Текст книги "Корниловец"
Автор книги: Валерий Большаков
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
– Ну, пошёл я, – заторопился Певнев. – Свидимся ещё.
– А Фёдор как?
Зависло молчание.
– Сгубили Федьку, – глухо сказал Сан Саныч. – Зараза одна из винтаря в упор стрельнула.
– Жалко, – искренне вздохнул Авинов.
– Война, – сурово изрёк Певнев и заторопился. Его подкованные сапоги заклацали по ступенькам, ведущим в будку бронепаровоза.
Кирилл тоже поспешил в свой вагон – бронеплощадку, чей силуэт горбился двумя башнями шестидюймовых орудий.
– По вагонам! – догнал его резкий, повелительный голос «Чёрного барона».
Кирилл пробрался к откидному сиденью рядом с трапом, ведущим к наблюдательной башенке. Напротив сели два молодых бойца, они улыбались и пихали локтями друг друга. Авинов пригляделся – и рассмеялся.
– Вы – Юра, – сказал он тому, что был постарше, – а вы – Данила.
– Так точно, ваше благородие! – расцвел Юра, юнкер.
– Здорово, правда? – не по уставу добавил Данила, но кадету было простительно.
– Здорово, – согласился Кирилл.
По другую сторону трапа устроился молодой князь Ухтомский. Служил он в чине капитана, а известен был по прозвищу Капелька. Всегда живой и бодрый, нынче он сидел, погружённый в мрачное уныние.
Юра с Данилкой заспорили о медиумах, о предсказаниях, и Капелька поднял голову.
– Я верю в предчувствия, – сказал он угрюмо, – и знаю: сегодня буду убит…
Юра смолк, Данилка растерялся, а пушкари и не слыхали разговора – продолжали резаться в карты.
Поезд тронулся. К этому моменту разведка уже довела «Чёрному барону», что охрана моста через реку Самур несла службу беспечно, а большевики, расположившиеся на станции Ялама, предпочитали выпивать и закусывать, вместо того чтобы караулить пути в промозглости мартовской ночи.
Атака десантных отрядов с бронепоездов началась ровно в полночь. Охрана предмостных укреплений мирно почивала, не сделав ни единого выстрела, разве что передала по телеграфу тревожное сообщение на станцию Ялама.
Не выдержав неизвестности, Авинов поднялся в наблюдательную башенку. Луна светила ярко, в её холодном пылании серебрились ближние холмы и смутно отливали дальние горы, сверкали нитки рельсов впереди, чёрными тенями шатались орудийные башни, а впереди… А впереди, прямо навстречу «Орлу», мчался чёрный паровоз, неустойчиво покачиваясь и пыхая в небо искрами из трубы.
– Татары[175]175
Татарами или персами в то время называли азербайджанцев.
[Закрыть] пустили брандер! – закричал Кирилл.
Однако не он один углядел опасность – залпом ударили лобовые орудия бронепоезда. Снаряды подорвали паровоз, почти переламывая его, и тот, страшно скрежеща, пуская искры уже из-под колёс, стал плавно заваливаться, пока не ухнул тяжело с насыпи, сминая будку, переворачивая тендер, поднимая тучу пыли.
– Туда его! – заверещал Данилка, поглядывая в амбразуру.
Команда артиллеристов, до этого резавшаяся в карты, отошла с постов, похохатывая.
Через станцию Ялама бронепоезда проследовали на полной скорости. По ним стреляли из пулемётов и ружей, но барон Врангель приказал не открывать огонь – следовало беречь снаряды и патроны. И на станции Худат они пригодились – комиссары направили из Баку свой последний резерв – подвижной отряд из четырёх бронепоездов.
– Сыграем четверо на четверо! – смеялись бравые артиллеристы.
Пришло время, и они посерьёзнели, поднялись в башни. По бронеплощадке разнеслось:
– К заряду! Замок! Товсь!
Оглушительный грохот сотряс бронированные стенки вагона. Вместе с клубами порохового дыма вниз полетели, гремя и звякая, пустые горячие гильзы.
– Огонь!
Авинов приложился к амбразуре и разглядел, как по путям слева катился бронепоезд, составленный поочерёдно из платформ с пушками и броневагонов. Залп с «Атамана Платова» поднял на воздух платформу с двумя орудиями – доски, колёса, пушки, мешки с песком – всё поднялось вверх, перемешиваясь в воздухе, и опало на пути. Передняя бронеплощадка проехала по инерции и замерла, а броневагон, по-прежнему толкаемый паровозом, наехал на обломки и сошёл с рельсов.
Большевики, не особо торопившиеся в свой красный рай, стали отходить. Кирилл оторвался от амбразуры и закашлялся – в бронеплощадке воцарился кромешный ад: люди задыхались от пороховых газов и жары, а молоденький пулемётчик и вовсе потерял сознание.
Накалились стволы, кипела в кожухах вода, в отводных трубках – сухая горячая резина.
– Воды нет! – заорал молодой чумазый кочегар, пробравшийся от бронепаровоза.
Это не было удивительным – когда паровоз постоянно под парами, в сутки расходовалось десять кубометров воды, поэтому каждый день в тендер доливалась тысяча ведёр.
В этот момент раздался тревожный звонок машиниста: вода в тендере кончается! Проходивший по броневагонам Врангель был слышен из соседнего с бронеплощадкой:
– Вторые номера и резерв, на вылазку за водой!
Кирилл подхватился – приказ касался и его. Не с винтовками наперевес, а с вёдрами попрыгали бойцы вниз, пригибаясь под свистящими пулями. Авинов скатился по насыпи, морщась от каменного крошева, жалившего ноги, – это пулемётная очередь ударила по щебёнке. Слава Богу, хоть не свинцом ужалило…
– Данилка! – закричал Авинов, выглядывая кадета в рассветных потёмках. – За мной держись!
Данилка кубарем скатился с насыпи под мост, к узенькому ручью, притекшему с гор.
Кирилл даже рад был остановке. Хоть и риск велик, зато можно было глотнуть свежего воздуха, хлебнуть студёной воды.
Зачерпнув ведром воды, Авинов понёсся вверх, к путям. Мчавшийся впереди него боец упал с простреленной головой, пустое ведро покатилось вниз. Это был Капелька.
– Ложись в цепь! – раздалась команда барона. – Вёдра передавать по рукам!
И от бронепоезда к ручью и обратно пошли хороводом вёдра, котелки, чайники. Вниз – пустые, вверх – полные. Сколько Кирилл передал сосудов, он не считал, но вот Сан Саныч дал гудок – тендер полон!
Галдя, подшучивая, отстреливаясь от вражья, команда бронепоезда заняла свои места. В тот же момент лязгнули сцепки, и «Орёл» тронулся, покатил, набирая ход, догоняя отступавшие составы «красных».
«Орёл», пройдя по горящему мосту, на плечах бакинского подвижного отряда ворвался на станцию Баладжары, отрезав противнику путь отхода на Тифлис.
– Следующая станция – Баку! – прокричал Юра, баюкая забинтованную руку и, видимо, гордясь полученным ранением.
Бронепоезда не встретили сопротивления, без единого выстрела добравшись до Бакинского вокзала, где их встречал авангард сразу двух армий – Кавказской туземной и Отдельной Кавказской.
Заиграл оркестр, на скорую руку собранный из местных музыкантов, и кавалеристы под громовое «ура!» вскинули шашки вверх.
Кирилл, выглядывавший из открытых дверей броневагона, с радостью приметил знакомые малиновые халаты. А уж какова была радость самих текинцев…
– Я знал! – ревел Саид, тиская командира. – Я знал – живой сердар!
– И-а-а-и-а-а-а! – издали дикий клич текинцы, обступая Авинова, теснясь и желая потрогать, коснуться, убедиться, что командир не призрак.
Генерал Врангель, наблюдавший эту сцену, очень смеялся, а потом предложил Кириллу «прогуляться к морю с вашим эскортом».
– Кавторанг Вайнер, – сказал барон, продолжая улыбаться, – командир канонерки «Ардаган» сообщил, что вышел из порта Энзели и вот-вот прибудет в Баку. С ним на борту – адмирал Колчак. Наврал англичанам, что жаждет служить им в Месопотамии, а сам через Тегеран – сюда!
Команды бронепоездов спускались к Бакинской бухте пешком, конники Эрдели ехали шагом. Узкие улочки сменялись аллеями, обсаженными развесистыми чинарами и айлантами, дома вырастали в высоту, а на тротуарах появлялось всё больше бакинцев – русских, татар, армян, евреев, персов. Недаром Баку, этот красивый интернациональный город, прозывали Парижем Кавказа.
…В это самое время врангелевские пластуны рыскали по всему городу, вылавливая попрятавшихся бакинских комиссаров, вязали их и сгоняли на тюремный двор. Разговор был короткий – первым расстреляли Шаумяна, «кавказского Ленина», чрезвычайного комиссара Кавказа и председателя Бакинского Совнаркома. Вторым пустили в расход Джапаридзе (партийная кличка «Алёша»), председателя Бакинского Совета рабочих, крестьянских, солдатских и матросских депутатов. Новая власть мела железной метлой, чтобы было чисто и никому не вздумалось сорить…
…Море, плескавшееся в бухте за набережной, отливало по-летнему яркой зеленью. Сизая канонерка «Ардаган» уже подходила к причалу, заполненному толпой, когда в задних рядах раздались весёлые крики:
– Эй, друзья! Меня пропустите! Имею право!
Белогвардейцы и жители города (в основном почему-то женщины и девушки) расступились, и к пристани прошествовал генерал Марков, в кои веки мохнатый тельпек сменивший на фуражку, но с нагайкой не расставшийся. Кирилл, не тая улыбки, вышел из строя и откозырял командиру армии:
– Штабс-капитан Авинов прибыл, ваше превосходительство.
Сергей Леонидович застыл на секунду, а после молча стиснул Кирилла длинными костистыми руками.
– Ну что? – спросил он, встряхивая штабс-капитана за плечи. – В поход?
– Так точно, ваше превосходительство! К чёрту на рога! За синей птицей!
Марков расхохотался от души и уже церемонно подал руку для приветствия барону Врангелю.
– Приветствую вас, генерал! – улыбнулся Пётр Николаевич. – Опередили вы нас.
– А то! – хмыкнул Сергей Леонидович. – Неслись как бешеные – «красные» грозились нефть поджечь, вот мы и взяли с места в карьер!
В это время канонерка причалила, и на пирс легко перескочил мужчина в форме морского офицера. На его золотых погонах чернело по два орла. Это был Колчак.
Крупный, с горбинкой, нос, тёмные глаза, узкие губы – чеканный профиль адмирала так и просился на новенькие монеты.
Смущаясь всеобщим вниманием, Колчак улыбнулся – и Авинов понял, отчего адмирал всегда плотно сжимает губы – тот потерял много зубов из-за цинги, когда исследовал студёные полярные моря.
Врангель первым поздоровался с Колчаком.
– Приветствую вас, господин адмирал, – сказал барон. – Позвольте поздравить – Верховный правитель России генерал Корнилов подписал указ о вашем повышении: вы назначаетесь Главнокомандующим Черноморским флотом!
Колчак вытянулся и резко выдохнул:
– Служу Отечеству!
А Марков воскликнул:
– Война войной, Александр Васильевич, а ваших третьих орлов обмыть полагается![176]176
На погонах полного адмирала располагались по три черных орла на каждом.
[Закрыть]
Колчак широко улыбнулся, не разжимая губ, а Кирилл подумал, что долгие дни баталий и потерь стоят вот таких, недолгих, но памятных победных минут, когда вокруг друзья, и море плещется, и солнце греет, а завтра их всех ждут чёрт с рогами и синяя птица…
Глава 22
МАРШ ДРОЗДОВЦЕВ
Из сборника «Пять биографий века»:
«Зимою восемнадцатого в Румынии было полно русских войск, хотя Румынский фронт распался совершенно. Дезертиры и комитетчики давно уж подались „до дому“, но десятки тысяч офицеров и нижних чинов всё ещё оставались в Яссах и под Яссами, не ведая, на что им решиться. Благо нашёлся деятельный человек – полковник Дроздовский. Ему, как и всем честным русским людям, тоже было за державу обидно, но он не стал лечить больную душу водкой, а принялся сбивать „Отряд русских добровольцев Румынского фронта“ для похода на Дон, к генералу Корнилову, Верховному правителю Русского государства и Верховному главнокомандующему русских армий.
Генерал Кельчевский, позже перешедший к большевикам, издал предательский приказ о расформировании русских бригад добровольцев, но полковник Дроздовский лично положил конец разнотолкам, сказав просто и легко, безо всякого надрыва:
– А мы всё-таки пойдём…»
Ночью командиры бригады собрались на вокзале Сокола у Ясс – поручики Турбин и Димитраш, полковник Жебрак-Русакевич, капитаны Андриевский и Туркул. С Туркулом остался его ординарец ефрейтор Курицын и вестовой Дроздов.
Было не холодно, но зябко и сыро. Димитраш подмигнул заговорщицки и жестом фокусника достал бутылку шампанского.
– Выпьем, господа!
Поручик Мелентий Димитраш не отличался чернотой и смуглостью, как следовало бы ожидать от южанина. Кряжистый, с рыжеватыми усами, с дерзко улыбавшимися зелёными глазами, Димитраш был образцом блестящего и бесстрашного офицера, прошедшего японскую и германскую войны. В полной походной форме, с наугольником из трёхцветных ленточек на рукаве, Димитраш поднял мятую оловянную кружку так, словно держал в руке хрустальный бокал.
– Да здравствует поход, – спокойно сказал он. – За Россию!
Все выпили, и тут подошёл сам Дроздовский. Ночной вокзал отбрасывал огни на сухощавую фигуру полковника, на тонкое, гордое лицо в отблескивавшем пенсне. У обритых, всегда плотно сжатых губ залегла горькая складка.
– Плесните и мне, – сказал он усталым голосом.
Димитраш моментально изыскал стакан в подстаканнике и наполнил его шампанским до половины.
– Михаил Гордеевич, – сказал он просительным тоном, – скажите что-нибудь.
Полковник поболтал стакан с шипучим вином и заговорил:
– Только смелость и твёрдая воля творят большие дела… Только непреклонное решение даёт успех и победу. Мы его приняли. Будем же и впредь, в грядущей борьбе, смело ставить себе высокие цели, стремиться к достижению их с железным упорством, предпочитая славную гибель позорному отказу от борьбы. Нам остались только дерзость и решимость. Пока царствуют комиссары, нет и не может быть России, и, только когда рухнет большевизм, мы можем начать новую жизнь, возродить своё отечество. Это символ нашей веры. Через гибель большевизма – к возрождению России! Вот наш единственный путь, и с него мы не свернём.[177]177
Подлинный текст.
[Закрыть] За Днестровскую Добровольческую армию!
Глухо зазвенели кружки и стаканы.
– Нас окружают румынские войска, – спокойно сказал Туркул, как бы докладывая Дроздовскому. – У вокзала были брошены пушки, мы их расставили, где надо, и направили на Ясский дворец. Румыны уже присылали своего офицера с требованием разоружиться… Ну, по матери мы их не послали, хотя и хотелось, а предупредили, что при первой же попытке разоружить нас силой огонь всей нашей артиллерии будет открыт по городу и парламенту.
Дроздовский кивнул, принимая сказанное к сведению, и приказал:
– Грузимся в эшелоны!
От офицерского «ура!» жалобно звякнули вокзальные стёкла. Курицын с Дроздовым переглянулись – и добавили свои солдатские голоса ко всеобщему ликованию.
Бригада за бригадой грузилась в вагоны 1-го класса и теплушки, товарный состав забивали тюками прессованного сена с интендантских складов, ящиками с патронами и снарядами, а пушки и броневики закатывали на открытые платформы.
Состав за составом отбывал в Кишинёв, но румыны так и не посмели тронуть русских – связываться не хотели с двадцатью тысячами ожесточенных офицеров и солдат.[178]178
В реальности, по причине изменничества и нерешительности командования фронта, в поход вышла лишь тысяча с лишним человек.
[Закрыть] Увы, на Дон уходила лишь половина офицеров Румынского фронта, остальные не верили в победу над «красными», предпочитая получать на руки сто пятьдесят румынских лей «подъёмных», нежели брать в руки оружие.
Несмотря ни на что, беспримерный поход начался – конные и пешие, подводы и повозки, автоколонна и броневой отряд в пятнадцать машин двинулись на восток.
– Песенники, вперёд! – скомандовал полковник Жебрак.
И запевалы грянули «Дроздовский марш»:
…Несло сырой мартовский снег, мокрая степь дымилась туманом, чавкала под ногами холодная грязь. День за днём, неделя за неделей.
На паромах переправились через Южный Буг, перевалили на левый берег Днепра.
Под Каховкой дроздовцы пересеклись с германскими уланами. Все немцы были на буланых конях, в сером, и каски-пикхельмы в серых чехлах, у всех жёлтые сапоги. Под ветром трепетали уланские значки.
Русские напряглись, но вот слегка поволновались буланые, перелязгнуло оружие, и германский уланский полк отдал русским добровольцам воинскую честь.
С боя заняли Росаново и захватили Мелитополь. Там, на складах военно-промышленного комитета, нашлись огромные запасы защитного сукна. Сапожники и портные со всего города за три дня обули и одели Днестровскую Добровольческую армию.
Зазвенел, запах апрель. Степь отогревалась под жарким солнцем, сквозь бурую, полуистлевшую траву пробивалась буйная зелень.
После двух месяцев, проведённых в походе, одолев тысячу двести вёрст пути, дроздовцы вышли к Ростову.
…Вечером 22 апреля, в Страстную субботу, они атаковали Ростов-на-Дону,[180]180
В нашей реальности дроздовцы овладели Ростовом в тот же самый день, вернее, в полночь, во время Пасхального крестного хода. Потери «белых» составили 12 человек, «красные» потеряли около 3000.
[Закрыть] с ходу заняв вокзал и привокзальные улицы. Полковник Войналович со 2-м конным полком прорвался к вокзалу и был убит.
Вокзал сотрясало от взрывов. Гремело, скручиваясь, железо, с колким звоном сыпались стёкла, ржали лошади, кричали люди, ружейная пальба и пулемётные очереди оглушали, приводя в неистовство.
Большевики толпами отступали в Батайск, к Нахичевани – и попадали под казацкие лавы Донской армии. Калединцы пленных не брали и не щадили никого.
А в самом Ростове бои резко на убыль пошли. Ночь стояла тёплая, ни ветерка. Святая ночь.
Полурота штабс-капитана Димитраша шагала по ночным улицам к ростовскому кафедральному собору. Имевшие смелость горожане-богомольцы шли к заутрене, несмело приветствуя освободителей.
Собор смутно теплился огнями свечей. Архиерей в белых ризах провозгласил с амвона:
– Христос воскресе!
Вместе с толпами молившихся Димитраш выдохнул:
– Воистину воскресе!
Где-то в темноте сухо рассыпалась редкая стрельба, гремели по-над Доном, сотрясая воздух, пушечные громы, а люди шли с заутрени и несли свечи, бережно заслоняя их руками от угасания.
Девушки в белых платьях и седые дамы, мальчики и девочки христосовались с дроздовцами, несли им в узелках куличи и паски.
Будто очнувшись, сбросив пелену зябкого страха, заговорили колокола, разнося над городом благую весть:
– Христос воскресе!
Генерал Дроздовский и атаман Каледин одним движением сняли фуражки и осенили себя крёстным знамением:
– Воистину воскресе!
Глава 23
БЛИЦКРИГ
Сообщение ОСВАГ
«Самозванец Скоропадский объявил Черноморский флот принадлежностью Украины. Для его захвата и завладения всем Крымом из состава Запорожского корпуса под командованием генерала З. Натиева, авангарда кайзеровской армии (а в одном строю с австрийской армией наступают украинские сечевые стрелки…), выделена 1-я дивизия полковника П. Болбочана. Совершив Сивашский прорыв, запорожцы ненамного опередили генерала фон Коша, командующего 15-й Ландверской дивизией. Совместно сражаясь с большевиками из Красной армии Крымской Советской Республики, немцы и украинцы передрались в Севастополе, когда стали делить русский Черноморский флот…»
Новороссийск было не узнать – море и бухта голубели, горы покрылись курчавой зеленью, а главная Серебряковская улица выглядела нарядной и шумной, как в далёкие предвоенные дни.
Город был переполнен военными, а в порту на все лады гудели корабли – ладный крейсер «Кагул», удравший от севастопольского ЦВИКа,[181]181
ЦВИК – Центральный военный исполнительный комитет.
[Закрыть] эсминцы, гидроавианосцы, транспорты «Крым», «Дон», «Далланд», «Рион», «Псезуапе», «Екатеринодар», «Св. Николай» и «Св. Георгий».
Свой флаг адмирал Колчак поднял на линкоре «Императрица Екатерина Великая», покидавшем Цемесскую бухту. Классика!
Штабс-капитан Авинов вывел текинцев к пристани минута в минуту – как раз швартовался новейший транспорт-мастерская «Кронштадт», корабль большой и вместительный. А на рейде дожидались своей очереди на швартовку «Инкерман», «Поти», «Ялта», пароходы РОПиТа и Доброфлота.[182]182
Крупнейшие судоходные компании Российской империи.
[Закрыть]
Воля генерала Корнилова собрала у Новороссийска все суда, способные перевозить войска, – по затее Верховного правителя высадка десанта в Керчи, Феодосии, Ялте, Севастополе должна была пройти быстро и слаженно, развиваясь в молниеносную войну за Крым.
– Саид! – окликнул Кирилл Батыра. – Абдулла с тобой?
– Тута он, сердар! – отозвался текинец.
Капитан «Кронштадта» каперанг Мордвинов приказал спустить трап и сделал жест, прикрикнув:
– Заходим! Заходим!
Авинов пропустил вперёд всех своих и сам поднялся на борт. Следом затопали бойцы-кавказцы. Постукивая по трапу палкой, взобрался полковник Тимановский, командир 1-го Офицерского.
– Известно, куда нам плыть, ваше высокоблагородие? – спросил Кирилл.
– Моряки говорят: «Ходить», – улыбнулся «Железный Степаныч», раскуривая трубку. Попыхтев, он добавил: – В Ялту.
Авинов огорчился.
– Что? – фыркнул Тимановский. – Надеялись штурмовать Севастополь? Уверяю вас, капитан, всем достанется! Там и большевики, и немцы, и малороссы, и татары… И все против нас!
Постепенно палубы «Кронштадта» заполнились. Не задерживая очередь, транспорт отчалил, медленно покидая бухту.
К концу дня караван судов под конвоем боевых кораблей лёг на курс.
Зелёный, вогнутый отвес Ай-Петри походил на застывший водопад, разбившийся у подножия в белую, крупчатую пену домишек. Ялта.
Издали город чудился вымершим – ни малого движения, ни звука громкого. Тускло отблескивали немногие уцелевшие стёкла гостиниц «Россия» и «Франция», прозрачно зеленели раскидистые платаны.
«Кронштадт» плавно вошёл в Ялтинскую бухту. Опережая транспорт, взрезал воду острым носом эсминец из «новиков» – Авинов не разобрал его названия. Но город ничем не ответил на вторжение.
Забегала палубная команда, готовясь к швартовке, а Кирилл по-прежнему был напряжён, не доверяя тишине, уж слишком зловеща она была.
Высадка прошла организованно, на двенадцать баллов,[183]183
12 баллов – высшая оценка.
[Закрыть] как оценил кадет Данилка.
С моря подошли «Екатеринодар» и «Св. Николай». Места для причаливания хватало – бухта была пуста, у пирсов в гордом одиночестве качалась яхта «Лукулл», а на рейде болтался прогулочный пароходик «Анапа». У него был сильный дифферент на нос – волны захлёстывали на палубу.
– Не нравится мне это, – проговорил генерал Марков. – Ох, не нравится… Вперёд!
Сергей Леонидович хоть и стал командующим армией, а ходил всё в той же жёлтой куртке, с той же нагайкой в руках. Разве что к портрету генерала стоило добавить чётки – игумен одного из монастырей одарил ими всех командиров Отдельной Кавказской. Достались чётки и Авинову – это был дополнительный штрих к той мрачной романтике, что незримым ореолом окружала марковцев. Чёрное знамя с белым крестом… Чёрная форма с белыми просветами… Марковцы будто особо оговаривали временность своего служения Отчизне, ибо были бренны и хаживали на грани с Вечностью.
Авинов вышел к набережной – сразу за кованой решёткой смердела убитая лошадь, запряжённая в плетёную коляску-«корзинку». А дальше… А дальше под ветром качались десятки, сотни повешенных. Людей вешали на фонарях и на столбах, на деревьях, на балконах, даже на памятниках.
– Порезвились большевички, – процедил Тимановский.
– Вперёд! – глухо скомандовал Марков.
Здание Ялтинского Совета несло на себе следы спешного бегства, похожего на погром, – по улице шелестели листы бумаги с резолюциями и без, под распахнутыми или выбитыми окнами валялись ломаные стулья, на ступенях покоились битые «Ундервуды» и «Ремингтоны». И тишина…
– Да что ж они, – растерялся унтер-офицер Селезнёв, – всех в расход пустили? Весь город?!
Тут, словно переча ему, скрипнула дверь напротив. В щель опасливо выглянула голова в пенсне, с венчиком седых волос вокруг блестевшей лысины.
– А вы кто? – проблеял слабый старческий голос.
– Белая гвардия, – гордо ответил унтер Селезнёв.
Старик отворил дверь чуток пошире, высунулся наполовину, оглядел боязливо улицу – и страх на его лице уступил робкой улыбке.
– И вправду! – заохал он.
– А где все? – нетерпеливо спросил Марков.
Старик равнодушно пожал плечами.
– Кто спрятался, как я, кто убежал в горы… А остальные – вона, качаются…
Лязгнула низкая дверь подвала, за нею показалась голова женщины с растрёпанными волосами. Сбоку вытянул ребёнок – лицо его было очень серьёзным, он смотрел на «дядей с ружьями» пытливо и с опаской дворовой собачки, словно спрашивал глазами: а ты меня не ударишь?
– Вперёд… – буркнул командующий армией. На хмуром лице его прорезались желваки – видимо, жалел командир, что поздно прибыл, не встретил палачей, одни только жертвы обнаружил. А трупов лежало – тысячи. Мужчины, женщины, старые, молодые, расстрелянные из пулемётов, зарубленные шашками.[184]184
Примерно такую же картину, но куда более ужасную, можно было увидеть в Ялте и в нашей реальности – в 1920-м, после эвакуации Русской армии Врангеля. Тогда в этом городе у моря от рук красных палачей полегло около 30 000 ни в чём не повинных человек. К примеру, 500 портовых рабочих расстреляли только за то, что они грузили белогвардейские корабли.
[Закрыть]
– М-мразь… – выдавил Неженцев, подошедший во главе батальона корниловцев. – П-плесень красная!
– Друзья, – сказал Марков, и голос его дрогнул, – вперёд!
Рота за ротой, батальон за батальоном, полк за полком двинулись по дороге на Севастополь.
…Севастопольские бухты в те первые майские дни больше всего напоминали котёл с дымящимся ведьминским варевом. На северной и южной сторонах кипело яростное сражение – немцы, украинцы, татары, «красные» и «белые» сошлись, чтобы победить или умереть.
Линкоры «Император Александр III» и «Императрица Екатерина Великая» двигались самым малым по Севастопольской бухте, паля изо всех орудий. Над линкорами висели синие облака – слившиеся клубы взрывов при попаданиях, кое-где с бортов, скручиваясь в рогульки, полезла краска, но гиганты яростно сопротивлялись, сея вокруг смерть и разрушение.
Авинов со своими текинцами продвигался по узким улочкам Артиллерийской слободки, мимо белых домиков под оранжевой черепицей, мимо сложенной из жёлтых брусьев стены – остатка казармы Пятого бастиона, мимо ржаво-чёрных туш орудий-каронад, осевших в заросшие брустверы, по Вельботному спуску, Боцманским переулком к Пушечной площади, на Корабельную сторону… И повсюду, откуда ни глянь, с каменной лестницы-трапа или с улицы, синело море. А вода бухты больше отдавала свинцовой зеленью и белесиной – осколки, пули, снаряды месили волны, взбивая их в пену, топорща фонтанчиками.
Пошли ко дну броненосцы «Георгий Победоносец», «Синоп» и «Пантелеймон», гибелью своей покрывая позор – поднятые на гафели «жовто-блакитные» украинские или красно-чёрно-белые германские стяги. Крейсера «Двенадцать апостолов» и «Три святителя» тонули после авианалёта – огромные бомбы в тридцать пудов вскрыли их палубы, как консервный нож – банки с тушёнкой.
Линкор «Евстафий» горел от форштевня до ахтерштевня,[185]185
Соответственно от крайней точки носа до крайней точки кормы.
[Закрыть] пылал, выбрасывая ленты огня, пока гром взрыва не расколол воздух и палубу над артиллерийскими погребами. Корабль подожгли сами матросы-краснофлотцы, не пожелав сдаться ни немцам, ни «белым».
Во всём Севастополе имелось лишь два корабля, которые не участвовали в битве, – линкор «Императрица Мария», поднятый после гибели со дна и заведённый в сухой док, да немецкий «Гебен», доплетшийся из Константинополя и ставший на ремонт в Севастополе, который немцы уже считали своей базой. Однако у адмирала Колчака было своё мнение на сей счёт.
– Саид! – крикнул Авинов, выходя в начало 2-й Бастионной. – Хватай полусотню Джавдета и дуй вниз по лице! Мы ударим с тылу!
– Якши, сердар!
Матросы отступали, но каждый угол, каждый дом «Корабелки» приходилось брать с боем. Краснофлотцы сражались яростно, ведь они тоже были русскими.
На Историческом бульваре эскадроны Авинова вышли во фланг кавказцам генерала Маркова. Потрёпанному авангарду – марковцам, корниловцам и текинцам – Сергей Леонидович приказал отойти, передохнуть – и с утра наступать на Симферополь.
– Да мы только начали! – закричали разгорячённые корниловцы.
– Размялись только! – поддержал их 1-й Офицерский.
– Шуть-шуть порезали большевик… – согласно кивали текинцы.
Недовольство бойцов, желавших сражаться до победного конца, генерал отмёл.
– Вы уже победили! – сказал он. – Севастополь – наш!
Дорога на Симферополь была коротка, но череда стычек удлинила путь. Немцам предлагали сдаваться, и те организованно складывали оружие. Украинцев сначала лупили, а потом уже брали в плен. С татарами договаривались. Большевиков уничтожали.
До Симферополя добирались на подводах, верхом, на линейках и грузовиках, даже в автобусах. И вот приблизились унылые серые холмы, потянулись мимо окраины города – бедные хаты-мазанки да огородики.
Авинов с текинцами выехал на улицу Госпитальную, застроенную приземистыми одноэтажными домами, сложенными из ракушечника, оштукатуренными фасадами выходившими на тротуары, под перистую сень акаций.
Ближе к центру, на Екатерининской, дома поднялись до двух-трёх этажей, появились магазины с битыми или заколоченными витринами, иногда украшенными полосатыми, с фестонами, маркизами.
Показалась белёная Александровская гимназия. Авинов буквально на минутку отъехал затянуть подпругу на своём чалом, как вдруг из гимназической церкви выскочили трое парней, затянутых в кожанки, и открыли огонь, стреляя по Кириллу из «маузеров».
Одна пуля прошила ему бок, другая ногу, третья пробила плечо… Куда попали четвёртая и пятая, Авинов уже не почувствовал.
Очнулся он в госпитале. На соседней койке лежал страшно худой офицер-запорожец. На нём был мундир защитного цвета английского образца, старшинские знаки различия находились на воротнике, а должность обозначалась узлами из золотого позумента на левом рукаве. Украинец молча смотрел на Авинова, смотрел с возрастающим удивлением, словно поражаясь, что сосед его до сей поры жив.
– А вы куда цепче, чем я думал, – проговорил он. В его русском не чувствовалось ни малейшего акцента. – Выкарабкались-таки. Поздравляю.
– Спасибо, – хрипло ответил Кирилл. – Какой сегодня день?
– Шестнадцатое мая с утра.
Авинов вяло удивился. Надо же, две недели провалялся, и хоть бы один отблеск остался в памяти…
– Вы русский? – спросил он.
– Я одессит, – ответил запорожец.
– Так какого… этого самого… вы носите реквизит для несмешной оперетты?
Визави Кирилла не обиделся.
– Я офицер, – сказал он. – Нужно было на что-то жить, вот и пошёл к гетману.
– А к Корнилову не пробовали идти?
– Не пробовал. Наверное, вы правы, надо было не Днепр выбирать, а Дон…
– Я прав.
Авинов попробовал сесть. С третьей попытки это у него получилось. Палата, правда, шаталась и плыла перед глазами, и слабость страшная туманила сознание, но разве это главное? Главное, что он жив и почти здоров…
В это самое время отворились двери, и вошла сестра – Кирилл узнал Диану Дюбуа, а за нею ввалились Саид и Абдулла, блестя счастливыми улыбками.
– Сердар! – вострубил Батыр, и Диана тут же сердито ткнула кулачком в его необъятное тулово. – Молчу, молчу…
– Сердар! – куда тише проговорил Абдулла. – Мы все здеся, татар гоняем! Если что, зови!
– Обязательно, – улыбнулся Кирилл и упал на постель.
К двадцатому мая Авинов уже стал понемногу ходить, прогуливался по садику вокруг лазарета, навещал знакомых в соседних палатах, читал им, забинтованным с ног до головы, «Русский Курьер» с сообщениями ОСВАГ и местными новостями.
Однажды он забрёл в дальнюю палату, мужским населением госпиталя прозванную «девичьей».
Желая развеселить страдалиц, Кирилл наломал веток цветущего каштана и принёс в «девичью». Страдалицы тихо пищали от восторга, всё просили понюхать и закатывали глазки – синие, зелёные, карие…
Ближе к окну стояла койка, занятая худенькой девушкой. Худобу её подчёркивала налысо обритая голова после перенесённого тифа. Девушка пристально следила за Авиновым и молчала.
