Текст книги "Золотая паутина"

Автор книги: Валерий Барабашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

– Сколько вы всего получили слитков от Криушина?

– В каждую встречу он давал мне один-два, гражданин Русанов. Можно записать… – Мамедов пожевал губами, – двадцать, не больше. Слитки разные по весу – пятьдесят граммов, восемьдесят… У меня только один большой был, вот ваш, товарищ Кубик… То есть оперуполномоченный Кубасов хотел у меня купить.

– Даже по грубым подсчетам, вы продали килограмма полтора золота, – Русанов быстро перемножил цифры на бумажке.

У Мамедова округлились глаза. Он замахал руками.

– Что вы, гражданин Русанов! Меньше! Граммов восемьсот-семьсот, это точно. Криушин иногда давал мне… как бы это сказать, грязное какое-то золото, с примесями, его не брали. Я ему возвращал, они с кем-то снова его плавили. Но я не знаю подробностей. Я не говорил ему свое настоящее имя, он не говорил, где берет золото. Нечистое золото у меня не покупали, да я и сам потом отказывался, Криушин это знал.

– Хорошо, пусть будет предварительно зафиксирована эта цифра: восемьсот граммов, – согласился Русанов, выразительно глянув в сторону Кубасова – тот вел протокол допроса. – Сумма все равно значительная.

– Но, может, я я ошибаюсь, – пошел на попятную Мамедов, сообразив вдруг, что признания складываются не в его пользу. Шутка сказать, сбыл почти килограмм ворованного золота! «Вот дурак! Надо было сказать, две-три «сигареты» брал у Криушина, тот ведь, если его задержат, будет говорить именно так. Ай-яй-яй, что натворил!»

Все четверо молчали, бесшумно вращались и катушки магнитофона.

– Назовите тех, кому вы продавали золото там, в Кировабаде, – продолжил допрос Виктор Иванович.

– Алиев, мой родственник, работал в парикмахерской… Еще один двоюродный брат, тоже Алиев… У нас много такой фамилии.

– На каких условиях вы продавали слитки?

– Десять процентов моих. Со стоимости.

– Неплохо у вас выходило.

– Работа рискованная, гражданин Русанов. Я еще вспомнил: встречались мы с Криушиным много раз, но продал я слитка три-четыре, может пять. Я же вам говорил – грязное было золото, с примесями. Наверное, кустарно где-то его плавили.

– Это мы все установим, – спокойно заметил Виктор Иванович. – Найдем Криушина, ваших родственников, тех, кто плавил слитки… Вы пока посидите в следственном изоляторе, мы – поработаем. Ну, и чем ваши отношения с Криушиным закончились? Или продолжаются?

– Нет-нет, он уехал пз Придонска, я же сказал! И лучше бы я не покупал у него ту «сигарету»,– Мамедов покосился на записывающего его слова Кубасова. – Сейчас бы я сидел у себя на даче, а не тут, с вами.

– Это уж точно, согласился Русанов. – Хотя, на мой взгляд, спустя какое-то время вы бы все равно сидели перед нами.

Мамедов тяжело вздохнул. Лицо его сделалось жалким, глаза смотрели на чекистов заискивающе.

– Виктор Иванович, я вас прошу, помягче поговорите с женой и дочерью. Они ничего не знают, ни в чем не виновны, я им ничего не говорил. Деньги привозил от родственников, рассказывал им, что братья подарили мне, заняли на строительство дачи и покупку машины… Мы, азербайджанцы, дружные очень, помогаем друг другу…

– Ладно, родственные ваши отношения – это несколько другой вопрос, – Русапов поднялся. – Следствие в данном случае интересуют только факты. Некоторыми из них мы теперь располагаем. А другие, уверен, получим со временем. Вы арестованы, Мамедов!

«Рамиз» побледнел, но ничего не сказал, а только мотнул черноволосой опущенной головой и слепо протянул руку за лежащей поодаль шляпой.

…Да, в городе Эдуарда Криушина не оказалось, год назад он уехал, но жил-то в свое время по конкретному адресу, работал на заводе «Электрон». Сведения эти, раздобытые Коняхиным, были важными. Он доложил Русанову, что даже побывал в заводском доме гостиничного типа, где занимал небольшую комнату Эдуард Петрович, говорил с комендантом и соседями. Ничего плохого они о Криушине не рассказывали, он производил на соседей приятное впечатление. Культурный и обходительный – так, Например, характеризовала его комендант, а почему уехал из города – неясно. Рассказывал, правда, что в отпуске, на юге, познакомился с молодой женщиной, она откуда-то о Урала, из Нижнего Тагила, что ли? Ну вот, они решили пожениться. Криушин уволился с завода, выписался, в листке убытия написал – Свердловская область. Вот и все.

– Запрашивай Свердловск, Валера, – распорядился Русанов. – Посмотрим, что из этого получится.

Ответ был таким, каким и предполагал Русанов: никакого Эдуарда Петровича Криушина ни в Свердловске, ни в Нижнем Тагиле никогда не было. Вероятно, в Придонском УКГБ неточная информация о человеке или адресат сознательно ввел чекистов о заблуждение.

– Именно так, – подумал вслух Виктор Иванович, когда Коняхин принес ему телеграмму. – Я это предполагал. Что ж, будем искать дальше.

Он позвонил генералу, сказал, что есть необходимость встретиться, и прошел в его кабинет.

Выслушав Русанова, Иван Александрович заметил:

– Ну, факт, что его не оказалось в Нижпем Тагиле, еще не самый страшный. У Криушина могла не состояться женитьба, не устроился в Нижнем Тагиле на работу, не повезло с жильем – мало ли что могло случиться? Хотя он мог изначально ввести в заблуждение следственные органы, допускал такую мысль, что его будут искать. Человек умный, предусмотрительный, будем это иметь в виду. Но мы теперь знаем, что он был связан с Мамедовым, занимался хищением золота с завода или же выполнял какие-то иные функции… Нужно установить все его прошлые заводские связи, изучить окружение Криушина на «Электроне»: с кем общался, с кем дружил.

– Жил он довольно замкнуто, Иван Александрович, – рассказывал Русанов. – На заводе установить какие-то устойчивые его связи пока не удалось.

– Может, замкнутый характер, а может, конспирация. А женат он не был, не уточняли?

– Не был. Так, во всяком случае, уверяла нас комендант.

– Но, полагаю, связи с женщинами у него все-таки были, Виктор Иванович?

– Предположить можно, товарищ генерал. Отработаем, проверим.

– Хорошо. Что с Кировабадом?

– Постановление на обоих Алиевых оформлено. Надо ехать.

– Так. Поезжайте. Попросите там помочь местных чекистов. Во избежание всяких недоразумений.

– Да, конечно.

Генерал полистал принесенную Русановым папку.

– Это хорошо, что мы вышли на «Электрон». Адрес хищений теперь известен. Ясно, что на заводе действует отлично законспирированная группа раcхитителей. И надо бы нам найти сначала Криушина. Если он признается, даст нужные нам показания, то… Бывшие его связи на предприятии нужно установить как можно быстрее, Виктор Иванович, нам потом легче будет с Криушиным разговаривать.

– Установим, – заверил Русанов. – И самого Криушина найдем. Хотя наш Союз и велик, но человек не иголка, отыщется.

– Ну, желаю успеха, – кивнул генерал и, как всегда, мягко, подбадривающе улыбнулся, сощурив яркие голубые глаза.

Глава шестнадцатая

Светлана Рогожина и Сергей Русанов знали друг друга с детства: ходили в одну школу, много времени проводили вместе. Взаимную их симпатию дворовые мальчишки и девчонки заметили давно, поддразнивали, как это принято, женихом и невестой, которые вылеплены из теста, а на дверях Светланиного подъезда писали мелом извечное: «Светлана + Сергей = любовь».

Оба они серьезно относились к своим чувствам и дружбе, им нравилось общее внимание школьных товарищей, а больше всего нравилось бывать вдвоем. После уроков Сергей со Светланой отправлялись бродить по улицам, они, пожалуй, весь Придонск исходили вдоль и поперек, заново узнавая город, в котором родились и росли, но прежде всего, конечно, познавая друг друга. Это было самым интересным.

Сергей к Светлане относился благоговейно. Девчонка она была броская, заметная: строгая сероглазая блондинка с точеной фигуркой и длинными ногами – такая кого хочешь с ума сведет. А смеется как, а ходит!… И вообще.

Что стояло за этим «вообще», Сергей в свои семнадцать лет объяснить ни за что бы не смог, даже если бы его об этом и очень попросили. Он и сейчас, в двадцать один, отслужив в армии, перенеся ранение и достаточно уже поразмышляв о жизни и о людях, вряд ли смог бы вразумительно объяснить даже матери – что же именно так тянет его к девушке своей школьной юности. Да, мила, да, обаятельна, да, мимо такой не пройдешь не оглянувшись. Но за девочкой уже короткая, но характерная биография: в институт она поступать не стала, хотя и собиралась сделать это вместе с Сергеем, замужество и ребенок, развод, простенькая работа на заводе, легкомысленность поведения и ветерок в голове. Разве такая девушка нужна ему, Сергею?!

Так не раз уже говорила мать. Сергей слушал, соглашался с нею, но преодолеть себя не мог. Магнитом тянуло его во двор, на встречи со Светланой; он караулил ее после работы, ждал, когда она выйдет погулять с маленькой своей дочкой, время от времени вымаливал у нее свидания. Светлана после замужества и рождения дочки расцвела, превратилась в хорошенькую молодую женщину, стала еще ладней и пригожей. Одевалась она со вкусом, знала, чем и как подчеркнуть достоинства своей фигуры, да и косметикой не злоупотребляла. Понимала, что в свои годы и так хороша, это пусть сорокалетние старухи мажутся-красятся, а ей стоит лишь чуть-чуть подвести глаза, подправить брови, помадой по губам мазнуть -.и хоть на выставку. Жаль, конечно, что манеры у нее не те – простые, и образование среднее, а то бы она двинула в столицу, на конкурс красавиц – там отбирали девушек на фотомодели, для работы за границей. Дочка бы не помешала, Юльку она оставила бы с матерью, а вернулась богатой, с машиной, зажили бы они счастливо, на широкую ногу…

Насчет конкурса красоты это не она, Светлана, придумала, Долматова подсказала. Как-то, в обеденный перерыв, собрались они трое – Валентина, Светлана и Нинка – у себя в кладовой, чаю попить да поболтать. Тема сама собой явилась: вчера вечером по телевизору об этом конкурсе красоты говорили, девиц в купальниках показывали и толковали – мол, желающие работать с фотомастерами за рубежом нашей страны, в Америке и ФРГ, могут обратиться по такому-то адресу. Сначала надо выслать свои фотографии, в таких же купальниках, а потом, если повезет, приехать в столицу на конкурс.

Попивая чаек, они судачили о том, что видели. Девицы мало кому понравились: у одной ноги слишком длинные, другая ходит словно утка, переваливаясь, третья фигурой взяла, а мордашка глупая, глазки маленькие, улыбаться не может, у четвертой зад тощий…

Валентина и говорит:

– Ну-ка, Светик, раздевайся.

– Ты чё, Васильевна, – хихикнула Светлана. – Осмотр, что ли, будешь делать?

Все трое, как им это положено по службе, сидели в белых халатах, накинутых на почти голое тело, Нинка – та вообще и без лифчика была – жарко. На дворе – июль, солнце жарит немилосердно, и хотя в их изоляторе брака и прохладнее, чем в сборочных, скажем, цехах, но все равно за день кирпичное здание так накаляется, что дышать нечем.

Валентина поднялась, закрыла на замок обитую железом дверь, снова предложила Светлане раздеться. Нинка тоже пристала: чего ломаешься?

Светлана долго себя упрашивать не заставила, разделась догола перед товарками: смотрите, не жалко.

Валентина с Нинкой давай ее всю измерять да оглядывать. Приговаривали:

– Живот, Светка, подбери, не сутулься, когда стоишь. Голову повыше держи, сиськи должны в стороны торчать, как у козы, ты молодая еще. Размер нормальный, не велики и не малы. На бедрах жирку надо побольше, мужики задастых любят. А ножки у тебя хороши и «курочка» в меру кудрявая… Для фотомодели ты вполне. А ну-ка надень туфельки, пройдись.

Светлана быстренько надела свои «лодочки», зацокала по бетонному полу туда-сюда. Старалась как можно изящнее ходить, поворачиваться, улыбаться. Получалось и жеманно, и смешно. Всем было весело.

– Сюда бы сейчас петушка… ко-ко-ко… зернышки поклевать, «курочку» потрепать за хохолок, – разлилась возбужденным смехом Нинка; черные блестящие глаза ее блеснули озорно, игриво, она потянулась в сладкой истоме, и все трое принялись безудержно хохотать. А Валентина не удержалась, шлепнула Светлану по круглому розовому заду:

– Эх, была бы я мужиком!

Потом Светлана оделась, они снова поболтали о том о сем, решили, что ни с каким конкурсом красавиц связываться не стоит, дел у них на заводе своих хватает, да и заработать здесь можно. В последнее время у них неплохо с заработками получается, деньжата девкам перепадают. Не так чтобы густо, но все же…

Долматова, отводя глаза, посмеивалась про себя: так, милые девоньки, так. Зарабатывайте как умеете, конкурс красавиц не для вас. Завод понадежнее всяких конкурсов. Главное, язык за зубами держать, ее, старшую по возрасту и положению, слушать, а все остальное приложится. Хорошо, что ни Светка, ни Нинка (эта тихоня все больше помалкивает, но дело делает как надо) не догадываются о ее махинациях с золотом, хотя косвенно и помогают ей. Открывать же перед ними карты ни в коем случае нельзя: если трое будут знать о тайне – это уже не тайна. Да и как еще поведут себя ее девицы, когда узнают, почему, собственно, дает она им деньги. Пусть думают, что это они сами сотенные куют, их стараниями она, Валентина, экономит приличные суммы. Это к тому же наглядно и обеим понятно: склад есть склад, здесь всегда движение миллионов деталей, кто-нибудь в цехах все равно ошибается при подсчете, у кого-то излишки, у кого-то деталей не хватает. Вот и бегут к ней, к Долматовой, производственные мастера и распределители работ: выручи, Валентина Васильевна, на план недостает деталей, месяц нечем закрывать. Она и выручает, а мастера, как повелось, благодарят ее: кто палку хорошей колбасы принесет, кто конфет, кто спирту. Всем этим Валентина честно делилась с Нинкой и Светланой, так же как и деньгами. Потому они очень скрупулезно считали детали в ящиках, и перевешивали не по одному разу, и все в точности своей заведующей докладывали. А та и подбрасывала им для стимула сотенные, «премиальные», за экономию и бережливость. Но к главному источнику своего личного дохода девок не подпускала, те даже не догадывались, что есть у них в изоляторе брака хитроумная лазейка, что Долматова давно уже этой лазейкой пользуется…

Светлана шла с работы. Вечер выдался чудным, и настроение у нее было преотличное. Долматова дала ей и Нинке по триста рублей, сказала, что это за хлопоты в прошлом квартале. Особенно нахваливала Нинку, которая сумела сберечь целый мешок с «лишними» деталями. Получилось в общем-то просто: один из мастеров, уходя в отпуск, попросил этот мешок с деталями оставить в изоляторе, дескать, лишние, пусть полежат. А потом выяснилось, что мастер уволился, а детали оказались бесхозными. Ну, Нинка их в оприходовала. А Долматова продала другим мастерам. Так появились эти деньги.

С завода Светлана вышла вместе с Нинкой. Нинка, как всегда, помалкивала, больше слушала, что говорила Рогожина, поддакивала. Светлана строила планы насчет покупки новых сапог и норковой шапки: до зимы хоть и далеко, а придет – не увидишь как. Кое-что купит она на нынешние деньги и дочери. «Спасибо Валентине, начальнице, да и тебе, Нинок. Деньги прямо с неба», – поделилась она с подругой. Нинка коротко сказала: «Да, конечно», но не стала развивать свои мысли. Она вообще была сдержанной на слова, и Светлану это иногда раздражало. Она ведь могла сейчас сказать: да, за Валентиной Долматовой мы с тобой, Светик, как за каменной стеной. Баба деловая, с хваткой. Своего не упустит. А что? Так и нужно жить. На одну зарплату не протянуть, особенно тебе с дочерью. Хоть мать твоя и помогает, но что может заработать уборщица? А с помощью Валентины, смотри, и ты, и я приоделись, деньжата водятся, знакомые хорошие появились… Нет, буркнет себе под нос «конечно», да и все.

Светлана глянула на Нинку (они пропускали на перекрестке, у завода, поток транспорта) – та, коротко остриженная, чернявая и тоненькая, стояла спокойно, ждала, ветерок от проносящихся машин шевелил подол ее голубого платья. Белый отложной воротник выгодно оттенял загорелое круглое лицо, так же как белые туфли на ногах и новая небольшая сумка, висящая на согнутой руке, подчеркивали ее загар. Нинку можно было бы назвать и симпатичной, если бы не крупный, очень портящий ее лицо, нос, доставшийся, как она говорит, от отца. Но родителей не выбирают, носи то, что подарили. Нинка страдала от этого, считала, что с таким носом никогда не выйдет замуж. Нинка говорила об этом не стесняясь, вроде бы и посмеивалась над собой, но переживала действительно серьезно – двадцать три года ей уже, а по-настоящему ни с одним парнем не дружила, на читала, конечно, всякие сказки о том, что дурнушки часто выходят замуж за хороших парней потому, что у них доброе сердце. Но Нинке пока что не везло. На заводе у них в основном женский коллектив, такие красавицы ходят, что разве может кладовщица Соболь с ними сравниться?! Нет, на заводе ей пару не найти, это как пить дать. А в городе где знакомиться? Раньше хоть на танцы можно было пойти в тот же парк при Доме офицеров – оркестр там играл, народ молодой вечно толкался. Глядишь, и познакомилась бы с кем-нибудь. Но сейчас все по дискотекам да по видеозалам шастают, а там если танцуют – то кучей, никто никому и не нужен. Жаль, и Светка дома сидит, почти никуда не ходит из-за дочки…

– Слушай, Света,.– сказала Нинка, когда они перешли на ту сторону широкой магистральной улицы, – а как тебе кажется, Долматова всем с нами делится?

Светлана, беззаботно помахивающая хозяйственной сумкой, настороженно повернула к ней голову, придержала ладонью растрепавшиеся на легком ветерке волосы.

– А что? Ты что-нибудь заметила?

Нинка смутилась.

– Н-нет, но я думаю… Мне кажется, она себе больше оставляет.

– А-а… Ну и что? Так и должно быть. Она наша начальница, за весь изолятор брака отвечает, с людьми работает. Это, знаешь, надо уметь. Чтобы тебе несли, чтобы ты кому-то был нужен. У Валентины получается.

Нинка помолчала. Ее подмывало сказать то, что она однажды заметила: широкий, с карманами, пояс, полный отходов. Пояс принадлежал Долматовой, она его тщательно прятала в подсобке, в громоздком железном ящике. Она всегда тщательно запирала ящик, но однажды, видно, спешила, забыла его закрыть, ключ торчал в крышке. Нинка искала тогда запропастившуюся куда-то книжечку сопроводительных накладных, случайно наткнулась на ящик, машинально открыла его и, увидев тот пояс, очень удивилась. Вот оно, значит, что-о!… Валентина, судя по всему, еще и втайне от них потягивает с завода золотишко. Вот тебе и передовая начальница, вот тебе честный и принципиальный человек, коммунист!

Сделав такое открытие, Нинка ничего не собиралась делать, просто ее поразил сам факт и родившаяся с того момента уверенность: Долматова выносит золото за проходную. Говорить об этом опасно, Валентина, конечно, расшумится, обвинит ее в наговоре, а со временем выживет с работы, это уж как пить дать. Это она сейчас добренькая, когда они со Светкой делают все по ее указке, а коснись ее темных делишек… Бог с ней, пусть таскает. Интересно, однако, как ей удается сводить концы с концами? Ведь принимают они детали и отходы строго по накладным, отправляют ту же рамку в Москву, на завод вторичных драгоценных металлов. Она сама участвует во взвешивании и оформления документов, и всегда все у них сходится – вес деталей, упакованных в ящики, и цифры, которые указываются в сопроводительном ярлыке. Наверное, Валентина из этих ящиков ничего не берет, а «экономит» уже на сэкономленном, то есть обворовывает их со Светкой. Ишь, пояс себе сшила, чтобы удобнее было вытаскивать детали с завода.

К естественному чувству обиды и раздражения на компаньонку-начальницу примешалось вдруг новое -чувство опасности. Нинка отчетливо поняла, что «игры» их в изоляторе брака зашли слишком далеко, что вроде бы безобидный на первый взгляд «обмен» деталей внутри завода, «благодарность» мастеров имеют, оказывается, свое продолжение – золото уходит с «Электрона», и она, Нина Соболь, кладовщица и комсомолка, имеет к этому самое прямое отношение. И со временем ее могут спросить – почему и зачем она это делала.

Холодок пробежал у нее в ту минуту по спине. Нинка закрыла ящик, повернула ключ в замке, положила его себе в карман. Ей очень захотелось посмотреть тогда в глаза Долматовой, она бы многое в них прочитала. И такая возможность скоро представилась. Валентина прибежала из какого-то цеха с новым пакетом «сэкономленных» деталей, стала искать по карманам своего халата ключ, и лицо ее с каждой секундой мрачнело все больше.

– Девки! – крикнула она. – Ключа от ящика никто не видел?

– Да вот он, Валь, у меня, – как можно спокойнее и равнодушнее сказала Нинка и отдала ей ключ.

Долматова подозрительно глянула ей в глаза: лазила ли в ящик? Видела ли что-то?

Но Нинка успокоила ее:

– Вижу – ключ в замке торчит. Думаю, надо вытащить, мало ли что… Грузчики тут так и шарят…

Валентина деланно рассмеялась, махнула рукой.

– Ой, а я спешила, вот и забыла ключ. Позвонила из сборочного, мол, неоприходованные детали есть. Пусть пока у тебя в сейфе полежат, потом разберемся. Я й помчалась. – И прибавила после паузы: – Пусть полежат, пусть. Мы им найдем применение…

Взгляд, которым она посмотрела на Нинку, убедил последнюю – да, Долматова выносит золото с завода, выносит.

…У трамвайной остановки подруги распрощались. Нинка поехала к себе на Вторую Лесную (трамваем), а Светлана пошла за дочкой в ясли.

В городе было тепло, тихо. Лето уже как бы притомилось от зноя и духоты, жара в этот вечерний ласковый час спала, дышалось легко, свободно. Магистральная, шумная и загазованная улица, осталась позади, и Светлана шла сейчас между домами в глубину квартала, душа ее радовалась: дома стояли в зелени. Придонск – очень зеленый и уютный город, в нем хорошо жить, приятно ходить по улицам и переулкам, видеть у домов березу и рябину, стройный пирамидальный тополь и пышную плакучую иву, а в палисадниках у подъездов – цветы, цветы… Пахнуло душистым табаком, Светлана невольно замедлила шаги, полюбовалась цветником. А вон и фесталии, к осени их фонарики станут пурпурно-красными, жить будут до самых холодов, радуя глаз прохожих. Чудо! Что только природа не сотворит.

Зеленым, заросшим диким виноградом и кустами боярышника, сирени, был и детский сад, где днем жила дочка Светланы, Юлька, и куда девочка очень любила ходить. В садике уютно и красиво, все здесь для маленьких человечков придумано с любовью и заботой, начиная от игровых площадок и кончая спаленками.

Светлана представила уже, как рада будет Юлька ее появлению, как поговорят они с нею о том о сем, а потом погуляют тут же, в садике, – и качели здесь есть, и песочница. Домой особо спешить нечего. Мать приготовит ужин, она пришла теперь с работы, а простирнуть кое-что по мелочи успеет, до ночи далеко.

Но планы эти неожиданно нарушились: Сергей Русанов ждал ее на скамейке неподалеку от садика. Он встречал ее здесь не раз, знал, что она гуляет после работы с дочерью, часто сидит и на этой вот скамейке.

Сергей поднялся ей навстречу – в белых брюках и штиблетах, в голубой полосатой рубашке с модным, стоячим, воротничком, с цепочкой на шее. Светлана прежде всего увидела на нем эту цепочку, раньше Сергей ее не носил; сердце ее дрогнуло – красивым был Сережка! Возмужал, окреп, в походке и жестах, во всем его облике появилось нечто новое, неуловимое, но такое, что притягивало к нему, располагало. Она, разумеется, хорошо знала о его ранении и долгой болезни, домой к нему не ходила и не звонила. С неудачным ее замужеством жизнь переменилась, Сергей Русанов отодвинулся в далекое прошлое, стал лишь воспоминанием о чистой юности, о бесконечных взволнованных разговорах, о робких поцелуях в подъезде ее дома, о трепетных записках, которые они писали друг другу. Да, она давала слово ждать его из армии, но не сдержала – уж больно хорошо говорил ей о совместном будущем Аркадий, ударник из вокально-инструментального ансамбля, уж очень красиво рисовал перспективы. И она поверила и доверилась ему… Аркаша бросил ее сразу же после рождения Юльки, сказал, что «они так не договаривались», у него нет времени да и желания «возиться с пеленками».

Оставшись один на один со своим горем, Светлана возненавидела всех и вся, никого не хотела видеть и ничего слышать. Жизнь ее с маленьким, болезненным ребенком превратилась в вечную зиму, в ад; хорошо, что помогала мать, хотя и грызла ежедневно за легкомысленный ее поступок, за ветерок в голове. Говорила она и про Сергея Русанова: мол, дружила, обещала – надо было ждать, а не заниматься распутством. Но она не занималась распутством, она влюбилась в Аркадия, пижонистого, знающего тайны девичьих сердец, он задурил ей голову в два счета. Это теперь бы она посмеялась над его словами я обещаниями, отвезла бы его примитивные, слюнявые ласки, которые ей доставались после коллективных пьянок в ресторанах. Но тогда, два с половиной года назад, что она знала и что понимала?! Ничегошеньки. Сейчас-то локоток близок, вот он, а попробуй укуси.

Сережа – парень из юношеской мечты. Когда еще училась в школе и дружила с Сергеем, она нередко бывала у них в доме, знала их семью. И они ее хорошо знали, встречали приветливо, с радостью. Она это чувствовала и понимала. Но вот – Аркадий со своими тарелками-барабанами, гром ВИА… Да-а… А тут Сережа ушел в армию, пропал на два года из ее жизни… Нет, ничего теперь уже не изменишь, да она и не собирается ничего менять. Сергей хоть и бегает сюда, к садику, встречает ее, просит о свиданиях, и она иногда с ним проводит время, просто гуляет, по родители его никогда ее поступка не простят. Она как-то встретила во дворе Зою Николаевну, та прошла мимо, даже не поздоровавшись… Что ж, поделом, заслужила. И она бы сама, наверное, так же поступила. Ну и черт с вами, с интеллигентами! Она не навязывается!

Но красив сегодня Сережа, красив! Так идет ему эта голубая, в полоску, рубашка, и белые брюки, и цепочка на шее. И шрам уже затянулся, его почти не видно. Так хочется прижаться к широкой, сильной его груди, попросить: прости, Сережа! Но она не сделает этого, еще чего! Надо сказать ему сегодня, чтобы не встречал больше, не ждал. Ни к чему это. Только нервы друг другу трепать.

– Здравствуй! – он взял ее за руку. – Ты сегодня так поздно. Я уже подумал, не случилось ля чего.

– Да мы шли с Нинкой, ты ее не знаешь… Разговаривали. И погода хорошая, не хотелось в транспорте давиться.

– А… Слушай, Светик, давай пойдем на peкy?

– Сегодня?! Сейчас?!

– А что? Погода смотри какая!

Он не сводил с нее восхищенного, взволнованного взгляда, и его волнение тут же передалось ей. Бог ты мой, как хорошо было купаться в этом влюбленном взгляде, чувствовать силу и надежность его руки! Так бы шла и шла по жизни, опершись об эту руку, не думая о завтрашнем дне, о мелких, раздражающих все ее существо проблемах. Двадцать один год всего, а она уже мама-одиночка, вынужденная зарабатывать деньги в какой-то кладовой, где только и разговоров что о деньгах и мужиках, имеющих эти деньги. Ушла, отодвинулась ее мечта о филологическом факультете университета: какая она теперь студентка с такой крохой на руках?! Кто ее будет кормить? И хватит ли вообще теперь сил бороться в одиночку с жизнью, такой, оказывается, тяжелой, нервной, ненадежной? Кто даст ей эти силы, кто поможет в трудный час? Но что теперь: запереться в четырех стенах, отказаться от всего, что нравится, к чему влечет, превратиться в монахиню?…

Светлана осторожно высвободила свою руку из руки Сергея. Она колебалась. Когда сказать ему – сейчас? Сказать резко, чтобы он обиделся, чтобы не питал больше надежды, чтобы не ходил сюда, к садику, по вечерам и не ждал ее. И она набрала уже полную грудь воздуха и разозлила себя: говори! Говори жестко, грубо, глядя ему в глаза. Она уже открыла рот, и глаза ее сделались суровыми и лицо неприступным, по сказала другое:

– А как же Юлька? С кем я ее оставлю?

Она, конечно, знала, что мать дома, что она могла бы посидеть с внучкой, но это была все же какая-то спасительная соломинка, которая, возможно, выручит ее. Сергей откажется от своего предложения, а тогда она ему и преподнесет… Ну, может, не надо говорить грубо, Сережа ведь не виноват, это она, подлая, не дождалась его, это она перед ним виновата. И все же она попросит его: Сережа, не ходи, пожалуйста, оставь меня в покое. Ну почему он такой недогадливый? Почему сам не уйдет, не бросит ее? Ведь так все просто теперь у них, никто бы его не осудил, никто бы не стал попрекать…

Сергей помялся, подумал.

– Знаешь… Я бы мог попросить свою маму, а? Отведем Юльку к нам, пусть она у нас посидит, поиграет. Отец на работе, а с мамой я договорюсь. Ну?

Она изумленно вскинула на него глаза.

– Нет-нет, что ты! Зоя Николаевна… – она хотела сказать, что мать Сергея даже не здоровается с ней, что она, наверное, и на порог ее не пустит с ребенком, – с какой это стати?!

В лице Сергея мелькнули тревога, огорчение, боль, все смешалось в этом его искреннем отчаянии – так хотелось ему провести с ней вечер и так хотелось все устроить. Он ждал ее весь день, все приготовил к поездке, хотел даже приехать за ней на мотоцикле к заводской проходной, потом передумал, постеснялся. Надо все решить сначала вот здесь, на этой скамейке, а сбегать за мотоциклом недолго, он тут же, во дворе, стоит у подъезда.

Глаза Сергея молили, мучили, выбивали из-под неt землю. И Светлана решилась:

– Знаешь, если моя мать дома… у нее, кажется, отгул. То я ее попрошу, она посидит с Юлькой. И вообще, мне ведь надо переодеться.

Она улыбчивыми глазами показала на себя – не ехать же, в самом деле, в легком нарядном платье, в босоножках. Мотоцикл – не машина.

Ладно, она поедет, она уступит Сергею – она же его должница-обманщица, ее действительно мучит совесть, и она, наверное, любит этого сероглазого ласкового парня, готового на все ради нее, ради этой мимолетной последней встречи. Уж потом-то она все ему скажет, наговорит о себе гадостей, что было и чего не было. Пусть. Пусть слушает, пусть страдает. Зато он сам скажет себе: хватит! Повозился я с этой шлюхой…

Она впервые подумала о себе так и ужаснулась этому. «Светка, до чего ты докатилась?! Кем ты стала? Что будет с тобой дальше? Бедная, бедная Светка!»

Невольные слезы выступили у Светланы на глазах, она не вытирала их и не отворачивала лица. Сергей эти слезы истолковал по-своему, испугался, схватил обе ее руки, стал тормошить.

– Что случилось, Света? Что? Ну говори же!

– Нет, ничего… Просто ты… ну, зовешь вот меня кататься, зла на меня не держишь. Я глупая, Сережа, я…