Текст книги "Корниловец"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава 6
КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ

Вечером двадцать пятого октября Кирилл собрался на Галерную, но пешком идти не решился – по тёмным петроградским улицам только толпой можно было пройти без вреда для здоровья. И на встречу с Алексеевым корниловец прибыл на «Руссо-Балте».

Генерал был не один, он подвёл к Авинову молодого мужчину лет тридцати пяти в просторной, не по размеру, серой шинели и в нечищеных сапогах. Однако неряшливость в одежде приятно контрастировала с гладко выбритыми щеками, с аккуратно подстриженными усами, прятавшими чёткий очерк губ, с пронзительным взглядом светлых глаз. Мужчина был без головного убора, поэтому рука его, дёрнувшаяся по привычке отдать честь, замерла, скомкав приветственное движение. Резкий ветер дул по улице как в трубу, но причёску светлоглазого не портил – короткие волосы его были прилизаны на пробор.

– Познакомьтесь, – церемонно сказал генерал, – Алексей Генрихович,[35]35
  Речь идет об А. Шапроне дю Ларрэ.


[Закрыть] ротмистр лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка…

– В прошлом, в прошлом! – отмахнулся ротмистр.

– …А ныне, – невозмутимо продолжал Алексеев, – мой адъютант. Заметьте – сам вызвался!

– Кирилл Антонович, поручик 1-го ударного Корниловского полка. Честь имею!

– Я тоже, – проворчал Алексей Генрихович, – но мы тут повздорили с «товарищами»… Короче говоря, фуражка моя… э-э… потерялась.

– Мы вас вот зачем вызвали, – перехватил инициативу генерал. – Алексею стало известно, где ныне прячется Ульянов-Ленин.

– О-о… – протянул Авинов. – Важная птица, жирная.

– Этот большевик скрывается с июля, будучи в розыске как германский шпион, – сказал ротмистр, – а ныне он стоит на постое у некоей Маргариты Фофановой, на Сердобольской улице.

– Вы предлагаете поймать его или убить? – уточнил Кирилл.

– Таких не убивают, – проворчал генерал, – а пускают в расход.

– Прямо на квартире?

– Нет, – помотал головой Алексей Генрихович, – зачем нам лишние жертвы?

– Да и уйти может, – поддакнул Михаил Васильевич.

– Вот именно, – сказал адъютант. – Я предлагаю иной вариант – подстеречь Ульянова на улице, разыграть сценку «Патруль проверяет подозрительного прохожего» и пристрелить его на месте!

– Ваши текинцы превосходно сыграют патрульных юнкеров, – сказал генерал.

– Я понял, – кивнул Авинов. – Так он что, гулять выйдет или куда по делам отправится?

– Гуляет он редко, – сказал ротмистр. – Однажды вечером Ульянов нарвался на патрульных, но те его отпустили. Ленин решил возвращаться кружным путём, заблудился, попал на заболоченный пустырь – и просидел там до утра. Но мне точно известно, что сегодня Ульянов переборет страхи и отправится через весь город в Смольный – на сегодня намечено заседание большевистского ЦэКа.

– Один?

– Нет, с ним будет связной, финский большевик Эйно Рахья. Этот замедленно-пылкий финн постоянно курсирует между Смольным и конспиративной квартирой «Ильича», как «товарищи» прозывают Ульянова.

– Место? Время?

– Маршрут всегда один и тот же – сначала на трамвае, а от угла Сампсониевского и Финляндского проспектов – пешком к Литейному мосту. Вот там-то и надо их встретить – с девяти до одиннадцати, ближе к десяти. Точнее сказать не могу.

– Ну, это уже кое-что… Решено – я беру с собой Махмуда, Саида и Абдуллу. Вчетвером мы устроим «Ильичу» тёплую встречу!

– Ну, с Богом, – взволнованно сказал Алексеев.

– Удачи! – пожелал ротмистр.

Вернувшись домой на Фурштатскую, Кирилл съел банку тушёнки и запил яство крепким кофе. Вытащив дядины серебряные часы, он стал следить за неподвижными стрелками. Время, время… Перевалило за восемь. Темнело. «А ведь это тоже МНВ!» – подумал Авинов. Ликвидировать вождя большевиков… Ого! Правда, неясно, будет ли с этого толк. Не станет Ульянова-Ленина, и его место сразу займёт Бронштейн-Троцкий – та ещё сволочь…

…В начале девятого авиновский «Руссо-Балт» отправился на Морскую, где поселились текинцы.

Выехав на Литейный, Кирилл свернул на Невский и притормозил. На тротуаре, освещённая светом уличного фонаря, стояла Даша в расстёгнутом пальто. Она чётким голосом классной дамы наставляла двух громадных мужиков, затянутых в кожанки, с очками шоффэров на тульях фуражек.

– Контрреволюция подняла свою преступную голову, – вещала товарищ Полынова, – всем завоеваниям и надеждам солдат, рабочих и крестьян грозит великая опасность. Но силы революции неизмеримо превышают силы её врагов. При первой же попытке тёмных элементов затеять на улицах смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу – преступники будут стёрты с лица земли![36]36
  Подлинный текст.


[Закрыть]

– Да мы так и поняли, товарищ женорганизатор, – добродушно прогудел один из мужиков.

– Так и передадим, – кивнул другой.

Даша энергично кивнула, милостиво отпуская обоих, и крутнулась на каблучках.

– Кирилл?! – взвился её радостный голос. – Ты на машине? Подбросишь меня до Смольного? Ладно?

Авинов колебался недолго – любовь переборола долг.

– Садись! – сказал он.

Девушка одним гибким движением просунулась в кабину и потянулась к Кириллу, припадая к его губам жадным ртом. Когда товарищ Полынова неохотно оборвала поцелуй, Авинова куда больше истории волновала биология.

Было трудно, почти невозможно следить за дорогой – и не смотреть на девушку, на то, как налитые груди дерзко оттопыривают платье – всю ту же гимназическую форму, старенькую, заношенную, чиненную не раз, облегавшую точёное бедро влекуще и вызывающе.

Кирилл, держа руль одной рукою, вторую положил Даше на колено. Девушка не обратила на это внимания – глаза её блестели, губы то и дело складывались в ослепительную улыбку.

– Канун! – торжественно изрекла она. – Ты чувствуешь, что мы живём на переломе? Накануне величайшего исторического события, которое потрясёт весь мир!

Авинов едва удержался, чтобы не сказать, как на Октябрьский переворот[37]37
  Именно такой термин применяли и Ленин, и Троцкий, и Сталин. Пышное именование «Великая Октябрьская социалистическая революция» появится гораздо позже. Историков-подлиз всегда хватало…


[Закрыть] отреагируют те же американцы, но прикусил язык. Какое янки дело до России? Они делают деньги. Ах, в России делают революции? «Олл райт! – пожмёт плечами гражданин САСШ. – Сорри. Тайм из мани!» – и побежит дальше по Уолл-стрит…

– Я хочу, чтобы ты увидел Смольный изнутри! – с чувством сказала Даша. – Там всё кипит! Там самый воздух наэлектризован так, что дрожь пробирает. И ты захлёбываешься им, тебе хочется кричать и петь! Там будущее – оно рядом, осязаемое и светлое, а прошлое уже умерло! И как же томительно медленно истекают его последние часы!

– Сутки осталось ждать, – вставил Кирилл.

– Почему – сутки? – удивилась Даша, из вдохновенной валькирии воплощаясь в обычную красну девицу. – Наступление на Зимний начнётся завтра, ранним утром!

Она нахмурилась, глянула на Авинова отчуждённо, улыбнулась неласково.

– Тебе-то откуда известен срок?

Корниловец молча вынул мандат и развернул перед Дашиным лицом. Жест получился театральный, зато девушка бурно обрадовалась – она захлопала в ладоши, запрыгала на сиденье и кинулась обнимать Кирилла, шепча:

– Наш! Ты наш! Какое счастье!

– Осторожней! – посмеивался Авинов. – Я же за рулём!

Подостыв, уняв восторг, Полынова спросила:

– А всё-таки? Почему ты так уверен, что ещё целые сутки ждать?

– Кронштадтцы не поспеют к утру, – объяснил Кирилл.

– Опять эти кронштадтцы! – воскликнула девушка.

– А что делать? – притворно вздохнул корниловец. – Начинать атаку Зимнего без них… Знаешь, это как-то рискованно.

Умом Авинов не понимал, зачем он раскрылся перед Дашей, зачем показал свой мандат – это было как наитие. Ладонь, ощутившая тепло девичьей коленки, сама потянулась за розовой бумагой с подписью Ульянова-Ленина. Тут Кирилла больно кольнула совесть: а покушение? «Успею!» – уверил себя корниловец. Время ещё есть…

У Николаевского вокзала «Руссо-Балт» вывернул на Суворовский проспект и потянул к Смольному.

Смольный гудел, как чудовищный улей, «как приглушённый, но могучий мотор». У его подъезда под чехлами дремала пушка-трёхдюймовка, взрыкивала пара броневиков, смахивавших на затаившихся рептилий. Вокруг пылали костры, у них грелись красногвардейцы Сестрорецкого завода, солдаты – гренадёры и литовцы.[38]38
  То есть нижние чины Гренадерского и Литовского полков.


[Закрыть]

И накатывала приливом к Смольному и отливом из Смольного почти непрерывная людская волна, галдящий человечий вал. Плюхая сапогами и галошами по размякшему осеннему полю, шла и шла серая рабоче-крестьянская масса, жаждавшая перемен. Чуда. Халявы.

Кирилл, сам удивляясь собственному нахальству, приткнул «Руссо-Балт» около зелёного «Остина»[39]39
  Пулеметный бронеавтомобиль фирмы «Остин».


[Закрыть] в пупырышках заклёпок и вышел из кабины.

– Побежали! – зазвенел Дашин голосок.

Авинов, с громко бьющимся сердцем, двинулся к логову врага. Вот откуда исходит опасное поветрие! «Муромцев» бы сюда, закидать бомбами, разрушить до основания…

Матрос-комендант угрожающе надвинулся из тьмы.

– Привет, товарищ Мальков! – прощебетала Даша.

– Ваши документы! – устало потребовал Мальков.

Полынова фыркнула и стала искать нужную бумажку по всем карманам, бормоча: «Да куда ж я его затыркала?» Найдя, что искала, она гордо, чуть обиженно предъявила свой пропуск и потребовала от Авинова:

– Покажи ему мандат, Кирилл! Покажи!

Кирилл показал. Матрос сразу подобрел и повёл рукой:

– Проходи, товарищ!

Авинов прошёл. Гул бесчисленных шагов и голосов наполнил Смольный, табачный дым висел под потолком плотной пеленой, пряча люстры, как в тумане.

Вот караулка, вот штаб Красной гвардии. Всё заставлено ящиками с винтовками, револьверами, гранатами, патронами. Пол покрыт слоем нанесённой грязи, усеян окурками, обрывками промасленной бумаги.

– Пошли! – сказала Даша, схватила Авинова за руку и повела его к лестнице.

На втором этаже располагался исполком Петросовета. Целый ряд запертых комнат белел аккуратными надписями: «Председатель ЦИК», «Финансовый отдел ЦИК», «Международный отдел ЦИК»…

– Тут одни меньшевики окопались, – с лёгкой гадливостью сообщила девушка и потащила Кирилла на третий этаж, где располагался эпицентр восстания – Военно-революционный комитет. Там постоянно трещали телефоны, метались ординарцы, прибегали и убегали делегаты отовсюду. Говорили все и сразу:

– …Надо устранить начальника второй латышской бригады. Есть боевой, близкий нам командир – Вацетис, его и поставим.

– …Диктую: «Питерский Совет… братски просит… Братски! От слова „брат“! Да… Просит не исполнять… преступных приказов правительства». Записали? Шлите радиотелеграмму в Центробалт!

– …Ревель звонит!

– Чего там у них?

– Образовали ревком! Заняли все необходимые пункты. Гарнизон подчинили!

– Молодцы!

– …Срочно передать по радио: «Центробалт. Дыбенко. Высылай устав!»[40]40
  То есть гоните крейсер «Аврора», четыре миноносца, пять тысяч моряков-солдат в Питер.


[Закрыть]

– …Не могли бы вы также продвинуть миноносец в канал против станции Лигово, держать под обстрелом станцию, не допускать пропуска подкреплений?

– Сделаем!

– …Откуда красногвардейцы? А-а… Пускай занимают Охтинский мост! Да!

– …Занят Балтийский вокзал!

А Даша всё вела и вела Кирилла за собой сквозь эту толчею, сквозь папиросный смрад, пока не завела в тупичок и не открыла дверь, на которую была прилеплена бумажонка с номерком – всё, что осталось от былого порядка времён институток и курсисток.

– Входи, входи!

Авинов вошёл, чувствуя себя телком на базаре, и девушка тут же заперла дверь.

– Всё! – выдохнула она. – Мы одни!

Комната, в которой они оказались, была обширна, заставлена кожаными диванами и застеклёнными шкафами. Лампы тут не горели, но и темно не было – три больших окна доносили свет Смольного и красноватые отблески костров. И гул, то спадавший, то достигавший грозного крещендо, наплывал со всех сторон, поневоле настораживая, взводя все нервы.

– Тебя это тоже возбуждает, да? – прошептала Даша, торопливо снимая пальто, стягивая платье, сбрасывая ботиночки, скидывая трусики, скатывая чулочки.

– Да, – признался Кирилл. Ему было странно и страшно раздеваться в штабе революции, но это придавало обычному прелюбодеянию оттенок запредельной порочности.

– Скорей, скорей! – задыхалась девушка. – О-о-о! Ещё… Ещё!

Авинову было и стыдно, и приятно, и боязно – он овладевал Дашей, тискал её сильное, налитое тело, а сам прислушивался, таил дыхание. Но извечная опаска любовника лишь растянула взаимное удовольствие – сначала Полынова кричала, потом ахала и стонала, а после раскинула руки и улыбалась блаженно, не раскрывая глаз, отдаваясь вся, до донышка.

Потом они долго лежали, остужая разгорячённые тела, унимая смятение душ. Охолонувшись, обнялись снова, друг друга согревая. Когда Кирилл пришёл в себя, он тут же почувствовал угрызения совести. Его долг был – стоять сейчас у Литейного моста вместе с текинцами и поджидать «вождя». А вместо того, чтобы исполнить важное задание, он похоть тешит…

– Одеваемся? – прошептал Кирилл. – Мм? Дева революции?

– Не-а… Я ещё хочу.

– Кануна?

– Тебя!

Утомлённые тела, уже насытившись друг другом, распалялись неохотно. Однако Кирилл освоился в непривычной обстановке – и перестал замечать галдёж за стенами. Утолив жажду близости в горячечном порыве, теперь он больше никуда не торопился, а нежно ласкал девушку – то грудь сдавит, то сосок сожмёт, то попу погладит, то шею поцелует.

И вот они снова угодили в тёмный и жаркий провал любострастия. И снова вернулись в явь, изнемогшие, но довольные.

– Слышишь, милый? – прошептала Даша. – Ты слышишь?

Приятно утомлённый Кирилл понял, о чём говорила его возлюбленная, и ответил:

– Слышу.

– Это революционные громы! Перуны!

– Болтуны, – простодушно и прямо брякнул Авинов, но девушка не обиделась. Улыбнувшись снисходительно, она сказала:

– Люди, не познавшие свободы, спешат выговориться. Народ безмолвствовал веками, а ныне он вышел на улицы, и все слышат его грозный глас, глас Божий!

– Кто – все? – поинтересовался Кирилл. – Царя скинули, а «временным» прислушиваться недосуг – заигрались они в свои глупые игры. Правительство… Сама же знаешь, оно у нас как сито – мука отсеялась, а сор и жучки остались. Министры наши сплошь ничтожества или предатели, а те, кто честны, более всего походят на мягкотелых медуз, обожающих планировать, рассуждать, обговаривать, а как до дела доходит, они сразу скучнеют и – шасть! – в сторонку, мировые проблемы решать. И кому ж тогда слушать? Революционерам? Эсерам да эсдекам, обожавшим шляться по Лондонам и Парижам? Приятно, наверное, бороться с самодержавием, сидя в кафе на бульваре Сен-Жермен! А на что ещё способны революционеры? Бомбы кидать в «сатрапов»? Экспроприировать экспроприаторов? Ну, ломать – не строить!

– Первым делом, – важно сказала Даша, – надо взять власть! А уж потом эту власть употребить на благо народа. Не волнуйся, Кир, мы слышим глас Божий!

– Знаешь, что самое неприятное? – вздохнул Авинов, потихоньку одеваясь. – Самое неприятное заключается в том, что глас сей неразборчив. Вы слышите нечленораздельный рёв толпы и толкуете его по-своему, вкладываете нужный вам смысл. Вы говорите: «Раздался стон народный!» – а это не стон, это мат и вой, тупое пьяное мычание.

– Ты не любишь народ, – сказала с осуждением Даша.

– А кто его любит? – пожал плечами Кирилл. – Как вообще можно любить множество людей? Любят одного или одну. Вот я тебя люблю.

– Правда? – спросила Даша с неожиданной робостью в голосе.

– Истинная. Пошли?

– Пошли. О, уже десять часов! – Девушка замешкалась, не досказывая, но всё-таки договорила: – Тебе было хорошо со мной?

– Очень! – честно признался Кирилл.

Даша на секундочку прижалась к нему, подлащиваясь, и пошагала к дверям, покачивая бёдрами. Пальто своё она несла на руке.

За порогом комнаты парочку снова закрутил человеческий муравейник, потоком людским снёс по лестнице на второй этаж и выбросил возле иногороднего отдела ЦИКа.

– Товарищ Рахья! – радостно воскликнула Даша.

Медлительный светловолосый парень обернулся и приложил палец к сжатым губам. У порога стоял сухощавый, невысокий мужичок еврейского обличья, усатенький, с бородкой, одетый во всё кожаное – сапоги, штаны, куртку и кепку.[41]41
  Якова Свердлова так и прозывали – «Кожаным». Надо полагать, именно с него пошла большевистско-чекистская мода на кожанки.


[Закрыть]

– Товарищ Свердлов! – обратилась к нему девушка, понизив голос до громкого шёпота. – А что…

Мужичок оборотился к ней, сверкнув очками в тонкой оправе и сказал негромко:

– Ильич – в Смольном!

– О-о! – Полынова молитвенно закатила глаза.

Кирилл заглянул через плечо Свердлова и увидел того, кого недавно хотел ликвидировать.

С лысой головой, со щеками, покрытыми рыжеватой щетиной с упрямыми складками у рта, Ленин производил впечатление человека упрямого, настойчивого, но недалёкого. Лобастый, с широковатым носом и чуток раскосыми глазами, он походил не на мыслителя, а на борца, кровожадного и безжалостного, способного на всякую хитрость, на любой подлый приём. Голова ему нужна, чтобы бодаться и держать удар.

Наблюдение даже успокоило Авинова. Да, из-за него план ликвидации сорвался, но стоило ли вообще рисковать? Кому он нужен, этот Ленин? Выскочка, недоучка, нерусь – в крови Ульянова намешано по четверти от немца, еврея, чуваша и калмыка. Стоило ли мараться?

Одного у «Ильича» не отнять – толкать речи он умел. О Ленине кто-то сказал, что он словно топором обтёсывал свои мысли и преподносил их в лубочно упрощённом виде. Народные массы внимали Ульянову и шли за ним.

– Уходим, – прошептала Даша и вывела Кирилла за руку.

И Авинов тут же столкнулся с хмурым солдатом в распахнутой шинели, с кудлатой бородкой. Корниловец его сразу узнал, того самого окопника, что приставал к Даше на Дворцовой площади, и уступил дорогу, не желая затевать ссору, однако солдат тоже был памятлив.

– Ага! – вскричал он, напуская винно-водочных паров. – Попался, шкура! Братцы! Хватай контру! Это он Ваську подстрелил на площади!

Крепкие руки тут же ухватили Авинова. Кексгольмец ощерился довольно, замахнулся…

Ногой Кирилл угодил солдату в пах и, пользуясь поддержкой схвативших его, выбросил обе ноги, ударяя кексгольмца в голову. Скрюченная фигура отлетела под ноги солдат и матросов, обступивших место драки, а те двое, что держали Авинова, подрастерялись и ослабили хватку. Кирилл мигом вырвался, отпрянул к стене и выхватил «маузер». Сердце выпрыгивало из груди.

– Стоять! – крикнул он.

– Что пгоисходит? – раздался недовольный голос, и толпа тут же раздалась, освобождая проход. В круг вышел Ульянов, за его спиной подпрыгивала Даша.

– Ничего особенного, товарищ Ленин, – криво усмехнулся Авинов. – Пьяный солдат, не достойный вершить святое дело революции, напал – и получил сдачи.

Кексгольмец поднялся на все четыре конечности и с трудом выпрямился. Утирая красную юшку, сочившуюся из носа и с разбитых губ, он промычал:

– Да контра это! Он Ваську чуть до смерти не уделал!

– Вот и жаль, что не до смерти! – яростно выразилась Даша, вырываясь вперёд и сжимая кулачки. – Они, Владимир Ильич, напали на меня втроём! А этот Захаров – первый! Если бы не товарищ Авинов…

– Спасибо вам, товарищ Авинов! – сказал Ленин, забавно картавя, и протянул руку Кириллу. Тот, деревенея, пожал её, вялую и влажную. Ульянов же заулыбался, приняв его брезгливость за робость провинциала, узревшего икону революции во плоти.

– А вы, товарищ Захаров, – строго сказал Владимир Ильич, обращаясь к избитому солдату, – проспитесь хорошенько! Революцию, батенька, делают на трезвую голову!

Ласково покивав Авинову, Ленин удалился. Кексгольмец и вовсе сник, юркнул в толпу и пропал, как растворился. А Даша просто цвела и сияла.

– О, Кирилл! – выдохнула она, глядя поверх голов на дверь, из которой доносился голос Ильича, недовольный «реакционером Мартовым, чёгтовым соглашателем».

– Пошли отсюда! – позвал её Авинов. Хватит с него логова врага… Уже весь вражьим духом пропитался, наверное!

«Возлюбленная пара» покинула Смольный и заняла места в кабине «Руссо-Балта».

– Поехали ко мне? – предложил Кирилл, не очень-то надеясь на согласие девушки, но Полынова утвердительно кивнула:

– Поехали!

Улицы ночного Петрограда точно вымерли. Трамваи ушли в парк. Половина синематографов пустовала или была закрыта. Пропали извозчики, не было видно автомобилей. Не светили уличные фонари.

Чудилось Кириллу, что город брошен, что свершился Исход, и ныне только тьма занимала Петроград. Но нет – на углах и перекрёстках больших улиц дежурили по двое, по трое красногвардейцев, рассевшись у костров. Каменный век.

– Как странно… – проговорила Даша, следя за громадными тенями, шатавшимися по стенам.

– Странно что? – рассеянно осведомился Авинов, выворачивая к Фурштатской.

– Ещё в сентябре я не знала, что ты вообще существуешь, а сейчас…

– А сейчас? – пробормотал Кирилл, задерживая дыхание.

– А сейчас ты мне самый родной человек… Моя мать сбежала в Париж с каким-то купчиной, отец пропивает поместье… Я с ними давно уж порвала, а тебя я люблю.

– И я тебя, – тихо сказал Авинов, боясь даже повышать голос, лишь бы не спугнуть нечаянную Дашину доверчивость. Именно сейчас, в данную минуту, «товарища Полынову» можно было смертельно обидеть, оттолкнуть и надолго, быть может навсегда, погасить тот огонёчек нежной привязанности, что затеплился в душе девушки. Кирилла резануло жалостью.

Бедный брошенный ребёнок, – подумал он, с мягкой улыбкой глядя на пляшущие овалы света, отброшенного фарами, а видя любимое и милое лицо. Дарью не назовёшь даже красавицей в обычном смысле этого слова, она скорее просто хорошенькая. Очень хорошенькая. И очень хорошая.

Эти слова Авинов произнёс вслух, и Даша придвинулась к нему, прижалась плечом, склонила голову. Прядь девичьих волос щекотала Кириллу щёку, но корниловец лишь блаженно улыбался, проживая самые драгоценные секунды жизни.

– Ты будешь завтра в Смольном? – спросила «товарищ Полынова».

– Не знаю… А надо?

– Строго обязательно! На два часа назначено заседание Петросовета. Очень важное! Очень-преочень!

– Буду, – пообещал Авинов и поцеловал Дашу, куда смог дотянуться – в носик.

Оба до того устали, что их даже прелюбодействовать не потянуло. Привыкший спать на диване, на этот раз Кирилл постелил в спальне. Эта ночь казалась Авинову первой брачной – рядом с ним лежала его женщина. Шумная, бестолковая свадьба позади, а завтра начнётся новая, неведомая дотоле жизнь – совместная.

Кирилл с Дашей обнялись и уснули. Их ничто не тревожило, с улицы не доносилось ни звука, но не всему Петрограду давали спать – маховик революции раскручивался, не переставая, вовлекая в орбиту своего кружения всё новых и новых соучастников, новые и новые жертвы.

В два часа ночи солдаты заняли Николаевский вокзал. Измайловцы с Балтийского вокзала послали малый отряд на Варшавский. Финляндский вокзал захватили красногвардейцы Выборгского района. Кексгольмцы разместились на Главном почтамте.

«Авроре» приказали подойти к Николаевскому мосту. Нева в том месте была мелка, но в половине четвёртого утра крейсер приблизился к разводной части Николаевского, бесцеремонно расталкивая барки сырых дров. Корабельные прожектора осветили часовню на мосту, два узеньких пролёта проезжей части и юнкеров, жавшихся к перилам. Когда от «Авроры» отчалила шлюпка с судовыми механиками, юнкера бежали. Мост свели и поручили охранять Красной гвардии Васильевского острова.

В пятом часу закончилось заседание ЦК большевистской партии. Наговорившиеся участники доплелись до комнаты номер четырнадцать, где и заснули вповалку – кто на стульях, кто на голом полу.

В шесть часов утра сорок матросов заняли Госбанк на Садовой. Солдаты Кексгольмского полка без боя захватили Центральную телефонную станцию. Быстро проскочив подворотню, огибая стоявший там броневик, кексгольмцы оказались во дворе станции. Юнкера выбежали туда же. Командир Захаров скомандовал им: «Вынь патроны! На плечо!» – и юнкера механически повиновались…

Проснулся Авинов, как всегда, один. Рядом, на подушке, лежала записка, приглашавшая его на свидание в Зимний.

– Строго обязательно! – улыбнулся Кирилл, жмурясь как кот, допущенный к сметане.

С утра он занялся неотложными делами. В последний раз воспользовался ленинским мандатом – явился с текинцами на Сестрорецкий оружейный завод и расписался в получении десяти тысяч новеньких винтовок, которые отказались выдавать посланцам атамана Каледина. В условиях общей питерской неразберихи такая «реквизиция» ещё была возможна, но уже к ноябрю большевики перекроют все входы и выходы – не подберёшься и не выберешься…

Текинцы повезли оружие на Дон, а Кирилл бросился разыскивать генерала Алексеева – оставаться в Петрограде становилось делом опасным.

Проезжая по Морской, Авинов встретил закрытый «Рено» с американским флажком. Следом ехал «Пирс-эрроу» с открытым верхом, в котором сидел Керенский.

Многие офицеры на тротуарах узнавали незадачливого «диктатора» и отдавали ему честь. Тот меланхолически прикладывал два пальца к козырьку своей матерчатой фуражки.

…Машины повернут на Вознесенский проспект, потом на Забалканский. Там машина Керенского обгонит «Рено», одолженное американским атташе, и на полной скорости рванёт к Гатчине… Министр-председатель драпал.

На Галерной Авинова встретил Шапрон дю Ларрэ. Ротмистр был встревожен.

– Здравия желаю, – сказал он мимоходом и поинтересовался: – Не удалось?

– Увы! – развёл Кирилл руками, внутренне корчась от срама. Позор какой… Позорище… Но, если честно, повторись вчерашний вечер, отказал бы он Даше? То-то и оно…

– Да ладно… Меня больше генерал беспокоит, – признался Алексей. – Михаил Васильевич отправился в Мариинку, и…

– Нельзя ему туда! – прервал его Авинов. – Садитесь, Алексей Генрихович. Попробуем перехватить «дедушку»! Сколько сейчас?

– На моих – без пяти двенадцать.

– А, ч-чёрт…

«Руссо-Балт» взвыл мотором и покатил к Исаакиевской площади. Когда глазам Кирилла предстал Мариинский дворец, здание как раз окружали солдаты-кексгольмцы и матросы Гвардейского экипажа. Коптя двигателем, подъехал броневик «Олег». Братишки с комиссаром вошли внутрь и стали вдоль главной лестницы. Пост приняли.

Грузовик чихнул мотором и сдох – кончилось горючее.

– Ах, ты… Приехали!

– А я кого-то вижу… – сказал Алексей, выглядывая из кабины, и позвал: – Наталья! Я здесь!

Молодая женщина в форме сестры милосердия – сером платье и серой косынке, проезжавшая мимо в пролётке, привстала с сиденья, радостно маша рукой. Извозчик остановился.

– Наталья Павловна, – представил её Шапрон дю Ларрэ, – вторая половинка инженера Щетинина, нашего друга и соратника.

– За половинку – получишь! – пригрозила Наталья Павловна, улыбаясь слегка натянуто. – А где же Михаил Васильевич? Ох, да вот же он! Остановите его, мальчики!

В эту самую минуту маленький сухонький Алексеев, незаметно вынырнувший из-за угла, со стороны Мойки, сердито потребовал у солдат пропустить его. Кексгольмцы, мешая былую робость с новоприобретённой наглостью, отвечали: «Не велено!»

Генерал-адъютант разозлился и потребовал начальника караула.

– Я ваш бывший главнокомандующий генерал Алексеев! – заявил он. – Немедленно пропустите меня в здание Предпарламента!

– Ваше превосходительство, – отвечал ему начкар. – По постановлению Военно-революционного комитета Временный Совет Российской республики распущен. Так что никак не можем вас пропустить.

– Безобразие! – пробрюзжал Алексеев и с достоинством удалился.

Шапрон дю Ларрэ и Авинов тут же перехватили его и повели к пролётке.

– Михаил Васильевич, – серьёзно сказал Кирилл, – возвращаться на Галерную вам никак нельзя.

– Да, да! – волнуясь, подтвердила Наталья Павловна. – Давайте-ка к нам, на Манежную!

– Я с вами, – решил Авинов и сел в пролётку третьим.

Тяжко воздыхая, генерал подчинился, а его адъютант, наскоро распрощавшись со всеми, отправился по делам пешком – деятельность «Белого креста» и «Алексеевской организации» в Петрограде свёртывалась.

Лошадь зацокала копытами, пересекая Исаакиевскую площадь.

– Но-о, мёртвая! – прикрикнул извозчик сиплым, испитым голосом. Лошадь потрусила чуть быстрей – и снова вернулась к прежнему ритму.

– У мужа есть хороший приятель, – убеждала генерала Наталья Павловна, быстро и негромко проговаривая слова, – тоже инженер, только путеец, Шуберский его фамилия. Он обещал достать два билета в купе первого класса – поезд на Ростов отходит вечером, и возможно, что он будет последний…[42]42
  В нашей реальности М. Алексеев пару дней прожил у Щетининых, затем, после того как генерала узнали на Манежной улице (его высокопревосходительство гулять изволили), его перевезли на Спасскую, к сестре Шапрона дю Ларрэ. И лишь затем В. Шебурский достал два билета на поезд. Уехал генерал-адъютант 30 октября.


[Закрыть]

Пролётка въехала под арку на Дворцовую площадь, и тут извозчика остановил матросский патруль.

– Ваши документы, – потребовал щекастый боцман с дудкой на груди.

Алексеев молча протянул удостоверение члена Временного Совета республики с правительственными печатями.

– Э-э, гляди, – нахмурился молодой матрос, постоянно шмыгавший носом, – печати-то от «временных»! Задержим старика?

Кирилл напрягся, незаметно нащупывая «парабеллум», но тут заговорил боцман, пошевеливая прокуренными усами:

– Ну и чаво? А у нас с тобой какие печати? Не такие же, что ли? Других нет! Проезжай!

Едва Авинов перевёл дух, как по их души явился уже солдатский патруль.

– Оружие есть? – спросил, окая, унтер в папахе.

– Какое оружие?! – закричала Наталья Павловна. – Не видите, на операцию едем!

Солдаты не стали связываться с разгневанной «сестричкой» – отпустили экипаж. Проводив генерала до квартиры Щетининых, Авинов бегом вернулся обратно и плюхнулся в пролётку.

– На Фурштатскую! – обронил он и отдышался.

Военно-революционный комитет поручил брать Зимний товарищу Антонову-Овсеенко. В Смольном всё рассчитали, расчислили по минутам, однако большевистские стратеги не учли главного – мятеж развивается по собственному сценарию, и никаким Лениным с Овсеенками не удержать руку на пульсе. Улица сама решит, где, когда, чем и как.

Мост через Неву, что у Дворцовой набережной, юнкера перегородили одиночными постами, пропуская трамваи до шести вечера. Проезжая мимо высокой решётки, отгораживавшей сквер Зимнего, трамваи сворачивали направо, на Адмиралтейский проспект, и в обход попадали на свои маршруты.

Около шести часов на Дворцовой площади зажглись все фонари. Квадраты света падали на брусчатку и из окон второго этажа, где в семнадцати огромных залах устроили казармы для юнкеров. Этажом ниже разместились казаки и ударницы женского «батальона смерти». Временное правительство занимало десятка три помещений на втором этаже западного крыла вдоль сквера и северо-западный угол с окнами на Неву. Там бывший комиссар, кадет Кишкин, назначенный «уполномоченным по водворению порядка в столице и защите Петрограда от всяких анархических преступлений», с тоскою ожидал развязки. Его то и дело дёргали юнкера для участия в стихийных митингах на тему «Куды бечь?», и он говорил – с подъёмом, мужественно и спокойно о том, что правительство решило не покидать дворца, оставаясь на посту до последнего. Бывало, что пылкий юнец выражал готовность с радостью умереть за правительство, но явный холод остальных юнкеров сдерживал порыв…

По ленинскому плану, ровно в двадцать минут седьмого с крепости и с кораблей должны были обстрелять Зимний дворец и Главный штаб. Не вышло.

Обстрел перенесли на семь часов десять минут вечера. Не получилось.

Антонов-Овсеенко носился на мотоцикле «Дукс» вокруг Зимнего, пытаясь отыскать войска, посланные на штурм.