Текст книги "Корниловец"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

На площади было людно – народ толпился, народ шатался от скопления к скоплению, хороводился вокруг тамбурина оклеенного газетой «Правда», и заканчивал своё бессмысленное, броуновское движение у митингующих солдат Кексгольмского полка. Солдатня переминалась, теснясь и толкаясь вокруг сколоченной из досок трибуны, обитой излюбленной материей революционеров – красным кумачом. Туда же направился и Авинов, словно дразня судьбу.

Девушку он заметил сразу – та стояла на помосте рядом с трибуной, возбуждённая и вдохновенная. Серая тужурка, накинутая на девичьи плечи, прикрывала длинное коричневое платье гимназистки – не хватало только белого передника, – но впечатления чего-то хрупкого, нежного, слабого не возникало. Красивое лицо девушки дышало опасной женской силой и страстью, по ошибке растраченной на дело революции, а крутые бёдра и высокая, крепкая грудь распирали тесное платье. Юная валькирия.

Девушка с нетерпением поглядывала на докладчика, занявшего трибуну. Закусив губку, она раздражённо притоптывала остроносой туфелькой.

А докладчик в изгвазданной шинели орал, надсаживаясь и грозя кулаком «контре»:

– На врагов революции идти надоть всем дружно, и солдатам, и крестьянам, и рабочим! Не с купцом али с помещиком, а мозоль с мозолью! Земля нужна крестьянству? Во как нужна! Где её взять? У помещика! Кто хлебом спекулянтит, прячет его в амбарах? Купец! Как хлеб удешевить и фронт насытить? Сократить купца! Кто мой труд грабит? Заводчик. Как же с ними быть, с живоглотами? За горло их единой мозолистой рукой! Мы на фронте истощали. Лошади дохнут. С орудий стрелять нельзя – снарядов подвезти не на ком. А из дому пишут, что землю надо делить и чтоб приезжали, а то ить глохнет землица, без засеву-то. В тылу тоже расстройство. Железные дороги ходют неисправно… И пусть не стращают нас немцем! Война, говорят, нужна. Вертают старую казарму, эту тюрьму, где отделяли солдат от народа, чтоб был солдат цепной собакой на буржуйской службе. Помещики да капиталисты готовят поворот взад, к царским порядкам, потому они и их холуи требуют продолжать войну и не дают земли! Россия, говорят, погибает! Пущай гибнет ихняя Россия, а нашей дайте жить, дайте отдыху! Вот как уехали с фронту, поняли… Товарищи, враг наш не впереди, враг в тылу!

Потоптавшись, покопавшись в кудлатой бородке, окопник неловко покинул трибуну, и к ней тут же устремилась девушка. Вся её фигура вытянулась стрункой, трепеща в стремительном порыве. Дева революции.

– Товарищи! – взвился ликующий голос девы. – Простой от нутра голос кричал пред вами, а их миллионы там, окопных жителей! Три года течёт кровь русского трудового народа. За что? Нет, вы вдумайтесь, вглядитесь – червяком ползёт поперёк земли нашей, от Балтики до Чёрного моря, окоп, и трупами устлана земля. И если эти миллионы сложить – мост из трупов!.. Куда он ведёт нас? К погибели трудового народа, к погибели свободы!

– Чего б ты понимала! – прорвался к трибуне матрос, чей бушлат крест-накрест повязывали патронташи. – «Мост из трупов! Куда ведёт!» К дворцу романовскому! Через войну вышел народ в разум. Мильоны сгибли оттого, что царята губили народ. А теперь опять понаехали шпиёны мутить нас! Вы с Вильгельмом, с Франьцем! Вы нож в спину фронту! Товарищи! Долой предателей-шпиёнов! Война – войне![18]18
  Подлинный текст.


[Закрыть]

Девушка задохнулась от ярости, не находя слов, и сбежала с трибуны, встав лицом к лицу с матросом, «красой и гордостью революции».[19]19
  Слова Л. Троцкого о балтийских матросах.


[Закрыть]

– Это ты предатель! – закричала она. – Ты шпион! Пр-ровокатор! Из Кронштадта, да? Изменники! Мужеложцы паршивые! От России отделяетесь?!

– От какой Расеи? – гаркнул матрос. – От вашей полицейской, золотопогонной – конечно! Братцы! Большевичка это!

– Давить их, гадов! – раздался голос из толпы. – Всех во дворце Кшесинской![20]20
  В особняке Кшесинской размещался ЦК РСДРП (б).


[Закрыть]

– Пломбированные прохвосты![21]21
  Здесь: напоминание о том, как немцы переправили Ленина со товарищи через всю Германию в пломбированном вагоне, то есть следующем без права выхода пассажиров.


[Закрыть]

«Братишка» более не стал тратить времени на слова, а ухватил девицу за грудь, получил за это по морде, но не отступился, оскалился только, закраснел, засопел, облапил большевичку. Тут подлетел окопник, задрал коричневое платье, полез в промежность… Девушка сопротивлялась молча и яростно.

Кирилл ринулся в толпу, не думая. Саданув рукояткой «парабеллума» матросу по шее, он ткнул окопнику дулом в область почек и вырвал девушку из его рук. Толпа взревела, угрожающе шатнулась на Авинова – наших бьют!

Кирилл выстрелил им под ноги и поднял пистолет, обещая палить в пузо. Толпа отпрянула – идти до конца согласных не было, но кое-кто уже рвал винтовки с плеча.

– Извозчик… – выдохнула девушка.

Авинов оглянулся и увидел проезжавшую мимо пролётку. На облучке сидел бородатый мужик, смахивавший на Емельку Пугачёва, в долгополой ваточной чуйке, в галошах, в чёрном расплющенном котелке.

Подскочив, мигом спихнув с сиденья сонного парня в студенческой фуражке, Кирилл подсадил на его место девушку.

– Гони, чего ждёшь?! – гаркнул он.

Извозчик с перепугу стегнул лошадь так, что та, бедная, чуть на дыбки не встала, и рванула – аж искры из-под копыт. Поручик вскочил на подножку, оглядываясь назад. Несколько солдат-кексгольмцев выбегали из толпы, передёргивая затворы. Авинов выстрелил трижды, не беспокоясь тем, попадёт или нет. Стрелки шарахнулись в стороны, один рухнул на колени, роняя винтовку.

– Куды ехать-то? – обернулся извозчик, пригибаясь и вжимая голову в плечи.

– На Фурштатскую!

Кирилл, убедившись, что их никто не преследует, сел в пролётку. Засунуть пистолет за ремень удалось со второго раза – руки ходуном ходили.

Девушка смотрела на него с изумлением и восторгом, а вот испуга в ней не чувствовалось вовсе. Ну разве что самую малость.

– Как вас зовут, мадемуазель? – спросил Авинов отрывисто, ещё не отойдя от горячки боя, вернее – стычки.

– Даша, – ответила девушка и тут же поправилась, чопорно добавив: – Дарья Сергеевна. И вовсе я не мадемуазель, а товарищ. Товарищ Полынова!

Кирилл усмехнулся. Эту красивую девчонку, забившую себе голову ерундой, ему хотелось поддеть, ущипнуть если не действием, то хоть словом.

– Женщина не может быть товарищем, – сказал он веско. – Женой, возлюбленной, подругой – кем угодно, но не товарищем.

– Да что вы говорите! – притворно восхитилась мадемуазель Полынова. – А о равенстве мужчины и женщины вы слыхали?

– Наслышан.

– И что? – нетерпеливо поинтересовалась Даша.

– Ну мало ли какой бред несут люди… Женщина с мужчиной слишком разные для того, чтобы быть равными. Так уж заповедано самой жизнью или Богом, и та представительница прекрасного пола, которая поступает наперекор своей природе, просто уродует себя, не зная толком, чего же она хочет.

– Равных прав!

– Права подразумевают и обязанности, – парировал Кирилл, ловя себя на том, что копирует лекторский тон своего профессора, – которые следует исполнять, опираясь на возможности, данные природой. Мало заявить о равноправии с сильным полом, надо ещё привить себе эту силу, а заодно и мужской ум пересадить, и волю вживить!

– Неужели революция ничему вас не научила? – сказала насмешливо Полынова. – Неужели не видите вы, что к старой жизни возврата уже не будет! И вы не сможете свести жизнь женщины к убогому набору: кухня, дети, церковь! Мы раскрепостились, понятно вам?

– Понятно, – криво усмехнулся Авинов. – Я их вижу – миллионы раскрепощённых женщин, чахлых и несчастных, днём месящих грязь наравне с мужчинами, машущих кайлами и кувалдами, гнусно матерящихся, хлещущих дрянную водку и курящих вонючие папиросы, а ночью молящих Бога вернуть милые старые порядки, где им подносили розы и признавались в любви, где был и дом, и муж, и фортепьяно вечерком, и розовые обои в детской… Всё так и случится, Даша, и очень скоро, но будете ли вы счастливы и горды оттого, что выиграли наш с вами маленький спор?

Авинова буквально подмывало желание открыться перед Дашей, похвастаться тайным знанием грядущего, намекнуть хотя бы, как в детстве: «А что я знаю…» Но горячее желание тут же гасилось огорчительно-взрослым «Нельзя!».

Девушка растерянно посмотрела на Кирилла.

– Вы так странно говорите… – промолвила она и спохватилась, обрадовалась даже, что можно было перевести разговор на другую тему: – А как вас звать?

– Зовите меня Кириллом. Вы где живёте, Даша?

– В-в… Пока нигде. Я сегодня только приехала.

– Всё ясно… Сто-ой! Сколько с меня?

– Дык… Три рубли.

Авинов сунул замусоленную трёшку извозчику.

– Благодарствуем! – поклонился тот.

Кирилл спрыгнул первым и подал руку Даше. Девушка не приняла его помощи – сошла сама и осведомилась:

– А мы где?

– Я здесь живу. Не бойтесь, я из тех, в ком революция не изгадила пока ни чести, ни достоинства.

– А я и не боюсь! – фыркнула «товарищ Полынова» и гордо прошагала в парадное.

Уже на лестнице она поинтересовалась:

– Почему вы так ненавидите революцию, Кирилл?

– Потому что это самое омерзительное, самое богопротивное, самое чудовищное преступление против России, – ровным голосом проговорил Авинов.

– Мы сняли оковы с народа, и…

– …И выпустили на волю разнузданную толпу. Человечье стадо, которое с каким-то извращённым упоением крушит, громит, жжёт, убивает, калечит, мучит! И каждая партия, пардон, лизала зад этой миллионоглавой обезьяне, чтобы первой накинуть на неё ошейник, да и науськать на противников. Воистину, приходишь к мысли, что разум дан человеку лишь для того, чтобы он поступал вопреки ему! Мы пришли.

Кирилл отпер дверь и ввёл свою гостью. Даша первым делом поправила волосы перед зеркалом и с любопытством огляделась.

– Уютненько тут у вас, – сказала она. – Чистенько. А хотите, я докажу вам, что революция впустила свежий воздух в душный и затхлый старый мир? – Повернувшись спиной, девушка попросила Авинова: – Расстегните, пожалуйста…

Недоумевая, корниловец расстегнул пуговки на платье, и Полынова легко и просто стянула с себя гимназическую форму, оставшись в одних кружевных трусиках и шёлковых чулочках. Авинов не долго боролся с искушением – обнял Дашу, притянул к себе, принялся жадно целовать её груди и плечи. А девушка одной рукой ласкала его шею, другой торопливо сдёргивала «кружавчики» и бормотала, задыхаясь:

– Революция нравов, понимаешь?.. Революция чувств…

Глава 4
ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ

Проснувшись утром, Кирилл обнаружил, что лежит голый на измятой простыне, – и впервые за долгие недели ощутил себя отдохнувшим, бодрым, переполненным силами и желаниями, свойственными возрасту. А вот виновницы его телесного и душевного выздоровления не оказалось рядом, один слабенький аромат витал в спальне, будоража напоминанием о недавнем присутствии женщины.

С улицы донеслись сонные голоса, матерившиеся со скуки, – пролетарии возвращались с ночной попойки. Или спешили похмелиться после вчерашнего. Однако пролетариат даже всем своим серым числом не мог испортить Авинову настроения.

Кирилл потянулся как следует, довольно покряхтывая да постанывая, встал с постели, сунул ноги в разношенные шлёпанцы и прогулялся по квартире как есть нагишом, надеясь встретить Дашу на предмет продолжения начатого вечером – и да здравствует революция чувств!

Но девушки нигде не было. Зайдя на кухню, Кирилл обнаружил следы торопливого завтрака и записку, начерканную с оборота листовки, призывавшей рабочих и работниц голосовать за номер пять, то бишь за большевиков. Авинов с улыбкой прочёл строки, выведенные торопливым, но красивым Дашиным почерком:

«Пока, пока, пока! Спасибо, мне с тобой было очень, очень хорошо. Хотелось бы повторить свидание, но не знаю, случится ли оно? Революция – это как буря, а мы словно птицы, подхваченные могучим ветром. Вот, закружило нас порывом, мы познали мгновенное счастье обладания друг другом, и всё – разметало нас, разбросало… Здорово, правда?

С революционным приветом, Даша.

P. S. Я украла твою фотографию – ту, где ты в форме прапорщика. Очень ты на ней мужественный получился. Буду доставать её по вечерам и вздыхать, роняя слезу. Шучу!»

Перед дурацким революционным прощанием было ещё что-то написано, какое-то коротенькое слово, но чернила густо и тщательно замарали его. «Люблю»? Или «Твоя»?..

Ласково улыбаясь, Кирилл отложил записку. Посидел, поглядел в окно, доел Дашин завтрак – половину чёрствой французской булки и недопитую кружку молока.

Из-под банки с крупой выглядывал бумажный корешок, на котором значилось: «Петроградский городской продовольственный комитет. Карточка на хлеб или муку на ОДНО лицо на август 1917 года».

Авинов грустно улыбнулся – все купоны были целы, не довелось дядьке Мишке воспользоваться этим позорным документом…

Ну ладно. Как братишки-матросики выражаются: «Посидели, и будя». Двадцать восьмое сентября с утра.

Корниловец усмехнулся – это была дата его смерти. «Ну уж нет уж!» – как любил говаривать капитан Неженцев. Отсрочим визит вздорной мадам с косой!

«Так, ну всё, – заторопился Авинов. – За дело. За единую, великую и неделимую Россию!»

Кирилл быстренько оделся, положил в карман «парабеллум», засунул за пояс «наган». Подумал и прицепил сбоку, так, чтобы видно не было под шинелью, гранату – вдруг пригодится. Времена такие настали, что не дай бог…

Надев фуражку с невыгоревшим овалом на месте снятой кокарды, он вышел за дверь.

Без пяти десять Авинов выбрался на Галерную, к булочной Филиппова. И вовремя – из-за угла показался сам генерал Алексеев. Кириллу генерал более всего напоминал директора его гимназии – те же старомодные очки, круглое лицо, седые усы, растрёпанные, как у кота, в разные стороны, глаза не грозны и нос картошкой. На старой-престарой шинели сохранились ещё красные генеральские отвороты, а на несрезанных погонах не сияло ни одной звезды – отличие полного генерала.

Алексеев был хмур и сосредоточен, он смотрел прямо перед собою, словно был отягощен тяжкими думами. Да так оно, скорей всего, и было.

Кирилл посмотрел на часы – и облизал губы. До МНВ оставалось двадцать секунд… Пятнадцать… Десять… Пять. Время пришло.

– Стой! Руки вверх!

Из-за угла с винтовками наперевес вышли два бородача-солдата, с ними красногвардеец с бантом на груди. Генерал спокойно поднял руки. Бородатые дяди окружили его, опытными руками полезли в карманы.

– Оружия нет? – спросил красногвардеец, поигрывая «маузером». Лицо его казалось искажённым гримасой – левая бровь поднималась выше правой. «Секач».

– Нет, – спокойно ответил Алексеев. – Я могу опустить руки? А то затекли…

– Не рассуждать! – рявкнул вор-гопстопник, нервно облизывая тонкие губы. – Марш вперёд! А то тут же к стенке!

Солдаты, скаля жёлтые, прокуренные зубы, одновременно передёрнули затворы.

«Пора!» – понял Кирилл, холодея.

Выхватив любимый «парабеллум», он выстрелил в «красногвардейца». Тот упал картинно, как в театре, раскинув руки в наколках. Новенькая кепка откатилась в сторону, открывая блестящие, густо набриолиненные волосы. Солдаты присели в унисон, одним сдвоенным движением бросили винтовки и резко задрали руки вверх. Авинов молча повёл стволом – уматывайте!

Бородачи живо развернулись, как по команде «Кругом!», и неуклюже побежали, загребая сапогами.

– Благодарю вас, юноша, – церемонно сказал генерал.

– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!

Алексеев не вздрогнул, он лишь слегка повернул голову, косо глянув на корниловца.

– Вы отстали от жизни, юноша, – проворчал он, – нынче мы все «товарищи».

Это был отзыв.

– Товарищество уступит воинскому братству, – выдал Кирилл вторую половину пароля.

– Да будет так! – торжественно договорил генерал.

Сутуловатый, с косым взглядом из-под очков в простой металлической оправе, с несколько нервной речью, в которой нередко слышны были повторяющиеся слова, Алексеев производил впечатление скорее профессора, чем крупного военного.

– Я послан Лавром Георгиевичем Корниловым, – сказал Авинов.

Алексеев очень удивился и взволновался.

– Зачем? – спросил он дрогнувшим голосом.

– Прежде всего, генерал просил извинить его за те резкие слова, которые он вам наговорил в день ареста. Лавр Георгиевич был тогда очень утомлён, взвинчен, угнетён провалом…

– Я всё понимаю, – поднял генерал руку, обрывая Авинова. – Моя тогдашняя цель состояла в том, чтобы спасти Корнилова и его сподвижников, а на благодарность или хотя бы на понимание я и не рассчитывал… Кстати, вы не представились.

– Простите, ваше высокопревосходительство. 1-го ударного Корниловского полка поручик Авинов! Честь имею.

– А вам известно, поручик, что полк ваш переименован в 1-й Российский ударный?

– Кем? – пренебрежительно отозвался Кирилл. – Этим паяцем во френче?

Алексеев издал сухонький смешок.

– Вы правы… э-э…

– Кирилл, – подсказал Авинов.

– Вы правы, Кирилл. Но давайте-ка отойдём подальше, пока товарищи не вернулись с подмогой.

Генерал кивнул на убитого.

– Это не товарищи были, а подельники. Я пристрелил вора по кличке «Секач».

– Всё смешалось в России… – брюзгливо сказал генерал-адъютант.

– И не говорите, ваше высокопревосходительство!

Кирилл подобрал «маузер» и двинулся за генералом.

– Знаете, Кирилл, – признался генерал, – я до сих пор ощущаю вину за то, что принудил императора отречься от престола. Да, правитель он был никудышный, слабый и безвольный, но разве без него стало лучше?

Авинов припомнил случайную встречу с самодержцем российским, объявившим себя Главковерхом, хотя сам пребывал в чине полковника. Кирилл углядел императора мельком, но впечатление чего-то мелкого и ничтожного осталось навсегда – Николай говорил невнятно, путался, делал слишком много вялых движений и жадно пил из графина воду. Воистину «Царскосельский суслик»…[22]22
  Прозвище императора, ходившее в офицерской среде.


[Закрыть]

– Не переживайте, ваше высокопревосходительство, – сказал корниловец великодушно. – Царь был лишним, и его убрали. Ещё бы «временных» скинуть да всю шушеру советскую пересажать… Совсем бы хорошо стало!

Решив скоротать путь, оба запрыгнули в полупустой вагон трамвая. Трамвай еле полз, пьяно пошатываясь и сотрясаясь, дребезжа пыльными стёклами и разболтанными сочленениями.

Хмурый, всем недовольный кондуктор взял с Кирилла плату за проезд.

– За двоих, – сказал Авинов.

– Сам заплачу, – отверг генерал его помощь. – Что я, двадцати копеек не найду?

Посапывая, он вынул из кармана шинели двугривенный[23]23
  В то время плата за проезд в трамвае была установлена в размере 20 копеек, а для солдат – 5 копеек, но «люди с ружьями» даже с мелочью не расставались, продолжая кататься «на халяву».


[Закрыть] и передал по назначению.

– Ваш билет, товарищ, – буркнул кондуктор и прошёл в следующий вагон «обилечивать» граждан.

Кряхтя, Алексеев присел на сиденье.

– Так зачем же вас послали? – спросил он.

– Чтобы наладить связь, – бойко ответил Авинов. – Чтобы бороться вместе, а не врозь.

– Бороться за что?

– За единую, великую и неделимую Россию! За Корниловым идут многие – и монархисты, и республиканцы. Одни жаждут вернуть царя, другие резко против, но все более-менее готовы признать Лавра Георгиевича Верховным правителем Русского государства, хотя бы временно.

Генерал снял фуражку и положил на колени. Прищурился.

– Поверьте, Кирилл, мне очень хочется довериться вам полностью, но я не один.

– А сколько вас?

Взгляд Алексеева словно ледком подёрнулся, и Авинов тут же договорил, словно предупреждая резкость:

– Я не подослан, ваше высокопревосходительство, и не пытаюсь что-либо выведать у вас. Мне и так всё известно – вы собираете вокруг себя офицеров, юнкеров, кадетов, сплачиваете их в Добровольческую армию. Вы разбиваете добровольцев на офицерские пятёрки, и ваши подопечные скрываются на бездействующих заводах перед отправкой на Дон.

Он говорил, сдерживая рвущееся из него знание, следя за тем, как бы не выдать лишнее, и всё же чувствовал радостное облегчение от того, что неявное, ведомое лишь ему и Фанасу, хоть как-то проникает в мир и смыкается с явью.

– Я даже знаю, – вдохновенно вещал корниловец, – что вам удаётся собирать средства через «Белый крест», помогать бездомным военным деньгами, одеждой, билетами, отправлять группы добровольцев на казачий Дон. Теперь вы верите?

Генерал, выглядевший растерянным, только руками развёл.

– А что мне остаётся?

Поговорив о делах, не забывая посматривать по сторонам, поручик и генерал-адъютант смолкли, задумались. Понурившийся Алексеев покачал седой головой.

– В России триста тысяч офицеров, – сказал он с горечью, – но в их опалённых душах царит упадок и унылость. Я и сам теряю веру… Спасибо вам, Кирилл.

– За что? – удивился Авинов.

– За надежду, – улыбнулся генерал. Оглянувшись на немногих пассажиров, он понизил голос и предложил: – Хотите, я познакомлю вас с моими орлами?

– Не сейчас, – покачал головою корниловец. – Я постараюсь вернуться пораньше, первого или второго, и приведу с собой взвод текинцев.[24]24
  Бойцы текинского полка под командованием Разак-Бека Хана Хаджиева, корнета. Текинцы были лично преданы Корнилову.


[Закрыть] Попробуем достать… – Вспомнив о позаимствованном мандате, Кирилл поправился: – Да не попробуем, а обязательно достанем оружие с Кронверкского арсенала. Опередим большевичков! Но чтобы мне успеть… Мм… Ваше высокопревосходительство…

– Михаил Васильевич, – поправил его Алексеев. – Хватит меня по-строевому величать.

– Михаил Васильевич, мне срочно нужно вернуться в Могилёв. Даже не в сам Могилёв, а в Старый Быхов. Может, найдётся какой-нибудь аэропланчик на Комендантском аэродроме? Иначе мне не поспеть, а времени у нас очень-очень мало!

– Аэропланчик, говорите?.. – задумался генерал. – На Комендантском я никого не знаю, а вот на Гатчинском… – Он достал из кармана шинели записную книжку и вырвал из неё листок. На коленке написал пару строк.

– С утра езжайте в Гатчину, – сказал Алексеев отрывисто. – Увофлот[25]25
  Увофлот – Управление военно-воздушным флотом.


[Закрыть] находится в руках большевистской коллегии, но вы обращайтесь напрямую к авиатору Томину. Покажете ему мою записку, и он вам поможет. Штабс-капитан Томин является командиром корабля «Илья Муромец». У того на борту нарисован Змей Горыныч – не ошибётесь.

– Замечательно! – вырвалось у Авинова. – Спасибо вам, Михаил Васильевич! Но полёты – это завтра, а сегодня я в вашем полном распоряжении. Если что нужно, приказывайте!

– Не прикажу, – улыбнулся генерал, – но попрошу. Прогуляйтесь, если не трудно, на Центральный телеграф и отошлите телеграмму… Запишите, а то забудете.

Кирилл вынул блокнот и ниже коряво начерканных заданий по МНВ, данных ему Фанасом, застрочил карандашом.

– Северо-Американские Соединённые Штаты, Нью-Йорк, Пятая авеню, адвокатская контора Дэниела Грэйнджера, – медленно проговаривал генерал, – для Александра Васильевича Колчака. Записали?

Авинов кивнул.

– Это адрес, а теперь сам текст. Записывайте: «Передавай привет дядюшке. Скажи, что мы его по-прежнему любим и ждём в гости с подарками. Затеваем генеральную уборку. Приезжай к тёте в Ростов. Владимир Вадимович».[26]26
  1 октября 1917 года А. Колчак, отправленный с тайной миссией в Англию и Америку, писал некоему «Владимиру Вадимовичу» следующее: «Та задача, которая меня больше всего интересовала в САСШ и о которой вы знаете, не получила осуществления и не получит его. Этот вопрос, насколько я знаю, отрицательно решён англичанами…»
  Есть все основания полагать, что Колчак вёл секретные переговоры в Лондоне и Вашингтоне об установлении диктатуры в России и о поддержке Антантой новой власти. Считается, что вице-адмирал выехал к союзникам в командировку «по обмену передовым опытом» (хотя Временное правительство было против его выезда), но в официальную версию верится с трудом – уж больно значимые личности окружали «передовика», вроде Ллойд Джорджа, начальника британского морского генштаба генерала Холла или президента Вильсона. Один тот факт, что Александра Васильевича доставили в Нью-Йорк на борту английского крейсера, уже говорит о многом.


[Закрыть]

– Это шифровка?

Генерал серьёзно кивнул.

– Я прошу вице-адмирала начать переговоры с президентом Вильсоном, – перевёл он текст для Кирилла. – Пусть тот знает, что Россия готова выполнить союзнические обязательства, если Антанта поможет нам финансами, оружием, боеприпасами… Мы ради них столько солдат положили, что не грех и потратиться на нашу борьбу, на нашу победу!

– Согласен, – кивнул Авинов. – А «генеральная уборка» – это…

– …Установление военно-административной диктатуры. Ну, что? Берётесь?

– Конечно, Михаил Васильевич. Бегу на телеграф!

– Тогда расходимся, соблюдая конспирацию, – сказал генерал, молодея на глазах.

Утро двадцать девятого сентября, первого дня жизни, давшейся Кириллу дважды, выдалось хмурым и холодным. Дождя не было, но воздух просто сочился влагой.

До Гатчины Кирилл добрался на моторном омнибусе «Дукс-Панар». Рассчитанный на восемнадцать пассажиров, «омнибус-мотор» довёз до места человек тридцать.

В Гатчине промозглая погода дополнилась ветром с моря, так что Авинов поднял воротник шинели не только для пущей секретности. Хоть шею не продует…

Какие-то неясные личности в шинелях маячили в отдалении. Не упуская их из виду, Кирилл выбрался на лётное поле. Там почивали с полдесятка аппаратов «Анатра» – «Анадэ» и «Анассаль», полуразобранный «Лебедь» и ещё одна «птичка» – немецкий «Альбатрос», видимо угнанный. Но все эти аэропланы выглядели сущими птенцами рядом с орлами-бомбовозами Сикорского – три «Ильи Муромца» стояли в ряд с краю аэродрома, три богатыря Императорского военно-воздушного флота. Впечатляли даже металлические ангары, сооружённые для этих гигантских бипланов.

Широко и мощно раскинув по четыре крыла, воздушные корабли стояли ровно, не приседая на хвост, как «Ньюпоры» или «Фарманы». По их жёлтым бортам вились нарисованные вымпелы-триколоры, а на несущих плоскостях расплывались розетки для опознания – большие белые круги, окаймлённые узкими лентами синего и красного цветов.

Кирилл обрадовался, приметив на фюзеляже крайнего из бомбовозов великолепного Змея Горыныча – с перепончатыми крыльями, неизвестно как могущими поднять в воздух громадное тулово с тремя головами, пыхавшими огнём. В общем, чудище что надо. Дракон!

«Илья Муромец» покоился на сдвоенных колёсах, попарно обшитых кожей, и на одном из них сидел в ленивой позе, откинувшись спиною на стойку шасси, молодой мужчина в чёрной форме и в фуражке с высоким чёрным околышем, с крылышками на серебряных погонах. Лицо его выражало скуку и томление духа, он то и дело прикладывался к бутылочке с сельтерской и всякий раз морщился так, словно пил гадостную микстуру.

– Мне нужен штабс-капитан Томин, – обратился к нему Авинов. – Не подскажете, где я могу его найти?

– Подскажу, – кивнул авиатор и сделал ещё один глоток. – Вымываю излишек шампанского, – объяснил он доверительно. – А Томин – это я.

– Тогда… вот.

Кирилл передал записку генерала-адъютанта штабс-капитану, и тот ухмыльнулся, прочтя коротенький текст.

– Узнаю старого пестуна, – сказал он, заметил отчуждённость на лице Авинова и рассмеялся: – Я сказал: «пестун»! А вы что подумали? Любит старый генерал педагогию разводить, юных офицериков на крыло ставить… Ладно, полезайте в корабль. Вон, идут уже мои ангелочки, сейчас вознесёмся…

– Я ещё ни разу в воздух не поднимался, – сказал Кирилл, справляясь с неловкостью.

– Сейчас мы вас – опа! – и на небеси! – рассмеялся Томин.

– Вообще-то я Кирилл.

– А я вообще-то Иоанн!

Подошли ещё четверо пилотов. Двое – артофицер Игорь Князев и моторист Матвей Левин – ходили в поручиках, механика Спиридона Стратофонтова недавно повысили до прапорщика, а пулемётчик Феликс Черноус был вольноопределяющимся.

– Господа товарищи! – белозубо ухмыльнулся Иван, кладя руку на плечо Авинова. – Это Кирилл. За него челом бьёт генерал Алексеев – слёзно просит доставить пред светлы очи генерала Корнилова! Удовлетворим челобитную «дедушки»? Вижу ответ на ликах ваших. По местам, ангелы небесные!

Знакомясь на ходу, все по очереди полезли в широкую дверь, что раздвигалась сразу за нижним крылом. Гондола корабля была узкой, чуть больше полутора метров, зато в длину вытягивалась метров на восемь, да как бы не на все девять, а под потолком её даже высокий Матвей не пригибал головы. В гондоле было светло – борта впереди были прорезаны большими квадратными окнами, а ближе к хвосту – круглыми. И это была гондола не просто воздушного корабля, а боевого – шесть пулемётов и две пушки «гочкис» грозили врагу, а вдоль бортов громоздились бомбовые шкафы.

Экипаж забегал, готовя «Илью Муромца» к полёту, лишь один Томин торжественно восседал у штурвальной колонки, держась за рычаг, как за скипетр, да покрикивал:

– Шустрее, ангелочки! Шустрее, херувимчики! Левий Матфей, запу-у…скай!

– От винта! – гаркнул Матвей.

Один за другим заработали четыре мотора «Рено», раскручивая пропеллеры. Гондола загудела, задрожала. Спиридон отжал автолог[27]27
  На самолёте «Илья Муромец» имелись рычаги управления газом каждого из четырёх двигателей, и автолог – для одновременного регулирования всех моторов сразу.


[Закрыть] – моторы взревели, корабль качнулся, лениво сдвинулся с насиженного места. Сначала медленно, а потом всё быстрее покатил по полю. Кирилл мёртвой хваткой вцепился в откидное сиденье, следя за тем, как несётся за стеклом побуревшая трава. И вдруг желудок поднялся к самому горлу – аппарат взлетел.

«Илья Муромец» плавно набирал высоту, за полчаса достигнув потолка в три тысячи метров. Это ж как шмякнешься отсюда – мокрого места не останется…

Авинову было удивительно смотреть на землю сверху – на крошечные домики, на ленточки дорог, на лоскутья рощиц, на чёрные заплаты пашен. Отсюда, из поднебесья, мелкими и пошлыми казались земные дрязги, здесь лучше верилось в победу. Кирилл прижал ладонь к блокнотику в кармашке гимнастёрки и прошептал:

– Всё будет хорошо! У нас всё-всё получится!

– Что? – громко отозвался поручик Левин, приняв движение губ Кирилла за не услышанный им вопрос.

– Я говорю, – нашёлся Авинов, – как это вы погоны уберегли? Я свои в кармане ношу, а вы – вон, на плечах!

Матвей жизнерадостно рассмеялся.

– Это всё наш Иоанн! – сказал он. – Комитетчики явились – золотые погоны сдирать, а командир им: «Пошли, говорит, вон! У нас, говорит, серебряные, имеем право!» Те потоптались, почесали за ушами, да и пропали. А мы так и ходим, серебром сверкаем!

– Здорово…

– Ну!

Постепенно Кирилл привык к тому, что он летит со скоростью сто вёрст в час наперерез облакам. Гудели моторы, поскрипывали стойки, позванивали расчалки из рояльной проволоки. С востока то и дело наваливался ветер, доносивший крупные капли дождя, и Томин стал забирать правее, к западу, обходя тучи подальше. В принципе, «Ильюшка» мог и в тумане лететь, и даже ночью: Сикорский оборудовал его приборами – в кабине висели указатели скорости и скольжения аппарата, имелся и креномер – шарик, катавшийся в желобке.

Западную Двину миновали аккурат между Полоцком и прифронтовым Двинском. Тут-то всё и случилось – корабль атаковали три немецких аппарата. Сначала один «Альбатрос» появился, он летел на полсотни метров ниже «Ильи Муромца» – Кирилл обомлел, когда посмотрел в нижний люк и увидел аэроплан с чёрными крестами на крыльях. Потом в отдалении зловеще закружилась пара «фоккеров».

– Ёп-перный театр! – выразился Томин. – Игорь, вниз!

Князев мигом покинул гондолу, выбираясь на орудийно-пулемётную площадку, расположенную перед носом фюзеляжа, на средних полозах шасси. Авинов видел, как артофицер пролез к ружью-пулемёту «мадсен», цепляясь за перильца, как набегавший поток воздуха треплет его одежду.

«Альбатрос» быстро поравнялся с кораблём и атаковал его. В ответ Игорь открыл огонь из «мадсена», а вольноопределяющийся Черноус разряжал «льюис» из хвостового гнезда. Со звоном и треском рассыпались окна правой стороны, прошитые пулями, – «Фоккеры» постарались. Кирилл упал на пол и зашипел от бессильной злости – что толку падать, если вокруг фанера?! Один только пол «застелен» стальным листом в палец толщиной. Из винтовки такой не пробить, а если из «льюиса»?.. И что это за запах? Бензином, что ли, воняет?..

– Командир! – заорал Левин. – Оба верхних бака пробиты!

– Ё-перный театр!

Авинов поднял голову, высматривая латунные бензобаки под верхним крылом, похожие на бочонки. Не дай бог, загорятся…

– Фильтр правой группы моторов гавкнулся! – продолжал докладывать Матвей. – В радиаторе второго мотора дырка, обе бензинопроводные трубки левой группы моторов перебиты!