Текст книги "Том 3. Стихотворения 1918-1924"

Автор книги: Валерий Брюсов

 
Крут и терпк осенний вечер; с поля
Дух солом, земли, трав и навоза;
Ветер с ветром, вдоль колдобин споря,
Рвет мечту из тесных стен на воздух;
 
 
Квак лягушек в уши бьет в болоте;
Смех совы кувыркнул тени с елок;
Сиплый скрип тьму медленно молотит;
С тьмой ползет вол из лесу в поселок.
 
 
Ночь, где ж ты, с твоей смертельной миррой,
Ночь Жуковских, Тютчевых, всех кротких?
Метки редких звезд в выси надмирной —
Меди длинных стрел с тетив коротких.
 
 
Книг, бумаг, рифм, спаренных едва лишь,
Тает снег, дрожа под лунной грудью;
Гей, Геката! в прорезь туч ты валишь
Старых снов, снов буйных буршей груду.
 
 
Где ж нам? Что ж нам? Как нам план закончить?
Мир иным стал! мы ль в нем неизменны?
Все – за тенью, вслед за псом, за гончей,
Все – как пес, послушны скучным сменам…
 

29 августа 1922

Из книг

 
Сцепень белых параллелограммов
В черных черточках – в свое жерло
Тянет Аустерлицев и Ваграмов
Бури вплоть до вихря Ватерло.
 
 
В дуги лампы (двадцать пять амперов!),
Над столом, – воспоминаньем влей
Мысли тысячи великих, перов
В царстве знанья, духа королей.
 
 
Но и мысли что? – сухие зерна
Пламени, что древле озарил
Чей-то сон над сваями, в озерной
Хате, ночь под черепом горилл.
 
 
В круге книг мудрец и росомаха,
Чуткая к добыче, на суку.
От амеб до Риккерта и Маха
Все века земли – в одну строку!
 
 
Если мыслят там, за гранью далей,
Семь значков внесется в ту скрижаль,
Все, чем жили мы, чего мы ждали,
Чтоб и нас вселенной было жаль.
 

17 мая 1922

 
Веками, эпохами, эрами,
Вертясь, их земля межевала, —
Тех – Тэнами, этих – Гомерами
На челюстях слав изжевала.
 
 
Но только ль в почтенном учебнике? —
В памяти, в самобытной монаде,
С Римом Августов рядом кочевники,
Миф о Гее – с главой о Канаде!
 
 
Приближены тени и остовы:
По ступеням, что видит Иаков,
Сбегают мечты Ариостовы;
Бонапарт на пиру у феаков;
 
 
Экспрессом на общую станцию —
Вавилон – Лондон, Марна – Аркола!
В сознании каждом – из Санцио
Счастливца «Афинская школа».
 
 
Так здравствуйте, девы Эриннии!
Вас ждут Дант и Гете; прошу быть
Как дома! Увы! север – в инее,
Но Конфуций стряхнет ваши шубы.
 

16 июня, 1922

 
Вот – вдоль исписана книгами, черный
Свод стенограмм (лейбниц-глифы), тетрадь
Лет, с пультов школьных до вольных, как жернов,
Полночей: в памяти старая рать!
 
 
…Сутра с утра; мантра днем; дань молчаний;
В мантии майи мир скрыт ли, где скит?—
…Сутки в седле! перьев сорок в колчане!
Вскачь за добычей! тебе степи, скиф!
 
 
…Babel und Bibel; бог, змий, прародитель;
Дюжина, семь, шестьдесят, – счет Халдей.—
…Но – в белый мрамор вязь роз Афродите,
В триметры драм бред победных Медей!
 
 
…Тоги; дороги, что меч; влечь под иго
Всех; в речи медь; метить все: А и В.—
…Тут же суд: путь в катакомбы; владыки
Душ; плач; о ком бы? плач, Рим, по тебе!
 
 
…Замок, забрало, железо, лязг копий;
Трель трубадура к окну; муж и честь.—
…Брат ли Кабраль кораблю? индских копей
Золото фландрский банкир тщится счесть…
 
 
…Дальше!.. Вопль толп; радио с небоскреба…
Дальше!.. Жизнь воль; Марс в союз; враг с планет.—
И… …Вновь у башни троянской (из гроба!)
Старцев спор, выдать Елену иль нет.—
 
 
Круг всех веков, где дикарь в uber Mensch'e; [11]11
  Сверхчеловек ( нем.).


[Закрыть]
Все, все – во мне! рать сдержать сил не трать!
Бей в пулемет, нынь! рядов не уменьшить!
В ширь, в высь растут лейбниц-глифы, тетрадь!
 

11 января 1923

 
Идет, безвольно уступая, —
Власть Афродиты рокова! —
Но в вихре мыслей боль тупая,
Как иглы первые слова:
«Пришел ты с битвы? Лучше, бедный,
Ты б в ней погиб! – разил мой муж
Ты хвастал свить венец победный,
Здесь, как беглец, ты почему ж?
Иди, в бой вновь кличь Менелая!
Нет! мал ты для мужских мерил!
Из ратных бурь – прочь! не желая,
Чтоб медью царь тебя смирил!»
Но, в благовонной мгле, на ложе,
Где локтем пух лебяжий смят,
Прекрасней всех и всех моложе
Ей Парид, чьи глаза томят:
«Нет, не печаль! Судьба хотела,
Чтоб ныне победил Атрид.
Я после побежду. Но тело
Теперь от жгучих жажд горит.
Так не желал я ввек! иная
Страсть жечь мне сердце не могла.
В тот час, когда с тобой Краная
Нас первой ночью сопрягла!»
И никнет (в сеть глубин уловы!)
Елена – в пламя рук, на дно,
А Афродиты смех перловый —
Как вязь двух, спаянных в одно.
 

7 мая 1922

 
Искали царств, дробили грады,
Бросая здесь, там зиждя трон;
Битв смена – путь их; им награды —
Груз диадем, цепь из корон.
 
 
Народ? он – ставка. На кон брошен,
Да ждет, чья кость решит игру!
Как сметь судить? кто в споре спрошен?
Рок тысяч – у царя в шатру!
 
 
Эллада, край Хеми, круг Персии,
Все – Зевс для них ковром постлал;
И им же дев бактрийских перси,
Китайский шелк, Индийский дал…
 
 
Скиптр Александра, строг и страшен,
Взнесен, – жезл к строю грозных древк;
Им каждый сон в огонь раскрашен;
Полиоркет – он, тот – Селевк!
 
 
«Достойнейший» не встал. Пусть. В шквалах
Дней, гулких отзвуком громов,
Рос вширь, в пределах небывалых;
Союз племен под скреп умов.
 
 
Центр слал свой свет в периферии;
В сталь – злато, в Запад тек Восток;
Угль стыл; сквозь пепл Александрии
Взносили ввысь живой росток.
 
 
Гудел гигантский горн вселенной;
Месил века; гас, отпылав.—
Чтоб в тот же мир, в срок Рима – пленный,
Влил в жизнь тысячелетний сплав.
 

12 марта 1923

 
Давно, когда модно дышали пачули,
И лица солидно склонялись в лансье,
Ты ветер широт небывалых почуял,
Сквозь шелест шелков и из волн валансьен.
 
 
Ты дрожью вагона, ты волью фрегата
Мечтал, чтоб достичь тех иных берегов,
Где гидрами – тигр, где иглой – алигатор,
И тех, что еще скрыты в завес веков.
 
 
Лорнируя жизнь в призму горьких иронии,
Ты видел насквозь остова Second Empire [12]12
  Вторая империя ( фр.).


[Закрыть],
В салонах, из лож, меж кутил, на перроне, —
К парижской толпе припадал, как вампир.
 
 
Чтоб, впитая кровь, сок тлетворный, размолот,
Из тигеля мыслей тек сталью стихов,
Чтоб лезвия смерти ложились под молот
В том ритме, что был вой вселенских мехов!
 
 
Твой вопль, к сатане, твой наказ каинитам,
Взлет с падали мух, стон лесбийских «epaves» [13]13
  Обломки ( фр.).


[Закрыть]—
Над скорченным миром, с надиров к зенитам,
Зажглись, черной молнией в годы упав.
 
 
Скорбя, как Улисс, в далях чуждых, по дыму,
Изгнанник с планеты грядущей, ты ждал,
Что новые люди гром палиц подымут —
Разбить мертвый холод блестящих кандал.
 
 
Но вальсы скользили, – пусть ближе к Седану;
Пачули пьянили, – пусть к бездне коммун.
Ты умер, с Нево видя край, вам не данный,
Маяк меж твоих «маяков», – но кому?
 

26 августа 1923

 
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Дождь мелкий моросил. Туман
Все облекал в плащ затрапезный.
Все тот же медный великан,
Топча змею, скакал над бездной.
 
 
Там, у ограды, преклонен,
Громадой камня отенен,
Стоял он. Мыслей вихрь слепящий
Летел, взвивая ряд картин, —
Надежд, падений и годин.
Вот – вечер; тот же город спящий,
Здесь двое под одним плащом
Стоят, кропимые дождем,
Укрыты сумрачным гранитом,
Спиной к приподнятым копытам.
Как тесно руки двух слиты!
Вольнолюбивые мечты
Спешат признаньями меняться;
Встает в грядущем день, когда
Народы мира навсегда
В одну семью соединятся.
 
 
Но годы шли. Другой не тут.
И рати царские метут
Литвы мятежной прах кровавый
Под грозный зов его стихов.
И заглушат ли гулы славы
Вопль здесь встающих голосов,
Где первой вольности предтечи
Легли под взрывами картечи!
Иль слабый стон, каким душа
Вильгельма плачет с Иртыша!
А тот же, пристально-суровый
Гигант, взнесенный на скале!
Ужасен ты в окрестной мгле,
Ты, демон площади Петровой!
Виденье призрачных сибилл,
В змею – коня копыта вбил,
Уздой железной взвил Россию,
Чтоб двух племен гнев, стыд и страх,
Как укрощенную стихию,
Праправнук мог топтать во прах!
 
 
Он поднял взор. Его чело
К решетке хладной прилегло,
И мыслей вихрь вскрутился, черный,
Зубцами молний искривлен.
«Добро, строитель чудотворный!
Ужо тебе!» – Так думал он.
И сквозь безумное мечтанье,
Как будто грома грохотанье,
Он слышал топот роковой.
Уже пуста была ограда,
Уже скакал по камням града —
Над мутно плещущей Невой —
С рукой простертой Всадник Медный.
Куда он мчал слепой порыв?
И, исполину путь закрыв,
С лучом рассвета, бело-бледный,
Стоял в веках Евгений бедный.
 

28 октября 1923

Мысленно

 
Мысленно, да! но с какой напряженностью
Сквозь окна из книг озираем весь мир мы!
Я пластался мечтой над огромной сожженностью
Сахары, тонул в знойных зарослях Бирмы;
 
 
Я следил, веки сжав, как с руки краснокожего,
Вся в перьях, летя, пела смерти вестунья;
Я слушал, чтоб в строфы влить звука похожего
Твой грохот, твой дым, в твердь, Мози-оа-Тунья!
 
 
Сто раз, нет, сто сотен, пока свое пол-лица
Земля крыла в сумрак, – покой океанам! —
Я белкой метался к полюсу с полюса,
Вдоль всех параллелей, по всем меридианам.
 
 
Все хребты твои знаю, все пропасти в кратерах,
Травы всяческих памп, всех Мальстрёмов содомы:
Мой стимер, где б ни был, – в знакомых фарватерах,
Мой авто – всюду гость, мой биплан – всюду дома!
 
 
И как часто, сорван с комка зеленого,
Той же волей взрезал я мировое пространство,
Спеша по путям светодня миллионного,
Чтоб хоры светил мне кричали: «Постранствуй!»
 
 
И с Марса, с Венеры, с синего Сирия
Созерцал, постигал жизнь в кругу необъятном,
Где миг – мига в веках – наш Египет – Ассирия,
А «я» – электрон, что покинул свой атом!
 

8 июля 1923

 
Лес, луга, плоскогорья – невиданной фауны…
Ветер свищет по мыслям, соль с моря соря…
Лук на голых лопатках, грядущие Фаусты
Рыщут, где б на добычу, с осанкой царя.
 
 
В морок зорких пещер ночь уводит: с Церлинами
Дон-Жуаны жмут ворох прогнившей травы.
Завтра прыгать Колумбам путями орлиными,
В дебрях врезать Вобанам для мамонтов рвы.
 
 
Лунь-ведун счел все луны, все цифры в Люцифере,
Тайны неба колебля, – лохматый Лаплас!
Вторят те ритму речи, те чертят на шифере, —
Братья старшие Гете и Дюреров глаз!
 
 
Лес, луга, плоскогорья и ветер пройоденный,
Будущих всех столетий крыльцо-колыбель,
Где еще в гром не крылись ни Зевсы, ни Одины, —
Сквозь кивот библиотек вздох бедный тебе ль?
 
 
Ветер свищет по мыслям, где медлим в трамвае мы,
Где нам радио ропщут, – газетный листок…
Гость неведомой флоры, преданьем срываемый,
Меж авто, в пыль асфальта, спадает цветок.
 

14 мая 1923

 
Там, с угла Оттанукзгла, где снегом зарылась Канада,
Тде, гигантская кукла, нос – в полюс, Америка, – рысь
Ждет, к суку прилегла, взором мерит простор, если надо
Прыгнуть; в узких зрачках – голод, страх, вековая корысть.
 
 
Тихо все от великой, безмерно раздвинутой стужи;
Над рекой, по полям, через лес январь белость простер;
Холод жмет, горы, словно звериные туши, все туже;
Пусто; где-то неверно чуть вьет дровосечий костер.
 
 
Рысь застыла, рысь ждет, не протопчут ли четкость олени,
Не шмыгнет ли зайчонок (соперник что волк и лиса!);
Рысь храбра; в теле кровь долгих, тех же пустынь, поколений,
Рысей, грызших врага, как грызет колкий холод леса.
 
 
Кровь стучит в тишине пламенем напряженных артерий,
Лишь бы, по-белу алое, алчь утолить довелось!
Не уступит, не сдаст даже черно-пятнистой пантере,
Даже если из дебри, рогами вперед, внове – лось!
 
 
Чу! Хруст. Что там? Всей сжаться. За ствольями бурые лыжи
Лижут в дружном скольженьи блистающий искрами наст.
Вот – он, жуткий, что сон, – человек! вот он – хмурый и рыжий:
Топора синь, ружья синь, мех куртки, тверд, прям, коренаст.
 
 
Сжаться, слиться, в сук въесться! Что голода боли! Несносный
Эти блестки, свет стали, свет лезвий, свет жалящих глаз!
Слиться, скрыться: защита – не когти, не зубы, не сосны
Даже! выискать, где под сугробом спасительный лаз!
 
 
Там, с угла Оттанукзгла, где снегом зарылась Канада,
Где, гигантская кукла, нос – в полюс, Америка, – век,
За веками, где звери творили свой суд, если надо,
Там идет, лыжи движутся, бог, власть огня, Человек!
 

17 октября 1922

 
Что за бурь, какого случая
Ждет подмытый монолит,
Глядя в море, где летучая
Рыба зыби шевелит?
 
 
В годы Кука, давне-славные,
Бригам ребра ты дробил;
Чтоб тебя узнать, их главный и
Неповторный опыт был.
 
 
Ныне взрыт зверями трубными
Путь, и что им, если зло
Ветер шутит всеми румбами,
На сто множа их число!
 
 
Мимо, гордо, мимо, плавные
Режут синий выплеск вод…
Годы Кука, давне-славные,
С ризой вставлены в кивот.
 
 
В дни, когда над бездной вогнутой
Воет огненный циклон,
Только можешь глухо, в окна, ты
Крикнуть стимерам поклон.
 
 
Под водой скалой таиться и
Быть размытым ты готов…
Эх! пусть челноки таитские
Мечут на тебя швартов!
 

6–7 февраля 1923

 
Марриэтовы мичманы,
Вы, лихая ватага, —
Здесь лукаво-комичные,
Там живая отвага!
 
 
Вслед за вами, по вспененным
Тропам, с детства мы – чайка!
Волны пели, и в пеньи нам:
«Примечай! примечай-ка!»
 
 
Где учебник? Рассеянно
Глаз твердит: «Смерть Аттилы»…
А в мечтах: из бассейна
Голубого – Антиллы.
 
 
А в мечтах: на фрегате мы,
Шхуны в плен с их поклажей!
Мальты там берега из тьмы,
Шум и скрип такелажа.
 
 
А за шквалами шалости:
Красть изюм, бить нежонок…
Ах! припомнить до жалости
Те страницы книжонок,
 
 
Ту неправду, что измала
Жгла огнем неустанным,
Ту, что волю в нас вызвала —
В жизни стать капитаном!..
 

20 августа 1923

 
Медвежья шкура постлана
В моем углу; я жду…
Ты, дальним небом посланный,
Спади, как плод в саду!
 
 
Весна цвела травинками,
Был желт в июле мед;
Свис, в осень, над тропинками
Из алых бус намет.
 
 
Лежу, и груди посланы
Ловить слепую мглу…
Медвежья шкура постлана,
Тепла, в моем углу.
 
 
Таясь в тайге, с лосятами
Лосиху водит лось…
Мне ль с грудями не взятыми
Снег встретить довелось?
 
 
Весна цвела травинками.
Вот осень. Зрелый груз
Гнут ветры над тропинками, —
Лесных рябин и груш.
 
 
Медвежья шкура постлана…
Ты, свыкший ветви гнуть,
Ты, ветер, небом посланный,
Сбрось грушу мне на грудь!
 

7 февраля 1923

 
Островки, заливы, косы,
Отмель, смятая водой;
Волны выгнуты и косы,
На песке рисунок рунный
Чертят пенистой грядой.
 
 
Островки, заливы, косы,
Отмель, вскрытая водой;
Женщин вылоснились косы;
Слит с закатом рокот струнный;
Слит с толпой ведун седой.
 
 
Взглянет вечер. Кто-то будет
Звать красотку к тени ив.
Вздохи, стоны, споры: – «Будет!»
– «Нет! еще!» – Над сном стыдливым
Месяц ласки льет, ленив.
 
 
В ранний вечер кто-то будет
Звать красотку к тени ив…
Пусть же солнце сонных будит!
Месяц медлит над отливом,
Час зачатья осенив.
 

14 мая 1923

Наедине с собой

 
Давно охладели, давно окаменели
Те выкрики дня, те ночные слова:
Эти груди, что спруты, тянулись ко мне ли?
Этих бедер уклоны я ль целовал?
 
 
В памяти плиты сдвинуты плотно,
Но мечты, зеленея, пробились меж них:
Мастеров Ренессанса живые полотна,
Где над воплем Помпеи рубцевались межи.
 
 
Ведь так просто, как счет, как сдача с кредитки,
С любовницей ночью прощаться в дверях,
Чтоб соседка соседке (шепот в ухо): «Гляди-тка!
Он – к жене на постель! я-то знаю: две в ряд!»
 
 
И друзья хохотали, кем был я брошен,
Бросил кого (за вином, на авось),
Про то, как выл в страхе разметанный Брокен,
Иль стилет трепетал через сердце насквозь.
 
 
Были смерти, – такие, что смерть лишь насмешка,
Были жизни, – и в жизнях гейзер огней.
Но судьба, кто-то властный, кричал мне: «Не мешкай!»
И строфы о них стали стоном о ней.
 
 
Так все камни Эллад – в Капитолии Рима,
Первых ящеров лет – в зигзаге стрижа.
Пусть целую другую! Мне только зримо,
Что я к той же груди, сквозь годы, прижат!
 

7 июля 1922

 
В годы – дни (вечный труд!) переплавливать
В сплав – часы, серебро в глубину!
Что ж мы памяти жадной? не вплавь ли звать
Чрез остывшую лаву минут?
 
 
Сны цветные ребенка задорного
Молот жизни в сталь строф претворил,
Но туманом явь далей задернуло, —
Голубым, где был перл и берилл.
 
 
Что нам видеть, пловцам, с того берега?
Шаткий очерк родного холма!
Взятый скарб разбирать или бережно
Повторять, что скопила молва!
 
 
Мы ли там, иль не мы? каждым атомом
Мы – иные, в теченьи река!
Губы юноши вечером матовым
Не воскреснут в устах старика!
 
 
Сплав, пылав, остывает… Но, с гор вода, —
Годы, дни, жизнь, и, ужас тая,
В шелест книг, в тишь лесов, в рокот города,
Выкрик детской мечты: это – я!
 

9 июля 1922

 
Когда шесть круглых дул нацелено,
Чтоб знак дала Смерть-командир, —
Не стусклена, не обесценена
Твоя дневная прелесть, мир!
 
 
Что за обхватом круга сжатого,
Доступного под грузом век?
Тень к свету Дантова вожатого
Иль червь и в атомы навек?
 
 
Но утром клочья туч расчесаны;
Пруд – в утках, с кружевом ракит;
Синь, где-то, жжет над гаучосами;
Где айсберг, как-то, брыжжет кит.
 
 
Есть баобабы, и есть ландыши…
Пан, тропы травами глуша,
Чертежник древний, правит план души…
Да! если есть в мозгу душа!
 
 
И если нет! – Нам одинаково
Взлетать к звезде иль падать к ней.
Но жердь от лестницы Иакова,
Безумцы! вам всего ценней!
 
 
Да! высь и солнце, как вчера, в ней… Но
Не сны осилят мир денной.
И пусть шесть круглых дул уравнено
С моей спокойной сединой.
 

24 июня 1923

 
Опять, опять, опять, опять
О прошлом, прежнем, давнем, старом,
Лет тридцать, двадцать, десять, пять
Отпетом, ах! быть может, даром!
 
 
Любимых книг, заветных лиц
Глаза, страницы, строфы, всклики;
Гирлянды гор, ступни столиц,
Муть моря, плавни повилики…
 
 
В земной толпе – я темный дом,
Где томы, тени, сны, портреты;
Эдгаров Янек – я; за льдом —
Ток лавы, памятью прогретый.
 
 
Но дом живет, волкан горит,
С балкона – песни, речи, сплетни:
Весенний верх сухих ракит,
В одежде свежей плющ столетний!
 
 
Лишь домовой, таясь в углу,
Молчит в ответ пустым гитарам, —
Косясь на свет, смеясь во мглу, —
О прошлом, прежнем, давнем, старом.
 

3 сентября 1922

 
Слышу: плачут волны Эльбы
О былом, о изжитом;
Лодки правят, – не на мель бы;
Пароходы бьют винтом;
 
 
Слышу, вижу: город давний,
Башни, храмы, скрип ворот.
Гете помнящие ставни,
Улиц узкий поворот;
 
 
Вижу: бюргеры, их жены,
Стопы пива по столам, —
Ужас жизни затверженной,
Дьявол с Гретхен пополам.
 
 
Там, где Эльбы полногрудой
Два сосца впились в мосты,
Там, задавленная грудой
Всех веков немецких, – ты!
 
 
Ты, с кем, два цветка, мы висли,
Миг, над пропастью двойной,
Ты, с кем ник я, там, на Висле,
К лику лик с Земной Войной.
 

8 июля 1923

 
Как странно! Круг луны;
Луг белым светом облит;
Там – ярки валуны;
Там – леса черный облик.
 
 
Все, что росло в былом,
Жизнь в смене лет иначит:
Храм прошлых снов – на слом,
Дворец жить завтра – начат.
 
 
А лунный луч лежит
Весь в давних днях, и в этом
Былом мертвец межи
Ведет по травам светом.
 
 
Ведет, как вел в века,
В сон свайных поселений,
Чтоб в тайны Халд вникал,
Чтоб Эллин пел к Селене.
 
 
Что годы! тот же он!
Луг в светоемы манит;
Тот бред, что был сожжен,
Вновь жжет в его обмане.
 
 
Как странно! Лунный круг,
Банальный, бледный, давний…
И нет всех лет, и вдруг
Я – с Хлоей юный Дафнис!
 

28 августа 1923

 
Так вот где жизнь таила грани:
Стол, телефон и голос грустный…
Так сталь стилета остро ранит,
И сердце, вдруг, без боли хрустнет.
 
 
И мир, весь мир, – желаний, счастий,
(Вселенная солнц, звезд, земель их),
Испеплен, рухнет, – чьи-то части, —
Лечь в память, трупа онемелей!
 
 
Я знал, я ждал, предвидел, мерил,
Но смерть всегда нова! – Не так ли
Кураре, краткий дар Америк,
Вжигает в кровь свои пентакли?
 
 
И раньше было: жизнь межила
Пути, чтоб вскрыть иные дали…
Но юность, юность билась в жилах,
Сны, умирая, новых ждали!
 
 
И вот – все ночь. Старик упрямый,
Ты ль в сотый круг шагнешь мгновенно?
А сталь стилета входит прямо,
И яд шипит по тленным венам.
 
 
Я ждал, гадал, как сердце хрустнет,
Как рок меж роз декабрьских ранит…
Но – стол, звонок да голос грустный…
Так вот где жизнь таила грани!
 

16 ноября 1923

 
После тех самых путей и перепутий,
Мимо зеркала теней, все напевыв мечтах,
Под семицветием радугимедля в пышном приюте,
Где девятой Каменойпеснь была начата, —
 
 
Я роком был брошен, где мигвсегда молод,
Где опыты стали – не к часу, в тени,
Где далиоткрыты на море, на молы, —
В такое безумье, в такие дни.
 
 
Здесь была наша встреча; но разные видения
За собой увлекали мы с разных дорог:
Рим и мирминовал я, ты – первое предупреждение
Объявляла, вступая в жизнь едва на порог.
 
 
Но в оклике ль коршунов, в орлем ли клекоте
Мы подслушали оба соблазн до высот,
Словно оба лежали мы, у стремнины, на локте, и
Были оба бездетны, как стар был Казот.
 
 
И в бессмертности вымысла, и в сутолоке хлопотной,
И где страсть Евредику жалит из трав,
Ты – моя молодость, я – твоя опытность,
Ты – мне мать и любовница, я – твой муж и сестра.
 
 
Два крыла мощной птицы, мы летим над атоллами
К тем граням, где Полюс льды престольно простер
И над полыми глубями в небе полное полымя
Бродит, весть от планеты к планетам, в простор!
 

24 марта 1923

 
Пятьдесят лет —
пятьдесят вех;
пятьдесят лет —
пятьдесят лестниц;
Медленный всход
на высоту;
всход на виду
у сотен сплетниц.
 
 
Прямо ли, криво ли
лестницы прыгали,
под ветром, под ношей ли, —
ярусы множились,
Узкие дали
вдруг вырастали,
гор кругозоры
низились, ожили.
 
 
Где я? – высоко ль? —
полвека – что цоколь;
что бархат – осока
низинных болот.
Что здесь? – не пьяны ль
молчаньем поляны,
куда и бипланы
не взрежут полет?
 
 
Пятьдесят лет —
пятьдесят вех;
пятьдесят лет —
пятьдесят всходов.
Что день, то ступень,
и стуки минут —
раздумья и труд,
год за годом.
 
 
Вышина…
Тишина…
Звезды – весть…
Но ведь знаю,
День за днем
будет объем
шире, и есть —
даль иная!
 
 
Беден мой след!
ношу лет
знать – охоты нет!
ветер, непрошен ты!
Пусть бы путь досягнуть
мог до больших границ,
прежде чем ниц
ринусь я, сброшенный!
 
 
Пятьдесят лет —
пятьдесят вех;
пятьдесят лет —
пятьдесят лестниц…
Еще б этот счет! всход вперед!
и пусть на дне —
суд обо мне
мировых сплетниц!
 

27 ноября, 15 декабря 1923