Текст книги "За белым кречетом"

Автор книги: Валерий Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Готовь аппарат,– советовал он.– Кадр может быть замечательный.

Я опешил. Время было уже около десяти часов вечера, почти ночь. Тут не то что снимка нельзя приличного сделать, но и птицу будет невозможно разглядеть.

– Одумайся,– принялся я уговаривать Носкова.– Не станем сейчас ее пугать, лучше вернемся с рассветом и сфотографируем, когда для этого будет необходимая освещенность.

Но Носков стоял на своем: надо гнездо проверить. С тяжеленным своим рюкзаком, рискуя в темноте сорваться и сломать шею в зарослях каменной березы, я полез за ним. От усталости ноги и руки дрожали, а Носков полз и полз вдоль отвесной стены. Он вывел меня на каменистый выступ, где можно было хоть нормально стоять. Отсюда хорошо просматривалась вся потрескавшаяся, отвесная каменистая стена. Виднелась темная расщелина, потеки под ней. Ниже вдоль по скале, постепенно спускаясь, шла небольшая приступочка, на которой кое-где произрастал мох и травка. Носков уверял, что если Иван сверху спустит веревку, то, держась за нее, он сможет, идя по этому выступу, добраться до расщелины и заглянуть в нее.

Это, с моей точки зрения, уже походило бы на цирковой трюк, только здесь в случае неудачи нечего будет дожидаться мягкого падения на страховочную сетку. Ее здесь не будет, и падать придется на скалы и стволы деревьев.

Вниз посыпались камни. Иван нашел дерево, закрепил веревку и теперь ее спускал. Когда конец веревки достиг расщелины, в темном, почти ночном небе я увидел силуэт белой птицы. На расправленных крыльях она проплыла рядом с веревкой и в тот же миг исчезла.

– Кречет! – заорал я, находясь, как и Носков, в каком-то странном возбуждении.

– Где? – вопрошал Носков, который в это время осматривал выступ. Птицу видел, как выяснилось, только я. Мы подождали, думая, что она вернется и мы ее увидим, но птица пропала.

– Наверно, это челиг – самец,– решил Носков, потому что самка, это ему хорошо запомнилось, была темноватой и с ремешками на лапах.

Он уже поймал конец веревки и теперь отходил в сторону, чтобы встать в изначалье наклонного выступа и подниматься к гнезду.

Мне было совершенно ясно, что стоит ему хоть на мгновение потерять равновесие, как веревка, словно оттянутый в сторону маятник, увлечет его вниз и грохнет о противоположный борт скалы. Даже если он и удержится при этом, то потом застынет в нейтральном положении. И мы не сможем ему помочь, он просто упадет вниз на камни. Вытянуть его вверх было бы не в наших силах. Носкову пришлось объяснять это минут двадцать.

Стоя на выступе скалы, как оракул, уговаривал я его оставить безумную попытку, убеждая, что ни питомнику, ни Флинту не нужны кречеты, добытые с риском для жизни. Обойдутся. Кречеты и без питомников, если только пробудить истинную заботу о них людей, существовать будут многие годы. Да и не потеряна возможность поискать другие, более доступные гнезда.

Сдался Носков после того, как я предложил ему отправиться сейчас к лабазу, выспаться, а затем при свете вернуться, все как следует осмотреть, обсудить и попытаться подняться.

– И мне будет интересней,– пошутил я.– Может, удастся снять, как загремишь со скалы. В Америке за такой кадр заплатили бы большие деньги.

– Решено,– объявил он, и мы начали спускаться. Стояла ночь. Ноги мерзли в воде, да и идти по реке было опасно. Того и гляди поскользнешься на валуне. Я предложил не мучиться, а подняться в горы и выйти к лабазу по кратчайшей прямой. Задыхаясь, мы в темноте начали подъем по снежнику. Взобравшись наверх, обнаружили, что надо опять спускаться в долину, затем подниматься. Дорогу же преграждали заросли крепкого стланика...

– Хватит,– решил я сделать заявление по старшинству.– Собираем стланик, разводим костер. Хватит нам всякого цирка, сидим здесь до рассвета. А там хоть в лабаз, хоть к черту на кулички.

Носков, ухмыльнувшись, почесал затылок, но перечить не стал. Я быстро развел огонь, сразу стало теплее.Мы расположились вокруг на мху. Юра вытащил из рюкзака последнюю банку тушенки, весь оставшийся хлеб, и мы прекрасно поужинали, вскипятив чай в освободившейся консервной банке. Жизнь сразу стала приятнее. Обсуждая приключения прошлого дня, гадая, какая же из птиц прилетала к гнезду ночью, рассуждая о сложности проблемы выведения хищных птиц в неволе, мы незаметно дождались рассвета.

И тут откуда-то сверху выбежал на снежник серый заяц и, смешно помахивая ушами, запрыгал к нашему костру. Я схватился за фотоаппарат, а тут – как я не сообразил предупредить! – прогрохотал выстрел. Как выяснилось, Носков, переживая, что у нас не осталось еды, а дорога впереди была еще долгая, решил, что зайца нам сам бог послал, и нажал на спуск. Я выругался. Заяц лежал на снегу, и теперь, какими бы прекрасными ни получились кадры на фотопленке, печатать их я уже не смогу. Невозможно любоваться на прекрасную фотографию, зная, что после съемки животное было убито. Я давно взял себе за правило делать снимки только диких птиц и зверей в их естественной среде, в привычной для них обстановке, где позволяется разве только приручение зверя ласкою.

В довершение ко всему подстреленный заяц оказался зайчихой на сносях. Юрий стал оправдываться. Иван, не вмешиваясь в разговор, уставился на огонь и молчал, а я, хотя и не особенно верил в приметы, но тут вслух предсказал, что теперь нам наверняка не повезет.

Не желая сидеть у костра, где лежала подстреленная зайчиха, я отправился походить, поостынуть. Обойдя распластавшиеся у земли кустарники кедрового стланика, я поднялся на каменистый выступ и увидел внизу речку, которую мы перешли ночью. На другом ее берегу освещенная восходящим солнцем темнела скала, на которую хотел было взобраться Носков.

С обрыва, на котором я стоял, отчетливо виднелась ниша в скале, белые натеки внизу, покатый выступ. Мысленно прослеживая путь, по которому собирался пройти сокольник, я обнаружил сидящую на уступе спиной ко мне светло-коричневой окраски птицу.

Невооруженным глазом разглядеть ее было довольно трудно, но я решил пронаблюдать за ней, не залетит ли она в расщелину. Прошло несколько томительных минут, но птица будто дремала, греясь в лучах низкого солнца. И тут я услышал жалобный писк птенцов. Мне показалось, что в темноте расщелины что-то зашевелилось. Я уже не сомневался, что там гнездо. Смущало только то, что птенцы пищали не по-кречетиному. Я хорошо изучил призывный клич креченят на Ямале, но там были слетки. А вдруг в этом гнезде еще совсем маленькие птенцы?

Я бросился за Носковым. Но, подбежав к костру, застал довольно идиллическую картину. Друзья затушили костер, разбросали головешки и, подстелив плащишко Носкова, сладко посапывали на нагретой земле. Будить их, намаявшихся в дороге, мне в тот момент показалось делом кощунственным. Пусть поспят, решил я и, захватив бинокль Юрия, возвратился на прежний пост.

В бинокль я разглядел, что птица оставалась на том же месте и в том же положении. Грелась. А птенцы продолжали пищать, и было непонятно, как же самка так спокойно может реагировать на плач детей. Изучая скалу, выше гнезда я увидел вторую птицу, которая сидела боком ко мне. У нее была белая с черными крапинами грудь, а верх почти черный. В клюве, я это отлично разглядел, птица держала красный кусочек мяса. Самец прилетел, решил я. Все сходилось, так как самцы кречетов обычно приносят самке уже ощипанную добычу, как из магазина, говорят сокольники. Я порадовался, что мне теперь представлялась уникальная возможность проследить за тем, как происходит у кречетов передача добычи. Самец должен передать ее самке, а уж она отправляется с ней в гнездо и кормит птенцов.

Я поудобнее улегся на ветки стланика, подстроил получше окуляры бинокля, навел на птиц. Самец сидел в той же позе, не шевелилась самка, а птенцы не переставали пищать. Непонятным становилось поведение птиц. А время шло. Я настолько приноровился видеть мир через окуляры бинокля, что вздрогнул и едва не скатился со скалы, когда метрах в пяти от меня поднялся над обрывом рыжебокий евражка. Во сто крат увеличенный сильной оптикой, суслик предстал мне вставшим на дыбы огромным медведем. После этого я некоторое время отдыхал, приходя в себя,а когда снова навел бинокль на птиц, самец уже сидел на новом месте, повернувшись ко мне другим боком, мясо из его клюва исчезло, а самка оставалась в том же положении. И все так же плаксиво пищали птенцы.

Сверху мне было видно, что с моря к горам тянется пелена низких дождевых облаков. Космы их уже закрыли солнце, начинал моросить легонький дождь. Пришлось закончить наблюдения. Пока я добирался к стоянке, дождичек усилился, и сокольники, а вернее помытчики, уже проснулись и чертыхались по поводу не давшего им поспать дождя.

Выслушав мой рассказ о птицах на скале, Носков хмыкнул, сказал, что, видимо, ему не надо было слушать меня ночью, а лезть в гнездо. Теперь же дождь зарядит на неделю, и надо, не заходя на лабаз, возвращаться к рыбакам. Пока, не доспав, с сумеречными лицами, помытчики собирались, я быстро спустился по снежнику в долину, перешел речку и стал подниматься к скале, надеясь сфотографировать птиц длиннофокусным объективом, чтобы потом специалисту можно было разобраться, что же это за птицы.

Подъем давался с трудом, хотя временами я использовал все четыре конечности. Птицы поначалу сидели в том же положении, потом я увидел их вместе на карнизе над гнездом. В следующий раз, когда я поднял голову, их на скале не оказалось.

Обернувшись, я увидел на противоположном склоне спускающихся по снежнику друзей. Над ними, расправив широкие крылья, планировал черный канюк. А где кречеты?.. Их я нигде не увидел. Небо вокруг было пустынным.

В тот день мы добрались до избы рыбаков лишь к вечеру. Дождь то усиливался, то принимался сечь лицо вперемешку с градом и снегом. Вначале мы долго шли по реке, а выйдя на равнину, решили для скорости обратный путь спрямить и вломились в непроходимое болото. Ноги по колено проваливались в тягучей жиже, и мы устали так, что, выбравшись на твердый грунт, несмотря на дождь, садились и отдыхали.

После полудня облачность приподняло, дождь кончился. Начало пригревать солнышко. Мы стали чаще останавливаться на отдых. Стоило мне присесть и привалиться к рюкзаку, как я тут же засыпал и даже похрапывал. Бевза принимался меня фотографировать исподтишка, желая удивить потом неожиданным кадром. А Юрий вслух удивлялся моей способности спать вот так, на ходу.

Давно подмечено: сытый голодного не разумеет. Ведь в те часы, пока, распластавшись, как на русской печке, они отсыпались на прогретой костром земле, разожженным по моей настойчивой инициативе, я и глаз не сомкнул, ведя наблюдения за птицами на скале. В дороге же, В непрерывной ходьбе по горам и болотам, мы были уже вторые сутки. Теперь и сам удивляюсь, как у меня еще хватало сил, встречая на озерках то куликов-плавунчиков, то уток да гагар, доставать из рюкзака тяжеленный фотоаппарат с длиннофокусным объективом и, выбирая кадр поинтереснее, бегать и фотографировать птиц.

На базе мы долго отсыпались, с аппетитом ели, доставляя радость сердобольным рыбакам, заботившимся о нас как о детях. И никто из нас не решался сказать первым: «А не пора ли нам отправиться в горы за белыми кречетами?» Слишком уж нелегкой выдалась прогулка. А время шло, и близились дни, когда по срокам в обычные годы птенцы кречетов начинают покидать гнезда...

МЕДВЕЖИЙ ШАБАШ НА УМЬЯВКЕ

Весть об отряде московских ученых, прибывших отлавливать белых ястребов да кречетов, занесенных на страницы «Красной книги», дошла до охотоведа Госохотнадзора по Олюторскому району Рушана Сабировича Абзалтдинова.

Абзалтдинов примчался на моторке, перемахнув в одиночку залив Корфа. Будто проведать рыбаков. С курчавой черной лопатообразной бородищей, орлиным тонким носом, черными пронзительными глазами, выглядел он, высокий, атлетически сложенный, весьма внушительно. И в то же время было что-то в его доверчивых манерах, приветливой улыбке располагающим к общению. Представившись, узнав, кто мы есть, по чьему заданию сюда приехали, он вежливо попросил показать разрешение на отлов птиц. Такое у Носкова было. Правда, выписано оно было на Александра Гражданкина, сотрудника Института охраны природы, который в это время снимал птиц на птичьем базаре, ведя жизнь анахорета. Но Рушан Сабирович буквоедничать не стал, вникнув как в житейские дела, так и в большие заботы науки.

Мы рассказали ему о постигших нас неудачах, о последнем походе, о гнезде, в которое не смогли забраться. И при этом я высказал мысль, что к гнезду надо не подниматься с помощью каната, а спуститься сверху, как делают это сборщики яиц на птичьих базарах и скалолазы.

– А что, можно попробовать,– улыбнулся Рушан. И тут выяснилось, что, до того как стать охотоведом, он занимался альпинизмом, совершив несколько восхождений с вулканологами на самые высокие вулканы Камчатки. Остался у него и необходимый инвентарь, за ним следовало только съездить в Тиличики. Дня через два он пообещал сходить с нами в горы и выяснить, кому принадлежит гнездо. Потому что уж не только я, но и Юрий начинал сомневаться, что оно может принадлежать соколам.

– Не канюки ли там, проклятые, загнездились,– уже не раз высказывал он мысль, вспоминая, что при списке в долину видел в небе лишь парящего канюка. Да и писк птенцов в замешательство вводил. Не пищат так кречеты. Но ведь видел же ранее у этого гнезда Носков кречетиху с опутенками. Не мог он спутать. Я Же видел птицу издали, со спины, и светло-коричневое оперение ее почти совпадало о окраской птицы, которую видел Носков.

Воспрянув духом после встречи с Рушаном, мы деятельно начали готовиться к походу, решив запастись продуктами, палаткой, спальными мешками, чтобы не мучиться в пути, как в прошлый раз. Но неожиданно все наши планы пришлось изменить.

На базу к рыбакам примчалась работница сельского хозяйства Елена Ивановна Солохина. Высокая, плечистая, с грубоватым голосом, она во многом не уступала ни местным рыбакам, ни охотникам. Умела метко стрелять, ставить рыбацкую сеть, разделывать рыбу, любила подолгу пропадать на охоте, ходить в одиночку на собственной моторке, не расставаясь ни с ружьем, ни с охотничьим ножом, за что ее прозвали в Тиличиках камчатской амазонкой.

Едва выпрыгнув из лодки, она первым делом поинтересовалась, у них ли Рушан.

Рушан Сабирович по случаю выдавшегося, не столь уж частого в их местах жаркого солнечного денька, забравшись на крышу сарая, принимал в это время солнечные ванны. Выставив к небу огромную черную бороду, он возлежал там, раздевшись до трусов.

Елена Ивановна подняла с земли стеклянную литровую банку, не поленилась сходить к речке, зачерпнуть водички и, подойдя к сараю, выплеснула ее на крышу, где блаженствовал охотовед Госохотнадзора.

Рыбаки на берегу попадали от смеха, когда бледно-телый охотовед, рыча и извергая проклятия, выбежал с двухстволкой в руках на край крыши сарая, грозя прибить обидчика, и от неожиданности смолкнул, увидев внизу женщину.

– Лежишь! Загораешь! – подбоченясь, буравила его пристальным взглядом Елена Ивановна.– Солнечный ванны принимаешь, а на Умьявке твои треклятые медведи у наших буренок весь запас комбикорма сожрали. Поразвелись, все их охраняют! Теперь, как коровы, стадами ходят. Может, подскажешь, природный охранник, на кого за такую потраву акт составлять?..

Она бы и еще немало наговорила, но пришедший в себя охотовед прикрыл рукой волосатую грудь и, прокашлявшись, заявил, что вот он сейчас оденется и во всем, будьте покойны, разберется.

Пока он укладывал вздыбившиеся волосы на голове, расчесывал бороду, Носков, стараясь использовать любую возможность для заполнения экспериментальных вольер Окского питомника, а также для оправдания понесенных расходов па его командировку, успел узнать у Солохиной, что Умьявка – это местечко в среднем течении реки Вывенки. Туда каждое лето перегоняется на откорм стадо совхозных телят. Собрались их было перегонять и теперь, как приплывшие с Вывенки рыбаки рассказали, что видели у коровника «стадо» из двенадцати медведей. И во главе их был очень большой черный зверь. Дверь коровника сорвана, медведи заходят в него как в свой дом, от мешков с комбикормом только пыль летит.

Но не это Носкова интересовало. Он хотел знать, есть ли там горы, скалы. И Елена Ивановна заверила, что и горы есть, и скалы, и лес. Рядом с рекой огромный птичий базар. Гнездятся там большие чайки. Доводилось ей видеть и всяких хищных птиц, хотя в породах их она толком не разбирается.

Юрий возгорелся: может, в тех местах гнездятся белые кречеты! Он спросил, не может ли Елена Ивановна помочь нам побывать на Умьявке. Отчего же, был ответ. Двое сядут в лодку к Рушану, один – к ней в моторку. До Тиличиков как-нибудь доберемся, а там уж всех в вездеход втолкнем, места хватит. Да недалеко ехать придется, а на Умьявке – хороший дом.

В предутренней тишине мы перемахнули на моторках через залив Корфа. В Тиличиках к нам присоединился рыбинспектор и метеоролог с метеостанции, известные в поселке «Медвежатники». К вечеру был подан вездеход, и в сопровождении Солохиной мы отбыли на Умьявку.

Все оказалось так, как и рассказывали рыбаки. Двери коровника, обнесенного забором из жердей, были распахнуты настежь, мешки с комбикормом порваны, растасканы по двору, комбикорма рассыпаны. Повсюду на земле виднелись следы когтистых медвежьих лап. Приказав ничего не трогать у коровника, Рушан Сабирович предложил побыстрее отъехать к домику, где в летнюю пору жили пастухи. Тут и решено было всем разместиться. В домике имелась сложенная из кирпича печь, стол, лавки и большие, вполдома, нары. Неудобство было лишь одно: тьма-тьмущая комаров. И сколько мы не выкуривали их из дома ядовитым зеленоватым дымом, подкладывая в печь травы, комары лишь звонче пели, но не исчезали.

Оставив охотникам рацию, попросив, чтобы держала в курсе дел, Солохина отправилась в Тиличики, а мы принялись готовиться к предстоящим делам. Успев оглядеть покатые голые лбы далеких гор и лесистые невысокие берега сопок, что стояли у реки, Юрий решил, что гнезд кречетов здесь быть не может. Но считал, что осмотреть окрестности придется. Есть надежда, что здесь могут гнездиться ястребы. А возможно, что и белые. Охотники отправились в коровник готовить засидки, чтобы ночью встретить любителей коровьего корма выстрелами из ружей. Ужинали затем все вместе, а к ночи в избе мы остались втроем.

Первыми отправились ночевать в коровник рыбинспектор с метеорологом. Затем, сладко вздремнув на нарах, отправился туда же и Рушан, решивший поджидать медведей под деревом на берегу. Я пожалел, что бурые медведи предпочитают заниматься разбоем, как и все жулики, ночью. Невозможно было ни пронаблюдать за ними, ни тем Долее что-то сфотографировать.

Воюя с комарами, мы провели ночь в ожидании и беспокойстве, а наутро узнали, что для охотников она закончилась удачно, в то время как два «злодея» пали, сраженные пулями медвежатников. Рассказал нам об этом Рушан, который признался, что всхрапнул в ожидании под деревом и проснулся лишь после того, как прозвучали выстрелы. В мчащихся мимо медведей он не рискнул стрелять.

Любители комбикорма оказались «телятами» – небольшими, красивой каштановой окраски медведями. Олег Куваев отнес бы их к виду колемансис. Таких и в Псковской области, наверное, большими бы не назвали. Медвежатники были смущены, оправдывались, что в кромешной темноте сарая никак было не разглядеть размеров зверей. А Рушан объяснял им, что бить следовало в этом случае только самого большого зверя – «гардероб», как он его почему-то называл.

Весь день, пока охотники отсыпались, готовясь к следующему ночному дежурству, мы посвятили осмотру окрестностей. Повсюду была уйма симпатяг-евражек. Они жили в горах и на лугу. Любоваться ими можно было хоть из окна дома.

С Бевзой мы осмотрели птичий базар. Поднимались к нему по медвежьей тропе, а когда взошли на гору, то увидели внизу уйму птиц, кружащихся, как снег, над рекой и зеленоватой равниной, поросшей невысоким кустарником. Кое-где в гнездах были птенцы, а в иных рядом с птенцами еще лежали голубые в крапинку яйца. Среди гнезд чаек мы повстречали, к немалому своему удивлению, гнездо канюка, в котором уже вывелись птенцы, а рядом два гнезда воронов.

Уже в сумерках явился из обхода Носков. Первым делом умял первое и второе и только за чаем рассказал, что отыскал гнездо белоплечего орлана. Редчайшей птицы, эндемика, гнездящейся только на восточном побережье нашей страны. Он уверял, что обнаружение гнезда этой птицы в столь удаленных от моря местах для орнитологов равносильно открытию. Об этой птице, рассказывал он, мечтал заместитель директора Московского зоопарка Владимир Остапенко. Этот ученый находился в то время на реке Пенжине, прибыв на Камчатку в составе экспедиции по отлову птенцов белых ястребов. С ним Носков познакомился в Тиличиках.

Юрий говорил, что с удовольствием сделал бы Остапенко да и всем москвичам редкий подарок, но гнездо белоплечих орланов находилось на другом берегу Вывенки. Он заметил его с высокой горы, проследив в бинокль за полетом птицы. Идти туда не так уж далеко, километров десять – пятнадцать, но вся загвоздка в том, что у нас не было лодки для переправы.

К утру завершилась медвежья эпопея. Рушан уложил предводителя – «гардероб». Огромный, черного цвета зверь остался лежать в дверях коровника рядом с мешком, который он пытался унести. Медведи, оказывается, брали мешки с комбикормом в зубы и лапы и торопились уйти с ними подальше от коровника, в непроходимый кустарник, где и принимались за трапезу. Рушан пропустил нескольких зверей, пока не явился в проеме двери «гардероб» – предводитель. Рушан выстрелил в него из ружья почти в упор, уложив с первого же выстрела.

– Все,– объявил он.– На этом хватит. И без того медведям преподан достаточно жестокий урок. А ведь если вдуматься, то виноваты не медведи, а сами же совхозные работники, которые не позаботились заколотить как следует двери, не укрыли и не спрятали понадежнее комбикорм.

Рушан уверял, что, потеряв вожака, медведи не рискнут вернуться к коровнику. И верно. Вечером того дня мне довелось, стоя на берегу реки, увидеть одинокого медведя. Торопливым маршевым шагом шел он по противоположному берегу, направляясь к верховьям реки. Стараясь не двигаться, я проследил за ним. Поровнявшись с коровником, медведь даже не обернулся в его сторону, прошествовав дальше.

– Все верно,– сказал Рушан, которому я рассказал о своем наблюдении.– Рыба сейчас валом валит к верховьям реки. И медведи, которые, воспользовавшись безнадзорностью, пробавлялись комбикормом, наконец-то вспомнили об этом. Все уйдут. Будут кормиться рыбой. Жаль, что пришлось загубить столько зверей.

Он вызвал по рации вездеход, и когда мы возвращались, навстречу нам попалось стадо телок и бычков, которых три молоденьких пастуха гнали на Умьявку.

Рушан приглашал отдохнуть у него, посетить в Тиличиках очень нравившуюся ему баню, попариться с дорожки, но Носков спешил вернуться на полуостров Говена. Уже немного оставалось времени до тех пор, когда птенцы кречетов встанут на крыло, а дело с их поиском так и не сдвинулось. Да и судьба Александра Гражданкина его начинала беспокоить. Хотя и опытный товарищ, но провести две недели в одиночестве не сладко. Как он там? Вдруг хлеб кончился, спичек не стало – все может быть. Временами Носков говорил мне, что лучше бы он не ездил на Умьявку.

На набережной в Тиличиках ему случайно попался рыбак, с которым он познакомился в прошлой поездке. Узнав о заботах Юрия, тот предложил хоть сей же час доставить его на седьмую базу. Носков сбегал к Рушану, уговорил его через два дня прибыть на полуостров Говена, к той горе, где следовало осмотреть нишу в скале. Провожатым ему он оставил Ивана Бевзу. Мне же предложил отправляться с ним вместе.