Текст книги "Корниловец"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

После того как грянула восьмая пушка, командир артиллерийского расчёта громко доложил:

– Кончили!

Подполковник глядел в свою трубу, не отрываясь. По третьему разу проверив взятый прицел, он скомандовал:

– Батарея! Пли!

А тут и отставшие марковцы подоспели – те, которым в трамвайчике не хватило мест.

– Ого! – весело воскликнул Марков. – Полк ещё большой. Воевать можно. В цепь, друзья! Вперёд!

Большевики не выдержали и бросились бежать к городу. Бежали густыми толпами и остановились только на линии «Фермы»[89]89
  Образцовая ферма екатеринодарского сельскохозяйственного общества.


[Закрыть] да примыкавших к ней хуторов вёрстах в трёх от Екатеринодара.

Генерал Казанович – этот несравненный таран для лобовых ударов – на пару с Марковым атаковал «Ферму» и выбил оттуда «красных».

Кирилл, отпыхиваясь, поднялся на возвышенность, занятую «Фермой». С востока к ней примыкало небольшое опытное поле, окаймлённое несколькими рядами безлистых тополей. С запада вплотную подходила небольшая роща, четырёхугольная в плане. Во дворе «Фермы» – крошечный домик в четыре комнаты и сарай.

Авинов похолодел – именно здесь, в этом домике, мог погибнуть генерал Корнилов. Но теперь-то Верховный должен выжить! Строго обязательно!

Кирилл оглянулся на Екатеринодар. Город был виден отчётливо – вон дома, предместья, кожевенные заводики, там вон – кладбище и Черноморский вокзал. А ближе к «Ферме» – длинные неправильные ряды большевистских окопов.

Пригорок заняли пулемётчики, и к ним подсела Вавочка, молоденькая сестричка милосердия в чёрной косынке, падчерица донского полковника Грекова. Хорошенькая и всегда жизнерадостная, она сумела так поставить себя, что никто не смел при ней выругаться, а уж о пошлом ухаживании и речи не шло. Шутя и смеясь, девушка набивала пулемётную ленту патронами. Генерал Богаевский, заметив её присутствие, строго осведомился:

– Это что такое, Вавочка, зачем вы здесь?

– Ваше превосходительство, позвольте мне остаться, здесь так весело! – заговорила Вавочка, умоляюще сложив маленькие ручки.

Богаевский вздохнул только и махнул рукой.

– Конница Эрдели заняла Сады![90]90
  Северное предместье Екатеринодара со сплошными садами.


[Закрыть] – донёсся ликующий голос.

– Казанович овладел кирпичным заводом! – послышался ломкий басок. – Это на берегу Кубани, в полпути от города!

– А Марков возьмёт артиллерийские казармы! – сказал Сергей Леонидович негромко, с лукавой усмешечкой. – Главное – возможно быстрее к валу. Берегите патроны! – И гаркнул во весь голос: – Друзья, вперёд!

Белогвардейские цепи быстрым шагом, то и дело переходя на бег, дошли до ручья, отделявшего от предместья артиллерийские казармы, обнесенные кругом земляным валом. Крепость!

– Ну, господа… – не приказывал, просил Марков. – Ну ещё немного, господа…

Вжимаясь в снег, марковцы палили из винтовок, строчили из «максимов» и «гочкисов», а им в лицо бил такой же смертоносный, ливень. Если бы не пушкари полковника Миончинского, полк понёс бы страшные потери, но гаубичные снаряды ложились «точно в лузу», как жизнерадостно признавал Марков.

Кирилл отполз в сторону по глубокой борозде, забитой снегом, и наткнулся на давешнюю сестру милосердия. Девушка рыдала.

– Что случилось? – спросил Авинов, стараясь не слишком высоко задирать голову. – Вас как зовут?

– Диа-ана… – протянула сестра, не переставая плакать. – Диана Дюбуа-а…

– Да что такое?

– Рота разбита-а… Эраст убит, Николя убит, Саша умирае-ет. Ходили в атаку наши, но их отбили. За каждый шаг бились, то наши займут их окопы, то они – наши. Мы своих раненых всё под стога сена складывали, чтобы не замерзли, а тут нас отбили, раненые остались между линиями, ближе к «красным». Вдруг видим – стога пылают! Стонали как, бедняжки, кричали… Сожгли большевики наших раненых…

Диана приподнялась, становясь на четвереньки, Кирилл протянул руку, чтобы уложить её обратно в снег, но не успел – пуля попала сестре в грудь.

– Воздуха! – закричала Диана, задыхаясь. – Воздуха! Не могу-у!

Проклиная всё на свете, Авинов поволок сестру в тыл. Навстречу подползла Варя, толкая перед собой медицинскую сумку.

– Принимайте, Варенька!

– Не могу! – стонала мадемуазель Дюбуа.

Авинов, сострадая, пополз далее, толкая перед собой винтовку, и вдруг наткнулся на труп Вавочки – несколько шрапнельных катышков поразили девушку в грудь. Она лежала, удивлённо глядя в небеса, а в руке сжимала маленькую куклу – шутливый подарок одного из офицеров.

Кирилл резко прибавил ходу, остервенело загребая снег и обещая себе вытравить, вывести всех «краснюков».

– К-клопы! – рычал он, отплёвывая снег. – Т-тара-каны красные! В кровь вас всех! В кашу!

– Полк, вперёд! – разнёсся голос Маркова.

С разбегу заняв казармы, миновав плацы, усеянные мёртвыми и дергавшимися телами, «белые» ворвались в предместье Екатеринодара, одним множественным усилием продвинувшись до Сенной площади.

На ротмистра Шевелёва, бежавшего рядом с Авиновым, вылетел со двора молодой красноармеец в смешном заячьем треухе. Ротмистр, не колеблясь, поддел «красного» на штык – парень задёргался, засучил ногами, лапая руками ствол и перемазывая его кровью, пытаясь выдрать из себя четырёхгранное остриё. «Красный» выл от боли и смертного страха, «белый» рычал: «Не сорвёшься, опарыш!»

Соседи марковцев с правого фланга, предводительствуемые Кутеповым, продвигались неподалёку, по одной из соседних улиц, поэтому раз за разом раздавались крики: «Ура генералу Корнилову!» – бойцы обозначали место своего нахождения. Ответные «ура!» доносились, радуя сердца близостью победы.

На одном из перекрестков марковцы нарвались на большевистский Кавказский отряд. «Красные» заорали:

– Куда прётесь, товарищи, там впереди уже кадеты!

– Их-то нам и надо! – было ответом.

И пошла свистопляска… Пленных не брали. Со всех сторон неслось:

– Друзья, в атаку, вперёд!

– Корниловцы, вперёд!

– Донцы, за мной!

Прямо на Красной улице, главной артерии Екатеринодара, марковцы захватили большевистский обоз – подводы, гружённые мылом, табаком, спичками. Патронами, винтовками, снарядами. Шинелями, полушубками, сапогами. Собольими шубами, хрусталём, пианино и граммофонами.

Белогвардейцы радовались как дети новогодним подаркам, – на них, разутых, раздетых, считавших каждый патрон, словно благодать сошла.

Кирилл и сам от счастья сиял – и его не ранили, и Корнилов живой! Добровольцы вышли в поход потому, что верили в Верховного, надеялись, что с ним Россия воспрянет от «красного» кошмара. И вот первая большая победа! Настоящая, долгожданная, оплаченная кровью.

…Белая армия шла по Красной улице, построившись побатальонно, словно на параде, втягиваясь в знакомый город, теперь неузнаваемый, загаженный, заплёванный большевиками. Попрятавшиеся жители покидали свои дома, выбегали на улицы, с неверием и жадною надеждой разглядывая освободителей – или поработителей – это уж кому как.

Робко, словно пробуя, ударил колокол. Ему отозвался другой, третий, и загудел, зазвенел набат, разнося над городом благую весть.

На Соборной площади добровольцы построились в каре – представители ото всех полков. Прилегавшие улицы были забиты горожанами. Авинов стоял среди марковцев и очень гордился тем, что выбор генерала пал и на него.

– Смирно! – прозвучала команда. – Глаза направо!

Первым слово взял генерал Алексеев – «верховный руководитель». Волнуясь, он долго протирал платком стёкла очков, а потом сказал:

– Мы уходили в степи и понимали, что вернуться можем, только если будет на то воля Божья. Но нужно, нужно было зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы! И вот эта точка воссияла!

Гул прошёл по строю, по толпе зрителей, а затем Шапрон дю Ларрэ, взявший на себя роль герольда, торжественно провозгласил:

– Верховный правитель России, Генерального штаба генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов!

Поднялся восторженный крик, поддержанный стаями птиц, сорвавшимися с крыш и с веток деревьев. С улыбкою отломив кусочек от поднесённого каравая, Корнилов макнул его в соль и положил в рот. Прожевав хлеб в полнейшей тишине, Верховный заговорил резко и громко:

– Спасибо, мои орлы! Благодарю вас за блестящее дело. Низко вам кланяюсь! – Тут он повернулся к депутации кубанских казаков, и голос его приобрёл суровые нотки – ни дать ни взять «царь гневаться изволит». – Вашего атамана я уже снял, – сказал Корнилов, – за то, что бросил город, отдав Екатеринодар на растерзание большевикам. Кубанскую раду я распускаю – радяне добивались трибуны и портфелей, вот и сговорились отделиться от России, в угаре самостийности провозгласив Кубанскую Народную Республику. А я не позволю кромсать единую державу на жалкие уделы! Никакого двоевластия я более не допущу!

Тут из толпы донёсся голос:

– И какая власть будет в Екатеринодаре вместо?

– Назначим в город генерал-губернатора, – весомо ответил Алексеев. – Предлагаю на эту должность генерал-лейтенанта Деникина Антона Ивановича. Надеюсь, возражений нет?[91]91
  Подобный разговор с выдвижением кандидатуры Деникина имел место в действительности – до штурма Екатеринодара.


[Закрыть]

Площадь прошумела, зароптала, но живо успокоилась.

– Покидая Дон, выходя в поход, – продолжил Корнилов, – мы не предрешали форм будущего строя, ставя их в зависимость от воли Всероссийского Учредительного собрания, кое хотели созвать по водворении в стране правового порядка. Но ныне я понимаю – это было нашей ошибкой. В России победит тот, чьи цели поймёт и разделит народ! Наша цель – объединение различных частей России в широкую федерацию, основанную на свободном соглашении и на общности интересов.[92]92
  Формулировки П. Врангеля и А. Деникина.


[Закрыть] Наша цель – самая широкая автономия составных частей Русского государства и крайне бережное отношение к вековому укладу. Наша цель – немедленный приступ к аграрной реформе для устранения земельной нужды трудящегося населения, для укрепления права бессословной частной земельной собственности. Наша цель – немедленное проведение рабочего законодательства, ограждающего трудящиеся классы от эксплуатации государством и капиталом. Наша цель – единая, великая и неделимая Россия!

Тут уж толпа не выдержала – загалдела, загомонила, горячо одобряя и поддерживая Верховного правителя.

Из дверей собора вышел старенький священник с седою окладистой бородой и в серебряных очках. Генерал Алексеев почтительно спросил его:

– Можно начинать, батюшка?

Батюшка, не скрывая счастливой улыбки, мелко закивал.

– Смирно-о! – разнеслась зычная команда. – На молитву, шапки – долой!

Добровольцы – и статные седые генералы, и безусые гимназисты – обнажили головы.

– С Рождеством Христовым, братцы! – разнёсся над площадью голос Корнилова.

– Ура-а-а! – грянули «братцы» в ответ. – Покорнейше благодарим, ваше высокопревосходительство!

Солдаты клали на лбы тяжёлые мужицкие кресты и низко кланялись. А батюшка запел неожиданно низким и мощным басом:

 
Спаси, Господи, люди твоя
И благослови достояние твое…
 

Вся площадь благоговейно внимала молитве. И чудилось Кириллу, что весь Екатеринодар притих, что вся Россия прислушивалась к архиерейскому басу…

Авинов шагал по ночной Графской улице, ведя за собой патруль – отделение текинцев. Прямо за его спиной шёл вперевалочку великан Саид, очень довольный новыми сапогами. Сбоку ковылял Махмуд – его задела красноармейская пуля.

Авинов вторые сутки не спал, но настроен был бодро. В нём всё ещё тлело дневное воодушевление, тот подъём, который он ощутил при оглашении «корниловского манифеста». Пожалуй, даже не сами цели Корнилова вызвали в нём всплеск эмоций, а то, как показал себя Лавр Георгиевич, как себя поставил, – Кирилл увидал истинного Верховного правителя России, испытывая гордость за принадлежность к Белой армии.

Саид стал о чём-то спорить с Абдуллой, и Авинов весело прикрикнул:

– Разговорчики в строю!

Батыр мигом смолк, но Кирилл будто видел его широкое лицо и зубастую улыбку.

– Смотрите в оба, – построжел поручик, – а то нарвёмся ещё…

Белогвардейские патрули бдили по всему Екатеринодару, частенько натыкаясь на скрывавшихся большевиков, – в бедном рабочем предместье Дубинка пряталась целая сотня. Иные из «красных» быстренько ухватывали суть происходящего, бросали оружие, переодевались – и будто растворялись в толпе горожан. Но находились и те, кто отказывался признать поражение. Такие были вооружены, очень опасны и всегда готовы исполнять приказы бывшего военного коменданта Сошенки: «Я инвалид,[93]93
  Ранее под инвалидами понимались ветераны войны. Существовал и особый журнал – «Русский инвалид».


[Закрыть] и, как поставленный во власть коменданта, слежу за свободой и искоренением всякой сволочи, которая не хотит замазать свои белые руки. Предупреждаю всю буржуазию, что за нарушение правил, выказанных против трудящихся, буду беспощадно расстреливать негодяев трудового народа…»[94]94
  Подлинный текст. Орфография сохранена.


[Закрыть] …Впереди показался человек в солдатской шинели без хлястика, однако в свете фонаря блеснули погоны и странно привешенные аксельбанты. Увидав патруль, он резко свернул в сторону.

– Стой! – рявкнул Махмуд. – Стрелять буду!

Кирилл подошёл поближе, хмуро разглядывая подполковничьи погоны на подозрительном субъекте.[95]95
  Действительный случай.


[Закрыть]

– Кто вы такой? – осведомился он.

– Я полковник Лукашин, – нетвердо ответствовал опрашиваемый, вытягиваясь по-солдатски.

– Где вы служили?

– В штабе Северо-Западного фронта.

– Вы из Генерального штаба? – вкрадчиво спросил Авинов.

– Да…

– А почему у вас погон золотой и с синим просветом?

Лукашин замялся, теряясь, судорожно ища подсказку.

– Я… кончил пулемётную школу! – выпалил он.

– Вот оно что… – протянул Кирилл. – А что вы ещё придумаете?

– Я не вру!

– Да ну? – комически изумился поручик. – Тогда почему вы носите аксельбанты так, как их никогда никто не носил?!

Лукашин смолк и потупился. Пальцы его рук сгибались и разгибались, выдавая смятение.

– Ракло[96]96
  Ракло – от «ракалья» (фр. racaille). На провинциально-армейском жаргоне – жулик, босяк.


[Закрыть] ты, а не полковник! – резко сказал Авинов. – Обыскать его!

Лукашин сильно вздрогнул и сам дрожащими руками принялся вытаскивать из карманов бумаги – и на полковника, и на поручика, и на унтер-офицера.

– Не убивайте! – запаниковал он.

– Мы не «красные», – процедил Кирилл и скомандовал: – Алимбек! К коменданту!

Здоровый текинец ткнул Лукашину в спину стволом винтовки, указывая направление движения. Тот, поникший и раздавленный, направил стопы куда было указано.

И снова хруп-хруп-хруп из-под сапог, снова молчаливые, тёмные громады домов зажимают пустынную улицу.

Внезапно Саид остановился и промолвил неуверенно:

– Вроде кричал кто-то… Вот, опять!

Авинов прислушался и разобрал одно слово: «Помогите!»

Из подворотни выбежал перепуганный мужик – всклокоченный, босой, в одних кальсонах. Увидав патруль, он сперва замер, тормозя на мёрзлых булыжниках, а потом отчаянно закричал:

– Помогите, ради Бога! Там «красные»! Забрались ко мне в фатеру!

– Ведите! – коротко сказал Кирилл. – Много их?

– Много! Четверо или пятеро… Не разобрал!

– Саид, Махмуд, Абдулла! За мной!

Мужик в кальсонах побежал впереди белогвардейцев, выводя патрульных во дворик, наверняка уютный и тенистый летом, а ныне, в канун Нового года, холодный и пустой.

– Тута они! – Пострадавший остановился, указывая на обшарпанный двухэтажный домик. – На втором этаже, где балкон! А дверь моя дерматином обитая!

– Махмуд, – тихо сказал Кирилл, – жди во дворе. И следи за балконом.

Дверь чёрного хода стояла распахнутая настежь, и в подъезде дуло. Осторожно поднявшись по скрипучей деревянной лестнице, Авинов на ощупь отыскал дверь, «дерматином обитую», и толкнул её. Сразу стало светлее – в прихожку пробивалось оранжевое сияние керосинки, и доносились грубые голоса:

– Сбежал, паскуда! Ещё приведёт кого…

– Кого?! Жандармов нема!

– Да мало ли…

– И чё? Опять на улицу?

– Можно на чердак…

– Да пошёл ты!

Кирилл оглянулся и на пальцах показал: Саид со мной, Абдулла стоит здесь. Повесив винтовку на плечо, Авинов вооружился «парабеллумом», в левую руку взял «маузер» – и ворвался в комнату.

– Руки! – заорал он, не желая стрелять первым.

В комнате находилось четверо в шинелях и солдатских папахах. Один тискал винтовку обеими руками, словно никак не мог с нею расстаться, другой маячил у окна, сгорбившись и заложив руки за спину, а ещё двое сидели на разобранной постели.

Увидав перед собой два тускло блестевших ствола, сидевшие тут же вскинули руки вверх. Солдат с винтовкой передёрнул затвор, разворачиваясь, но выстрелить не успел – Саид нанёс мощный удар прикладом, заваливая красноармейца.

Сгорбившийся отреагировал мгновенно – прикрыв голову руками, высадил окно и выпрыгнул во двор. Тут же грохнула винтовка Махмуда, а этот текинец никогда не промахивался…

Авинов отвлёкся на секунду – этого хватило сидевшим на кровати. Оба бросились на него, хватая за руки, и повалили на пол. Саид прицелился – и размозжил одному из них голову прикладом. А второй всё пыхтел, гнилостно дыша, тянул скрюченные пальцы к горлу Кирилла.

«Маузер» поручик выронил, а рука, сжимавшая «парабеллум», была прижата коленом красноармейца, навалившегося на него. Авинов нажал на курок, простреливая большевику колено, освободил руку и уткнул дуло врагу в живот. Выстрел прозвучал глухо, «красный» дёрнулся, и тут уж Саид не подкачал – Батыр ухватился за подстреленного, рыча от злости, сдёрнул с Кирилла, крутанул и приложил о стену. Готов.

– Спасибо, – сказал Авинов, поднимаясь и брезгливо отирая кровавые брызги с полушубка.

Подобрав «маузер», он обошёл «фатеру» и в маленькой угловой комнате обнаружил пятого красноармейца. Пятую. Это была девушка в солдатской шинели. Кирилл обессиленно опустил пистолет.

– Даша? – сказал он полувопросительно-полуутвердительно. – Что ты тут делаешь?

Товарищ Полынова натянуто улыбнулась.

– Воюю белых генералов, – ответила она. – Бьюсь за рабочее дело. Ещё вопросы будут? Или ты сразу отдашь меня этому азиату? Я и не знала, что ты такой жестокий и безжалостный. Хотя… чего ещё ждать от белогвардейца?

Авинов не обиделся. В комнатке было темновато, весь свет проникал сюда из залы, где горела керосиновая лампа, да из окошка, куда заглядывала луна. Кирилл с болезненным интересом разглядывал девичье лицо. Заострилось оно или это просто тени так легли? А эта горькая складка у губ? Он не помнил, была ли такая, когда Даша лежала рядом с ним, голая и томная. Или это первая морщинка, шрам, оставленный временем и жизнью?..

– Знаешь, – сказал Авинов, – я в походе всякого насмотрелся. Бывало, что те, с кем я ходил в атаку, просто мстили «красным» – за убитых родных, за поруганную Россию, за свою испакощенную судьбу. Бывало, что и невинных расстреливали. Что ж, люди есть люди. Всякие среди них попадаются, но всё же выродков в Белой гвардии куда меньше, чем в Красной армии. Ваши буквально осатанели, отринув и стыд, и совесть, утратив человеческий облик, изгадив душу. Я помню, как в одной из станиц видел лошадей, которых красные конники покрыли церковными ризами вместо попон. Помню и несчастного попа, которому выпустили кишки и волочили батюшку, тягая за них, по всему майдану. Это я называю жестокостью. Ладно, что-то я разговорился… Оружие есть?

– Нет! – вздёрнула носик Даша. – Можешь обыскать!

– Тогда держи, – сказал Кирилл, будто не замечая вызывающего тона, и протянул девушке «маузер». – Пригодится.

– Ч-что? – растерялась Полынова. – Ты меня даже не задержишь?

– Нет, – спокойно ответил Авинов.

– А тебе известно, – сказала Даша запальчиво, – что у нашей группы было задание – найти тебя, повязать и доставить в Таганрог, в штаб наркома по борьбе с контрреволюцией?

– К Владику? – улыбнулся Кирилл понимающе.

Лицо девушки сморщилось, принимая жалкое выражение.

– Как же этот дурак отпустил тебя? На войне и убить могут.

Даша бросилась вон, и Кирилл окликнул Саида:

– Пропусти её!

Батыр послушно посторонился.

– А с этими что делать? – спросил текинец, кивая на трупы.

– А это пускай уж хозяин сам разбирается, – пробурчал Авинов, – я к нему в божедомы не записывался. Пошли отсюда.

Отмахиваясь от счастливого мужика в кальсонах, патрульные вышли на улицу, а Кирилл затаил дыхание, всё ещё чувствуя слабый аромат Дашиных духов, волнующий и горький.

Глава 12
«ВОЛЧЬЯ СОТНЯ»

Из «Записок» генерала К. Авинова:

«Андрей Григорьевич Шкуро всегда отличался энергией и склонностью к авантюрам. К первой награде – ордену Святого Станислава 3-й степени – его представили за доблесть, проявленную в стычках с персидскими разбойниками-шахсеванами.

Грянула „германская“, и есаул Шкуро отправился на Юго-Западный фронт. В Галиции он командовал взводом в семнадцать сабель, изрядно погуляв по немецким тылам, заработав заветную „клюкву“ – орден Святой Анны 4-й степени – на шашку с красным темляком.

Дослужившись до войскового старшины, Шкуро сколотил из самых отчаянных казаков Кубанский конный отряд особого назначения и дал немцам такого жару, что те не знали куда деваться, назначив за голову Андрея Григорьевича шестьдесят тысяч рублей золотом.

Февральская революция смешала всё в России. Шкуро не мог сдерживаться, наблюдая за тем, как разлагается армия, – плюнул на всё и подался в Персию, к генералу Баратову.

– Буду драться с турками, – орал он, – с курдами, с самим чёртом! Только бы не видеть этих проклятых митингов и этих митингующих рож!»

Шкуро спал чутко и проснулся сразу, лишь только на него пала тень подошедшего. Мигом перекатившись на спину, он выхватил «наган» – на мушке оказался старый казак, оборванный, исхудалый, в валенках на босу ногу. Глаза его горели нечеловеческим огнём.

– Ты кто? – хрипло спросонья осведомился Шкуро. Прочистил горло и добавил: – Чего надо?

– Я – Георгий Победоносец! – глухо возговорил старик. – Веди казаков, молодой воин, и спаси русский народ, избавь его от большевиков! Будь милосерден к людям, и ты всё одолеешь!

Гнусавым голосом он запел псалмы. Опираясь на резной посох, отошёл с чувством исполненного долга, а Шкуро свесил ноги с телеги, на которой почивал, и потряс головой.

– Сенька! – кликнул он «адъютанта», пройдошливого казачка, и тот явился, вытягиваясь во фрунт.

– Это что за старый хрен тут бродит?

Конопатый Сенька, выпустивший кудри из-под лихо заломленной папахи, поглядел вслед старому казаку, громко, с выражением цитировавшему Священное Писание, разбавляя церковно-славянский сочными прибаутками, и сказал:

– Та цэ ж юродивый! Ходыть по станицам, та бисов гоняе. Говорыть, що «красные» – отродье сатанинское!

– Похоже… – проворчал Шкуро.

Накинув бурку на плечи, он приблизился к роднику и набрал в ладони чистейшей воды, ледяной и шипучей. «Ачису» – говорили про неё кочевники – «кислая вода», а вот кабардинцы нашли куда более возвышенное прозвание – «нартсанэ», что значит «богатырский напиток».

Напившись вдосталь, полковник крякнул довольно, поднялся, отряхивая влагу с рук, и огляделся, щуря зоркие глаза.

Его «волчьи сотни» стояли в черкесском ауле – сакли были разбросаны по узкой извилистой долинке, зажатой пологими лесистыми склонами гор. Перепутаница домов, полей и огородов покрывала долину лоскутным одеялом с бахромою садов.

За распахнутыми воротами дома Устоковых, где нашёл приют Шкуро, прямо на улице малышня играла в гур и кричала – те, кто постарше, захватили ямки, вырытые в снегу, и гоняли младшего, не давая ему забросить деревяшку в пятую, свободную копанку. Через улицу, на «мужской скамье», восседали трое аксакалов. Углядев полковника, они сдержанно поклонились.

Андрей Григорьевич довольно ухмыльнулся – ему нравилось людское внимание.

Небольшого роста, молодой, нервный, весёлый, беспечный, с простым лицом, загорелым и обветренным, с длинными жёлтыми усами, Шкуро подкупал своей удалью и бесшабашностью. Казаки и даже горцы тянулись к нему, свято веря в удачу Андрея Григорьевича. Позовёт их ад тушить с ведром воды – пойдут! И загасят-таки пекло!

– Эй, Тагир! – окликнул Шкуро своего кунака.

– Ы? – откликнулся Тагир. Разморило черкеса – закутавшись в бурку, он пригрелся на солнышке.

– По сёлам проехался?

– Ыгы.

Тагир Устоков скинул бурку, оставшись в белой черкеске и папахе.

– Село Бешнагир даёт пятьсот винтовок с патронами, – неторопливо доложил он, – селяне из Донского – лошадей и пятьсот бойцов.

– Сма-ачно! – зажмурился Шкуро. – Ладно, собирай наших. Я в кунацкой буду.

По скрипучим ступеням он поднялся в кунацкую – большую комнату, у одной из стен которой громоздилась печка с лежанкой. Полы были покрыты коврами, на стене тоже висел ковёр текинской работы с развешенным оружием – старинными пистолями, здоровенным карамультуком, кинжалами и саблями.

Высокое и узкое окно открывалось в сад, за которым проглядывали высокие крыши конов – зернохранилищ, плетённых из прутьев и обмазанных глиной.

В кунацкой сидели двое – старый Черим, дед Тагира, и вовсе уж древний Асфар Тахох, воевавший то на стороне Шамиля, то против него.

Шкуро поклонился и сказал:

– Пусть добрым будет ваш день, высокочтимые.

– И тебе наш салям, чале,[97]97
  Чале (черкес.) – парень.


[Закрыть] – дребезжащим голосом ответил дед Черим. – Опять в поход собрался? Далеко ли?

– Ставрополь хочу взять, счастливый тхаматэ,[98]98
  Счастливый тхаматэ – почтительное обращение к старшему.


[Закрыть] – хищно улыбнулся Андрей Григорьевич.

– Ставрополь?.. – протянул аксакал уважительно. – Вох-вох… Большой город… Много крови прольётся…

– Напэм и пэ псэр ихуэ,[99]99
  В переводе с черкесского – «Честь дороже жизни».


[Закрыть] – проскрипел Асфар Тахох.

– Не прольётся, высокочтимые, – ухмыльнулся Шкуро. – Я возьму Ставрополь без единого выстрела!

Почти сорок «волчьих сотен» вёл полковник. Его бойцы носили папахи из меха волка, а впереди развевалось чёрное знамя с изображением головы серого хищника. Сотни шли потайными тропами, через ноголомные леса, где заросли дуба, бука и граба забивались густым подлеском из кизила да калины. Деревья росли так часто, что даже зимою среди них легко было спрятаться.

– Сто-ой! – крикнул Шкуро, делая отмашку плетью. – Взвод Рудича – за мной, а вы здесь ждите. Тагир, ты за старшего!

– Так точно, ваше высокоблагородие! – рявкнул Устоков и улыбнулся откровенно хулиганской улыбкой.

Андрей Григорьевич поскакал в сторону, петляя меж высоких ясеней, пока не выбрался к железной дороге. Вдалеке у путей стояла маленькая станция – дощатый засыпной домик, крытый толем. Шкуро поднял голову к гудящим телеграфным проводам и прошептал:

– Сма-ачно…

Подъехав к станции, он спешился и вошёл в домик. Ничего особенного – стол, стул, шкаф. В углу гудела пузатая печка, нагоняя сухого жару. В домике никого не было, кроме худого, лупоглазого телеграфиста. Похоже было, что его напугали однажды в детстве, а он так и остался на всю жизнь с выражением страха на узком, будто измождённом лице.

Завидев человека в распахнутой шинели, в папахе и с нагайкой в руке, телеграфист вскочил из-за стола, резко задирая руки вверх.

– Сдаюсь! – пискнул он. – Не убивайте! Я тут по работе, большевики заставили! Я…

– Цыц! – добродушно сказал Шкуро, снимая папаху, – жарко было.

Походив, позаглядывав во все углы, Андрей Григорьевич вернулся и навис над связистом.

– Ты один? – спросил он внушительно.

– С-совсем один…

– Связь есть?

– Е-есть…

– С комиссарами в Ставрополе связаться можешь? Кто у них там главный сейчас?

– Я… Я не помню… – пролепетал телеграфист, бледнея и горячо заверил опасного посетителя: – Но я свяжусь!

– Шли на имя главной красной задницы телеграмму. Готов?

– В-всегда… Д-диктуйте.

– Диктую. К-хм… – Шкуро закатил глаза, придумывая текст и разморенно обмахиваясь папахой. – «Приказываю вывести красные войска из Ставрополя в 24 часа. По истечении этого срока город будет обстрелян из тяжёлых орудий»… Передал?

Телеграфист, лихорадочно отстукивавший ключом, закивал истово.

– П-подпись? – булькнул он.

– Полковник Шкуро. Затребуют если подтверждения, так ты их заверь – «волчьи сотни» на подходе.

Бедный работник связи кивнул так, что позвонки хрустнули.

– Можешь со мной проехаться, – небрежно предложил Шкуро, – пересчитаешь артиллерийские батареи…

Телеграфист мотнул головой – аж щёки вздрогнули.

– Не н-надо…

– Ну, не хочешь, как хочешь.

Андрей Григорьевич напялил папаху и вышел вон, спиною чувствуя вздох облегчения.

– Возвращаемся! – велел он, вскакивая в седло.

Проезжая лесом, Шкуро не переставал улыбаться.

«Обстрел из тяжёлых орудий!» Господи, у него и лёгких-то нету!

Вопрос: поверят ли большевики в его блеф?..[100]100
  Случай с захватом Ставрополя действительно имел место.


[Закрыть]

…Большевики поверили. Когда шкуровцы въехали на улицы Ставрополя, его встретили счастливые горожане. Они плакали от радости, бросали под копыта его лошади настоящие живые цветы, буквально целовали стремена Андрея Григорьевича, а на Ярмарочной площади Шкуро углядел единственный боевой отряд – это полковник Ртищев собрал уцелевших офицеров Самурского полка, разоружённого большевиками.[101]101
  В реальности П. Ртищев, поднявший восстание, был расстрелян.


[Закрыть]

– Приветствую вас! – сказал он. – И предлагаю отметить ваш триумф!

Андрей Григорьевич крякнул от удовольствия, а Тагир воскликнул:

– Е-во-вой! Наш человек – сразу к делу!

Ртищев в окружении самурцев проехал на Хопёрскую, к гостинице «Петроград». «Волки» следовали за ними.

– Кухня тут так себе, – сказал полковник, – но вина отличные!

Уже через полчаса Шкуро убедился в правоте его слов – зал ресторана плыл и качался, а хмельной голос Ртищева наплывал, казалось, со всех сторон.

– Как понаехали сюда матросы-сифилитики, – вспоминал полковник Самурского полка, – так и началось. «Товарищи, говорят, что у вас тут за болото! Буржуи на свободе, офицеры не переловлены. Контрибуции до сих пор не наложены. Разве это революция?». И мы каждый день с ужасом прислушивались, как громыхали полные матросов грузовики с чем-то прикрытым брезентом… А в Юнкерском саду трудился не покладая рук красный палач Ашихин – каждую ночь он казнил «буржуев», рубил несчастных шашкой. У меня был хороший друг, сын генерала Мачканина, героя Крымской и турецкой войн, так его убили только за то что он без спроса забрал тело старика-отца, замученного на «холодном роднике»…

– Давайте помянем генерала, – предложил Шкуро.

– Давайте! – мотнул головой Ртищев. Выпив, не чокаясь, он поморщился и промычал: – А вы, я слыхал, приказали не трогать ни одного раненого красноармейца. Почему? Они-то нас не щадят!

В ответ Андрей Григорьевич сказал с усмешечкой:

– Иные идут по трупам, а я иду по цветам! Ваше здоровье, полковник.

В разбитые окна с улицы донёсся ухарский посвист – «волчьи сотни» гуляли. Красивые голоса выводили на мотив «Стеньки Разина»:

 
То не ветер в поле веет,
Не дубравушка шумит —
«Волчья сотня» Шкуро едет,
Мать-земля под ней дрожит!..