
Все, что счастье, – только сон!
Я лишь ночь одну вкушала
Умиленье ласк твоих,
И не знаю, как не знала,
Ты мой муж иль мой жених!
Ты мой пояс непорочный
В вечер брака развязал,
Но уже к стране восточной
Ветер парус напрягал!
Помню я: росой минутной
Окропил меня Морфей…
Вдруг, сквозь сон, я слышу смутно
Нет твоей руки – в моей.
Просыпаюсь: блеск доспеха,
Со щитом ты предо мной…
И, как робкий ропот смеха,
День стучится за стеной.
Я вскочила, охватила
Стан твой с жадностью змеи,
Миги длила и ловила
Очи милые твои.
 

Март 1906

Под утро

 
Еще было совсем темно,
И горели в ряд фонари,
Но я приоткрыл окно
И понял приближенье зари.
 
 
От лазури, побелевшей вдруг,
Отделились, как дым, облака,
В сумраке, поредевшем вокруг,
Обозначился парк и река.
 
 
И скоро в сизой дали,
Казавшейся черным концом,
Опять поднялись с земли
Крыши – за домом дом.
 
 
И, звезды гася, в небеса
Кто-то влил лиловый сок,
И мне сладко повеял в глаза
Издалека ветерок.
 

6 апреля 1906

Остров

 
Пусть он останется безвестным
За далью призрачной неведомых морей,
Пусть он не станет вымеренным, тесным,
Как дом, как комната: от окон до дверей!
 
 
Чтоб с тонких берегов вседневности и жизни
В бинокль мечты чуть видеть мы могли,
Как пальмы клонятся в твоей отчизне,
Как тщетно к ней стремятся корабли.
 
 
Чтоб в море никогда не вышел Генуэзец,
Способный привести корвеллу к берегам.
Чтоб вечно без людей там красовался месяц
И радостью никто не насладился б там.
 

Август 1906

Нить

 
Отдамся ль я случайному наитью,
Сознательно ль – кую и правлю стих —
Я все ж останусь телеграфной нитью,
Протянутой в века из дней моих!
 
 
И я смотрю, раскрыв с усильем веки
Мечты, уставший, словно слабый глаз,
В грядущее! – как некогда ацтеки
Смотрели в мир, предчувствуя в нем нас.
 

Август 1906

«Встав, прошумят и сгибнут города…»

 
Встав, прошумят и сгибнут города,
Пройдут и в бездну канут поколенья,
Просторы вод иссякнут без следа,
И станут басней вольные растенья,
Заполнив степи, горы, глубь морей,
Весь шар земной, что стал для жизни тесен,
По завоеванной планете всей
Единый город выступит, как плесень,
 

<1906 >

«Все ближе, все ближе, все ближе…»

 
Все ближе, все ближе, все ближе
С каждым и каждым мгновеньем
Бесстрастные Смерти уста,
Холоден ее поцелуй.
Все ниже, все ниже, все ниже
С покорным и сладким томленьем,
Чело преклоняет мечта,
Летейских возжаждавши струй.
 
 
Что пело, сверкало, манило,
Ароматы, напевы и краски,
Страсть, познанье, борьба, —
Даже ты, даже ты, – Любовь, —
Все странно поблекло, остыло.
Скудны ненужные ласки,
Безразлична земная Судьба
И тягостно вечное: «Вновь!»
 
 
Но страшно суровых оценок
Судьи рокового – сознанья,
Что днем, и во тьме, и во сне
Вершит свой безжалостный суд…
О, память! Кровавый застенок!
Где не молкнут стоны страданья,
Где радости плачут в огне
И скорби во льду вопиют.
 
 
Придите, придите, придите,
Последние милые миги,
Возжгите в немые уста
Смущенно слепой поцелуй.
Рвутся заветные нити,
Спадают с духа вериги,
С безумьем граничит мечта,
Летейских касаясь струй.
 

<1906>

«Я безволен, я покорен…»

 
Я безволен, я покорен
Пред холодным алтарем,
Длится труд – велик, упорен, —
Жернов мелет тайны зерен,
Грудь сдавил глухой ярем.
 
 
Кто я? раб неотрешимый
От тяжелых жерновов.
Кто я? раб неутомимый,
Узник я в цепи незримой,
Доброволец из рабов!
 
 
Мне открыты все дороги,
Я же медлю у ярма,
Слепнут очи, гнутся ноги,
Жгут лучи, и ветры строги,
И морозом жжет зима…
 

1906

Балаганы

 
Балаганы, балаганы
На вечерней площади.
Свет горит, бьют барабаны,
Дверь открыта, – проходи.
 
 
Панорамы, граммофоны,
Новый синематограф,
Будды зуб и дрозд ученый,
Дева с рогом и удав.
 
 
За зеленой занавеской
Отделенье для мужчин.
Много шума, много блеска,
Смотрят бюсты из витрин.
 
 
Зазвонили к перемене.
Красный занавес раскрыт.
Черный фрак на синей сцене
Мило публику смешит.
 
 
«Раритеты раритетов
Показать я вам готов:
Две находки – из предметов
Отдаленнейших веков.
 
 
Это – с петлею веревка
(Может каждый в руки взять).
Ей умели очень ловко
Жизнь, чью надо, убавлять.
 
 
Это – царская корона
(Крест – один, алмазов – сто).
Ей могли во время оно
Делать Некиим – ничто.
 
 
Все газетные заметки
Прославляют наш музей,
Верьте слову: ныне редки
Амулеты прежних дней».
 
 
Всяк, кто смотрит, рот разинул,
Все теснятся, стар и мал…
Зазвонили. Вечер минул.
Красный занавес упал.
 
 
Тихо молкнут барабаны,
Гаснут лампы впереди.
Спят спокойно балаганы
На базарной площади.
 

7 января 1907