Текст книги "Корниловец"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Глава 9
ПЕРВАЯ КРОВЬ

Из сборника «Пять биографий века»:

«Момент счастья скоротечен. Схлынет острая, большая радость, и ты словно трезвеешь, глядишь вокруг поверх розовых очков, примечая все оттенки серого и чёрного, и видишь: то, что давеча чудилось ладным издали, вблизи нескладно.

Вот и Авинов вроде опамятовался, разобрался, что не так тих Дон, как ему показалось. Всероссийское разложение не обошло и казаков. Молодые донцы, вернувшись с фронта, занесли с собой „красную заразу“. Они орали на митингах: „Ахвицара? Не хотим! Долой! И дедов слухать не станем! Хватит с нас!“.

Войсковой атаман Каледин в одиночку держал оборону, заслоняя собою Дон от большевизма, а вот казаки купились на посулы советской власти. Не желали донцы воевать с „красными“, наивно полагая отсидеться в станицах, – дескать, мы никого не трогаем, и нас не тронут!

И Добровольческая армия очутилась в положении непрошеного гостя – присутствия на Дону генералов и офицеров (которых казаки с пренебрежением звали „кадетами“, ударяя в первый слог) не хотел никто…»

С утра Авинов пошёл записываться в бюро Добровольческой армии. У дома на Барочной стоял на часах молодой офицер, тискавший винтовку.

– Сейчас доложу караульному начальнику, – сказал он, скрываясь в дверях.

Вскоре лопоухий кадет, куда моложе часового, провёл Кирилла наверх, в маленькую комнату, окнами выходившую в вишнёвый садик. В комнате имелись два огромнейших шкафа, забитых бумагами, и парочка не менее громадных столов. За одним корпела женщина-прапорщик, строча записи, а за другим восседал лощёный подпоручик. Вероятно, в фуражке он выглядел бы орлом, а без неё отсвечивал блестящей плешью.

Перед столом стоял, вытянувшись в струнку, юнец в гимназической форме – в серой шинели, в фуражке с ученической кокардой из двух скрещенных ветвей.

– Мне уже шестнадцать! – доказывал он дрожащим голосом. – Хочу умереть за единую и неделимую великую Россию! Шестнадцать мне! Клянусь вам! Семнадцатый пошёл!

– А на вид и четырнадцати не дашь, – улыбнулась прапорщица.

Тут кандидат в добровольцы расплакался и выбежал вон. Женщина вздохнула.

– Кирилл Антонович Авинов… – проговорил подпоручик, поглядывая в поданные документы. – Поступая в нашу армию, вы должны прежде всего помнить, что это не какая-нибудь рабоче-крестьянская армия, а офицерская. Кто вас может рекомендовать?[53]53
  Данный вопрос может показаться странным – требовать рекомендаций, когда каждый штык важен, но так было.


[Закрыть]

– Многие, – пожал плечами Кирилл.

– Я, например, – послышался голос от дверей, и подпоручик с прапорщицей мгновенно вскочили по стойке «смирно».

В дверях стоял Корнилов, одетый в потёртый пиджак, чёрный в полоску. Костюмчик на Верховном сидел мешковато, да ещё и галстук был повязан криво. Брюки заправлены в высокие сапоги – ни дать ни взять приказчик мелкий.

– Рекомендую, – сказал Лавр Георгиевич.

– Так точно, ваше высокопревосходительство! – отчеканил подпоручик.

Дав подписку прослужить четыре месяца, беспрекословно повинуясь командованию, Авинов вышел на лестничную площадку – и нос к носу столкнулся с Керенским! Да, это был он, незадачливый диктатор, избранник толпы, проболтавший Россию.[54]54
  В ноябре 1917-го генерал Потоцкий рассказывал, что привёз Керенского в Новочеркасск, однако ни М. Богаевский, ни А. Каледин не приняли «бывшего временного». Интересно, что сам Керенский в 1929-м категорически опровергал сей факт.


[Закрыть]

– Этот Богаевский[55]55
  Генерал М. Богаевский являлся помощником Каледина и председателем войскового правительства донского казачества.


[Закрыть] просто несносен! – возмущался Александр Фёдорович, жалуясь Кириллу. – Представьте себе, офицер, он меня не принял! Меня! И Каледин отказал от дома…

– И правильно сделал, – холодно сказал Авинов.

– Только железной властью суровых условий военной необходимости, – вдохновился Керенский, – и самоотверженным порывом самого народа может быть восстановлена грозная государственная мощь, которая очистит родную землю от неприятеля и…

Договорить он не успел – Кирилл ударил его сапогом в колено и тут же врезал кулаком по челюсти, испытывая при этом сильнейшее наслаждение. Диктатор скатился по лестнице. Перешагнув через мычавшего Александра Фёдоровича, Авинов покинул бюро.

Сворачивая в переулок, он прошёл под окнами и нечаянно подслушал Алексеева. Генерал ворчливым своим голоском жаловался кому-то, невидимому для Кирилла:

– Представители британской и французской военных миссий дозвонились из Москвы, обещали помощь в размере ста миллионов рублей, по десять миллионов в год, но, как этим деньгам попасть на Юг России, не рассказали… А мне как быть? Я могу дать офицеру оклад полтораста рублей в месяц, а солдату – полста, но это же нищенство! На рубль нынче купишь что недавно на тридцать копеек!

Поручик задержался под окнами и притих.

– Понимаю вас, Михаил Васильевич, – вздохнул невидимый собеседник, и Авинов по голосу узнал Лавра Георгиевича. – Каково вам, ворочавшему миллиардным бюджетом, собирать все эти копейки! А что делать?

– Так именно! Два трёхдюймовых орудия мы отбили у дезертиров, ещё два украли на донском складе. Целую батарею купили у казаков-фронтовиков – полковник Тимановский угостил солдат водкой и выдал им пять тыщ рублей…[56]56
  Это на самом деле было так.


[Закрыть]

– Молодец! – засмеялся Корнилов.

Притаившийся Кирилл услыхал скрип двери, а затем голос Шапрона дю Ларрэ:

– Атаман Каледин!

– Проси, – тут же отозвался Алексеев.

Быстрые шаги, звяканье шпор и глухой, взволнованный голос:

– Михаил Васильевич, Лавр Георгиевич! Я пришёл к вам как к союзникам, просить о помощи. В Ростове и Таганроге вспыхнули большевистские восстания,[57]57
  В нашей реальности большевики-подпольщики подняли восстание позже, 26–27 ноября.


[Закрыть] но казаки-фронтовики воевать с Советами не желают! А уж тамошний полк покрыл себя полным позором – занял нейтралитет и выдал своих офицеров на расправу… Надежда вся на добровольцев! От себя могу послать в бой только Донской пластунский батальон и сотню казаков-юнкеров Новочеркасского училища.

– Ростов мы у большевиков отобьём, – пообещал атаману Корнилов. – И вообще есть смысл перенести центр формирования Добровольческой армии туда. По подсчётам штаба, в Ростове и ещё в Таганроге осело примерно семнадцать тысяч офицеров… – Помолчав, подумав, генерал отдал приказ: – Поднимите по тревоге 1-й Офицерский полк генерала Маркова и Сводную Михайловско-Константиновскую артиллерийскую бригаду![58]58
  В реальности к тому времени удалось создать лишь Сводную Михайловско-Константиновскую батарею из юнкеров Михайловского и Константиновского артиллерийских училищ. А «марковцев» хватило лишь на Сводно-Офицерскую роту…


[Закрыть] Командиров срочно ко мне…

Придерживая свой новый головной убор – рыжую «кубанку», – Кирилл помчался в расположение – поручика Авинова прикрепили к 1-му Офицерскому полку, ко 2-й роте[59]59
  Напоминаю, что имена и даты описываемой истории не всегда совпадают с общепринятыми. К примеру, командиром 2-й офицерской роты на самом деле являлся штабс-капитан Добронравов. После его гибели в феврале 1918-го командовать ротой назначили полковника Лаврентьева.


[Закрыть] полковника Тимановского.

Полк выстроился поротно. Полковник Тимановский, человек большого роста и могучего телосложения, опирался на длинную толстую палку и носил очки в паутинной оправе. В офицерской папахе, в романовском полушубке, с большой бородой, покрывавшей всё лицо и широко ниспадавшей на грудь, полковник походил на пожилого крестьянина, хотя был и оставался блестящим офицером двадцати девяти лет от роду. Генерал Марков взял его в свои помощники – его и доктора Родичева, заведующего полковым лазаретом. Вот и весь штаб.

– Смирно, господа офицеры! – скомандовал Тимановский, и Кирилл вытянулся во фрунт.

Показался Марков – «шпага генерала Корнилова», – щеголявший в шароварах и солдатских сапогах, в коричневой байковой куртке и в текинской белой папахе-тельпеке. Командир сделал знак, и разнеслось иное приказание:

– Стоять вольно!

– Здравствуйте, друзья мои! – громко поприветствовал полк генерал.

– Здравия желаем, ваше превосходительство! – грянули «марковцы».

Сергей Леонидович оглядел строй и сказал:

– Не много же вас здесь! По правде говоря, из трёхсот тысяч офицерского корпуса я ожидал увидеть больше. Но не огорчайтесь! Я глубоко убеждён, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела. Не спрашивайте меня, куда и зачем мы идём, – я всё равно скажу, что идём мы к чёрту на рога, за синей птицей! Друзья! Мы все сошлись сюда, на Дон, мы заняли места нижних чинов не ради продвижения по службе, не для того, чтобы блистать на балах и парадах. Наша цель – спасти Родину!

Тут из строя вышел полковник Борисов, назначенный командовать ротой.

– Ваше превосходительство, – сказал он церемонно, – я считаю для себя невозможным с должности командира полка возвращаться в роту.

Марков ответил ему без единой минуты промедления:

– Полковник! Вы мне не нужны. Назар Борисович, – обратился он к подполковнику Плохинскому, – примите роту!

Снова осмотрев строй, генерал нахмурился.

– Вижу, что у многих нет погон, – заметил он неодобрительно. – Чтобы завтра же надели! Сделайте их хотя бы из юбок ваших хозяек. А пока слушайте приказ: в поход! На Ростов!

Выступили ровно в полночь. Полк погрузили в роскошные вагоны 1-го класса и теплушки, орудия разместили на открытых платформах. Впереди эшелона двигался бронепоезд «Орёл», а ещё один, «блиндированный» и безымянный, отбитый текинцами под Песчаниками, прикрывал состав сзади. Полевую гаубицу с него сняли, и всю огневую мощь поезда составляли пулемёты. Их расчёты укрывались за штабелями шпал – вот и вся броня.

Кириллу повезло – он ехал на мягком плюшевом диване, деля купе с командиром роты и двумя юнкерами – смуглым, носатым армянином и бледнолицым курносым северянином-помором. Оба были ненамного старше его самого, но питали к поручику почтение – всё ж таки боевой офицер, корниловец!

– Амосов, – представился курносый, – Михаил.

– Арарат Генч-Оглуев, – отрекомендовался носатый и добавил, белозубо улыбаясь: – Я местный, нахичеванский!

На единую форму у марковцев денег не было, так что все они носили то, что имели, – серые шинели. Единственной связующей деталью для всех служили чёрные погоны, в цвет знамени полка. Оно находилось в соседнем купе – белый Андреевский крест на чёрном полотнище – и ехало в объятиях знаменосца, подъесаула Трехжонного.

Вооружены все были тоже чем попало – у кого родимые винтовки-трёхлинейки, у кого «манлихеры» или «мандрагоны». Больше всего было японских «арисак», а Кириллу досталось ручное ружьё-пулемёт[60]60
  Позже его называли просто автоматом.


[Закрыть] Фёдорова с рожком на двадцать пять патронов.

Покачиваясь на мягких подушках, Авинов вспоминал недавнюю поездку из Киева в Харьков. Тогда он тоже ехал в «пульмане», но было ему худо – погано и тревожно. Да что там – тревожно! Страшно было. А теперь всё как-то иначе – он едет со своими. В вагоне холодно – и тихо. Неразличимый говор доносился слабо. Иной раз звякали штыки сцепившихся винтовок. Мерно постукивали колёса. Амосов, откинувшийся к спинке слева, обтирал затвор полой шинели, клацал им негромко. Генч-Оглуев, сидевший напротив, склонился, держа «арисаку» меж колен, – дремал. А сам Авинов смотрел за окно в ночь, глазами провожая набегавшие и удалявшиеся фонари. Проехали Персиановку…

– Степаныч! – разнёсся резкий голос генерала, и задремавший Арарат резко выпрямился, перехватил винтовку покрепче.

Названный – полковник Тимановский, не вылезавший из серой шинели и не вынимавший трубку изо рта, – привстал и откликнулся:

– Здесь!

Вечером он сбрил свою бороду – и здорово «помолодел». Генерал прошёлся по проходу, шатаясь, похлопывая плетью по голенищу и насвистывая что-то легкомысленное. Отвлекшись на поручика Ларина и корнета Пржевальского, обрезавших полы длиннющих кавалерийских шинелей на четверть выше колен, Сергей Леонидович одобрительно покивал.

– Это верное решение, – сказал он, – хоть мешать не будут… – и тут же нахмурился: – А что у вас с сапогами?

Ларин, как раз снимавший шпоры, смутился видом рваных кирзачей.

– Виноват, ваше превосходительство! Каши просят!

– В первом же бою, – строго приказал Марков, – добыть цельные сапоги.

– Есть!

– Степаныч! – приблизился к Тимановскому генерал. – Твои пойдут первыми.

– Есть!

Поезд с медленным визгом остановился. Вокзал на станции Нахичевань[61]61
  Нахичевань-на-Дону, или Нор-Нахичеван – довольно большой город по соседству с Ростовом, основанный крымскими армянами.


[Закрыть] расплывался в предрассветных сумерках, подсвечивая сквозь пыльные окошки. Пыхтя паром, подкатился «блиндированный» состав.

– Выставить посты! – послышались отрывистые команды. – Орудия – скатывай!

Недавно сонная станция наполнилась сдержанным гомоном. Свистнул бронепаровоз – и ему тут же ответил другой, подходивший к Нахичевани со стороны Ростова, толкающий перед собой пулемётную площадку. На ней стояли два красноармейца. Разглядев, что станция занята «белыми», один из «красных» завопил:

– Золотопогонная сволочь уже здесь! Бей их и айда к нашим!

Кирилл, не думая, выхватил «маузер». Промах. Грянула злая очередь из «максима» с бронеплощадки «Орла» – и орущий захлебнулся собственной кровью. Второго снял Генч-Оглуев. Двое машинистов выпрыгнули из паровозной будки, заранее поднимая руки, – и резво поскакали по путям, так и не опуская конечностей, запачканных углём. Стрелять по ним не стали.

– Осмотреть вокзал! – скомандовал Тимановский.

Кирилл тут же сунул «маузер» в деревянную кобуру, сдёрнул с плеча винтовку.

– Михайло! Арарат! За мной!

Авинов толкнул высокие двери вокзала и переступил порог. Внутри было светло. В углу, на тюках и мешках, сидели мордатые тётки и завтракали – цокали варёные яйца. Не было заметно, что мешочницы испугались, – к выстрелам на вокзалах привыкли. Дезертиры, бывало, и на крышах поездов ехали, и начальников станций убивали, и вагоны ломали… Не дай бог, состав не подадут! Матерная брань тут же превращалась в звериный рёв: «Ему вставить штык в пузо – мигом сыщет вагоны!» – «Для буржуев есть поезда, а для нашего брата подожди?!» – «Айда к начальнику!» – «Айда!» И рвут начальника на части…

У кассы, собрав хмурых рабочих кругом, надрывался пьяный мужичок:

– Афицера, юнкаря – это самые буржуи, с кем они воюют? С нашим же братом бедным человеком! Но придёт время – с ними тоже расправятся, их тоже вешать будут![62]62
  Подлинный текст.


[Закрыть]

Завидев Авинова, мужичок изрядно перетрусил – видать, не рассчитывал на победу «белых». Кирилл уткнул дуло винтовки в податливый живот крикуна и ласково сказал:

– Начни с меня – я офицер. Вешай!

– Ш-што вы, ваше благородие, – подобострастно засюсюкал мужичок, – известно дело – спьяну чего не сболтнёшь…

Резко вжав дуло, так, что пьянчужка изогнулся вопросительным знаком, Авинов отвёл винтовку, с трудом подавив желание вмазать мужичку со всего размаху.

– Сзади! – каркнул Арарат.

Кирилл мгновенно развернулся – навстречу двум рабочим, бросившимся одновременно. Один – мускулистый, с длинными руками – зашёл слева, а другой, суетливо вытаскивавший «наган» из кармана, напал справа.

Удар прикладом достался мускулистому, в вооружённого Авинов выпустил короткую очередь из винтовки.

Пьяненький мигом осел – по стенке, по стенке, до самого полу, ещё трое рабочих метнулись к двери, а тётка-мешочница истошно завизжала. Её подруга и рада была бы повизжать с нею дуэтом, да не могла – во рту у неё торчало яйцо. И осталось ей только глазки пучить.

– Вы где были? – набросился Авинов на носатого с бледнолицым. – Почему не стреляли?

– Виноват, вашбродь! – вытянулся Михайло.

– За мной, – буркнул Кирилл, остывая, и выскочил следом за работягами на крыльцо.

Пролетарии, что было сил, улепётывали по привокзальной площади, а с обеих сторон вокзала марковцы выкатывали трёхдюймовые пушки.

Пьяненький мужичок, так и не разобравшись в политической обстановке, выскочил на крыльцо и заголосил:

– Буржуи, конец вам пришёл!

Доброволец, выбегавший следом, столкнул мужичка со ступеней и заколол штыком.

– Дорого вам моя жинка обойдётся! – прорычал он.

Побледневший Арарат повернул лицо к Авинову и сказал, будто извиняясь за чужую несдержанность:

– У него жену большевики убили, она сестрой милосердия была…

А к крыльцу уже бежала растрёпанная баба в сбившемся на затылок платке. Упав около мужичка на колени, она жалобно, в голос, зарыдала:

– Голубчик! Родненький! Да что же это? Господи! Господи!..

Тут в доме напротив посыпались стёкла. В окне второго этажа показалось дуло пулемёта.

– По офицерской банде – бей! – донёсся истошный вопль.

– Ложись! – скомандовал Кирилл.

Арарат замешкался на какое-то мгновение, и очередь досталась ему – разворотила впалую грудь.

– Огонь!

Артиллеристы не сплоховали – трёхдюймовка рявкнула, посылая снаряд. Тут же выстрелила другая.

Рвануло дважды. Фонтаны дыма и пыли ударили, высаживая рамы и выбрасывая пулемётчика. Два огненных столба поднялись над крышей, скручивая и разрывая листы кровельного железа.

Красногвардейцы пошли в наступление – повалили с Соборной, выбегали со дворов, показывались из переулков. Разнеслось недружное «ура!».

– Друзья, в атаку, вперёд! – вскричал Марков и, приправив команду крепким словцом, бегом повёл отряд.

– Господа офицеры! – раздался зычный голос Тимановского. – С Богом – вперёд!

И офицеры ломанули. Белогвардейские цепи ударили с разбегу, прочищая дорогу пулей и штыком. «Красные» дрогнули, заметались, открывая фланги, и Тимановский этим моментально воспользовался. Манёвр удался – отряд Красной гвардии распался, превращаясь в толпу, поворачиваясь спинами, и тогда показался броневичок, из двух стволов поливая удиравших.

Кирилл бежал рядом с Амосовым, экономя патроны.[63]63
  К автоматической винтовке системы Федорова подходили патроны калибром 6,5 мм (2,5 линейные), принятые в Японии, Норвегии и Швеции, Греции, Италии, Румынии. В России использовался патрон 7,62 мм (3-линейный).


[Закрыть] Те из «красных», кто драпал по улице, изредка огрызаясь одиночными выстрелами, его не волновали. Куда опасней был противник, скрывавшийся во дворах и в подворотнях. Как раз из такой пальнули, прострелив голову Михаилу, и Авинов разрядил магазин, не жалея, наблюдая в мгновенном свете вспышек, как корчатся и ломаются чёрные тела.

1-й Офицерский полк прошёл по главным улицам Нахичевани, огнём выметая красногвардейцев и солдат-запасников. Артиллеристы тоже отличились – выкатив свои пушки на берег Дона, они обстреляли корабли Черноморского флота, прибывшие поддержать ростовских большевиков. Канонерка «Колхида» и два траллера с «братишками» шли вверх по реке, не зная, где же лучше высадиться, и тут по ним ударили прямой наводкой! Орудия били в упор, стреляя с удобством, как в тире. Один траллер пошёл ко дну, другой лишился хода и поплыл к морю, сносимый течением, а канонерка живо развернулась и стала его догонять, не заморачиваясь спасением тонущих товарищей.

На Екатерининской площади «белых» встретили баррикады из вагонов линейки,[64]64
  Трамвай на конной тяге, конка.


[Закрыть] автомобилей и подвод, гружённых бочками. Укрепления перегораживали площадь, протягиваясь от памятника царице, велением которой возник Нахичеван. Между опрокинутых вагонов, из-под битых авто торчали «максимы» и «гочкисы».

Марковцы не успели выйти на площадь, а те уже застрочили – сперва у одного пулемётчика нервы сдали, а после и остальные заторопились расходовать патроны зря – офицеры укрылись.

– Одно из двух, – сказал Сергей Леонидович, пластаясь по стене, – деревянный крест или Георгий 3-й степени!

Кирилл прижался к стене, не решаясь выглянуть. В угол ударила пуля – Авинов успел отвернуться, и кирпичная крошка посекла щеку. Гадёныши краснопузые…

Тимановский вытащил трубку изо рта и крикнул артиллеристам:

– Огоньку не найдётся?

– Щас мы им дадим прикурить, ваше высокоблагородие! – откликнулся парень в галифе, сапогах – и в косоворотке. Светлый чуб на его лоб падал не из-под фуражки, а из-под картуза – вылитый крестьянин-середняк.

«Банг! Банг! Банг!» – забили трёхдюймовки. Полетели последние стёкла из вагонов, раскатились бочки, рванул задетый бензобак, полыхнул, окатывая красногвардейцев жидким огнём.

– Шашки вон! – прозвучала далёкая команда. – Намётом!

Казаки-юнкера налетели с лихим посвистом, заворачивая «красным» в тыл, и пошла веселуха! Очень скоро молоденький есаул Высококобылка перескочил с коня на крышу мятого «рено» и помахал шашкой – путь свободен!

Быстрым шагом полк добрался до Ничейного поля – и вышел на окраину Ростова, двинулся по Большой Садовой. Город жил так, словно не касалось его противостояние порядка и анархии, «белых» и «красных», – почти все магазины, роскошные и богатые, были открыты, постоянно хлопали двери многочисленных контор, впуская и выпуская армии разносчиков и посыльных. Несмолкаемый шум экипажей, звонки трамваев, говор толпы полнили широкую улицу, отражаясь от стен двух-, трёх-, пятиэтажных зданий.

В самом Ростове бои прекратились – сопротивление было сломлено, большевики ушли в подполье. Кирилла беспокоил казачий полк, не желавший воевать с «красными», а потому не покидавший казарм, но тревожился он зря – в тот же день атаман Каледин в одиночку разоружил полк. Нагрянул в казармы и рявкнул: «Оружие сдать!». И казаки послушались приказа.

После этого случая Корнилов, недолюбливавший Каледина за вялость и нерешительность, уже с большим уважением глядел на войскового атамана.

…Добровольцы непроизвольно подтянулись, построились и зашагали в ногу. Впереди вразвалочку шествовал полковник Тимановский, посапывая трубкой. Откуда ни возьмись, появился генерал Марков. Вернее, сначала Кирилл увидал человека в черкеске, который, задыхаясь, бежал во всю прыть вдоль колонны Офицерского полка, а за ним уже летел генерал и нагайкой хлестал его по спине, приговаривая: «Не воруй, сукин сын! Вот тебе! Вот тебе!»[65]65
  Действительный случай.


[Закрыть]

Невозмутимый Тимановский скомандовал:

– Запевай!

Тенора грянули:

 
Там, где волны Аракса шумят,
Там посты дружно в ряд
На дорожке стоят.
 

И весь полк гулко, мощно подхватил:

 
Сторонись ты дорожки той,
Пеший, конный не пройдёт живой!
 

Прохожие останавливались на тротуарах, выстраивались, громко приветствуя или вполголоса проклиная.

Извозчики сворачивали с дороги – по главной улице Ростова ступали Сила и Власть. В город будто пришли Закон и Порядок, предвещая Мир и Покой…

Генералы Добровольческой армии поселились в пятиэтажной гостинице «Астория» на Таганрогском проспекте, откуда пешочком прогуливались к дому Парамонова на Пушкинской, где разместился штаб.

Около красивого здания штаба и на парадной лестнице был выставлен офицерский караул. У дверей – часовые.

Стильный колонный зал гудел голосами, сверкал погонами и аксельбантами. Собрались все быховцы – в хорошо сшитом костюме явил себя Деникин. Нарезал круги беспокойный Марков. Переговаривались Романовский и Лукомский, Эрдели и Слащёв. А вот и новенькие – высокий, нетерпеливый Врангель с жёсткими складками у рта, строгий Кутепов, удерживавший Таганрог, толстый Май-Маевский. И Неженцев! Уже в полковничьих погонах.

Митрофан Осипович, краснощёкий и моложавый, тоже заметил в толпе Кирилла и бросился к нему, испытывая радость встречи и не менее понятное стремление новичка оказаться рядом со своим – вдвоём обживаться куда проще, нежели в одиночку.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – весело приветствовал Авинов старшего по званию.

– Отставить, поручик! – воскликнул Неженцев, сияя.

Кирилл спросил осторожно:

– Вы… один добрались?

– Ну нет, одному мне было бы скучно! – рассмеялся командир «ударников». – Пять сотен с собою прихватил, так-то!

– Это здорово! – выдохнул Кирилл. – Это просто здорово!

Внезапно разговоры смолкли – прошёл по толпе последний ропоток – и тишина. Отчётливо прозвучали шаги – в круг вышел генерал Корнилов. В обычном своём кителе, в синих штанах с лампасами он куда больше походил на Верховного правителя России, чем давеча, когда щеголял в гражданском. Тихий ангел пролетел с «маузером» под крылом…

В полном безмолвии Лавр Георгиевич огляделся вокруг и сказал:

– Господа офицеры! Хочу уведомить вас о начале похода. Мы должны соединиться с верными кубанскими войсками и взять Екатеринодар…

Переждав шумок радостного оживления, Корнилов продолжил:

– Наше положение на Дону становится всё более и более тяжёлым. Казаки отказываются воевать с «красными», надеясь остаться в стороне, рабочие же и всякий уличный сброд со злобою смотрят на нас и только ждут прихода большевиков, чтобы расправиться с ненавистными «кадетами». Ясно, что, оставаясь на месте и отбивая атаки красных войск со всех сторон, Добровольческая армия сознательно обрекает себя на поражение – мы скоро будем совершенно окружены и погибнем.

Дело нашей солдатской чести спасти армию Белого дела! Именно поэтому я и выступаю за Кубанский поход, ибо армия должна находиться в атакующем движении!

Тут генерал Алексеев сделал шаг вперёд.

– Мы обязательно спасём нашу армию! – сказал он очень взволнованно. – Наши батальоны станут полками, а полки превратятся в дивизии! Только нам надо время.

– Вы правы, – склонил голову Корнилов. – Пусть только история даст нам самое короткое время.

– У меня такое предчувствие, – вздохнул Алексеев, – что время это мы проведём в кровавой борьбе…

– Пусть будет так, как хочет Господь, – твёрдо заявил Верховный. – Но верю в то, что белые добровольцы обязательно пойдут в поход на освобождение нашей Первопрестольной, златоглавой Москвы-матушки! А пока…

Со слабой улыбкой перетерпев бурный шквал восклицаний, Корнилов продолжил:

– А пока мною составлен план штурма Екатеринодара. Это является целью нашего Кубанского похода. Если возьмём город, то он станет белой столицей, откуда мы поведём борьбу и за Кубань, и за Терек, и за Дон, и за Москву!

Перекричав рукоплескания и хор голосов, грянувших «Гром победы», полковник Неженцев поделился своими мыслями с Кириллом:

– Правильно решил Верховный! Нам одно остаётся – двигать на юг. Донцы нас прикроют с севера – пускай поживут под «красными», мигом образумятся!

Воодушевлённый Кирилл только кивал головой, хлопая в ладоши. Он упивался праздником жизни, и пусть по улицам Ростова, по степи кружит смерть, всё равно, как прекрасны истекающие мгновения бытия! Только надо прожить их в полную силу, до дна, яростно!

Остывая, захмелев слегка от бокала шампанского, Авинов вышел на улицу и побрёл не спеша к гостинице. Стемнело, и улицы Ростова опустели, но офицеру, пугающемуся ночных татей, нечего делать в армии.

Впереди показался силуэт девушки. Девушка стояла, будто поджидая кого-то. Или она из тех, кто утоляет жажду сердца по сходной цене, в «институтах без древних языков» на Сенной?[66]66
  «Институтами без древних языков» ростовчане прозывали публичные дома. Район «красных фонарей» располагался на северной окраине города, на Сенной улице.


[Закрыть] Нет, нет… Ох, уж больно знакома ему эта фигурка… Этот изгиб бедра, головка, склонённая будто в задумчивости… Даша – здесь?..

– Даша? – сказал он.

Девушка вздрогнула и повернулась к нему. Да, это была она, «товарищ Полынова».

– Что ты делаешь здесь? – спросил Авинов, унимая волнение.

Даша усмехнулась неласково.

– Странный вопрос, – сказала она. – Борюсь с вами, «белыми». Сегодня я подпольщица, а завтра… Что, сдашь меня?

– Я – не ты, – холодно ответил Кирилл. – Своих не сдаю.

– Ах, так я ещё своя? – протянула Даша насмешливо, пряча за иронией горечь.

– Да, – твёрдо сказал Авинов, – я любил тебя.

– Ах, любил… А теперь что, разлюбил?

– Я не могу называть возлюбленной ту, кто готова предать.

Красивое лицо девушки исказилось гневом.

– Я любила тебя! – воскликнула она. – Любила! А ты…

– Что – я? – по-прежнему холодно осведомился Кирилл. – Оказался не «красным», а «белым»? А какое это имеет значение для любви? Любовь или есть, или её нет! Любят и старого, и молодого, без разницы. Принцесса способна влюбиться в простолюдина, а немецкий офицер-оккупант – воспылать страстью к русской девице-красавице. Все мы обычные люди. Но отвергнуть избранника по политическим мотивам может только та, которая не любила!

– Любила! – выкрикнула Даша.

– Не лги! Я не знаю точно, к кому ты испытываешь страсть нежную – к революции или к своему картавому вождю, но в твоём горячем большевистском сердце нет места для меня.

Девушка заплакала, пряча лицо в ладонях, и Кириллу стало так паршиво, как ещё никогда не было.

– Извини, я не хотел тебя обидеть, – выдавил он. – Прощай.

Даша не ответила. Понурив голову, опустив плечи, она плакала, изредка утирая слёзы ладонью.

Авинов сделал первый шаг, удаляясь по улице. Мимо девушки. Прочь от неё.

Голова у Кирилла пылала. Его неодолимо тянуло обратно – обнять, утешить, прижать к себе. Но… нет. Всё равно из этого ничего не выйдет, уверял он себя. Даша наверняка отвергнет его потуги, возненавидит за нежность и ласку просто потому, что у самой в душе – гарь и пепел.

Авинов шагал, звонко клацая подковками сапог, и на него всё пуще наваливалась тоска, а впереди разверзалась пустота и холод одиночества. Воистину, самые нестерпимые страдания человек причиняет себе сам…