Текст книги "Корниловец"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Уже стемнело, а пушечного грома так и не слыхать. То тут, то там всплески выстрелов, заполошное таканье пулемётов. На Миллионной беспорядочная толпа матросов, солдат, красногвардейцев то наплывает к воротам дворца, то отхлынивает, прижимаясь к стенам, когда юнкера открывают огонь. Никто не хотел умирать за рабочее дело…

Кирилл вышел на Дворцовую площадь ближе к девяти вечера. Шагал он сторожко, прикрывая собой Дашу.

На площади, между высокими рядами сложенных в кубы дров, стояли козлы винтовок с разгуливавшими перед ними часовыми, а слева и справа торчали холодные чёрные дула трёхдюймовых скорострелок.

Солдаты революции потихоньку разошлись, а ближе к ночи на Дворцовую площадь начали сбредаться вооружённые рабочие и матросы. У Кирилла на глазах юнкера стали возводить баррикады из дров и укреплять пулемётные гнёзда. Началась перебранка – пролетарии матом крыли «барчуков», а «барчуки» давали в воздух очереди для острастки.

– Ой! – пригнулась Даша и выдохнула: – Здорово!

– Внимание! – крикнул кто-то из юнкеров. – Если я выстрелю, открыть по ним огонь. Без моего сигнала – боже сохрани стрелять!

Кирилл откинул крышку часов и попытался рассмотреть в неверном свете фонарей, сколько натикало времени. Девять часов сорок минут.

– Сейчас, – сказал Авинов, пряча часы.

– Что – сейчас?

– Стрелять начнут.

Тут же, словно дослушав его, пальнула полуденная пушка в Петропавловке. Минут через пять ударило носовое орудие с «Авроры».

– Ух ты! – сказала Полынова впечатлённо. – Ой, смотри! Сдаются!

Дворец покидали казаки 14-го Донского полка. Сухопарая фигура, то ли прапорщик, то ли портупей-юнкер,[43]43
  Портупей-юнкер – юнкер, фактически исполняющий обязанности офицера.


[Закрыть] громко сказал:

– Бог вам судья, подхорунжий. Идите. Но оставьте пулемёты, а то мы с голыми руками.

– Берите, – мрачно ответил казак. – Помогай вам Бог, нас простите.

– А куда вы? Ворота ведь там!

– Ну да, дураков нашли! Там юнкера, а мы через Зимнюю канавку выйдем, там нам свободный пропуск обещали.

Размахивая белыми платками, казаки удалились.

– Когда же штурм? – недоумевала девушка.

– Дашенька, – не выдержал Кирилл, – кому тут штурмовать? Сюда не бойцы сбрелись, а воришки да любопытствующие бездельники!

– Ну, скажешь тоже! – надулась Даша.

Пробило десять. Прошёл ещё час. Кирилл уже проклинал себя за то, что дал согласие этой взбалмошной девчонке явиться на свидание в Зимний.

Но вот от арки Главного штаба, из трёхдюймовки, отобранной у юнкеров, трижды выстрелили шрапнелью. Один из снарядов разорвался над баррикадами, а стакан от него разбил форточку и влетел в зал над главными воротами Зимнего.

Со стороны Петропавловской крепости ударили две шестидюймовые пушки. Снаряд бомбовой картечи угодил в комнату на третьем этаже, у второго случился перелёт. И пошло – шрапнельные трёхдюймовые снаряды, выпущенные с бастионов Петропавловки, десятками рвались над Невой.

Воодушевлённая артобстрелом толпа матросов, изрядно выпивших для храбрости, забралась в Зимний по-воровски, через окно.

– За мной! – скомандовал Кирилл и проделал тот же путь.

Он влез в разбитое окно и затащил внутрь девушку. Матросы были тут же. Их предводитель, разглядев в полумгле громадную картину с изображением конного парада, с воплем «Кавалерия!» выпрыгнул назад в окно.

Из глубин дворца докатилось эхо команд:

– По одному прямо, бегом! Юнкера, стой! Целься в матросов. Первый ряд в ближайших, второй – в следующих. По команде «огонь» дать залп. Без команды ни одного выстрела! Гранаты бросать – первые к лестнице, а затем влево. Бросать – только стоя!

– Надо предупредить наших! – заволновалась Даша.

– А где ты их видишь?

Донёсся крик с улицы:

– Товарищ комиссар! Тут есть ход – можно забраться, пугнуть их гранатой!

– Вали!

– Это товарищ Чудновский! – встрепенулась Даша.

Пулемётный огонь стих.

– Сдаёмся, товарищи! – прорезались истерические вопли ударниц. – Только не обижайте!

А откуда-то из коридоров дворца послышались гулкие голоса:

– Винтовки дай сюда!

– Вы б нам оставили…

– Оружие сдать!

Кирилл осторожно зашагал по обширному, скудно освещённому залу. Повсюду матрацы юнкеров-ораниенбаумцев, брошенное оружие, остатки баррикад из диванов в стиле «рококо», на чудо-паркете полно огрызков и окурков…

Вдруг откуда-то начал расти гул. Гул приближался. В галерею ворвалась вооружённая толпа, во главе которой широко шагал маленький остролицый типчик в тёмной пиджачной паре. Его длинные волосы прикрывала старая шляпчонка, широкая, как у художников.

– Это товарищ Антонов! – сообщила Даша. – Мой жених.

– Твой – кто?!

– Жених! – Даша прищурилась: – Ты что, ревнуешь?

– Было бы к кому! – фыркнул Кирилл.

Душу Авинова сперва будто ошпарили обидой, а после стало разъедать чувство собственника. Как это, Даша – и не его?!

– Ты не думай плохо, – ворковала Полынова, – просто Владик сделал мне предложение – ещё до тебя!

– Если Владик – жених, – криво усмехнулся Авинов, – то кто я?

– Я тебя люблю! – прошептала девушка и громко окликнула Антонова-Овсеенко: – Владик, революционный привет!

«Штык», углядев парочку, окрысился, но партийная дисциплина пересилила старорежимные страсти-мордасти. Да и штурмующие стали разбредаться.

– Мать честная! – ошарашенно шептали красногвардейцы, оглядывая и стены, и полы, и потолки. – Красота-то какая! А тут чего? Ванная! Что же это, братцы? Будто и революции не было? Ах вы, сволочи временные, вот вы тут чем за спиной нашей тешились?! Круши, ребята, бей царскую нечисть!

Сапоги вышибали двери, чей-то штык вспорол живот рисованной томной Венере, с хрустальным звоном раскололась драгоценная ваза.

– Спокойствие, товарищи, спокойствие! – раскинув руки на манер пугала, привставая на цыпочки, кричал «шляпчонка»-Антонов. Да куда там…

Вдоль стен штабелями выстроились ящики с подготовленными к эвакуации от немцев ценностями. Красногвардейцы наперегонки с солдатами и матросами вскрывали их штыками, набивали карманы, делили «по-честному».

– Товарищи! – диким голосом завопила «шляпчонка». – Товарищи! Да здравствует пролетариат и его ревком! Власть капиталистическая, власть буржуазная у ваших ног, товарищи, у ног пролетариата. И теперь, товарищи пролетарии, вы обязаны проявить всю стойкость революционной дисциплины пролетариата Красного Петрограда, чтобы этим показать пример пролетариям всех стран. Я требую, товарищи, полного спокойствия и повиновения товарищам из операционного комитета Ревсовета!

А в следующем зале, у порога выстроились юнкера с винтовками на изготовку. Юнцы будто окаменели – красногвардейцы с трудом вырывали оружие из их рук.

– Здесь Временное правительство? – воинственно спросил Антонов, поигрывая «наганом».

– Здесь, здесь, – заюлил юнкер с краю и прошептал угодливо, искательно: – Я ваш!

И вот, через коридор, за дверью небольшой угловой комнаты – они, «временные». Картинно расселись за столом, покорно ждут своей участи.

– Именем Военно-революционного комитета, – загремел Антонов, потрясая револьвером, – объявляю вас арестованными!

– Чего там! – зашумели красногвардейцы. – Кончить их! Бей!

– К порядку! – прикрикнул строго комиссар Чудновский.

– А Керенский?! – завопил кто-то в задних рядах.

– Сбёг, паскуда!

Тут Полынова дёрнула Кирилла за рукав, да и потащила к выходу, обратно в полутёмный лабиринт колоссального дворца.

– Да-аша-а! – долетело отчаянное эхо, но девушка даже не оглянулась.

Они шли долго, часто отражаясь в зеркалах. Бликами отливали мраморные колонны, взблескивала позолота, смутными пятнами гляделись лица с бесценных полотен. Даша открыла дверь наугад и попала в царскую опочивальню. А может, и не в царскую. Какая разница? Главное, что здесь имелось огромное, роскошное ложе под балдахином на витых колонках, застеленное пыльным покрывалом. Ничего удивительного, последний раз его перестилали в феврале…

Напевая, Даша решительно сдёрнула покрывало. Высокое окно впускало в опочивальню лунный свет – девушка закружилась в бледном сиянии, совершая дурашливые па и разбрасывая одежду.

Кирилл прошлёпал к ней босиком и обнял, вмял ладони в упругие груди, поцеловал в шею, прошептал:

– Ты нарочно выбираешь для свиданий самые неожиданные места?

– Наверное, у меня порочная натура, – вздохнула Даша. – Люби меня!..

…Около полуночи они угомонились. Во дворце стыла тишина, лишь изредка нарушаемая отголосками неясных шумов – то ли голосов, то ли шагов. Неторопливо облачаясь, Кирилл поглядывал на возлюбленную и чувствовал, как у него портится настроение. Но нельзя же не сказать!

– Даша… – начал Авинов.

– Что, о мой повелитель? – промурлыкала Полынова. – Что, о цвет моей души?

– Я должен уехать.

– Да? – огорчилась Даша. – А куда?

– На Дон.

– Зачем? – всё ещё не понимала девушка, натягивая гимназическое платье.

Кирилл похолодел. Ах, как же не хочется всё рушить!

– Большевики загубят Россию, Даша, – проговорил он деревянным языком. – Я знаю это, знаю точно. Пока не поздно, их надо остановить…

– И ты… – сказала девушка потрясённо. – Нет!

Без сил опустившись на ложе, Даша понурилась.

– Предатель… – прошептала она в глубочайшем изумлении и вдруг закричала высоко и тонко: – Ненавижу! Ненавижу тебя!

Сорвавшись с места, товарищ Полынова выскочила из опочивальни и во весь голос подала весть своим:

– Товарищи! Сюда! Скорее! Здесь враг! Сюда!

По анфиладе залов загуляло эхо торопливых бух-бух-бух сапогами, откликнулись голоса, замелькал свет.

– Вла-адик! – надрывалась Даша. – Сюда!

Кирилл бросился бежать. Повернул влево, повернул вправо. «Сто-ой! – догнал его угрожающий крик. – Стрелять буду!»

Авинов кинулся по лестнице вниз, заметался, путаясь в переходах, и выскочил в двери «Собственного Его Императорского Величества гаража». Внутри стояли десятки автомобилей – «Роллс-Ройсов», «Пежо», «Рено».

Кирилл обежал высокий – выше его ростом – здоровенный «Делоне-Бельвилль» с цилиндрическим капотом, с круглым радиатором. Это была мощная машина с громадным шестицилиндровым мотором в тридцать лошадиных сил.

Авинов подскочил к воротам гаража, откинул засовы и распахнул тяжёлые створки. Бегом вернувшись, он запалил оба ацетиленовых прожектора перед капотом, упал на сиденье водителя и завёл мотор. Зашипел сжатый воздух, раскручивая длинный коленвал, и вот «Делоне-Бельвилль» взревел глухо, задрожал, будто предвкушая дальнюю дорогу.

– А ну стой! – гаркнули от дверей.

– Руки вверх! – заорала тёмная фигура, появляясь в воротах.

Кирилл сжал зубы и дал газу. Шаркнув шинами, «Делоне-Бельвилль» вынесся из дворцового гаража. В ярком свете прожекторов мелькнула усатая, очкастая рожа, полускрытая полями старой шляпчонки.

Прогремели выстрелы. Авинов пригнулся, выворачивая руль, и понёсся прочь из города.

Жёлтый свет фар качался впереди, протягивая тени, выхватывая стены, заборы, афишные тумбы, случайных прохожих, застывавших соляными столбами.

Погано было Кириллу. Вернётся ли он хоть когда-нибудь в Петроград? Бог весть. Но Дашу он точно больше не увидит. Никогда. Ни-ког-да.

Пожирая по тридцать вёрст в час, «Делоне-Бельвилль» мчался в ночь. В Быхов. В неизвестность.

Глава 7
ИНТЕРМЕДИЯ

По дороге Авинов заправился в Пскове – пьяненькие солдаты с аэродрома продали ему целую бочку бензина вместе с тарой. Однако «Делоне-Бельвилль» был настоящим чудовищем – цилиндры под его капотом походили на ведёрные самовары, выставленные в рядок, – и топлива он сжирал немерено. Когда до Быхова оставалось буквально два километра, горючее кончилось, и Кирилл доехал на сжатом воздухе[44]44
  Автомобили «Делоне-Бельвилль» имели компрессоры, которые накачивали воздух в баллоны. Сжатым воздухом запускали двигатель, и давления хватало на то, чтобы толкать цилиндры – и сам «мотор»-автомобиль – на протяжении трёх километров без заправки.


[Закрыть] – запасу его в баллонах хватило до самой тюрьмы.

Было двадцать седьмое, пятница. Усталый, вымотанный, не выспавшийся Авинов вылез из царского авто и поплёлся на доклад. В этот момент он не думал ни о борьбе с большевиками, ни о разрыве с Дашей. Жило в нём одно-единственное желание – лечь и уснуть. И видеть сны, быть может.

Проходя тюремным двором, Кирилл неожиданно углядел Саида.

– Батыр? – подивился он. – А ты почему не со всеми? Я же вас на Дон отправлял!

– А все и поехали туда! – весело доложил Саид. – А меня сюда послали, я Бояру винтовки привёз!

– Ну, тогда ладно…

Генералов Авинов обнаружил в саду – заключённые гуляли. Ставка, несмотря на всю свою показную аполитичность, добилась-таки освобождения из-под ареста большинства «узников». К концу октября в Быхове оставалось лишь пять генералов – Корнилов, Деникин, Лукомский, Романовский и Марков.

«Верховный» стоял, прислонившись спиною к старой яблоне, и похлопывал стеком по шинели, словно невидимую пыль выбивал из полы. Плотный, упитанный Деникин, смущённый, краснеющий поминутно, шептался о чём-то с Асей Чиж. Как потом оказалось, Антон Иванович прощался с невестой – Ксения уезжала в Новочеркасск прежде жениха, вместе с Таисией Владимировной, женой Корнилова.

– Когда всё кончится, – мечтательно говорил генерал, – куплю клочок земли возле моря, с маленьким садиком и с небольшим полем позади, чтобы сажать капусту…

– Обязательно купим! – улыбалась Ксения дрожащими губами и всхлипывала.

Хитроумный Лукомский, молодой, надменный Романовский рассеянно прохаживались, а нервный, худой Марков вышагивал по кругу и свирепо свистел, безбожно коверкая арию из «Кармен».

– Ваше высокопревосходительство!.. – чётко, по-строевому обратился Кирилл к Верховному.

Маленький, тощий Корнилов тут же отбросил стек и подался к своему связному. Генералы обступили Лавра Георгиевича с Кириллом Антоновичем, напоминая любопытных мальчишек, пусть и несколько постаревших. Корниловец изложил все события в подробностях. По окончании доклада генералы зашумели, обсуждая создание большевистского правительства – Совета народных комиссаров.

– Как пала Россия! – насмешничал Марков. – Шпион встал во главе ея!

– Михаил Васильевич, значит, уже в Новочеркасске, – проговорил Корнилов задумчиво.

– Или подъезжает, – сказал Кирилл.

– Ergo,[45]45
  Ergo (лат.) – следовательно, значит.


[Закрыть] – легко сказал Марков, – пора нам покидать это милое местечко!

– У нас всё готово, – вступил Деникин, – и револьверы, и фальшивые документы. Кстати, разрешите представиться, – сказал он с усмешкой и слегка поклонился: – Александр Домбровский, помощник начальника 73-го польского перевязочного отряда. Честь имею.

– Ларион Иванов, – оскалился Корнилов, – беженец из Румынии. Но шутки в сторону. Воззвание к офицерам и солдатам я уже передал Тимановскому, так что нас более ничто тут не держит, кроме стен.

– Тогда бежим! – воспламенился Авинов. – Я на вокзал, куплю билеты на всех!

– Не спешите, Кирилл, – осадил его Верховный. – Мы решили уйти на Дон вместе с текинцами. Георгиевцы и поляки обещали прибыть сразу после нас. Поэтому двинемся верхом – большой дружной компанией!

Корнилов пригласил коменданта и сказал ему:

– Немедленно освободите генералов. Текинцам изготовиться к выступлению к двенадцати часам ночи. Я иду с полком.

Собирались на квартире коменданта. Кожанку свою Кирилл сменил на овчинный полушубок, а фуражку – на папаху. Романовский остался в офицерской форме, только генеральские погоны спорол, а прапорщичьи нашил. Марков и вовсе переоделся рядовым солдатом. Играя роль денщика Романовского, он удачно подражал распущенной манере «сознательных товарищей».

Генерал Лукомский превратился в немецкого колониста, а Корнилову досталась роль хромого старика в заношенной одежде и в стоптанных валенках. Актёрские способности здорово помогали «Верховному».

– Присядем на дорожку, – тихо сказал Лавр Георгиевич.

Генералы и поручик присели кто куда. Посидев, помолчав о своём, Корнилов вздохнул и хлопнул себя по коленям.

– Ну, с Богом!

Из тюрьмы генералы не бежали, а просто вышли и сели верхом на коней. Солдаты-георгиевцы выстроились ровно в полночь. Корнилов, уже переодетый, вышел и простился с ними. Поблагодарил за исправное несение службы и выдал в награду две тысячи рублей. Георгиевцы проводили «Верховного» со словами: «Дай вам Бог, не поминайте лихом…»

– По коням!

Текинцы, хоть и накинули на халаты шинели для пущего сугреву, а всё равно выделялись в темноте белыми пятнами папах.

– Первая полусотня – садись! – раздался в ночи напряжённый голос корнета Хаджиева. – За мной!

В час ночи сонный Быхов был разбужен топотом коней: четыре сотни Текинского полка во главе с Великим Бояром вышли к мосту и, перейдя Днепр, скрылись в ночной тьме.[46]46
  В нашей реальности поход начался в ночь на 20 ноября.


[Закрыть]

Они ехали по родной земле всю ночь и весь день, скрываясь и прячась от людей, держась вдали от железных дорог, чтобы сразу оторваться от Могилёвского района. Шли лесом, рысью пересекали поля, встречая ещё не замёрзшие, с трудными переправами реки. Морозов пока не случалось, но по ночам заметно холодало.

В попутных деревушках жители разбегались или с ужасом встречали текинцев, напуганные разбоем солдатских банд, бороздивших тогда вдоль и поперёк Могилёвскую губернию, и с изумлением провожали инородцев, которые за всё платили и никого не трогали.

На седьмой день похода, третьего ноября, полк выступил из села Красновичи и подходил к деревне Писаревке, имея целью пересечь железную дорогу восточнее станции Унеча. Шли густым лесом, по узкой тропе, чередой по одному, по двое.

Кирилл к тому времени устал изрядно. Щёки и подбородок его заросли щетиной, немытое тело зудело. Но дух был крепок.

– Надо выслать вперёд разведку, – решил Корнилов.

Генерал вовсе не казался изморённым, напротив, Верховный будто помолодел – после долгой отсидки он снова был в деле, на коне, и верные текинцы шли за ним, тихонько напевая свои заунывные песни.

Словно поджидавший корниловское войско, из лесу вышел крестьянин – этакий деревенский хитрован в годах. Он был в драном тулупе, в подшитых валенках и смешной шапке-треухе. Суетливо поклонившись генералам, старик сказал:

– Слыхал я, как вы тута про разведку баяли. Так я в энтом деле мастак – ещё в турецкую войну Шипку брал. Ежели заплатите деньгою там, али махрой, так я проведу, куды надоть.

– Заплатим, старик, не сомневайся, – ответил Корнилов. – Веди!

И крестьянин повёл. Кирилл ехал впереди, вместе с Саидом, генералы держались в серёдке.

И полчаса не прошло, как проводник-доброволец стал заметно нервничать. В Авинове закопошилось подозрение, но укрепиться не успело – поравнявшись с опушкой леса, проводник упал навзничь и живо откатился колобком в кусты. А большевики, скрывавшиеся в засаде, встретили текинцев ружейным огнём в упор. Раздались крики боли, дико заржали раненые лошади.

– Отходим! – заорал Корнилов. – Все в лес!

Обходя опушку, показались конные рабоче-крестьянские сотни, качаясь и переваливаясь, выехал броневик «Руссо-Балт». Два пулемёта, торчавшие из его башенки, застрочили, ссекая кору и ветки. Забабахала пушка-скорострелка Максима-Норфельда – мелкие, но злые снаряды взбрасывали прелую листву, пуская вразлёт визжащие осколки. С диким гортанным криком «И-а-а-а-а-и-а-а-а-а!» сквозь цепи «красных» прорвались текинцы.

Авинов выхватил «маузер», дважды выстрелил по «товарищам», а после приметил убегавшего проводника, вжимавшего голову в плечи. Пуля догнала предателя, разрывая морщинистую шею и брызгая кровавой жижицей.

– Собаке – собачья смерть! – оскалился Марков, скакавший поблизости. – Уходим, поручик!

– Уходим!

Лошадь под Корниловым была убита – вынесла седока из огня и пала. Хаджиев мигом подсадил Бояра на свою запасную. Отряд забивался всё глубже и глубже в лес, уходя от погони, не ввязываясь в бой с превосходящими силами противника.

Измученные вконец текинцы, не понимавшие «текущего момента», находились в полнейшем унынии.

– Ах, Бояр! – цокали они языками. – Что мы можем делать, когда вся Россия – большевик? Нам политика всё равно, мы просто режем…

Подъехав поближе, Авинов застал душераздирающее зрелище – всадники стояли в беспорядке, плотной кучей; тут же лежало несколько обессилевших лошадей, а рядом, прямо на земле, сидели раненые конники. Из задних рядов взвился крик, что дальше идти нельзя и надо сдаваться. Кирилл ощутил гнев и беспомощность – ну что тут можно было поделать?! Как укрепить ослабевших? Чем?!

Вперёд вышел Корнилов и твёрдо сказал:

– Я даю вам пять минут на размышление; после чего, если вы всё-таки решите сдаваться, то расстреляете сначала меня. Я предпочитаю быть расстрелянным вами, чем сдаться большевикам!

Толпа всадников затихла, напряжённо соображая, прикидывая и так и эдак. И тут ротмистр Натансон, без папахи, вскочив ногами на седло, поднял руку и прокричал:

– Текинцы! Неужели вы предадите своего генерала?! Не будет этого, не будет! Второй эскадрон, садись!

И вот знаменосцы вывели вперёд штандарт, за ним пошли все офицеры, начал садиться на коней 2-й эскадрон, а там и все прочие потянулись. Бойцы ворчали, воздыхали, но это уже была не толпа, а отряд. Полк.

Около двух часов дня текинцы подошли к линии Московско-Брестской железной дороги возле станции Песчаники.

Подскакал Саид, ходивший в разведку, и притащил с собой аршинную афишу из тех, что были расклеены на станции. А текст её гласил: «Всем, всем: генерал Корнилов бежал из Быхова. Военно-революционный комитет призывает всех сплотиться вокруг комитета, чтобы решительно и беспощадно подавить всякую контрреволюционную попытку!»

– Боятся вас «красные», ваше высокопревосходительство! – усмехнулся Кирилл.

– Как-как? – переспросил Марков и расхохотался: – «Красные»? Здорово! А мы тогда какие?

– А мы – «белые».

– «Белый крест»! – припомнил Романовский.

– У большевиков гвардия Красная… – медленно проговорил Корнилов.

– …А мы, – подхватил Марков, – Белая гвардия!

– Вперёд, белогвардейцы! – скомандовал Лавр Георгиевич со слабой улыбкой.

Эскадроны двинулись к железнодорожным путям. Почти все бойцы успели перебраться на другую сторону, а по эту оставался всего десяток бойцов во главе с Корниловым. Рядом с генералом находились Кирилл и Саид, когда вдруг послышались крики: «Назад! Назад!». Авинов привстал в седле, но заметил лишь клубы паровозного дыма.

– Марш! Марш! – закричал Натансон.

Тут из-за поворота появился бронепоезд и ударил по колонне огнём пулемётов и орудия. Переправляться через пути времени уже не оставалось, эскадрон повернул круто в сторону и поскакал в лес. Несколько всадников свалились, пуля чиркнула Корнилова по бедру и убила лошадь. Авинов с Саидом подхватили генерала, оттаскивая за деревья, – тем и спаслись. Залегли и следили, как мимо медленно проезжал бронепоезд, сосредотачивая огонь на противоположной от них стороне. Паровоз злобно шипел, выпуская струи пара, пыхтел и лязгал сочленениями.

Кирилл лежал под развилкой двух ёлок, и ему были хорошо видны мёртвые тела в малиновых халатах, раскинувших руки по насыпи. Среди них лежал и полковник Кюгельген.

– Отходим, Бояр! – прошипел Саид.

– Отползаем… – выдавил генерал, кряхтя.

Авинов наскоро перетянул Корнилову рану. Отойдя подальше в лес, они вдвоём подсадили «Верховного» в седло единственной уцелевшей лошади и повели её в поводу.

Из-за чащи долетали заполошные гудки и свистки, но, к чему они относились, было неясно.

– Тут озерцо, – сообщил Батыр, топающий впереди.

– Обходим справа!

– Там пути близко…

– А что делать?

Двое пеших вывели коня с всадником в заросли молодых ёлочек. Ёлочки росли на склоне, а внизу, в выемке, пролегала железная дорога.

– Едут! Пригнись!

Мощно пыхтя, внизу проследовал паровоз, тянувший бронеплощадки и обычные грузовые платформы с бортами, прикрытыми мешками с песком. На платформах стояли полевые гаубицы, там копошились…

– Да это ж наши! – ахнул Саид.

Действительно – перепрыгивая лафеты орудий, по платформам бегали текинцы в белых папахах и скидывали под откос застреленных и зарубленных «красных».

– Они захватили поезд! – вскричал Кирилл.

Подскочив, он запрыгал, заорал, замахал руками, потом догадался выбежать на травянистый склон. Авинов доскакался до того, что упал и покатился, но так и не докричался – за клочьями пара и суетой текинцы не заметили его резких телодвижений. Вспомнив, наконец, о «парабеллуме», Кирилл торопливо достал пистолет и дважды выстрелил в воздух. Бесполезно…

Поднявшись на одно колено, корниловец растерянно проводил глазами уходивший бронепоезд. Вот последний вагон плавно завернул за рощицу, затих перестук колёс, рассеялся дым и пар.

Чертыхнувшись, Кирилл поднялся наверх и буркнул в форме доклада:

– Уехали.

Бледный Корнилов кивнул, принимая донесение.

– Выкрутимся, – бодро сказал Авинов, – куда мы денемся…

В гильзе из-под снаряда Кирилл нагрел воды и промыл генеральскую рану, а Саид использовал единственный перевязочный пакет.

И снова двое пеших и здоровых повели за собою лошадь с раненым седоком.

Обойдя станцию Песчаники стороною, они снова вышли к железной дороге. Слабо гудели телеграфные провода, кое-где на них отдыхали вороны. Стрелочник дрых в своей будке. Брошенные на путях, рассыхались три «теплушки» с полустёртыми надписями: «8 лошадей или 40 человек». А невдалеке, заехав в тупичок, стоял паровоз. Поворотная труба водокачки нависала над ним, макая брезентовый «хобот» – шумела заливаемая вода.

– Стойте здесь, – велел Авинов и направился, переступая через рельсы, к паровозу.

Это был локомотив типа «О» с механизмом Джоя, за что его и прозывали «джойкой». Чёрный паровоз выглядел чистеньким и блестел, как начищенный сапог. Вокруг него ходил машинист в тужурке, с маслёнкой в руках, с газетой «Биржевые ведомости», торчавшей из кармана.

– Эй, дядя! – окликнул его Кирилл. – Куда путь держишь?

«Дядя» выпрямился и сказал, щурясь на солнце:

– А тебе куда надо, племянничек?

– До Киева подбросишь?

Машинист убрал маслёнку на место, тщательно протёр руки старой портянкой и сказал:

– Вообче-то я туды и направляюсь… Только трэба доплатить.

– Доплатим! – с готовностью заверил его Кирилл.

– Так ты не один будешь?

– Трое нас.

Железнодорожник задумчиво почесал недельную щетину, достал полный табаку кисет, рванул размашистым движением «Биржевку» и ловко, одним приёмом, скрутил предлинную «козью ножку». Всыпав в неё рубленый корень самосада, прикурил и затянулся. Щуря глаза от дыма, сказал:

– Ладно. Трое так трое. Только учтите – кочегара у меня нету, так что будете меня подменять.

– Как это?

– А так это – хватаешь лопату, набираешь угля побольше – и кидаешь в топку подальше!

– Сделаем! – повеселел Авинов.

И четверти часа не прошло, как флегматичный путеец перевёл стрелку – резким металлическим звуком щёлкнули рельсы, открывая выход с запасного на главный путь.

Неторопливо вращая колёсико, машинист открыл клапан давления пара и взялся за реверс. Дав гудок, «джойка» шумно выбросила струи белого, как кипень, пара. Задрожала, пробуксовывая колёсами. И тронулась, плавно набирая скорость. Семафор показал «зелёный».

Ближе к ночи паровоз проследовал через большую станцию, многажды меченную жёлтыми огнями. Выглядывая из паровозной будки, Кирилл подсматривал, как под ветром качались жестяные плафоны тускло горящих ламп, и по блестящему от сырости перрону скользили причудливые тени. Часовой с винтовкой старательно выхаживал туда и обратно, бдительно охраняя завоевания революции.

– Хо-одит… – проворчал машинист. – И чего зря ходить? Боятся, что перрон унесут?

– Слушайте, – сказал Кирилл, – а я до сих пор не знаю, как вас звать.

– Дык и я вас не спрашивал. Зови Филимонычем, не ошибёшься… Вы мне лучше такое дело объясните: куда бежать-то собрались? От кого – я уже понял…

– Мы не бежим, аксакал, – осклабился Саид, – мы пробиваемся!

– Какой я? – нахмурился Филимоныч. – Каса… сака…

– Аксакал, – сказал Корнилов, – значит «белая борода». Это они так уважительно стариков называют.

– Эва как… – протянул машинист. – Ну, тогда ладно…

– На Дон мы пробиваемся, – продолжил генерал, морщась. – К Каледину.

– Вон оно чего… Это дело. Атаман, говорят, мужик честный, большевиков на Дон не пущает. А вы, стало быть, с ним на пару. Ага…

– Не совсем так, – вставил Авинов. – Это не мы с Калединым, это он с нами.

Перехватив остерегающий взгляд Корнилова, Кирилл покраснел: что у него за язык, в самом деле!

– А ты-то с кем, Филимоныч? – поинтересовался генерал.

– А ни с кем, – спокойно ответил машинист, – я сам по себе. Вона, два моих балбеса вернулись – бескозырки набекрень и мозги туда же. Мы, говорят, интер-нац-листы. Это как, спрашиваю? А так, говорят, что немцы – наши братья! Раз так, говорю, гуляйте отседова! И выгнал обоих. Пущай их братцы и кормят… Ещё этим меня обзывали… как его… проле-тарьятом, а один еврейчик местный, Изя из ревкома ихнего, мне всё: «Товарищ… товарищ…». Я ему всё как есть объяснил: мне, говорю, уважение окажи! А уважить можно только через «господина»! Какой я тебе товарищ, говорю, морда твоя жидовская? Обиделся… А чего обижаться, спрашивается? Сам же, наверное, тоже из этих… интер… тьфу ты! Интернац-листов.

Докурив «козью ножку», Филимоныч притоптал окурок и велел Кириллу подбросить угольку.

– А мы пока вашему енералу перевязочку сделаем, – проворчал он. – И не зыркай на меня, подкидывай давай, подкидывай…

…Киев встретил белогвардейцев шумом и гамом полумиллионного города. Чудилось, что всё население разом снималось с места. В рваных поддевках и сюртуках, в шинельках и бушлатиках, с мешками, облезлыми чемоданами, баулами, тюками люди брали поезда штурмом, битком набивались в тамбуры, висли на тормозных площадках.

Бойцы заградотряда пытались проверять отъезжающих на предмет благонадёжности, но напор толпы был сильнее – озлобленных, загнанных людей не пугали даже выстрелы.

На привокзальной площади народ толокся, как на Еврейском базаре[47]47
  Один из киевских рынков.


[Закрыть] в праздник. Быстроглазые босяки рвали из рук вещи, предлагая их поднести, затурканные бабы с корзинами отбивались как могли. Извозчики и дрогали[48]48
  Ломовые извозчики.


[Закрыть] крутились каруселью. Лоточники торговали поштучно папиросами Месаксуди, бубликами и подозрительными пирожками, колбасой-кровянкой и сахарными пальцами в розовую и белую полоску.

А двери вокзала были залеплены афишками председателя Викжеля:[49]49
  Викжель – Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза.


[Закрыть] «Сегодня ночью из Быхова бежал Корнилов сухопутными путями с 400 текинцев. Предписываю всем железнодорожникам принять все меры к задержанию Корнилова. Об аресте меня уведомить».

– Вот шакал! – скривился Саид. – И этот ловить!

Поезд до Харькова опоздал на шесть часов. Обсыпая себя чёрной шлаковой гарью, состав приблизился медленно, погромыхивая буферами и скрипя колёсами.

«Белые» садились не с перрона, а с соседней платформы, через выбитое окно, минуя посты красногвардейцев-милиционеров, и заняли места в купе – Кирилл с Саидом примостились у окна, а Корнилова уложили на верхней полке. Кроме них, в купе втиснулись ещё семеро – два торговца-черкеса, худосочная дамочка в возрасте, офицер и трое солдат – старообразный, молодой и ещё один, с замотанной бинтом головой. Ни выйти из купе, ни даже приоткрыть дверь в коридор было невозможно – всё забивали тела. Люди занимали полки и проходы, сидели и лежали на туго набитых мешках, на крепко сколоченных из толстой фанеры чемоданах. Грызли сухари. Дули чай. Дымили цигарками.