Текст книги "Корниловец"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава 19
КРАСНЫЙ ЛЁД

К концу февраля основные части Балтийского флота сосредоточились в Гельсингфорсе.[166]166
  Ныне Хельсинки.


[Закрыть] Скованные льдами, стояли тяжёлые бронированные громады новейших линейных кораблей «Гангут», «Полтава», «Севастополь», «Петропавловск». Они казались брошенными и вымершими, колдунами-комиссарами обращёнными в подобия хладных финских скал, таких же серых, заснеженных и неприютных.

Генерал Николай Николаевич Юденич поглядывал на линкоры, прохаживаясь по Комендантской пристани. Рядом вышагивал барон Маннергейм, с которым Юденич был хорошо знаком по годам обучения в Николаевской академии Генерального штаба. Бежав в Финляндию, генерал ещё ближе сошёлся с бароном, подружился даже, не тая от него своих планов.

– Тысячи офицеров, столичных промышленников и финансистов осели в Финляндии, особо не удаляясь от границ Советской России, – говорил Маннергейм. – Гвардейцы Преображенского, Семёновского, Измайловского, Егерского, Павловского… да не перечислишь все лейб-гвардии полки! И все они тут и ждут только вашего слова, Николай Николаевич.

– Ах, барон, – проворчал Юденич, – я же всё прекрасно понимаю. Нетерпение и меня гложет, но что прикажете делать? Корнилов поставил передо мной чёткую задачу – вывести все четыре линкора в море и ударить с них по Дарданеллам! Вопрос: как это сделать? Перебить матросов? Отлично! А кто тогда выведет корабли в море? Преображенцы? Или семёновцы? Вот в чём беда!

– А беда сия не так уж и велика, – прищурился Маннергейм. – Ведь именно на линкорах влияние «красных» минимально. Помнится, матросы митинговали под лозунгом «Бей большевиков!».

– Избавьте меня от митингов, Карл Густавович, – пробурчал генерал.

– Будь по-вашему, – легко согласился барон, – избавлю! Есть у меня на примете человек редких талантов. Зовут его Павел Валнога, он служил мичманом на линкоре «Петропавловск». Павел пообещал мне собрать команду матросов… ну если и не «белых», то, скажем так, сочувствующих борьбе генерала Корнилова. Разумеется, полностью укомплектовать четыре линкора мичману не под силу, тут уж придётся попотеть вашим лейб-гвардейцам…

Юденич задумался, его маленькие глазки, буравившие линкоры, что вмёрзли в лёд внутреннего Свеаборгского рейда, заблестели азартом.

– Скажите, барон, – спросил он вкрадчиво, – вероятно, есть некая очень важная для вас причина, по которой вы помогаете мне? Ведь не только старая дружба подвигла вас тратить немалое время и силы?

Карл Маннергейм ответил не сразу.

– Буду откровенным, – сказал он. – Моя цель – добиться истинной независимости Финляндии. Имея большевиков под боком, финны не смогут чувствовать себя в безопасности. Вот поэтому я и помогаю вам, Николай Николаевич. Стало быть, и Лавру Георгиевичу оказываю немалую услугу… надеясь на взаимность.

– Я ничего не могу обещать, Карл Густавович… – нахмурился Юденич.

– А мне достаточно будет слова офицера, что вы передадите мои пожелания Корнилову.

– Слово офицера, – твёрдо сказал Николай Николаевич.

– Тогда… – Барон вскинул голову, представляясь взволнованным до крайней степени. – Тогда нам следует поспешить! Позавчера большевики подписали позорнейший мир с немцами, а со вчерашнего дня[167]167
  То есть с 4 марта.


[Закрыть] город на военном положении. По условиям мирного договора «красные» должны перебазировать корабли из Ревеля и Гельсингфорса в советские порты. Уже решено перевести их в Кронштадт.

– Очень сложная ледовая обстановка, барон, – покачал головою Юденич, – без ледоколов не обойтись.

– Я использую все свои связи, генерал, и пригоню «Ермак» и «Волынец». В Совдепии растёт недовольство, людям не по нраву то, что большевики выперли из Советов и эсеров, и меньшевиков, и анархистов, всю власть прибрав к своим рукам. На этом можно сыграть…

– Вашу руку, барон!

Юденич крепко пожал сухую и крепкую руку Маннергейма.

Уже шестого марта в полупустых утробах линкоров 1-й бригады[168]168
  Именно 1-ю бригаду и составляли четыре линкора класса «Севастополь».


[Закрыть] стало людно – шумные отряды моряков, собранных Валногой с товарищами из «Добровольного союза взаимопомощи», заполнили холодные палубы.

Ледоколы «Ермак» и «Волынец», взломав лёд на рейде, вывели из порта «Гангут», «Полтаву», «Петропавловск» и «Севастополь».

Оставшиеся броненосцы, не спускавшие красных флагов – «Республика», «Олег» и прочие, попытались было воспрепятствовать уходу бригады – по бортам кораблей Рабоче-крестьянского Красного флота угрожающе зашевелились пушки.

Адмирал Трубецкой, командир «Петропавловска», резко отдал приказ:

– К бою – товсь!

И развернулась невидимая глазу работа «пушкарей».

– От башни прочь! – разнеслась команда. – Башня вправо!

Огромная орудийная башня с рокотом развернулась на правый борт.

– Башня влево! Немного выше!

Три гигантских ствола двенадцатидюймовых орудий приподнялись, грозя врагу.

– Немного ниже! Ещё чуть ниже!

Юденич, замерший на палубе «Гангута», ожидал, что вот-вот грянет команда «Залп!», но её не последовало – у «советских патриотов» хватило ума выбросить белый флаг…

Началась погрузка угля. К бортам линкоров швартовались баржи, гружённые драгоценным «кардиффом». Команды кораблей поротно разошлись к отведённым расписанием местам погрузки. Та ещё работка…

Свежий утренний воздух портила ругань. Матерщинников хватало на всех кораблях, но лишь один матрос с «Севастополя», коренастый, с волосатой грудью, прибалтийской фамилии Берг вздумал митинговать.

– …Смотри, буржуазия, встав с ложа разврата, опухшими глазами… – возгремел он, но не докончил обличения – боцман врезал матросу по сопатке так, что тот замолк до самого вечера.

На кормовой башне «Гангута» заиграл духовой оркестр – и начался аврал по погрузке топлива. Часть офицеров лейб-гвардии и матросов спустилась в трюмы барж и засыпала уголь в большие шестипудовые мешки, окантованные тросом, подтаскивала к огромным люкам в палубах барж, в кои с линейных кораблей опускались специальные стальные тросы с петлями. На каждый трос нанизывали сразу по пятнадцать – двадцать мешков, а затем эти чёрные гирлянды медленно выбирались корабельными лебёдками. Мешки тяжело ложились на бронированные палубы, и матросы быстро опорожняли их в угольные ямы.

Над кораблями и баржами стояли облака чёрной пыли, она ела глаза, першила в глотках. Сменялись угольные баржи у бортов, надрывно гремел оркестр. Уставшим людям казалось, что авралу не будет конца. Но вот угольные ямы заполнились, и раздалась долгожданная команда:

– Закончить погрузку угля, начать большую приборку!

Бачковые, помывшись первыми, по сигналу «Команде ужинать!» выстроились в очередь у камбуза за яствами. По традиции, давно установившейся на флоте, в день погрузки угля на ужин выдавали разные вкусности. На этот раз в бачки угодил суп жюльен, фляки господарские и прочие ресторанные изыски – Карл Густав постарался.

Николай Николаевич покинул кают-компанию «Гангута» в час заката. Упадающее солнце окрасило льды в цвет алого кумача, и чудилось, будто это красные дьяволы охватили корабли окровавленными лапами, не выпуская из пределов Советской России, погружённой во мглу и хаос.

С наступлением темноты в четверть восьмого вечера отряд стал на ночёвку. За ночь корабли вмёрзли в лёд, и в шесть утра «Ермак», обойдя вокруг эскадры, высвободил их и повёл отряд за собой.

Лёд был сплошным, без разводий, кое-где достигая толщины в три метра. Бедному «Ермаку», наибольшая ширина которого составляла двадцать два метра, а линкоров – все двадцать шесть, не удавалось сразу пробить во льдах канал достаточного размера – приходилось повторно обламывать кромку льда.

В рубке только и слышалось:

– Лево на борт!

– Есть лево на борт! Лево на борту!

– Прямо руль!

– Руль прямо!

– Полборта влево!

– Есть полборта влево!

– Сколько на курсе?

– Сто семьдесят пять!

– Так держать!

– Есть так держать!

Шаг за шагом, метр за метром 1-я бригада приближалась к чистой воде Балтики.

Командование линкором «Гангут» принял адмирал Григорович. Генерал Юденич стоял рядом с ним на мостике и с тревогою глядел на бескрайнее, заснеженное поле, сковавшее Финский залив.

– Как думаете, Иван Константинович, – обратился к адмиралу Николай Николаевич, – пробьёмся?

Командир корабля энергично кивнул и пригладил седые усы.

– Страх у меня был на рейде, – сказал он. – Будь большевики поумней да поумелей, нам могла бы помешать и Свеаборгская крепость, и броненосцы. А теперь – всё! Мы уходим.

В половине восьмого вечера четырём огромным кораблям пришлось и вовсе несладко. Ледоколам, впрочем, тоже. Уж очень тяжёлый лёд пошёл. Пришлось «Ермаку» взять «Волынца» в свой кормовой вырез, подтянуть буксиром с кормовой лебёдки вплотную и, работая машинами обоих ледоколов, пробиваться сообща. Так вот, спаренными ледоколами и вывели бригаду в открытое море.

Ни «Волынцу», ни «Ермаку» обратной дороги в Кронштадт не было – большевики «гневно заклеймили» экипажи обоих как «пособников белогвардейцев и империалистов», за что диктатура пролетариата не жаловала. Пришлось ледоколам возвращаться в Гельсингфорс, под крылышко Маннергейма и его белофиннов.

Юденич вышел на продутую палубу, оглядел холодный простор Балтики, прислушался к злому посвисту ветра – и размашисто, по-мужицки, перекрестился.

Глава 20
«ЧЁРТОВА СВАДЬБА»

Газета «Русский курьер»:

«Ещё в феврале на Дону начали вспыхивать разрозненные восстания казаков, но Красная армия их быстро подавляла. Красногвардейцы зарились на казачьи угодья, на войсковой запас земли. Вдобавок ко всему по территории Малороссии подходили немцы, а перед ними откатывались пьяные разгульные толпища украинских красногвардейцев, получившие у донцов прозвище „чёртова свадьба“. Советская власть перебралась из ненадёжного Новочеркасска в Ростов-на-Дону и Таганрог.

А в самом начале марта восстали казаки во 2-м Донском округе, на Донце, на Верхнем Дону, на Хопре. 9-го числа Верховный круг Дона воззвал к генералу А. Каледину, упрашивая того взять булаву войскового атамана обратно…»

1.

С Нового года и до самой весны Антонов-Овсеенко усмирял то донцов, то гайдамаков Центральной рады. В конце января Муравьёв взял приступом Киев, употребив отравляющие газы, и перестрелял тыщи две народу.[169]169
  Это случилось 26 января.


[Закрыть] Взял с киевлян солидную контрибуцию и отправился проделать тот же фокус с Одессой.

Два месяца комиссар по борьбе с контрреволюцией жил на колёсах – то в бронепоезде, то на тачанке, то в авто. И все эти дни его согревала тайная радость – в тюрьме при таганрогском штабе томился, дожидаясь «тёплой встречи», Кирилл Авинов, таки пойманный.

И вот настал тот самый день, взлелеянный в мечтах.

«Штык» проезжал по таганрогским улицам в открытом «Рено», и в животе у него порхали бабочки – что-то сладко сжималось в предвкушении возмездия – и страшного, и сладкого деяния. Воистину, утоление голода, утоление страсти и утоление чувства мести – вот что даёт наивеличайшее удовольствие!

Приехав на место, Антонов вышел из машины, едва сдерживая нетерпение. Штаб располагался в особняке, принадлежавшем то ли графу, то ли архиепископу, – в общем, контре. Эти пузатые колонны, эти белёные львы, стерегущие лестницу… Фу, какое мещанство! Владимир прерывисто вздохнул – всё, довольно ему отвлекаться на пустяки, оттягивая удовольствие, пора получить удовлетворение!

Насвистывая «Тореадор, смелее-е-е в бой!» и нещадно фальшивя, он бодро поднялся в свой кабинет. Проходя мимо мордатого красноармейца, Степана Рябоконя, вытянувшегося при его появлении, «Штык» распорядился:

– Этого «белого», Авинова, из домзака[170]170
  Домзак, «дом заключенных» – тюрьма.


[Закрыть] – ко мне.

Мордатый Степан щёлкнул каблуками на старорежимный манер и поспешил исполнить приказ.

Антонов побродил по своему обширному, полупустому кабинету, пахнувшему пылью, подосадовал, что герань в горшке на подоконнике засохла – некому было полить, – и уселся за огромный, монументальный стол.

Пытаясь отвлечься, Владимир задумался. Месяц за месяцем он пользовался безнадзорной, абсолютной властью. Говорят, власть портит, но что-то по нему незаметно… Он остался таким же, каким и был. Власть… Он не одержим ею, как Ульянов или Троцкий, для него власть всего лишь инструмент, средство. Правда, цель как-то затуманилась, поблёкла, стала размытой и какой-то потусторонней, что ли. Социализм, мировая революция… Могут ли быть устремления более высокие, более достойные? Но его ли это цели?.. Тогда нужно понять, чего же хочет он сам – комиссар Антонов.

«Штык» сморщился, снял очки, с силою потёр лицо мягкими, не знавшими мозолей ладонями. Чего, чего… Кого! Вот в чём вся закавыка – он хочет женщину по имени Дарья. В этом смысл его существования, к этому направлена его беспощадная воля, его изощренный ум. Ум… Ах, как же люди обожают славить себя, как гордятся своим разумом, как носятся с титулом «царей природы»! Тоже мне, цари выискались… Рабы природы – вот кто такие человеки. Подневольные животным страстям и позывам плоти, люди руководствуются не умом своим, а прихотью самки. Как он…

Раздались гулкие шаги, топавшие по коридору, обрывавшие мысли Антонова.

Отворилась дверь – и вошёл враг его. Небритый, исхудалый, в рваной рубахе, но взгляд по-прежнему насмешлив. С-сволочь…

Штык поначалу хотел встать и подойти поближе к Авинову, но вовремя передумал – негоже победителю смотреть на потерпевшего поражение снизу вверх. Этот проклятый белогвардеец был куда выше его. И в плечах пошире, и в бёдрах поуже. Вот почему Дашка сходила по нему с ума – «беляк» был по-настоящему красив, причём красотою мужественной, броской. Эти твёрдые черты, чеканный профиль, стальной взгляд…

Почувствовав, как в кровь его вливается ледяная струйка ненависти, Штык мягко улыбнулся – недолго этой сволочи красоваться…

– Ну, здравствуй, – промурлыкал он, наслаждаясь каждой секундой бытия. «…И аз воздам!» – мелькнуло у него. Ох и воздам…

Авинов не ответил. Глазами поискав стул, он сел бочком, чтобы было куда пристроить руки, связанные за спиной.

– Я слушаю, – холодно сказал он.

– И это всё, что ты можешь сказать? – поднял брови Антонов.

Белогвардеец усмехнулся.

– Если я скажу всё, что о тебе думаю, – проговорил он, – твои держиморды опять станут бить меня сапогами. Пару ребер они мне уже сломали, так что хватит с меня откровений.

Антонов вздохнул. Удивительно… Он столько ждал этих минут, представлял, как будет пытать эту… этого…

А теперь вот сидит и размышляет: что дальше-то? Жизнь у этого контрика одна всего, вот и надо придумать, как бы её так отнять, чтобы эта гадина белая возмечтала о смерти, чтобы в ногах у него ползала, пресмыкаясь, выпрашивая умертвие. Удивительно…

А ведь он вовсе не жестокий человек. Вот Муравьёв, тот – да, тот садюга известный, а он – нет. Контрреволюционеры вызывают у него брезгливость, как таракан, угодивший в суп. И только Кирилла Авинова он готов терзать и мучить. Есть за что. За кого.

– Ты умрёшь, – тяжело сказал Штык. – Скоро, но не быстро. Мои костоломы умеют пытать страшно. Тебя казнят утром – медленно, с толком, с чувством, с расстановкой, – а пока отдыхай, выспись как следует – и думай о том, что это твоя последняя ночь!

– Ну, тогда до завтра, – сказал Авинов, вставая.

– Увести! – буркнул Антонов, откидываясь в кресле.

Степан ухватил «белого» за плечо и выпихнул в коридор.

«Штык» прислушался к себе, покопался в ощущениях… Вроде какой-то неприятный осадок остался, душевная ёлочь – и горчит, горчит, горчит…

Спохватившись, Антонов позвонил домой.

– Алло? – услыхал он приятный Дашин голос.

– Здравствуй, я приехал.

– Очень рада, – голос ничуть не изменился, не наполнился радостью. – Когда тебя ждать?

– Мм… Через часик.

– Хорошо. Я приготовлю поесть.

– И выпить!

– Ладно.

– Целую! Пока.

– Пока…

«Штык» раздражённо бросил трубку. На любовном фронте без перемен… «Ничего, – мрачно подумал он, – завтра у меня появится отличное моральное… мм… противоядие. Ты ко мне – с презрением, а я к тебе – с тайным торжеством! Ты будешь хмуриться, напускать на себя холодность, а я буду улыбаться, припоминая, как выл и плакал твой любовничек, как превращался в говорящую отбивную!»

Антонов энергично потёр руки, ощутив, что хорошее настроение возвращается к нему.

2.

Даша расстегнула шинель – на улице было тепло – и обошла штаб со стороны сквера. Часовые узнавали её, и она им милостиво кивала.

Домзак охранялся двумя красноармейцами, этого хватало – толстые стены бывшего винного погреба и стальные двери в заклёпках сообщали тюрьме неприступность Бастилии.

На посту стояли Ванька Шевчук и Борька Кочнев, издали улыбаясь ей. Только что не тявкали да не мели хвостами, как прикормленные собаки. Даша изогнула губы в подобии улыбки и протянула охранникам большой бумажный пакет.

– Тут две бутылки водки, – сказала она, – жареная курица, французская булка и чёрный хлеб, огурчики, варёная картошечка и селёдка.

Часовые глядели на Полынову с преданностью некормленых дворняг. Ваня бережно прижал к сердцу пакет и вопросительно посмотрел на Дашу.

– Мне нужно поговорить с одним заключённым, – спокойно попросила девушка, – с Кириллом Авиновым.

Красноармейцы переглянулись – Борис судорожно сглотнул, предвкушая выпивку. А какой роскошный закусон!

– Только если недолго, – поставил условие Иван.

– Ну конечно, – легко согласилась Даша. – Вы же здесь будете.

Шевчук отложил винтовку в сторону и пропустил Полынову в коридор домзака. Пахло в коридоре, как в нечищеной уборной.

Сунув ключ в замок, Иван открыл дверь камеры и пропустил девушку внутрь.

– Только не запирай, – предупредила она. – Мало ли…

– Само собой! – нетерпеливо уверил девушку Шевчук и быстро удалился – картошечка с селёдочкой ждала его, да под водочку…

Проводив красноармейца глазами, Даша вошла в камеру и огляделась. Деревянный топчан, «застеленный» прелой соломой, мятая миска с присохшими крупинками на табуретке, поганое ведро в углу.

Кирилл стоял у дальней стенки, освещённый пыльным лучом из крошечного окошка – не всякий кот пролезет.

– Здравствуй, Кирилл, – сказала Даша, стараясь, чтобы голос её не дрогнул.

– Привет, Даша, – ответил Авинов.

Он смотрел на неё без удивления, вообще безо всяких эмоций. Она смотрела на него – и что чувствовала? Столько всего находило на душу – и злость, и отчаяние, и нетерпимость, и тоска, и горькое сожаление, и… и… И? И что? Ну же, договаривай? И любовь?..

– Вот, возьми, – сказала она ровным голосом, скидывая шинель. – Прикроешь своё рваньё.

Кирилл нахмурился.

– А ты как же? Март всё-таки…

Чувствовалось, что его самого поражает такой обычный, такой будничный разговор – на пороге темницы.

– Пустяки, тут до штаба десять шагов.

Даша выглянула в коридор и прислушалась.

– Я купила у твоих тюремщиков «свиданку» за водку, – сказала она. – В водке – сильное снотворное. Оно уже должно было подействовать… Если нет, то – вот… – Девушка достала из кармана шестизарядный «кольт». – Не твой любимый «парабеллум», зато и осечки не даст. Пошли.

Авинов пристально посмотрел на неё и кивнул. Набросив на плечи шинель, он шагнул к выходу из камеры. Даша пошагала впереди. Неожиданно остановившись, она оглянулась и сказала:

– Я вышла замуж. За Владика.

Во взгляде Авинова что-то изменилось. Его губы свело судорогой, но он всё же выговорил:

– Поздравляю.

– Спасибо, – усмехнулась Полынова. – Идём.

Когда они оказались снаружи, то оба стража были в отключке – Ваня лежал прямо на земле, свернувшись калачиком, вернее, здоровым калачом, а Борис стоял на коленях, распластавшись по лавке и смешно перекосив рот, с которого сбегала слюна. Готовы.

Авинов поднял «богатырку»,[171]171
  «Богатырка» – суконный шлем, формою напоминавший средне-вековую «ерихонку» или шелом с бармицей. Вместе с шинелью, напоминавшей стрелецкий кафтан, был разработан в качестве новой военной формы ещё во время Первой мировой и хранился на армейских складах, дабы переодеть доблестных пехотинцев для парада победы в Берлине. Большевики, которым и достались все склады, переодели в нее красноармейцев, а «богатырка» получила вскоре прозвание «буденовки» или «фрунзевки».


[Закрыть] упавшую с главы Кочнева, примерил – как раз.

– Уходи, – негромко сказала Даша.

Кирилл посмотрел на неё, будто запечетлевая в памяти, а сам осторожно снял ремень с Шевчука – тот даже не замычал. Быстро застегнув пуговицы шинели, Авинов подпоясался и повесил на плечо винтовку кого-то из красноармейцев.

– Уходи… – повторила девушка, изнемогая и тая надежду на то, что всё это переодевание Кирилл затеял вовсе не для того, чтобы замаскироваться, а ради неё, чтобы задержаться хотя бы на полминутки.

Авинов бросил на Дашу последний взгляд, молвил: «Спасибо тебе. Прощай», – развернулся и ушёл.

Полынова глядела ему вслед, стояла, опустив руки, и больше всего на свете хотела догнать, обнять, охватить этого человека, покрыть поцелуями его лицо, шептать и шептать, задыхаясь: «Люблю, люблю, люблю…»

…Даша продолжала стоять, не двигаясь, глядя в спину уходившему прочь любимому человеку, и только губы её шевелились, выговаривая невысказанное. Однако призыв, слетавший с них, мог слышать только Бог.

Глава 21
«ПАРИЖ КАВКАЗА»

Кирилл шагал по улицам Таганрога, зорко поглядывая по сторонам. Первая продольная улица… Вторая продольная… Седьмой поперечный переулок… Воистину, выражение «ходить вдоль и поперёк» приложимо к этому городу, который Петр I собирался сделать столицей, в буквальном смысле.

Красноармейцев в Таганроге столько скопилось, что глаз уставал от цвета хаки и нашитых красных звёзд. С одной стороны, такое соседство было крайне опасным, а с другой – позволяло Авинову затеряться в толпе. Вот только непонятно, что ж ему дальше-то делать? Пешком топать на юг? Бред сивой лошадки. Раздобыть эту самую лошадку? Где, спрашивается?

Неожиданно Кирилл углядел в гуще народа знакомое лицо. Быть этого не может… Хотя почему? Гражданская война и не на такие выкрутасы способна…

Прямо на Авинова двигался штабс-капитан Томин, авиатор и жизнелюб. Правда, кислое выражение на его лице плохо вязалось с понятием жизнерадостности.

Кирилл заступил дорогу штабс-капитану и сказал:

– Привет!

Пилот вздрогнул, подозрительно всматриваясь в красноармейца с неопрятной бородкой. Рука его неуверенно дёрнулась, готовясь отдать честь, но вовремя замерла.

– Красвоенлёт Томин, – представился авиатор. – С кем имею?..

– Со мной, – грубовато ответил Авинов. – Не узнаёшь? Мы ещё с тобой в Быхов летали и обратно. Ну?..

– Кирилл?! – В лице «красвоенлёта» прорезалась радость. – Откуда?

– Оттуда, – приглушённо ответствовал Авинов. Незаметно осмотревшись, он добавил: – Из домзака, понял? Надеюсь, ты не записался в Красную армию?

– Записали нас! – криво усмехнулся Томин. – Мы со всеми на юг летели, и на тебе – баки протекли! Бензин вниз, ну и мы за ним. Сели под Таганрогом, а тут и «красные». Мы им: «С пролетарским приветом, товарищи! Жаждем-де пополнить воздушный флот Советов!» Вот так вот… Запрягли «Илью» в воловью упряжку да и сволокли на местный аэродром. Второй месяц учу краснопёрых летать и не падать. Военспец, блин горелый! А Змея Горыныча мы потихоньку починяем, бензину выменяли, залили баки…

– Так полетели! – обрадовался Авинов.

– Всё оружие с корабля поснимали… – Томин шарил по лицу Кирилла, стыдясь своей подозрительности, но привычка никому не верить брала своё.

– Да и чёрт с ним!

– И правда…

Авиатор, видимо, приняв какое-то решение, махнул рукой: за мной!

Они двинулись переулками, где им встречались лишь пугливые таганрожцы, пробирались задами да огородами, пока не вышли на обширный пустырь, местами обнесённый изгородью. Это и был аэродром, где из полотняных палаток-ангаров высовывались «Ньюпоры» и «Вуазены». Воздушный корабль Томина со Змеем Горынычем на борту был в единственном числе. Он стоял в сторонке, развёрнутый на юг, словно рвался туда, к остальной стае-эскадре.

Местное начальство, проявляя бдительность, подошло поближе, интересуясь у Авинова:

– Кто таков?

Начальник смотрел на Кирилла с прищуром, лузгая семечки с большим искусством.

– Красвоенлёт Щербаков! – на ходу сымпровизировал Авинов. – Желаю, товарищ комэск,[172]172
  Командир эскадрильи.


[Закрыть] пощупать бомбовоз своими руками, перебрать моторы – вдруг да починить можно?

– Добро! – кивнул комэск и удалился.

Хорошо всё-таки, подумал Кирилл, что отменили дисциплину в армии. Кто бы меня пустил на аэродром Императорского Военного-воздушного флота? А тут – пожалуйста вам!

– Вылезай, народ, – негромко сказал Томин, приблизившись к бомбовозу.

Из двери выглянул Игорь Князев. Артофицер сразу узнал Авинова – и оторопел.

– Привет, – сказал он растерянно, – а мы тут… это…

Из-за его спины выглянули обстоятельный Спиридон Стратофонтов и юркий Феликс Черноус. Пригибаясь под фюзеляжем, выбрался Матвей Левин.

– О, здорово! – обрадовался он, тоже признав Кирилла, и осёкся, разглядев красную звезду на «богатырке».

– Свои, Левий Матфей, – сказал Томин, нервно улыбаясь, – свои! Короче, господа офицеры – заводим и улетаем!

– Наконец-то! – вырвалось у Феликса.

Стратофонтов лишь крякнул в доволе.

– По местам! – построжел Томин.

Матвей со Спиридоном прошлись по крылу от двигателя к двигателю, и моторист негромко сказал:

– От винта!

Один за другим зарычали моторы, закрутились лопасти винтов, сливаясь в мерцающие круги. Кирилл быстренько нырнул в дверь и сдёрнул с плеча винтовку. «Кольт» он передал безоружному Черноусу. У Томина имелся «маузер», припрятанный в гондоле, у Князева – артофицер! – «арисака» и пара рифлёных гранат. Беззубый, но грозный Змей Горыныч не собирался сдаваться на чью-то милость.

Моторы подняли рёв повыше, и корабль стронулся с места, начал разгон по бурой траве, влажной после сошедшего снега, разгоняясь всё быстрее.

Кириллу было видно, как из палаток-ангаров выскакивали люди, как метались они, как взблёскивали вспышки открывшейся пальбы.

Впереди показалась косая изгородь, и в то же мгновение «Илья Муромец» взлетел, медленно и плавно взмывая в небо.

Перехватив винтовку, Авинов выстрелил трижды, не целясь, по фигуркам, бегавшим внизу. Душа его пела и трепетала от счастья освобождения – именно теперь в воздухе он ощутил как пали с рук незримые оковы. Всё, с пленом покончено!

– Командир! – крикнул Феликс. – «Красные» выводят аэроплан!

– Какой, видно? – откликнулся Томин.

– «Вуазен», кажется…

– Кажется или точно?

– Да точно!

– Ха! Ни черта у них не выйдет – «Вуазену» я винт подпилил!

Аппарат между тем начал разбегаться, шатко валясь из стороны в сторону – будто крыльями маша, и неожиданно замер, прокатившись считаные метры – лопасти пропеллера разлетелись в стороны, как два огромных ножа. Одна распорола бочину зазевавшемуся красвоенлёту, а другая ударила по «Сопвичу», стоявшему под тентом ангара.

– Дай-ка я… – вежливо сказал Игорь, прося Кирилла подвинуться, и швырнул за дверь свои гранаты.

Обе взорвались в воздухе, осыпая осколками взлётное поле, а уж был ли толк от броска, не разглядеть – воздушный корабль забрался слишком высоко.

Сбоку проплыл Таганрог, и внизу открылось Азовское море, блестя мутными обливными валами.

– Вырвались! – заорал Томин, не отрываясь от рычагов. – Ёп-перный театр! Вырвались!

Тремя часами позже «Илья Муромец» облетел екатеринодарский аэродром, выбирая место для посадки, и пошёл на снижение.

Воздушный корабль уже садился, пробегая по полю, трясясь и подпрыгивая, когда Авинов опомнился – и торопливо спорол с «богатырки» красную звезду.

Впрочем, опасался он зря – когда Томин с Князевым показались в дверях «Ильюшки», их встретил восторженный хор авиаторов эскадры, окруживших аппарат. В толпе Кирилл заметил и самого Сикорского, отлаживавшего уже второй по счёту корабль из своей «богатырской» серии, прозванный «Александром Невским».[173]173
  «Александр Невский» – четырёхмоторный бомбардировщик, главное отличие которого состояло в том, что порядка 80 % материалов конструкции составляла броневая сталь и дюралюминий. Скорость достигала 230–250 км/час, а вооружение воздушного корабля составляли пулемёты, две курсовые пушки, десять ракет и бомбы – 32 штуки по 50 кг, или 18 – по 100, или 4 – по 500 кг, или 3 бомбы по 650 кг.


[Закрыть]

– Иоанн! – трубно ревел командир ЭВК. – Где тебя носило, Иоанн?

– У «красных» гостил!

– Ха-ха-ха!

– Шампанского – всем! – вопил Томин. – Угощаю за ваши деньги!

– Господа офицеры! Гип-гип-гип…

– Ура!

– Гип-гип-гип…

– Ур-ра-а!

Облегчённо вздыхая и улыбаясь авиаторам – своим! – Кирилл поплёлся в город. В штаб. К Корнилову.

По дороге у Авинова было время сравнить между собою Таганрог и Екатеринодар. Кубанская столица тоже пестрела военными чинами, однако на улицах царил мир. Попадались в нарядной толпе и нахохленные пролетарии, хватало и «деклассированных элементов» всякого разбору, но воли им не давали, держали в узде закона – повсюду прохаживались городовые, пешие и конные, однажды даже проехал мотор, тренькая звоночком, а на дверцах у него белела надпись: «Полиция».

На подходе к штабу Кирилла остановил патруль. Он отдал честь молодому поручику и представился:

– Штабс-капитан Авинов. Возвращаюсь из плена.

У поручика хватило ума не требовать документов.

Кирилла доставили в комендатуру, и первым же, с которым Авинов столкнулся в дверях, оказался полковник Неженцев. Митрофан Осипович охнул, ухватился за Кирилла, словно удерживая того от падения.

– Капитан, вы?!

– Я, я, – подтвердил Авинов, посмеиваясь. – Угодил в лапы к большевикам, как последний дурак! Еле вырвался… Как там хоть мои текинцы? А вы как?

– Да всё в порядке, Кирилл! Текинцы ваши где-то в Тифлисе сейчас. Хотели их в Туркестанскую армию отправить, к Казановичу, да те ни в какую. Вас ждут! Там такой здоровый бугай есть, так он громче всех орал: «Сердара хотим!»

– Саид… – нежно сказал Авинов и спохватился: – Так как же мне поскорее туда, к ним?

– Сделаем так, – деловито сказал Неженцев. – Деньги есть? Денег нет. Вот, держите, – вынул он из кармана сложенные ассигнации, – этого должно хватить. Сходите в баню, капитан, побрейтесь и откушайте, как следует, а потом уже будем думать, куда да как. Всё ясно? Исполняйте!

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

На приём к Корнилову штабс-капитан так и не пошел, да и недосуг было Верховному правителю – разворачивалась борьба за Дон, дивизии уходили в Степной поход, стремясь достичь берегов Волги у самой Астрахани, формировалась Крымско-Азовская армия.

А Кирилла прикрепили к кубанцам, которыми командовал генерал-майор Врангель, полюбивший ходить в чёрной черкеске, за что его и прозвали Чёрным бароном.

Барону было поручено «…смелым и решительным ударом прорваться в Баку для соединения с кавказскими армиями». Для этого смелого и решительного дела выделялась целая бронегруппа – четыре бронепоезда, а в качестве десантного отряда Врангель решил использовать казаков-пластунов.[174]174
  По сути, пластуны были разведчиками-диверсантами, спецназом казачьего войска.


[Закрыть]

Пятнадцатого марта четыре бронепоезда – «Орёл», «Гроза», «Непобедимый» и «Атаман Платов» сосредоточились на станции Белиджи, что на границе между Дагестаном и Бакинской губернией.

Что интересно, отряд Авинова распределили по броневагонам того же поезда, который выбрал для себя и сам барон Врангель, – это был незабвенный «Орёл».

…Ночь стояла тёплая, тянуло запахами из недалёкой степи и с близких гор. Кирилл вышел подышать.

– Здравия желаю, ваше благородие, – послышался хрипловатый голос, и в потёмках обрисовался силуэт пожилого человека в форме железнодорожника. – Чай, не признали?

– Сан Саныч! – вырвалось у Авинова. – Ух, как же я рад вас видеть!

– Да, – польщённо заметил машинист, – давненько не видались. Кажись, у Тихорецкой промелькнули, да не до того было. А теперь, значит, в Баку? Тоже правильно – пятьсот мильонов пудов нефти в год – это не шутки! С таким-то богатством расставаться только дурак способен…

– Отправляемся! – донёсся крик издалека.