Текст книги "Золотая паутина"

Автор книги: Валерий Барабашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

– Н-нет, н-нет, – трясла она головой. – Все люди как люди. Приходили, уходили… Ну, на кого тут подумаешь?1 Мелькнул какой-то типчик, что-то уж больно торопился… Как раз в соседнем купе. Но я подумала: провожал кого-то, вещи заносил. Или сам в этом купе ехал. А там, оказывается, одни женщины ехали. Две из них погибли. Седая такая, пожилая. А другая – помоложе. Одной – руку оторвало, ее сразу увезли. А мы, кого полегче ранило, ждали. Я сразу начальнику поезда сказала, чтоб позвонил дежурному по вашему управлению, номер дала.

– Правильно сделала, Зоя, молодец. А парня того, что заходил в соседнее купе, ты могла бы вспомнить?

– Н-не знаю, вряд ли. Я его в основном со спины видела…

– Извините, ехать надо, – сказал врач «скорой помощи» и велел фельдшеру закрыть заднюю дверь машины.

Сергей осторожно примостился у ног матери, и «скорая» тут же быстро укатила.

А Виктор Иванович с Коняхиным и Кубасовым, в сопровождении работников милиции пошли к вагону. Милицейский капитан – тощий, высокий человек – рассказывал на ходу:

– Личности убитых установлены, товарищ подполковник. Одна из них Валентина Григорьевна Тафеева, жена военнослужащего. Судя по билету, ехала к мужу… Другая – Галина Андреевна Буканова, судья из Придонска, ехала в отпуск. У нее в сумочке мы нашли курортную карту.

– Судья? – переспросил Русанов.

– Да. Служебное удостоверение у нее было с собой.

«Вот судье-то как раз и могли мстить, – подумал Русанов. – Придется поднять дела из архивов: кого судила, за что. Может быть, эта версия нам что-нибудь и даст. А может, это действительно безадресный бандитизм?… Сволочи!»

Чекисты и работники милиции поднялись в вагон. Глазам их предстало развороченное взрывом купе, чьи-то разбросанные вещи, кровь. Сильные электрические фонарики высветили жуткую картину, от вида которой у Виктора Ивановича содрогнулось сердце.

– Взрывное устройство, думаю, стояло вот здесь, товарищ подполковник, – продолжал докладывать милицейский капитан. – Вон остатки портфеля, видите? Какие-то колесики, вроде как от часов…

– Валера, Володя, продолжайте осмотр, – сказал Виктор Иванович Коняхину с Кубасовым, а сам заглянул в соседнее купе, с развороченной перегородкой, с сорванной взрывом верхней полкой. Да, Зою, скорее всего, ударило именно этой полкой…

Понемногу светало, можно уже было работать и без фонарей.

Глава двадцать первая

Звонок Битюцкого не застал Гонтаря врасплох. Человеком он был многоопытным, чувствовал, что попавшийся ему на крючок начальник областного управления БХСС рано или поздно позвонит, даст о себе знать, обратится за помощью – деваться ему некуда. Конечно, Битюцкий мог привести за собой «хвост», своих сотрудников, но это было бы глупостью, равнозначной самоубийству – всплыла бы история со взятками. А кто желает себе зла?

Гонтарь согласился на встречу со спокойной душой, принял предложение Альберта Семеновича – провести переговоры в машине, так проще и незаметнее. Но охрану свою, из Басалаева и Фриновского, решил взять. Мало ли что! Правда, они безоружны (а оружие теперь нужно, очень нужно!), но, может быть, это и к лучшему. В случае провокации со стороны Битюцкого никакого компромата на Гонтаря и его друзей у милиции не будет.

Они договорились встретиться вечером, после шести. Битюцкий подойдет к магазину военторга; поодаль, у табачного киоска, его будет ждать машина. Альберт Семенович решительно воспротивился тому, чтобы Гонтарь ждал его на своем белом «мерседесе». Еще чего! На машину глазеют, где бы она ни стояла: их всего две в Придопске, они на виду. Что-нибудь другое надо, попроще, незаметнее. Зачем мозолить горожанам глаза?!

Решили, что поедут на «Жигулях» Фриновского: таких машин в городе хоть пруд пруди, и если и сядет в одну из них полковник милиции, то на это никто не обратит внимания.

До вечера было еще далеко, и Гонтарь занялся текущими делами в своем «Фениксе».

Контора кооператива занимала три небольшие полуподвальные комнаты в одном из массивных административных зданий города. Раньше здесь размещался какой-то фотоклуб, от него остались ванны и широкие вентиляционные трубы вытяжки, стойкий запах химических реактивов и решетки на окнах. Решетки Гонтарь велел оставить.

– Привыкайте пока, ребята, – со смехом сказал он как-то Басалаеву с Фриновским. – Не такой резкий будет переход, в случае чего. Понятно говорю?

Это была одна из шуток шефа, к ним в кооперативе привыкли, не обращали внимания. А решетки пригодились: не донимали мелкие воришки, толстые прутья надежно хранили тайны «Феникса».

Коммерческую свою деятельность Михаил Гонтарь начинал с осторожной спекуляции в середине семидесятых годов – с фарцовки, если оказать определенней. Был он тогда студептом юридического факультета, приторговывал на рынках вещами, скупленными у иностранных студентов. Ничем не брезговал – покупал и продавал штаны, свитера, туфли, часы, магнитофоны, жевательную резинку и сигареты. Дело было хоть и не такое уж прибыльное, но концы с концами Гонтарь успешно сводил, оставалось кое-что на рестораны и девочек. А главное – он приобретал деловой опыт, заводил нужные знакомства. Там, на рынках, пятнадцать лет назад, Гонтарь познакомился с Каменцевым. Тот работал в центральном универмаге продавцом промышленных товаров. Но что значит рядовой работник прилавка? Ого-го, значил Вадька Каменцев много, во всяком случае для Михаила Гонтаря. И товаром дефицитным его снабжал, и учил торговым, квалифицированным премудростям.

По его совету Гонтарь после окончания университета пошел работать в торговлю, юристом. Работа была непыльная, но малоденежная и довольно скучная. Днями и месяцами разбирал он всякие споры между поставщиками товаров и торговлей, не находя в этом труде удовлетворения. Да и в семье у него не ладилось: женился Гонтарь на женщипе почти одних с ним лет, у нее была квартира в центральной части города, а у Михаила – лишь направление на работу в какой-то забытый богом и властью районный городишко Тамбовской области. Тем не менее нажили они с Тамарой двоих детей, которых нужно было содержать и учить уму-разуму, на все это требовались деньги.

Каменцев между тем делал быструю карьеру: стал сначала завсекцией в своем универмаге, потом заместителем директора, директором магазина и, наконец, перебрался в областное управление торговли. Друга юности по барахолкам он не забыл, взял его в свою контору, на теплое местечко, но как только заговорили в стране о возрождении кооперации, трудовой инициативе и частном предпринимательстве, Каменцев тут же посоветовал Гонтарю взять «свое дело», организовать – не без его, разумеется, помощи – торгово-закупочный кооператив. Вадиму Иннокентьевичу нужны были этот кооператив и такой его руководитель, как Михаил Гонтарь; с их помощью можно было почти открыто делать большие деньги. Механизм этого «бизнеса» был примитивным: из государственной торговли изымался тот или иной ходовой товар, который продавался по «кооперативным», договорным ценам. Понятно, во всех этих торговых «операциях» был определенный риск, но риск существует в каждом мало-мальски творческом деле. Тем более что государство стало поощрять предприимчивых людей, по сути закрыв глаза на спекуляцию.

Так и «трудились» рука об руку Каменцев и Гонтарь. И, само собой, процветали. Ловили момент! А момент был самый подходящий: политики погрязли в своих заумных и бесконечных спорах, рвались экономические, торговые связи внутри страны, и уже на третьем году перестройки ходовые товары превратились в дефицитные и остродефицитные, и радость от этого была только на лицах торговых людей.

– Время для нас золотое, Миша, – усмешливо рассуждал Вадим Иннокентьевич. – Зачем торговле крепкая государственная власть? Ни к чему она. В мутной водице рыбка лучше ловится. Только ты не увлекайся, не воруй. И законным путем сейчас можно сделать очень хороший бизнес. Законы ведь никто не исполняет. Если для нас кто и опасен теперь – так это чекисты. Им хлеб свой надо отрабатывать, реабилитироваться в главах общественности. Вот они и стараются. С Чека, Миша, ухо востро надо держать. Это люди идейные – и потому страшные. Лучше с ними не ссориться, обходить их стороной. И повода к ненужному интересу к своей личности не давать. Торгуй потихоньку, живи неброско, в глаза другим не лезь… Ты вот «мерседес» себе купил… Не одобряю. Заметно. На всякие мысли сограждан наводит.

– Не удержался, Вадим Иннокентьевич. Очень уж хотелось купить именно эту машину.

– Вот-вот, не удержался, азарта в тебе много. Он тебя погубить может. Шиковать любишь. Зря! Подождать надо. Богатые всегда пролетариев и обывателей раздражали. Сами не умеют и не хотят делать деньги и другим не дают. Психология социализма, социальной справедливости. Марксисты задурили головы миллионам – и что получили? Разруху и недовольство. Ну ничего, теперь, кажется, налаживается порядок-то в России. Подождем. Дотолкут вот коммунистов… хе-хе! Может, и мы в чем-то поможем. А потом мы с тобой, Миша, сможем поднять голову, сможем! Кровь сейчас ни к чему лить, мирным путем к власти придем, верю в это и живу этим! Умные наши головы и в Москве, и в Питере есть. Их слушай, на них равняйся. А свое дело веди с умом. Помни: жадность фрайера сгубила…

Гонтарь в то, очередное, их свидание в ресторане вполне соглашался с Вадимом Иннокентьевичем и даже заверял его, что ведет честную торговую жизнь бизнесмена. Но собственные прибыли его не устраивали, хотелось большего размаха и большей самостоятельности. А тут подвернулась Долматова со своей «золотой жилой», как от такого отказаться? И Битюцкий был теперь у него в руках. Все очень хорошо складывалось. Если вести дело «с умом», как его и призывает Каменцев, то капиталец можно получить весьма и весьма. А деньги скоро будут нужны немалые. Уже открыто говорят в российском государстве о приватизации, то есть продаже предприятий в частные руки. Завод какой-нибудь ему, Гонтарю, конечно, не поднять, слишком уж большие нужны деньги, а вот заполучить бы придонский трехэтажный ЦУМ на главной улице города… Да-а, мечта, мечта его давняя, голубая! Уже несколько лет носит он ее в себе, лелеет. Ходит мимо магазина, рассматривает его. Вывеску бы он сразу же сменил – повесил бы что-нибудь броское, в старинном духе. Скажем: «Торговый домъ. Михаил Гонтарь и К°. Зарубежные промышленные товары». Магазин бы он переоборудовал на свой лад и вкус, продавцы бы у него стояли за прилавками не в замызганных халатах, а ходили бы в красивой униформе: девки – с кокошниками на голове, а парни – в бабочках… А уж товаров бы он добыл – завалил бы ими полки!

Гонтарь радостно и взволнованно вздохнул, увидев себя, солидного и важного, в тройке с широким бантом-галстуком, с толстой золотой цепью от часов на животе, в торговом зале. Здесь все довольны магазином и товаром, уважительно поглядывают ему вслед: хозяинпошел… Эх!

Пока же приходится об этом только мечтать да вести полулегальный бизнес. Ну, ничего. Вадим Иннокентьевич прав: терпение и умение со временем сделают из них подлинных хозяев этой жизни в России. Русь еще вернется на круги своя!

…Битюцкий сел в машину Фриновского там, где они и договорились. «Жигули» неспешно катили по тихой, заросшей тополями улице. Было светло, солнечно, спокойно. Неброская эта улица жила своей жизнью, а в машине шел напряженный, хотя внешне ровный, разговор.

– Михаил, мой подчиненный, Воловод, проявляет ненужную самостоятельность, – говорил Битюцкий. Он сидел на заднем сиденье рядом с Басалаевым, а Гонтарь, обернувшись к нему, слушал.

– Он что, этот Волсвод, может заложить?

– Да, может. Из партийных, из настоящих. Так вот, Воловод слушать ничего не хочет. Тащит на белый свет и старые, прошлогодние дела. Бутыль эту с кислотой, детали – помнишь? По автоцентру тоже кое-что «подчистить» собирается. А если зацепить Шамрая, то…

– Шамрая я ему не отдам, – тут же сказал Гонтарь. – Ишь, на кого замахнулся. Если Шамрай захочет говорить, многим из нас не поздоровится. И на «Электроне» он напрасно круги делает, твой Воловод. А что, Альберт Семенович, неужели ты не в состоянии на него повлиять? Приказал бы да и… – он сделал решительный, отсекающий жест рукой.

– В том-то и дело – не могу! Не слушается. И ведь помог ему два года назад с квартирой, денег занимал, на работу взял.

– Сви-интус какой, а? – Гонтарь глянул на Боба с Фриновским, приглашая и их принять участие в разговоре, и те дружно и согласно замотали головами. – Пригрел ты, Альберт Семенович, гадину, пригрел. Но ничего, не вешай носа. Что-нибудь придумаем. Не хотелось бы идти на крайности, с людьми ведь хочется по-хорошему, полюбовно, а они вынуждают… Олежек, ты стань где-нибудь, высадим Альберта Семеновича. Сегодня нам говорить больше некого да, я в театр с Маринкой иду… Альберт Семенович, а ты как думаешь: Воловод сам все это крутит или, может, подзуживает его кто? А?

Машина стояла уже у дома, где Битюцкий велел притормозить.

– Тут нюанс один есть, мужики… – неуверенно начал Альберт Семенович. Замолчал. Его терпеливо ждали.

Битюцкий колебался: говорить или не говорить о Русанове? О совместной проверке «Электрона»? Если в управлении госбезопасности станет известно о том, что он разгласил служебную тайну… Но если там же будут знать о прошлогодних его связях с Долматовой, о нынешних связях с тем же Гонтарем и его компанией – то что опаснее? Чертов Воловод! И от этих жуликов деться теперь некуда. М-да…

– Какой нюанс-то? – напомнил Гонтарь.

Битюцкий решился.

– Дело в том, что Воловод проверяет «Электрон» по договоренности с Чека, мужики. А это, сами понимаете… Я бы прикрыл Долматову. А как быть, если Воловод госбезопасности все расскажет?

– Он что, знает Долматову?

– А как же! – в отчаянии воскликнул Битюцкий. – Бутыли эти, детали… С прошлого года на шее у меня. А он участвовал в задержании ее подельника, у нее объяснительные брал.

– Угу. Понятно. Как думаешь, Альберт Семенович: Воловод что-нибудь успел уже сказать в КГБ?

– Думаю, пет. Он пока что ничего на заводе не нашел. Но копает. И копает упорно. К тому же мучается совестью. Вот что беспокоит.

– Да-а, если с совестью не в ладах, то конечно. – Гонтарь потер ладонью подбородок, поразмышлял. Потом глянул на часы, заторопился: – Ладно, Альберт Семенович, иди. Мы подумаем. Дело серьезное. Тут надо обмозговать.

Битюцкий, попрощавшись, вылез из машины, пошагал в сторону своего дома через парк, а в тронувшихся с места «Жигулях» продолжался все тот же деловой разговор.

– Олежек, – говорил Гонтарь. – Найдешь Санька, с автоцентра, скажешь ему: мента этого надо «сделать». Лучше всего – наезд. «Случайный», конечно, – отказали тормоза. Чтобы было правдоподобно, тормоза на его «пикапе» действительно должны отказать. Я думаю, это несложно.

– Да шланг тормозной подрезать или проткнуть – н все дела, – хмыкнул Боб.

– Так и сделайте. Завтра-послезавтра, не позже. Пока строптивый этот капитан не наделал гадостей.

– Санек бунтовать будет, Михаил Борисович, – несмело сказал Фриновский. – Полтора года всего, как он освободился.

– Ничего, мы его в беде не бросим. Много ему не дадут, а скорее всего – «химию», года два строить что-нибудь будет. А может, и так обойдется. Жми, Олежек, жми, мы сегодня с Мариной «Иоланту» слушаем. Она ждет меня дома, а я все еду…

* * *

На следующий день Гонтарь отправился к Анатолию Рябченко. Он хорошо знал, где находится его часть, военный городок в таком городе, как Придонск, не спрячешь, да военные особенно и не прятались – на массивных их железных воротах алела большая красная звезда.

Гонтарь подъехал к КПП в половине шестого. Несколько минут постоял, понаблюдал через решетчатые ворота за жизнью городка, потом не спеша покатил вдоль высокого кирпичного забора. Кирпичная кладка, однако, скоро кончилась; с южной стороны тянулась жиденькая проволока на столбах, за нею – какие-то невысокие, с узкими, как амбразуры, зарешеченными окнами, сараи. «Склады, наверное», – подумал Гонтарь. И не ошибся. Склады смотрели подслеповатыми окнами-амбразурами на тихую, деревенскую почти, улочку с одноэтажными невзрачными домами. Здесь в свое время и была деревня; теперь же город раздался вширь, поглотил эту Песчановку или березовку, превратив ее в окраинную улицу со стандартным названием Вторая Лесная. Наверное, была где-то поблизости и Первая Лесная, и сам лес начинался сразу же за высоковольтной линией, за ажурными мачтами.

– Хорошее место, удобное, – отметил Гонтарь, возвращаясь к КПП.

Рябченко должен был вот-вот появиться.

Он в самом деле появился на автобусной остановке ровно в шесть, и Гонтарь посигналил ему, позвал в машину:

– Толя! Садись, подвезу.

Рябченко сел в «мерседес», оглядывая машину завистливым и восхищенным взглядом, спросил у Гонтаря:

– А вы как тут оказались, Михаил Борисович?

– Да подвозил человека одного, смотрю – ты стоишь. Решил прокатить тебя на своем лимузине.

– Да, машина что надо, – вздохнул Рябченко и погладил ладонью спинку сиденья. – У нас такие делать не умеют.

– Да конечно! Куда там России против запада! Наклепали «Жигулей», да и те итальянские.

«Мерседес» мягко и нетороплив, как бы прислушиваясь к себе, вез седоков но вечерним улицам города. На ветровое стекло машины сыпался мелкий вялый дождик, «дворники» лениво елозили туда-сюда.

– Как настроение, Толик? Как здоровье? – ласково расспрашивал Гоитарь. – Я понимаю, что ты, наверное, обижаешься на моих парней, но это напрасно. Тебе надо было сразу понять, что имеешь дело с профессионалами.

– Да, профессионалами по мордобою, – хмыкнул Анатолий.

– Ну зачем гак грубо?! Сказал бы сразу, никто бы тебя пальцем не тронул. Ну ладно, это теперь в прошлом, забудем. Как говорится, кто старое помянет… Знакомство ваше и для вас с Валей, и для нас полезное. Ты ведь теперь забот не знаешь со сбытом «сигарет», не так ли?

– Тан.

– Ну вот. – Гонтарь аккуратно объехал открытый люк, матюкнулся сквозь зубы в адрес водопроводчиков: ехал бы быстрее – разбил бы переднюю подвеску как пить дать! – Толя, ты должен помочь мне в одном деле.

– В каком еще деле? – неохотно отозвался Рябченко.

– Понимаешь, – Гонтарь учитывал его настороженность и нерасположенность к разговору, шел к цели не напрямую, а зигзагами. – Говоря высоким стилем, каждая революция должна уметь защищаться.

– Не понял.

– Да что тут не понять! Тебе же хорошо известно, что у нас революция на дворе, что власть постепенно переходит в руки других людей, которые рано или поздно вынуждены будут защищаться. Такова история многих революций, такова реальность нашей жизни. Ты же прекрасно знаешь о событиях в Закавказье…

– Знаю. По телевизору видел.

– Вот. И убедился, что с восставшим народом считаются. А почему? Потому, что они защищают свою революцию не голыми руками.

– Я не собираюсь против кого-либо восставать, Рябченко изменился в лице, с заметным страхом глянул на Гонтаря.

– А ты уже восстал, Толя. Ты уже бросил вызов нынешнему режиму, хочешь ты этого или не хочешь, И лично я могу это лишь приветствовать. Я с вами, то есть с тобой и Валентиной Васильевной, работаю потому, что имею дело с умными людьми. Вы хорошо, толково наладили свой фирму, и я захотел вам помочь, уберечь от ошибок и лишних забот. Ты думаешь, что вами не заинтересовались бы в милиции, а то и в госбезопасности? Кусок вы для них лакомый.

Рябченко судорожно сглотнул слюну.

– Чего вы от меня добиваетесь, Михаил Борисович? – резко спросил он. – Зачем ждали?

– Толик, дорогой, не нужно говорить со мной в таком тоне. – Гонтарь остановился у красного светофора, ждал. Приспустил окно – пассажир его занервничал, закурил, в салоне «мерседеса» запахло неприятным, дешевым табаком. – Вы с женой – люди разумные, метать икру сейчас совершенно нет никаких оснований. Надо просто послушаться совета более опытных, что ли, людей.

Загорелся зеленый, Гонтарь так же не спеша покатил дальше.

– Так вот, о революции. Я бы мог тебе сказать прямо: Толик, нам нужно оружие – автоматы, пистолеты, патроны к ним. – Гонтарь быстро и испытующе глянул на Рябченко, у которого сам собой открылся рот. – И ты бы мне тут же ответил: и думать об этом забудьте, Михаил Борисович, я на это не пойду.

– Я вам это скажу в любом случае! – запальчиво воскликнул Рябченко, швыряя недокуренную сигарету в окно. – Меня предупреждали, присягу опять же принимал!

– Ну, «предупреждали», «ну присягу принимал»… Какие громкие и пустые слова, Толя!

«Мерседес» согласно покачивался на выбоинах дороги, Гонтарь давно уже свернул с магистральной улицы, ехал по какой-то грязной, в деревянных заборах улице, за которыми возвышались башенные краны и другая строительная техника.

– Что ты, на весь Союз, что ли, кричал свою присягу? – иронично продолжал «урок политграмоты» Гонтарь.

– Нет, конечно. Начальство меня слышало, вот оно В спросит с меня, в случае чего. А к властям у меня претензий нет. Мы с Валентиной живем неплохо и на строй советский не жалуемся.

– Ты даже не осознаешь, что давно воюешь с этим строем, Толя. – Гонтарь похлопал Рябченко по колену, – Причем активно. Ну скажи: если бы у тебя всего было в достатке, если бы ты все имел, все, что хочешь, к примеру такую вот машину, как у меня, разве стал бы ты или твоя жена рисковать? Валентина Васильевна, милейшая женщина, подвергает себя такой опасности. Те же коммунисты, ее товарищи по партии, стоит им только узнать… А, что там говорить!

– Вы о чем это, Михаил Борисович?

– Да о золоте, родной ты мой, о золоте! О тех вещах, которые лежат у тебя в пристрое гаража и которые ты натаскал из части. Но натаскал и натаскал, бог с ними. Это крайняя мера давления, я понимаю, И поверь, Толик, мне за этот пиратский прием стыдно. Но ты опять упрямишься, с тобой снова надо, как я вижу, говорить «с позиции силы». А это так противно самой сути нашего демократического времени и самой революции. Ну что ты, как корова на льду, раскорячился? Пошел – так иди дальше, не останавливайся. Я ведь тебя нисколько не осуждаю, Толя, пойми. Наоборот. Хочу, чтобы ты тоже жил богато и счастливо. Но при всем при этом ты должен осознавать, что вы не занимаетесь с Валентиной Васильевной простыми хищениями, как это выгодно подавать нынешнему правосудию. Вы протестуете! Это есть ваш социальный протест, вызов, повторяю, всему несправедливому строю, несогласие с ним.

– Что вы мне голову морочите? – нервно хмыкнул прапорщик. – Вы, конечно, образованный чело-Век, понимаете лучше меня, что к чему, но уж в таких делах разобраться… Кража есть кража, при любом правосудии.

– Опять он за свое! – досадливо поморщился Гонтарь. – Ну, взял ты на складе какие-нибудь там штаны, плащ… Подумаешь! Как говорится, все, что создано народом…

– …принадлежит прапорщику, – подхватил Рябченко и невольно рассмеялся. – Это мы и сами знаем.

– За шуткой – большая и серьезная мысль, Толя. Именно: все принадлежит народу, все! Власть, недра, ценности… Речь ведь и сейчас в парламентах страны и республик идет о правах на эти ценности, о способах владения и распределения благ. На деле получается следующее; богатства вроде бы принадлежат народу, а на самом деле – правящей партии, во всяком случае, принадлежали до последнего времени. Народ все это понимал, но до поры до времени помалкивал. Хотя и по-своему протестовал. Как ты, например. И правильно делал. Не берет лишь тот, кому брать нечего, да и идейные дураки, интеллигенция. А все остальные – снизу доверху – берут им принадлежащее. А как брали начальники! Ты же читаешь газеты, знаешь. Эти не тянули, нет. Брали блага, удобства, комфорт – уровень жизни…

– Вы прямо мне лекцию читаете, Михаил Борисыч.

– Дело ст оит того, Толя, ст оит! Я хочу, чтобы ты был вполне сознательным, политически подкованным бойцом, а не телком на веревочке. Таким тебя коммунисты сделали. Ты хоть газеты читаешь?

– Читаю, а как же. Областную газету с Валентиной выписываем, там телепрограмму по субботам печатают. Еще «Советский спорт». Происшествия люблю, про милицию…

– Происшествия, спорт… – поморщился Гонтарь. – Обыватель ты, прапор. Обыкновенный армейский обыватель. Хотя для нынешнего строя – кадр ценный. Тебе голова не нужна.

– Как это?! – заметно испугался Рябченко.

– Да так. Зачем она тебе? Шапку носить? А я хочу, чтобы ты проснулся от политической спячки. Революция на дворе, баррикады. Левые, правые, центристы, экстремисты…

– Я этих экстремистов терпеть не могу, Михаил Борисыч.

– А кто они, ты знаешь?

– Ну кто… Самолеты захватывают, демонстрации устраивают, людей убивают…

Гонтарь весело крутнул головой.

– Ну у тебя и познания!… Да на демонстрации, скажу я тебе, товарищ прапорщик, нормальные люди ходят, и требования их вполне человеческие, жизненные. Терпения больше нет, вот и идут. И ты бы пошел, если б жили вы с женой немного похуже. За свои права, Толик, биться надо, насмерть стоять! Ведь мы с тобой в тюрьме живем. А человек должен быть счастливым, свободным и жить там, где ему нравится, хочется. Все эти рассуждения коммунистов о матери-Родине – блеф! Родина для любого человека – весь земной шар!

Гонтарь резко тормознул, объезжая громадную, во всю проезжую часть лужу, машину занесло на обочине, развернуло.

– Давай постоим. Не дороги в Придонске, а одно наказание. Эх, прокатиться бы на этой машине по американским дорогам! Или по западногерманским, по автобанам. Мечта!

Гонтарь выбрал место посуше, у какого-то мрачного серого дома, заглушил мотор. Дождь усилился, кривые струи бороздили по стеклам машины, улица и дома виделись через них размыто, мутно. Торопливо вышагивали нахохлившиеся фигуры пешеходов, проскакивали, брызгая грязью, машины.

– Армию нашу возьми, – продолжал Гонтарь, повернувшись к Рябченко, глядя на него строго, требовательно. – Вот скажи на милость, зачем нам такая огромная армия? От кого защищаться? Кто на нас нападать собирается? Это все те же сказки коммунистов. Они просто боятся за свою власть и свой режим, потому и держат такие мощные вооруженные силы…

Рябченко помолчал, растерянный. Слишком много услышал он такого, о чем и не задумывался никогда. Служил и служил. Все, что можно было из части утащить, – тащил. Хотел себе лучшую жизнь создать – создал, женился на Валентине Долматовой. Теперь все у него есть и всем он доволен. Зачем этот человек мутит ему душу? Чего еще хочет от него? Он и так много получает от них с Валентиной. Теперь еще про оружие толкует…

– Никакого оружия я в своей части воровать не буду, – твердо и зло оказал Анатолий. – Хоть убейте.

– Ты и на этот раз не подумал, Толик, – возразил Гонтарь. – Ляпнул «нет» и думаешь, все на этом, точка. Ошибаешься. Я, вообще-то, ценю и уважаю прямых и бесхитростных людей. С тобой легко: ты мне понятен. Но и ты должен теперь понимать ситуацию, Вы с Валентиной Васильевной у меня на ба-альшом крючке, и сорваться с него просто невозможно. Я вас не выпущу из рук, родной ты мой, не выпущу. Вы мне с Валентиной нужны, не скрою, очень нужны, И ты сделаешь все, что я тебе скажу, А брыкаться станешь – завтра же анонимный звонок ментам, звон серебряных «браслетов» на руках, суд… Но зачем эти крайности, Толик?! К чему? Я с удовольствием этого и не сделаю, что же я, вурдалак какой! Но не вынуждай ты меня, прошу!

В забрызганном грязью «мерседесе» долго молчали. Гонтарь не торопил поникшего прапорщика с ответом, а Рябченко напряженно, лихорадочно думал! как ему половчее выбраться из этой ловушки? На что согласиться, а от чего отказаться? Шутка Сказать – украсть со своего склада оружие! Это же трибунал!

– За автоматы… если пропадет что… Да ну, и говорить не стоит, С меня же спросят, я ответственный.

– С тебя не спросят, Толик. Такие вещи с умом надо делать, чтобы комар носа не подточил, Пусть с других спрашивают, а ты будешь в стороне.

– Как это? Выносить-то мне?

– Ни в коем случае, ты с ума сошел! Все сделают другие люди. А ты только малость поможешь им.

Рябченко снова надолго задумался. Спросил наконец!

– Ну, а что я должен делать?

– Во-первых, нарисуешь мне схему расположения зданий, все подробно, в деталях. Заборы, КПП, штаб, казарму, маршруты часовых, караульные помещения – Все! Подробно – схему твоего склада: где что лежит, где двери, окна, какие запоры… Понял?

– Да запоры надежные, не открыть. К тому же – часовые. Замки и пломбы у меня караул принимает.

– Замки пусть проверяет. Меня интересуют стены, окна. Те, что выходят на Вторую Лесную.

– Я вижу, вы все уже у нас обглядели, Михаил Борисыч.

– Ну, все не все… – Гонтарь протер тряпицей запотевшее стекло. – Часовые ходят с этой стороны склада?

– Нет. Впрочем, не знаю. Кажется, нет.

– Узнай. Так, между прочим. Спроси какого-нибудь солдатика: «Как охраняешь мой склад? Смотри, старайся…» Ну, чего-нибудь в этом духе. Только легче, с улыбочкой, чтобы не запомнилось солдату, чтобы офицеру не донес. У Штирлица учись. Понял?

– Чего не понять.

– Внутри там, в складе, все подготовишь. Автоматы в чем у тебя лежат?

– В ящиках.

– Ящик один открой.

– Я их опечатываю, проверяют…

– Ну и опечатай, соплю эту пластилиновую повесь. Теперь главное – решетки на окнах. Как они прикреплены к оконному блоку?

– Гвоздями, наверное, прибиты, я не помню.

– Гвозди, или что там, костыли, отогни. С решетками никаких проблем у нас не должно быть. Время у парней будет ограничено. Минуты на операцию, не больше. В этом залог успеха.

Рябченко колотила нервная дрожь. Он механически, как заводная кукла, кивал, соглашался теперь со всем, что говорил ему Гонтарь.

Тот заметил это, протянул руку за сиденье, где стоял у него портфель, выхватил бутылку водки, свинтил рывком пробку, подал прапорщику:

– На-ка, Толик, хлебни. Я вижу, морозит тебя. Ничего, согреешься. Я бы тоже не отказался, но – за рулем.

Он смотрел, как Рябченко, запрокинув голову, пил, как судорожно дергался вверх-вниз острый кадык.

«Трус, но дело сделает», – холодно рассудил Гонтарь.

– Валентине можпо сказать? – спросил потом Рябченко, вытирая ладонью губы, почти враз захмелев.

– Нет, думаю, женщин в такие дела не надо посвящать, – рассуждал Гонтарь, наперед зная, что прапорщик не удержится, скажет – слишком тяжело ему будет носить эту ношу молчания. Но о последствиях он не беспокоился: знал и то, что Долматова будет молчать, это в ее интересах.

Гонтарь запустил мотор, включил радиоприемник, тронул «мерседес» с места, выруливая на асфальт. Сумрачный нынешний вечер ему нравился, солнце в таких серьезных переговорах вроде бы и ни к чему, не до солнца сейчас, пусть льет дождь и киснет на дорогах грязь, все это соответствует настроению, гнетет. Может быть, потому и с прапорщиком легче было разговаривать, мужика он конечно раздавил, принудил, но зачем жалеть рабочую эту скотинку?! Взялся за серьезное дело, бизнес, – плати. Таких нужно держать в ежовых рукавицах, дисциплина и послушание для военного человека – естественное состояние, это нужно учитывать. А душевные переживания – чушь, это пусть он своей Валентине плачется…