Текст книги "Том 3. Стихотворения 1918-1924"

Автор книги: Валерий Брюсов

(Рифмы дактиле-хореические)

 
Высоко над городом,
В перелете гордом,
Словно птицы странные,
Реют монопланы.
 
 
А под ними, парами,
Грязным тротуаром,
Словно тени жуткие,
Бродят проститутки.
 
 
Может быть, воочию,
Этой самой ночью,
Тем же девам – летчики
Поднесут цветочки;
 
 
И в позорных комнатах
Волю неба вспомнят,
Ах! склоняясь ласково
Над застывшей маской!
 
 
Первый, в лете сниженном,
Кажется недвижным…
Не к земной улике ли
Монопланы сникли?
 

1918

(Рифмы дактиле-хореические)

 
Кричат дрозды; клонясь, дрожат
Головки белой земляники;
Березки забегают в ряд,
Смутясь, как девы полудикие.
 
 
Чем дальше, глубже колеи;
Вот вышла ель в старинной тальме…
Уже прозрачной кисеи
Повисла завеса над далями.
 
 
Вновь – вечер на лесном пути,
Во всем с иным, далеким, сходен.
Нет, никуда нам не уйти
От непонятно милой родины!
 
 
Чу! не прощанье ль крикнул дрозд?
Клонясь, дрожит иван-да-марья.
В просвете – свечи первых звезд
И красный очерк полушария.
 

(Рифмы дактиле-хореические)

 
Красная и синяя —
Девочки в траве,
Кустики полыни
Им по голове.
 
 
Рвут цветочки разные,
Бабочек следят…
Как букашки – праздны,
Как цветки на взгляд.
 
 
Эта – лёнокудрая,
С темной скобкой – та…
Вкруг природы мудрой
Радость разлита.
 
 
Вот, нарвав букетики,
Спорят: «Я да ты…»
Цветики – как дети,
Дети – как цветы.
 
 
Нет нигде уныния,
Луг мечтает вслух…
Красный блик, блик синий, —
Шелк головок двух!
 

15 июля 1915

 
Опьяняет смелый бег.
Овевает белый снег.
 
 
Режут шумы тишину.
Нежат думы про весну.
 
 
Взглядом, взглядом облелей!
Рядом, рядом – и скорей!
 
 
Твой ли стан склонен ко мне?
Все ль обман и сон во сне?
 
 
Мир во власти зимних нег,
Миги застит дымный снег.
 

1914

(Сплошные рифмы)

(Сплошные рифмы)

 
Черный и упрямый локон вьется нежно близ меня,
Но упорно в рамы окон льется снежный отблеск дня.
Тайны ночи побледнели, дали грубы, груб их свет…
Не случайно очи млели! ждали губы губ в ответ!
 
 
Ты невольно грудь склонила… Как тревожно дышишь ты!..
О, как больно! Будь, что было! Можно все, – услышь мечты!
 
 
Внемлешь? нет? Упрямый локон с плеч скатился, соскользнул…
Иль ты дремлешь? В рамы окон, словно меч, вонзился гул.
 

1914

(Внутренние постоянные рифмы)

 
Как неяркие бутоны превращают лепестки
В ярко-радостные розы, ало-красные цветы, —
Так твой ропот затаенный, стоны девичей тоски,
Стали – сладостные грезы, жадно-страстные мечты!
 
 
И, как белая лилея, над прозрачностью пруда,
Закрывает в лунном свете свой убор, дыша чуть-чуть, —
Так, несмелая, пьянея, в дрожи брачного стыда,
Опускаешь взор, как дети, ты, – спеша ко мне на грудь!
 
 
Но, во мгле наставшей ночи, сны Красавицы Ночной
Дышат томно, дышат страстно, в летней, душной тишине, —
Так, опять поднявши очи, чуть лукавя с темнотой,
Ты нескромно, ты безгласно – ждешь, послушна, как во сне!
 

16 ноября 1914

(Внутренние постоянные рифмы)

 
Лесные тропинки! лесные тропинки! не раз и не два
Вы душу манили под тихие своды дубов и берез.
Сверкали росинки, качались кувшинки, дрожала трава,
И в запахе гнили плелись хороводы блестящих стрекоз…
 
 
И было так сладко – на землю поникнуть, лежать одному,
И слушать, как нежно чирикают птицы напевы свои,
И взглядом украдкой глубоко проникнуть, сквозь травы, во тьму,
Где, с грузом, прилежно ведут вереницы домой муравьи.
 
 
А дятел далекий застукает четко о высохший ствол,
И солнце в просветы сияние бросит, как утром в окно…
Лежишь, одинокий, и думаешь кратко, что дух – все обрел,
И сердце привета не хочет, не просит, и все – все равно!
 

Май 1916

(Ассонансы)

1

 
Белы волны на побережьи моря,
Днем и в полночь они шумят.
Белых цветов в поле много,
Лишь на один из них мои глаза глядят.
 
 
Глубже воды в часы прилива,
Смелых сглотнет их алчная пасть.
Глубже в душе тоска о милой,
Ни днем, ни в полночь мне ее не ласкать.
 
 
На небе месяц белый и круглый,
И море под месяцем пляшет, пьяно.
Лицо твое – месяц, алы – твои губы,
В груди моей сердце пляшет, пьяно.
 

12 ноября 1909

2

 
Ветер качает, надышавшийся чампаком,
Фиги, бананы, панданы, кокосы.
Ведут невесту подруги с лампами,
У нее руки в запястьях, у нее с лентами косы.
 
 
Рисовое поле бело под месяцем;
Черны и красны, шныряют летучие мыши.
С новобрачной мужу на циновке весело,
Целует в спину, обнимает под мышки.
 
 
Утром уходят тигры в заросли,
Утром змеи прячутся в норы.
Утром меня солнце опалит без жалости,
Уйду искать тени на высокие горы.
 

17 ноября 1909

(Романские ассонансы)

1

 
– Вы бледны, моя сеньора.
Что склонили вы глаза?
– Я, пока вы на охоте,
Убираю волоса.
 
 
– Чей же конь заржал так жарко
На конюшне у меня?
– Мой отец прислал в подарок
Вам прекрасного коня.
 
 
– Чей же в зале щит повешен?
– Братом прислан он моим.
– Чье копье стоит у двери?
– Сердце мне пронзите им.
 

2

 
– Мой товарищ! мой товарищ!
Милой я узнал обман.
Я в Гренаде стану мавром,
Буду резать христиан,
 
 
– У меня три дочки дома,
И одна милей другой.
Выбирай любую розу
Иль подругой, иль женой.
 
 
– Не хочу я жить с подругой,
Дом с женою мне не мил,
Так как я ласкать не буду
Ту, которую любил.
 

1913

(Ассонансы)

 
С вербочками девочки,
Девочки со свечечками,
Вышедши из церковки,
Кроют куцавеечками
(Ветер, ты не тронь!)
Слабенький огонь.
 
 
Улица оснежена,
Спит высь затуманенная…
Чу! толпа мятежная
Воет, словно раненая,
Там, где осиян
Светом ресторан.
 
 
И бредут под блеснами
Злыми, электрическими,
С свечками и ветками
Тени идиллические.
Трепетен и тих
Свет на лицах их.
 

17 марта 1912

(Звукопись)

 
Сухие листья, сухие листья,
Сухие листья, сухие листья
Под тусклым ветром кружат, шуршат.
Сухие листья, сухие листья,
Под тусклым ветром сухие листья,
Кружась, что шепчут, что говорят?
 
 
Трепещут сучья под тусклым ветром;
Сухие листья под тусклым ветром
Что говорят нам, нам шепчут что?
Трепещут сучья, под тусклым ветром,
Лепечут листья, под тусклым ветром,
Но слов не понял никто, никто!
 
 
Меж черных сучьев синеет небо,
Так странно-нежно синеет небо,
Так странно-нежно прозрачна даль.
Меж голых сучьев прозрачно небо,
Над черным прахом синеет небо,
Как будто небу земли не жаль.
 
 
Сухие листья шуршат о смерти,
Кружась под ветром, шуршат о смерти:
Они блестели, им время тлеть.
Прозрачно небо. Шуршат о смерти
Сухие листья, – чтоб после смерти
В цветах весенних опять блестеть!
 

Октябрь 1913

(Перезвучия)

 
Лишь безмятежного мира жаждет душа, наконец,
Взором холодным окину блеск и богатства Офира,
С гордым лицом отодвину, может быть, царский венец.
Жаждет душа без желаний лишь безмятежного мира.
Надо? – из груди я выну прежнее сердце сердец.
Что мне напев ликований, шум беспечального пира,
Что обольщенья лобзаний женских под звоны колец!
Прочь и певучая лира! Больше не ведать кумира,
Быть обращенным во льдину, быть обращенным в свинец!
В благостном холоде стыну, пью из святого потира
Тайну последних молчаний, сшедший с арены борец.
Прошлое прошлому кину! Лишь безмятежного мира,
Лишь раствориться в тумане жаждет душа, наконец!
 

29 августа 1916

(Перезвучия)

 
Это – надгробные нении в память угасших любовей,
Мигов, прошедших в томлении у роковых изголовий.
В дни, когда манят видения, в дни, когда радости внове,
Кто одолел искушения страстью вскипающей крови?
Благо вам, ложь и мучения, трепет смертельный в алькове,
Руки в святом онемении, болью сведенные брови!
Благо! Вы мчали, в течении, жизни поток до низовий…
Но океан в отдалении слышен в торжественном зове.
Сердце окрепло в борении, дух мой смелей и суровей;
Ныне склоняю колени я, крест мой беру без условий…
Так колебался все менее ангелом призванный Товий.
Это – надгробные нении, память отшедших любовей.
 

1916

(Однозвучия)

 
В светлом жемчуге росинок
Чаши бледные кувшинок
Тихо светят меж тростинок,
И несчетный строй былинок,
В тех же крупных жемчугах,
Чуть трепещут вдоль тропинок
Желтым золотом песчинок,
Ярко блещущих в полях.
 
 
Зелень, блестки, воздух ранний,
Травы, мирр благоуханней,
Дали, радуг осиянней, —
Что прекрасней, что желанней
Долго жаждавшей мечте?
Сердце – словно многогранней;
Исчезает жизнь в осанне
Этой вечной красоте!
 
 
Пусть наш мир зеленый минет,
Человек просторы кинет,
Дали стенами задвинет
И надменно в небо хлынет
Высота стеклянных крыш:
Но, покуда кровь не стынет,
Сердце счастья не отринет —
Ведать утреннюю тишь!
 

1916

(Однозвучия)

 
Северным ветром взволнован, остужен,
Буйно вздымает валы океан…
Челн мой давно с непогодами дружен.
 
 
Близко прибрежье неведомых стран;
Вкруг, неприветлив, озлоблен и вьюжен,
Буйно вздымает валы океан.
 
 
Знаю, что путь мой – неверен, окружен,
Знаю, что смертью грозит ураган:
Челн мой давно с непогодами дружен!
 
 
Стелется с берега серый туман,
Пляшут акулы, предчувствуя ужин…
Буйно вздымает валы океан.
 
 
Старый Нептун! если дар тебе нужен,
Бей по корме, беспощаден и пьян!
Челн мой давно с непогодами дружен.
 
 
Ведал он скалы и мелей обман,
Любит борьбу и недаром натружен…
Буйно вздымает валы океан.
 
 
Что ж! Если спор наш последний рассужен,
Кану на дно, – но, лучом осиян,
Строй меня встретит подводных жемчужин!
 

1916

(Триолет-анафора)

 
Мой милый маг, моя Мария, —
Мечтам мерцающий маяк.
Мятежны марева морские,
Мой милый маг, моя Мария,
Молчаньем манит мутный мрак.
Мне метит мели мировые
Мой милый маг, моя Мария,
Мечтам мерцающий маяк!
 

1914

(Стихи с созвучиями)

 
Слово – событий скрижаль, скиптр серебряный созданной славы,
Случая спутник слепой, строгий свидетель сует,
Светлого солнца союзник, святая свирель серафимов,
Сфер созерцающий сфинкс, – стены судьбы стережет!
Слезы связуя со страстью, счастье сплетая со скорбью,
Сладостью свадебных снов, сказкой сверкая сердцам, —
Слово – суровая сила, старое семя сомнений!
Слыша со стонами смех, сверстник седой Сатаны,
Смуты строитель, снабдивший сражения скрежетом, Слово
Стали, секиры, стрелы, сумрачной смерти страшней!
 

1918

(Палиндром буквенный)

 
Я – идиллия?.. Я – иль Лидия?..
…… … … … … … …
Топот тише… тешит топот…
Хорош шорох… хорош шорох…
Хаос елок… (колесо, ах!)
Озер греза… озер греза…
Тина манит…,
Туча… чуть…
А луна тонула…
И нет тени!
…… … … … … … …
Еду… сани… на суде…
…… … … … … … …
Топот тише; тешит топот;
Хорош шорох; хорош шорох…
Темь опять; я – память!
Ель опять; я – поле!
О, мимо! мимо!
А город? а город? о, дорога! дорога!
 

<1918>

(Палиндром буквенный)

 
Я – око покоя,
Я – дали ладья,
И чуть узорю розу тучи,
Я, радугу лугу даря!
Я – алая,
Я – и лилия,
Веду, Сильвана, в лесу дев,
Я, еле лелея
Небес эбен.
 

1915

(Палиндромы)

 
Я – арка края.
 
 
Атака заката.
 
 
О, лета тело!
 
 
Ала зола.
 

<1918>

(Словесный палиндром)

 
Жестоко – раздумье. Ночное молчанье
Качает виденья былого;
Мерцанье встречает улыбки сурово;
Страданье —
Глубоко-глубоко!
Страданье сурово улыбки встречает…
Мерцанье былого – виденья качает…
Молчанье, ночное раздумье, – жестоко!
 

1918

(Словесный палиндром)

 
Волн колыхание так наяд побеждает стремленье,
Моря Икарова вал, как пламенеющий Нот.
Нот пламенеющий, как вал Икарова моря, – стремленье
Побеждает наяд так колыхание волн.
 

<1918>

(Стихи обращенные)

 
Нежный стихов аромат услаждает безделие девы:
Кроет проделки богов нежный стихов аромат.
 

<1913?>

(Античные ассонансы)

 
Грушу с яблоней в саду я деревцами посадил,
На коре пометил имя той, которую любил.
Ни конца пет, ни покою с той поры для страстных мук:
Сад все гуще, страсть все жгучей, ветви тянутся из букв.
 

1911

(Топология Пентадия)

 
Пастырь, оратай, воин, пас, возделывал, низил,
Коз, огород, врагов – веткой, лопатой, мечом.
 

1907

(Метаграмма)

 
Что нам весной или за ней дано?
Одна мечта: знай сон и лей вино!
 

1918

Опыты по строфике (строфы и формы)

(Моностих Авсония)

 
Рим золотой, обитель богов, меж градами первый,
 

1911

(Моностихи его же)

 
Первый Юлий раскрыл чертоги царские Цезарь;
Августу он передал и власть над градом, и имя;
Правил потом Тиберий, сын его сводный; за этим
Кай, получивший прозванье Калигулы в лагере ратном;
Клавдий воспринял потом правленье; а после жестокий
В роде Энея последний Нерон; за ним, не в три года,
Трое: Гальба, старик, напрасно веривший в друга,
Слабый Отон, по разврату позорный выродок жизни,
И недостойный ни власти, ни смерти мужа Вителий;
Веспасиан, за ними десятый, судьбой был поставлен;
Далее Тит, счастливый краткостью власти; последним
Брат его, тот, кого звали римляне Лысым Нероном.
 

(Повторные дистихи Пентадия)

 
Да, убегает зима! оживляют землю зефиры.
Эвр согревает дожди. Да, убегает зима!
Всюду чреваты поля; жары предчувствует почва.
Всходами новых семян всюду чреваты поля.
Весело пухнут луга, листвой оделись деревья.
По обнаженным долам весело пухнут луга.
Плач Филомелы звучит – преступной матери пени,
Сына отдавшей во снедь, плач Филомелы звучит.
Буйство потока в горах стремится по вымытым камням.
И на далеко гудит буйство потока в горах.
Тысяча тысяч цветов творит дыханье Авроры.
Дышит во глуби долин тысяча тысяч цветов.
Стонет в ущельях пустых овечьим блеяньем Эхо.
Звук, отраженный скалой, стонет в ущельях пустых.
Вьется младой виноград, меж двух посаженный вязов.
Вверх по тростинкам лозой вьется младой виноград.
Клеит под крышей опять говорливая ласточка утром,
Строя на лето гнездо, клеит под крышей опять.
Где зеленеет платан, в тени, услаждает дремота;
Там надевают венки, где зеленеет платан.
Сладко теперь умереть! нити жизни, сорвитеся с прялки!
В милых объятьях любви сладко теперь умереть!
 

1 мая 1907

(Алкаический метр)

 
Не тем горжусь я, Фебом отмеченный,
Что стих мой звонкий римские юноши
На шумном пире повторяют,
Ритм выбивая узорной чашей.
 
 
Не тем горжусь я, Юлией избранный,
Что стих мой нежный губы красавицы
Твердят, когда она снимает
Строфий, готовясь сойти на ложе.
 
 
Надеждой высшей дух мой возносится,
Хочу я верить, – боги позволили, —
Что будут звуки этих песен
Некогда слышны в безвестных странах.
 
 
Где ныне Парфы, ловкие лучники,
Грозят несмело легионариям,
Под сводом новых Академий
Будет вращать мои свитки ретор.
 
 
Где прежде алчный царь Эфиопии
Давал Нептуну праздник торжественный,
Мудрец грядущий с кожей черной
Имя мое благочестно вспомнит.
 
 
В равнине скудной сумрачной Скифии,
Где реки стынут в льдистом обличий,
Поэт земли Гиперборейской
Станет моим подражать напевам.
 

1913

(Сапфическая строфа Горация)

 
Реже всё трясут запертые двери,
Вперебой стуча, юноши лихие,
Не хотят твой сон прерывать, и любит
Дверца порог свой,
 
 
Легкие, в былом двигавшая часто
Петли. Слышишь ты реже все и реже:
«Ты, пока всю ночь по тебе страдаю,
Лидия, спишь ли?»
 
 
Дерзких шатунов, жалкая старуха,
Ты оплачешь вновь, в темном переулке,
Фракийский когда буйствует под ново —
Лунием ветер.
 
 
Пусть тебе любовь ярая и жажда
(Бесятся какой часто кобылицы)
Неотступно жжет раненую печень,
Пусть ты и плачешь, —
 
 
Пылкая, плющом молодежь зеленым
Тешится всегда, как и темным миртом,
Мертвые листы предавая Эвру,
Осени другу.
 

5 апреля 1914

(Сапфический малый метр Горация)

 
Лидия! мне, во имя
Всех богов, скажи,
Почему
Любо тебе, что сгибнет
 
 
Сибарис наш от страсти?
Стал чуждаться он
Всех арен.
Солнца страшась и пыли,
 
 
Сверстников между смелых
Он скакать не стал
На коне;
Галльских уздой зубчатой
 
 
Он скакунов не колет;
Тело в желтый Тибр
Погрузить
Страшно ему; елея
 
 
Яда виперы словно
Стал он избегать;
На руках
Стер синяки доспехов
 
 
Тот, кто копье, бывало,
Кто, бывало, диск
Зашвырнуть
Мог через мету ловко!
 
 
Что он таится? прежде
Как таился сын
(Говорят)
Фетиды, нимфы моря,
 
 
Чтоб у несчастной Трои,
Мужа вид храня,
Не лететь
В ликийский строй и в сечу!
 

1916

(Сапфический метр Сульпиция Луперка)

 
Суждена всему, что творит Природа
(Как его ни мним мы могучим), гибель.
Все являет нам роковое время
Хрупким и бренным.
 
 
Новое русло пролагают реки,
Путь привычный свой на прямой меняя.
Руша перед собой неуклонным током
Берег размытый,
 
 
Роет толщу скал водопад, спадая;
Тупится сошник, на полях, железный;
Блещет, потускнев, – украшенье пальцев, —
Золото перстня…
 

7–8 апреля 1911

(Александрийский стих)

 
Заслушались тебя безмолвные наяды,
О муза юная, влюбленная в каскады,
У входа в темный грот, что нимфам посвящен,
Плющом, шиповником, акантом оплетен.
Амур внимал тебе в тени листвы укромной;
Потом приветствовал сирену рощи темной
И, золото волос твоих сдавив рукой,
Сплел гиацинт и мирт с душистою косой.
«Твой голос для меня, – сказал он, – был утешней,
Чем для медовых пчел сок медуницы вешней!»
 

1912

7 (Терцины)

 
Минувший день, склоняясь головой,
Мне говорит: «Я умираю. Новый
Уже идет в порфире огневой.
 
 
Ты прожил день унылый и суровый.
Лениво я влачил за часом час:
Рассвет был хмур и тускл закат багровый.
 
 
За бледным полднем долго вечер гас;
И для тебя все миги были скудны,
Как старый, в детстве читанный, рассказ.
 
 
Зато со мной ты путь прошел нетрудный,
И в час, когда мне – смерть, и сон – тебе,
Мы расстаемся с дружбой обоюдной.
 
 
Иным огнем гореть в твоей судьбе
Другому дню, тому, кто ждет на смене.
Зловещее я слышу в ворожбе
 
 
Угрюмых парк. О, бойся их велений!
Тот день сожжет, тот день тебя спалит.
Ты будешь, мучась, плакать об измене,
 
 
В подушки прятать свой позор и стыд,
И, схвачен вихрем ужаса и страсти,
Всем телом биться о ступени плит!
 
 
Но день идет. Ты – у него во власти.
Так молви мне: „прости“, как другу. Я —
День без восторгов, но и без несчастий!»
 
 
В смущеньи слушаю; душа моя
Знакомым предвкушением объята
Безумной бури в бездне бытия…
 
 
Как эти штормы я любил когда-то.
Но вот теперь в душе веселья нет,
И тусклый день жалею я, как брата,
 
 
Смотря с тоской, что теплится рассвет.
 

28 марта 1915

(Мисака Мицарэнца)

 
В горах, в монастыре, песнь колокола плачет;
Газели на заре на водопой спешат;
Как дева, впившая мускатный аромат,
Пьян, ветер над рекой и кружится и скачет;
 
 
На тропке караван но склону гор маячит,
И стоны бубенцов, как ночи песнь, звучат;
Я слышу шорохи за кольями оград
И страстно солнца жду, что лик свой долго прячет.
 
 
Весь сумрачный ландшафт, – ущелье и скала, —
Похож на старого гигантского орла,
Что сталь когтей вонзил в глубины без названья.
 
 
Пьянящий запах мне бесстрастно шлет заря;
Мечтаю меж дерев, томлюсь, мечтой горя,
Что пери явится – венчать мои желанья!
 

<1918>

(Сонет с кодою)

 
Цветы роняют робко лепестки,
Вечерний ветер полон ароматом,
И в сердце, грезой сладостной объятом,
Так сумерки жемчужны и легки.
 
 
Акации, опьянены закатом,
Льют нежный дух, клоня свои листки,
К ним ветер льнет, и вихрем беловатым,
Как снег, летят пахучие цветки.
 
 
Как гурии неведомого рая,
Сребристых кудрей пряди распуская,
Их белый сонм струится в водомёт;
 
 
Вода фонтана льется, бьется звонко,
Чиста, прозрачна, как слеза ребенка,
Но сладострастно песнь ее зовет…
 
 
Чу! осыпается коронка за коронкой…
 

<1918>

(Сонет-акростих)

 
Немеют волн причудливые гребня,
И замер лес, предчувствуя закат.
Как стражи, чайки на прибрежном щебне
Опять покорно выстроились в ряд.
 
 
Любимый час! и даль и тишь целебней!
Алмазы в небе скоро заблестят;
Юг расцветет чудесней и волшебной;
Бог Сумрака сойдет в свой пышный сад.
 
 
Есть таинство в сияньи ночи южной,
Роднящей душу с вечной тишиной,
Нас медленно влекущей в мир иной.
 
 
Есть миг, когда и счастия не нужно:
Рыдать – безумно, ликовать – смешно —
У мирных вод, влекущих нас на дно.
 

1912

(Рондо)

 
Кто сожалеет о прекрасных днях,
Мелькнувших быстро, тот печаль лелеет
В дневных раздумьях и в ночных слезах;
Былое счастье мило и в мечтах,
И память поцелуев нежно греет,
 
 
Но о случайном ветерке, что веет
Весенним вечером в речных кустах
И нежит нас, свевая пыльный прах,
Кто сожалеет?
 
 
Земное меркнет в неземных лучах,
Пред райской радостью любовь бледнеет,
Меж избранных нет места тем, о снах
Кто сожалеет!
 

20 марта 1918

(Рондо)

 
Ее колени я целую. Тени
Склоняются, целуя нас двоих.
Весь мир вокруг застенчиво затих.
Мы – вымысел безвестных вдохновений,
Мы – старого рондо певучий стих.
 
 
Певец забытый! Брат времен святых!
Ты песне вверил жалобы и пени,
И вот сегодня мне поют твой стих
Ее колени:
 
 
«В венке из терний дни мои; меж них
Один лишь час в уборе из сирени.
Как Суламифи – дом, где спит жених,
Как Александру – дверь в покой к Εлене,
Так были сладостны для губ моих
Ее колени».
 

1908

(Риторнель)

 
Серо
Море в тумане, и реет в нем рея ли, крест ли;
Лодка уходит, которой я ждал с такой верой!
 
 
Прежде
К счастью так думал уплыть я. Но подняли якорь
Раньше, меня покидая… Нет места надежде!
 
 
Кровью
Хлынет закат, глянет солнце, как алое сердце:
Жить мне в пустыне отныне – умершей любовью!
 

(Триолет)

 
Зев беспощадной орхидеи —
Твой строгий символ, Сологуб.
Влечет изгибом алчных губ
Зев беспощадной орхидеи.
Мы знаем, день за днем вернее,
Что нам непобедимо люб —
Зев беспощадной орхидеи,
Твой строгий символ, Сологуб!
 

1913