Текст книги "Том 3. Стихотворения 1918-1924"

Автор книги: Валерий Брюсов

 
Все ж, наклонясь над пропастью,
В века заглянув, ты, учитель,
Не замрешь ли с возвышенной робостью,
И сердце не полней застучит ли?
 
 
Столетья слепят Фермопилами,
Зеркалами жгут Архимеда,
Восстают, хохоча, над стропилами
Notre-Dame безымянной химерой;
 
 
То чернеют ужасом Дантовым,
То Ариэлевой дрожат паутиной,
То стоят столбом адамантовым,
Где в огне Революции – гильотина.
 
 
Но глаза отврати: не заметить ли
Тебе – тот же блеск, здесь и ныне?
Века свой бег не замедлили,
Над светами светы иные.
 
 
Если люди в бессменном плаваньи,
Им нужен маяк на мачте!
Москва вторично в пламени, —
Свет от англичан до команчей!
 

13 ноября 1921

Просверк

 
Нет, не струны, нет, не трубы,
Мой напев над морем вейте!
Закрываю тихо ставни,
Подношу покорно губы
К золотой забытой флейте;
Властвуй в темной тишине,
Старомодный, стародавний
Отзвук, милый только мне!
 
 
Пой из тьмы тысячелетней,
Из лесов аркадских басен,
Где к маслинам никли фиги,
Пой безвольней, безответней,
Но, как прежде, мудр и страстен,
Зовов нежных не тая, —
Здесь, где внемлют только книги,
Только тени, только я.
 
 
Где я? может быть, в преданьи,
В лунной трели менестрелей,
В песне призрачной Шопена, —
Но в сверканьи, но в рыданьи
Воды Геллы прогремели,
Обращая в нектар кровь;
Сеет Хронос алой пеной,
Чтоб земле всплыла Любовь.
 

28 февраля 1921

 
Зачем? Разве я знаю?
Не нами, давно суждено:
Поля опалять мистралю,
Якорю падать на дно.
 
 
Гольфштрему, может быть, хочется
Медлить в огне Гаити,
Но должен Малыдтремом корчиться
На холодном норвежском граните.
 
 
На эти глаза обманные
Стигматы губ наложить,
Это – играет ветер туманами,
Это – травами ночь ворожит.
 
 
Если двое в невольной неге мы
Угадываем шепоты срока,
Это – солнца Виктории-регии
Дрожат в синеве Ориноко.
 
 
Зачем? Кто нам ответит?
Словами любви не лги!
Сквозь эфир скользящей планете
Непонятны ее круги.
 

10 февраля 1921

 
Над сном надежд, что стаи птичьи, рея,
Кружат года, крик ястребиный зол;
Но дни, все дни взмывают, не старея, —
Вот – коршун, голубь, стрепет, стриж, орел!
 
 
Взлетайте! мчитесь! я, ловец бывалый,
Стрел, смерть поющих, не извел колчан.
Люблю сбивать с лазури в сумрак алый
Вас, бьющихся от боли острых ран!
 
 
Свой путь вершу меж круч, сквозь кольца веток,
Где в мгле никем не стоптана трава,
Но гибок лук, мой взор, как прежде, меток:
Всем зовам с выси вторит тетива!
 
 
Как весело за зелень летних теней
Стрела бежит, пронзая лист, легка!
День торжества, день жутких поражений —
Равно милы, – добыча в сеть стрелка.
 
 
Скорбь, радость, ужас, падайте со стоном
В гроб скал бесстрастных иль у горних струй,
И ты! ты! быстрый день, когда дано нам
Вновь ведать в жизни первый поцелуй!
 

3 февраля 1921

 
Порой Любовь проходит инкогнито,
В платье простом и немного старомодном.
Тогда ее не узнает никто,
С ней болтают небрежно и слишком свободно.
 
 
Это часто случается на весеннем бульваре, и
У знакомых в гостиной, и в фойе театральном;
Иногда она сидит в деловой канцелярии,
Как машинистка, пишет, улыбаясь печально.
 
 
Но у нее на теле, сквозь ткани незримый нам,
Пояс соблазнов, ею не забытый.
Не будем придирчивы к былым именам, —
Все же часто сидим мы пред лицом Афродиты.
 
 
А маленький мальчик, что в детской ревности
Поблизости вертится, это – проказливый Амор.
Колчан и лук у него за спиной, как в древности;
Через стол он прицелится, опираясь на мрамор.
 
 
Что мы почувствуем? Укол, ощутимый чуть,
В сердце. Подумаем: признак энкардита.
Не догадаемся, домой уходя, мы ничуть,
Что смеется у нас за спиной Афродита.
 
 
Но если ты сразу разгадаешь инкогнито,
По тайным признакам поймешь, где богиня, —
В праведном ужасе будь тверд, не дрогни, не то
Стрела отравленная есть у ее сына.
 

12 марта 1921

 
Вино ли пенится,
Вокалом схвачено, —
Солнечный сок?
Мяч ля лаун-тенниса
От удара удачного
Взвихрил песок?
 
 
Сам ли я искра лишь
Яростной хмельности,
Что глуби зажгла?
Миг! Это ты крылишь
Роковой мельницы
Все четыре крыла!
 
 
Явь или призрачность —
Губ этих сдавленность,
Дрожь этих плеч?
Тысячно-тысячный
Поцелуй отравленный,
Твердый, как меч?
 
 
Кружатся, кружатся
Мельничные лопасти,
Вихри взносит ввысь.
В привычности ужаса
Над небесной пропастью
Богомольно клонись!
 

7 февраля 1921

 
И в наших городах, в этой каменной бойне,
Где взмахи рубля острей томагавка,
Где музыка скорби лишена гармоний,
Где величава лишь смерть, а жизнь – только ставка;
 
 
Как и в пышных пустынях баснословных Аравии,
Где царица Савская шла ласкать Соломона, —
О мираже случайностей мы мечтать не вправе;
Все звенья в цепь, по мировым законам.
 
 
Нам только кажется, что мы выбираем;
Нет, мы все – листья в бездушном ветре!
Но иногда называем мы минуты – раем,
Так оценим подарок, пусть их всего две-три!
 
 
Если с тобой мы встретились зачем-то и как-то,
То потому, что оба увлекаемы вдаль мы;
Жизнь должна быть причудлива, как причудлив кактус;
Жизнь должна быть прекрасна, как прекрасны пальмы.
 
 
И если наши губы отравлены в поцелуе,
Хотя и пытаешься ты порой противоречить, —
Это потому, что когда-то у стен Ветилуи
Два ассирийских солдата играли в чет и нечет.
 

4 марта 1921

Тень света

 
Вскрою двери ржавые столетий,
Вслед за Данте семь кругов пройду,
В зыбь земных сказаний кину сети,
Воззову сонм призраков к суду!
 
 
Встаньте, вызову волхва послушны,
Взоры с ужасом вперяя в свет,
Вы, чья плоть давно – обман воздушный,
Вы, кому в бесстрастье – схода нет!
 
 
Встань, Элисса, с раной серповидной!
Встань, Царица, на груди с ехидной!
Встань, Изотта, меч не уклоняя!
Встань, Франческа, ей сестра родная!
 
 
Встань, Джульетта, пряча склянку с ядом!
Встань с ней, Гретхен, руки в узах, рядом!
Встаньте все, кто жизнь вливал в последний
Поцелуй, чтоб смерть сразить победней!
 
 
Вас не раз я оживлял сквозь слово,
Как Улисс, поил вас кровью строф!
Встаньте вкруг, творите суд сурово, —
Здесь на сцене дрожь моих висков!
 
 
Мне ответьте, судьи тьмы, не так ли
Парид вел Елену в Илион,
Бил не тот же ль сердца стук в Геракле,
В час, когда встречал Иолу он!
 

2 мая 1921

 
Что во сне счастливом этот вскрик подавленный,
Этот миг, где сужен вздох до стона, что?
Древний перл, приливом на песке оставленный,
С мели, чьих жемчужин не сбирал никто.
 
 
Вечность бьет мгновенье гулкими прибоями,
Вихрь тысячелетий роет наши дни.
В чем нам утешение плакать над героями,
В темных книгах метить прежние огни?
 
 
Свет наш – отблеск бледный радуг над потопами,
Наши страсти – пепел отгоревших лет.
Давит панцирь медный в стенах, что циклопами
Сложены; мы – в склепе, выхода нам нет!
 
 
Если дерзко кинем в глубь холодной млечности
Крик, что не был светел в буйстве всех веков, —
Как нам знать, что в синем море бесконечности
На иной планете не звенел тот зов!
 

11 апреля – 7 мая 1921

 
Был мрак, был вскрик, был жгучий обруч рук,
Двух близких тел сквозь бред изнеможенье;
Свет после и ключа прощальный стук,
Из яви тайн в сон правды пробужденье.
 
 
Все ночь, вновь мгла, кой-где глаза домов,
В даль паровозов гуд, там-там пролетки…
А выше – вечный, вещий блеск миров,
Бездн, чуждых мира, пламенные чётки.
 
 
Нет счета верстам, грани нет векам,
Кружась, летят в дыханьи солнц планеты.
Там тот же ужас в сменах света, там
Из той же чаши черплют яд поэты.
 
 
И там, и здесь, в былом, в грядущем (как
Дней миллиарды нам равнять и мерить),
Другой любовник смотрит с дрожью в мрак:
Что, в огнь упав, он жив, не смея верить.
 

4–5 апреля 1921

 
Слишком полно мойрами был налит
Кубок твой, Эллада, и с краев
Крупных каплей дождь помчался налет —
Пасть в растворы чаш, поныне жалит
 
 
Скудный блеск ему чужих веков.
Нет, не замкнут взлет палящий цикла!
Пламя Трои, то, что спас Гомер,
В кровь народов, – сок святой, – проникло,
 
 
С небом слился светлый свод Перикла,
Зов Эсхила влит в Ресефесер!
Боги умерли, Халдей и Мидий,
В тучах мертв, не глянет Саваоф;
 
 
Где покров, что лик скрывал Изиде?
Но, касаясь древних струн, Киприде
На ступень кладем мы горсть цветов.
 

29 апреля 1921

 
Ветки, листья, три сучка,
В глубь окна ползет акация.
Не сорвут нам дверь с крючка,
С Далью всласть могу ласкаться я.
 
 
Бирюза да изумруд,
Тучек тоненькие вырезы.
Губы жутко не умрут,
Не испив немые ирисы!
 
 
Даль, любовь моя! даль! даль!
Ты ль меня влечешь, мой гений ли,
До песков Сахар, до льда ль,
Что горит на пике Кении?
 
 
Синь и зелень розовей,
Алой дрожью веет с запада,
Вей, левкое! роза, вей!
Светлых веток запах? Запах? – Да!
 
 
Где-то здесь – тропа в огни,
Где-то в высоте – огонь и я!
Змеем двух нас обоими,
Вечной тайны теогония.
 

8 июня 1921

 
К чему чернеющий контур
Ты прячешь, гневный гигант, —
В тишине распластанный кондор
Над провалами сонных Анд?
 
 
В неделях бархатных кроясь,
Ты медлишь, чтоб, сон улуча,
Проступить сквозь атласную прорезь
Мига, разя сплеча.
 
 
Кровь тебе – в холодную сладость!
Медяное лицо поверни.
Где постромок серебряных слабость
У разбившей ось четверни?
 
 
Утаишь ли чудовищность крыльев?
Их нашим трепетом смерь!
Там, за кругом лампы, открытой
По ковру распростерта смерть.
 
 
Что ж! клонясь к безвольным бумагам,
Черчу пейзажи планет:
От кондоров горных у мага
Заклинаний испытанных нет.
 

22 июня 1921

 
Вечерней флейты страстный трепет
Слабеет в узкое окно;
И ветер звуки нежно треплет,
За нитью нить прядя руно.
 
 
В ее словах – просторы скорби,
Под солнцем выжженная тишь,
Закат прощальный гневно горбит
Мечту – сквозь гордость и гашиш.
 
 
Вечерней флейты ропот молкнет,
Но в тени яд влила змея,
Глаз голубой безгромных молний
Поспешно щурится, смеясь.
 
 
Я знаю: лживый хор предвестий
Ей вслух поет и стелет мглу…
А ночь растет: сады предместий,
Как грань, означены к углу.
 
 
Вы, звезды, в миги волю влейте,
Чтоб вновь ей ждать, живой вполне!
Мы преданы вечерней флейте,
Ах! мы – в вечеровой волне!
 

23 июня 1921

 
Слова любви еще так нежны,
Так жарки сгибы алчных рук,
Ночь, древний царь многоодеждный,
Бросая тьму на отсвет смежный,
Лицо к лицу гнет в счастьи бледном,
Пока в тиши поет победным
Пеаном – сердца к сердцу стук.
 
 
Но гаснет мрака дымный морок,
Пред сказкой страсти вскрыв провал.
Взор не напрасно горько зорок,
Сквозь хаос всех цветов, сквозь сорок
Узорных радуг, смотрит в глуби,
Где в круге красок, в жгучем клубе
Рок зыблет гладь своих зеркал.
 
 
Там лик твой чуждый – чарой явлен,
Глядит, обвит змеей огня,
Твой рот усмешкой гордой сдавлен…
Вход к тайнам замкнут, праздник справлен!
День новый, вождь необоримый,
На путь измен, тропой незримой,
Тебя влечет – прочь от меня.
 

21 апреля 1921

Дом видений

Душа моя – Элизиум теней.

Ф. Тютчев

 
Видениями заселенный дом,
Моя, растущая, как башня, память!
В ее саду, над тинистым прудом,
Застыв, стоит вечеровое пламя;
В ее аллеях прежние мечты
На цоколях недвижны, меди статуй,
И старых тигров чуткие четы
Сквозь дрему лижут мрамор Апостату.
 
 
Как же ты
Вошла в мой сад и бродишь между статуй?
Суровы ярусы многоэтажной башни, —
Стекло, сталь и порфир.
Где, в зале округленной, прежде пир
Пьянел, что день, отважней, бесшабашней,
Вливая скрипки в хмель античных лир, —
В померкшей зале темной башни
Тишь теперь.
 
 
На бархатном престоле зоркий зверь,
Привычный председатель оргий,
Глаза прищуря, дремлет, пресыщен:
Окончив спор, лишь тень – Сократ и Горгий;
Вдоль стен, у шелковых завес, еще
На ложах никнут голые гетеры,
Но – призраки, навек сомкнувшие уста;
И лишь часы в тиши бьют ровно, не устав
Качаньем маятника двигать эры.
 
 
Зачем же ты,
Как сон и новый и всегдашний,
Вошла в мой сад и бродишь возле башни?
 
 
Там выше,
По этажам, к недовершенной крыше,
В заветных кельях – облики: глаза
Целованные, милых губ рубины,
Опалявшие мне плечи волоса, —
И комнат замкнутых глубины
Дрожат под крыльями произнесенных слов…
Их, вещих птиц, в года не унесло!
Их пепел фениксов, как радуги,
Вычерчивая веера дуги,
Слепит меня опять, опять
И, волю воском растопя,
Невозвратимостью минут тревожит.
 
 
Чего же
Тебе искать в незавершенной башне,
Где слишком жуток сон вчерашний!
 
 
В саду,
Где памятники с тиграми в ладу,
Где вечности и влажности венчанье, —
В саду – молчанье,
Свой мед кадят нарциссы Апостату,
Над бронзой Данте черен кипарис,
И, в меди неизменных риз,
Недвижим строй в века идущих статуй.
Но все же роз кричащий запах,
Но все ж в огне зальденном запад —
Пьяны разгромом грозовым,
Страшись, чтоб, на росе ночуя,
Но шаг непризнанный ночуя,
Тигр пробужденный не завыл!
 
 
Видениями заселенный мир, —
Сад и растущая, как башня, память!
На меди торсов, сталь, стекло, порфир
Льет воск и кровь вечеровое пламя;
Горят венцы, волна к волне, в пруду;
Пылая, к статуям деревья льнут в бреду;
По травам блекнущим раскиданы статеры
Вовек не умирающей росы,
И лишь из башни ровно бьют часы,
Не уставая двигать эры.
 
 
Зачем же ты,
Как сон и новый и всегдашний,
Вошла в мой сад и бродишь возле башни,
Где слишком жутки чуткие мечты?
Иль ночь напрасно краски отымала?
Иль цоколям свободным статуй мало
И может с медью спорить парос,
Чтоб кровь по мрамору текла?
Иль должно к башне из стекла
Прибавить куполоподобный ярус,
Где все сиянья старины,
Умножены, повторены,
Над жизнью, как пустым провалом,
Зажгутся солнцем небывалым,
Во все, сквозь временный ущерб,
Вжигая свой победный герб!
 

17 апреля 1921

I

Синарет погружен в рассматривание рукописи.

Раб показывается в дверях. Потом Филон.

Раб

 
Господин, прости…
 

Синарет

 
Тебя просил я,
Товарищ, так меня не называть…
 

Раб

 
Прости, но там пришел Филон.
 

Синарет

 
Так что же!
Пусть он войдет.
 

Раб удаляется.

Филон

(входя)

 
Привет тебе во имя
Учителя.
 

Синарет

 
Мой милый друг, ты здесь!
Давно ль вернулся из Афин?
 

Филон

 
Сегодня,
Сейчас, и тотчас поспешил к тебе.
 

Синарет

 
Благодарю. Тебя обнять я рад.
Надеюсь, путешествие твое
Прошло недаром: многое ты видел,
Беседовал, конечно, с мудрецами
Различных стран, у них учился, думал
И книги, вероятно, собирал.
 

Филон

 
Да, кое-что в скитаньях я узнал.
Я расскажу тебе потом о многом,
Особо о Солоне, – о, мудрец!
Но, впрочем, мне далеко до удачи
Такой же, как твоя, когда привез ты
Нам из Египта письмена атлантов.
А, кстати, вижу свиток на столе:
По-прежнему ты только им и занят?
 

Синарет

 
По-прежнему, мой друг. Подумай только,
Учитель наш, сам дивный Пифагор
Учился у египетских жрецов.
Египет же всей мудростью своей
Кому обязан? – им, атлантам! – той
Погибшей Атлантиде, из которой
Впервые миру воссиял свет знаний!
И вот мне посчастливилось найти
Древнейший свиток, рукопись атлантов!
О, друг! быть может, в этом свитке древнем
Есть тайна тайн, решенье всех загадок!
 

(Показывает свиток и вновь вглядывается в него.)

 
О, странные, таинственные знаки,
Вы, символы неведомого! Я
Отдам все силы, но в ваш смысл проникну!
И, верю, этим окажу услугу
Великую – всей общине, всем людям!
 

Филон

 
По-прежнему ты склонен увлекаться.
 

Синарет

 
Нет. Жизнь я посвящаю этой цели
Не ради славы, ради блага всех!
 

Филон

 
Не будем спорить. Я пришел сюда,
Чтоб сообщить тебе одно известье:
Со мной на корабле приехал в город
Кто, угадай, – великий тавматург.
 

Синарет

 
Кто? кто?
 

Филон

 
Ареомах, кого прозвали
Второй учитель.
 

Синарет

 
Боги! и он – здесь!
Бежим скорей, хочу его увидеть.
 

Филон

 
Я шел, чтоб это предложить тебе.
Он поселился в доме у Прогноста.
 

Синарет

 
Тогда идем!
 

Филон

 
Идем.
 

Синарет

 
Эгин, мой плащ!
 

Раб входит, подает плащ.

 
И если кто придет, скажи – я скоро
Вернусь назад, проси пообождать.
 

Синарет и Филон уходят.

II

Раб один. Потом Прогност и Горгий.

Раб

(один)

 
Да, скоро! Жди! До полночи, наверно,
Не возвратятся. Что ж, пускай покутят;
Не все ж над книгами глаза трудить.
 

(Стук.)

 
Э, кто там?
 

(Уходит, за сценой.)

 
Господина дома нет.
 

Прогност

(за сценой)

 
Ну, ничего, мы подождем его.
 

Прогност и Горгий входят.

Прогност

 
Куда он мог уйти? мне странно.
Он днями целыми сидит один.
Ах, Горгий, этот юноша – на диво
Прилежен; многое он обещает,
Мудр, как старик, и, как мудрец, учен.
Немного увлекается, но это
Пройдет с летами. Дни и ночи он
Все учится, все размышляет; сделал
Уже он в математике немало
Открытий, а ты помнишь, что сказал
Сам…
 

Горгий

 
Помню! Помню! Он-то и нашел…
 

Прогност

 
Да, Синарет, назад тому два года,
В Египет путешествие свершил
И там в каком-то храме малом, в хламе,
Открыл сокровище, атлантский свиток.
 

Горгий

 
Да, полно, подлинно ль из Атлантиды
Та рукопись? не ловкая ль подделка?
 

Прогност

 
Нет, нет, я сам рассматривал ее.
 

(Замечает свиток на столе.)

 
Да, вот она!
 

Горгий

 
Неосторожный! Как же
Возможно драгоценности такие
Не убирать?
 

Прогност

 
Ну, кто ж сюда войдет?
Лишь наши братья.
 

Горгии

(Берет свиток и рассматривает его.)

 
Да, то – свиток древний,
И я таких не видывал ни разу.
Что за таинственные письмена!
 

Прогност

 
Ареомах их прочитает.
 

Горгий

(Продолжает изучать свиток.)

 
Это
Папирус – не папирус. Что такое?
 

Прогност

 
Особое растенье Атлантиды.
 

Горгии

 
И что за знак здесь на шнурке висит?
Печать? Но из чего она? Не медь,
Не золото, – металл, мне неизвестный.
 

Прогност

 
То – орихалк, металл из Атлантиды.
 

Горгий

 
Да, свиток подлинный, теперь я вижу,
Но, кажется, твой Синарет вернулся.
 

III

Те же; Синарет и Филон входят.

Синарет

 
Приветствую я вас, друзья, во имя
Учителя.
 

Прогност

 
Привет и вам.
 

(Указывая на Горгия.)

 
Вот это —
Товарищ Горгий из Милета, он
С Ареомахом вместе прибыл нынче.
 

Филон

(приветствуя)

 
Мы познакомились на корабле.
 

Синарет

 
Я очень счастлив видеть у себя
Столь славного товарища. Недавно
Мне сообщил Филон, что в город наш
Ареомах с друзьями прибыл. Тотчас
Я поспешил, чтоб увидать его…
 

Филон

 
Но по пути узнали мы, что он
Так утомлен с дороги, что не может
Принять нас; поспешили мы назад.
 

Прогност

 
Но сам Ареомах к тебе послал нас.
 

Синарет

 
Возможно ли? Он слышал обо мне!
Какая честь!
 

Горгий

 
Да, наш учитель знает,
Что посчастливилось тебе однажды
Найти в Египте, как бы диво, свиток
Атлантов.
 

Синарет

 
Верно, я открыл его.
 

Прогност

 
Узнай же честь, которая тебе
На долю выпала: Ареомах,
Узнав об этом свитке, хочет сам
Заняться изучением его.
 

Синарет

 
Ареомах…
 

Горгий

 
Да, он! мудрец великий!
Он твоему открытию придаст
Бессмертное значение, – быть может,
Такое, что основы укрепит
Всей общины.
 

Синарет

 
Он?
 

Прогност

 
Да, Ареомах.
 

Синарет

 
Но почему ж то сделаю… не я?
 

Прогност

 
Послушай, Синарет! Высоко ценим
Мы знания твои, твой ум и рвенье;
Но ты ведь ученик еще, ты ищешь,
Ты – лишь в преддверии заветных тайн,
А он, Ареомах, давно прошел
Все степени уставных посвящений
И с тайнами стоит лицом к лицу.
Он сорок лет пытливой мыслью ищет
Проникнуть в тайну символов атлантских.
Ты должен радоваться, что ему
Свой драгоценный свиток передашь.
 

Синарет

 
Отдать мой свиток?
 

Прогност

 
Да, отдать, конечно.
 

Горгий

 
Что значит «твой»? иль ты, член общины
Священной Пифагора, ты, прошедший
Ступени посвящений две, не знаешь,
Что своего у нас нет ничего!
Принадлежит не нам, что мы имеем,
А общине! Ведь это – наша альфа.
 

Синарет

 
Отдать мой свиток…
 

Филон

 
Милый друг, опомнись!
 

(Тихо.)

 
Ты можешь сделать список, по нему
Ты будешь изученье продолжать,
И, может быть, скорей Ареомаха…
 

Синарет

 
Список?.. Немыслимо все эти знаки,
Для пас таинственные, передать!
Упустишь там черту одну, там точку,
К все разрушится… Нет, невозможно.
И, наконец, и самый древний дух,
Что веет от папируса… печать
Из орихалка… Нет! нет! не могу!
 

Прогност

 
Не ожидал я детских возражений!
Как! ты, член общины, намерен что-то
Считать своим имуществом особым?
 

Синарет

 
Но я на благо общины хочу
Трудиться над разбором этих знаков!
Я жизнь отдать для общины готов.
 

Прогност

 
Ложь! самообольщенье! Ныне вижу,
Что недостоин был ты посвящений.
Так внемли, юноша! Я, посвященный
Четвертой степени, повелеваю
Тебе: немедленно отдай «твой» свиток
Нам. Мы его снесем Ареомаху.
Иль не намерен ты повиноваться?
(Делает мистический знак.)
 

Синарет

 
Учитель, повинуюсь… вот папирус…
 

(Подает свиток.)

Прогност

 
Ты этим только выполнил свой долг.
Прощай, да просвятит тебя сам, дивный.
Идем же, Горгий.
 

(Прогност, унося свиток, и Горгий уходят.)

IV

Синарет и Филон. Потом Прогност.

Синарет

 
Что со мной? слабею…
Утратив рукопись, я все утратил.
К чему мне жить теперь!.. Ох, сердце!
 

(Падает и умирает.)

Филон

 
Друг, что с тобой? Ответь!
 

(Слушает сердце Синарета.)

 
Он умер, боги!
 

Прогност

(возвращается)

 
Но я хочу добавить, Синарет…
 

Филон

 
Тс, тише! Синарета нет. Он умер.
 

Прогност

 
Умер?
 

(Подумав.)

 
Я почитал его достойней.
Да будет милостив к нему суд Ада.
 

Дали (1922)

Века и пространства

 
Красное знамя, весть о пролетариате,
Извиваясь кольцом,
Плещет в голубые провалы вероятия
Над Кремлевским дворцом;
 
 
И новые, новые, странные, дикие
Поют слова…
Древним ли призракам, Мойрам ли, Дике ли,
Покорилась Москва?
 
 
Знаю и не узнаю знакомого облика:
Все здесь иным.
Иль, как в сказке, мы все выше леса до облака
Вознесены?
 
 
Здравствуй же, племя, вскрывающее двери нам
В век впереди!
Не скоро твой строй тараном уверенным
Судьба разредит!
 
 
Лишь гром над тобой, жизнь еще не воспетая,
Свой гимн вопил,
Но с богами бессмертье – по слову поэта – я
Заживо пил.
 
 
Волшебной водой над мнимой усталостью
Плеснули года.
Что-нибудь от рубцов прежних ран осталось ля?
Грудь молода.
 
 
С восторгом творчества, под слепыми циклонами,
Мечту сливать
И молодость в губы губами неуклонными
Целовать.
 

24 марта 1922