Текст книги "За белым кречетом"

Автор книги: Валерий Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

ПО ВЫВЕНКЕ И ВЕТВЕЮ

Оказавшись в Тиличиках, я решил опробовать баню, которую так нахваливал охотинспектор. Баня и впрямь оказалась преотличной. Мы хорошенько попарились вениками из кедрового стланика, а потом посидели в тесной комнатенке Рушана перед телевизором за чайком. И, ощутив тоску по мягкой кровати с чистыми простынями, на которых я не спал последние двадцать дней, вздумалось мне отправиться жить в местную гостиницу. Там мне дали койку в комнате на восемь человек, но по сравнению с лабазами, избами и сараями, где мне до сих пор привелось ночевать, условия показались на первых порах почти райскими. Что скрывать, нередко приходилось спать в холодном спальнике на сырой земле, а тут с пружинной сеткой кровать! Но поблаженствовать пришлось недолго.

Часа в три утра я проснулся от стука в окно. За стеклом маячила знакомая фигура Носкова, в плащишке «болонья» и светлом, под цвет белого кречета, картузе. «Выходи»,– поманил он рукой.

Рушан, сообщил Носков, собирается отправиться в объезд владений. Лучший тракторист и охотник госпромхоза берется его сопровождать. Представляется прекрасная возможность побывать на Ветвее, в местах, где, как рассказывали коряки-пастухи, обитают белые ястребы.

Солнце едва вставало, улица была пустынна, только черно-белый пес, подняв одно полуопущенное ухо, лежа у крыльца, вслушивался в наш разговор. Я покачал головой, давая понять, как отношусь к его очередной затее. И хотел было идти спать.

– Рушан с охотником,– удержал меня Носков,– пойдут на двух моторках. Могут взять с собой троих. Морем дойдут до устья реки Вывенки, а потом поднимутся до Хаилино. Рушану надо посмотреть, как прижились норки, которых выпустили два года назад. А затем побывать в лесах по Ветвею, где, по словам охотников, стали встречаться следы лосей. Лоси не живут на Камчатке, это известно, а тут, представляешь, вдруг наш Рушан обнаруживает этих зверей. Сенсация! Да еще какая!

– Юра,– сказал я,– мне надоели эти ястребы. Каждый раз, как только я собираюсь взглянуть на белых кречетов, мне непременно является тетеревятник. Я уже насмотрелся на них...

– Знаю,– перебил меня Носков,– все читал. Ястребов ты видел всяких и держал в руках таких, о которых я, как говорит Флинт, первейший в России сокольник, пока могу лишь мечтать. Но видеть тебе довелось лишь обычных. А белые – это совсем другое дело. И в прошлом эти птицы ценились высоко, а в наше время, особенно в странах Востока, иметь белого ястреба для каждого сокольника – мечта.

– В нашу страну,– продолжал Юрий,– зачастил известный сокольник из ФРГ Лютгер. Он прославился тем, что научился выращивать в вольерах ловчих птиц – соколов и ястребов.

Белые кречеты, к примеру, по словам Носкова, неслись у него как хорошие несушки, откладывая вместо четырех, по дюжине яиц в год. Кречетов он мог доставать в Гренландии, а вот белых ястребов – только в нашей стране. Гнездятся эти птицы лишь на Камчатке да в Сибири. И Лютгер предложил Флинту любых редчайших соколов для наших питомников, обещая поделиться опытом выращивания в неволе хищных птиц, а за это попросил передать ему шесть птенцов белых ястребов, взятых из разных гнезд. Ради этого и трудилась сейчас экспедиция московских орнитологов в дебрях лесов на реке Пенжине. А вдруг, развивал мысль Юрий, и там осечка: не загнездились ястребы, а мы вдруг тут найдем ястребиные гнезда, выручим орнитологов, поможем тем самым делу создания в нашей стране питомников.

Как тут было устоять да не загореться. Вскоре, распрощавшись с мыслью отоспаться в чистой постели, я поспешил за неутомимым сокольником к знакомому дому Рушана на набережной.

Охотник Лева взял к себе на катер меня и Носкова, Бевза разместился в «обянке» Рушана, и едва первые лучи солнца позолотили небосвод, мы вышли в море.

Катер у охотника был добротный. Помимо нас пассажирами его были две злющие, преданные хозяину лайки да охотовед – солидный мужчина, для дальней дороги одетый по-зимнему: в меховую шубу, шапку. Катер сноровисто вспарывал гладь, поднимая волну. А новенькая красная «обянка» Абзалтдинова медленно, но верно отставала. На двигателе ее стоял ограничитель, и Рушан не мог идти на полной скорости. Время от времени мы вынуждены были глушить мотор, поджидая охотинспектора. Лева говорил, что если дело и дальше так пойдет, то кого-то из нас придется ссаживать. Ибо к ночи мы не успеем дойти до места. Я не очень этому верил, но, честно признаться, ссаженным на берег мне быть уже не хотелось. Не потому, что на этом диком берегу будет неинтересно, а потому, что я до мозга костей загорелся очередной авантюрой Носкова. Хотелось знать, чем все-таки это кончится.

Вспугнув десятка полтора тюленей, которые, изогнувшись, как балерины, лежали на черных лоснящихся камнях, мы осмотрели с воды небольшой птичий базарчик, перебрались через неводы рыбаков, на многие сотни метров протянувшиеся перпендикулярно берегу, и часа через три подошли к устью реки Вывенки.

С моря шел накат. Ил, выносимый рекой, смешивался с морской водой, взмучивал, окрашивал в желтый цвет волны. Место это пользуется у рыбаков недоброй славой: при сильном волнении моря трудно бывает войти в реку, нередко лодки переворачиваются. Но на этот раз морской накат не был сильным. Лева чуть сбавил обороты, прицелился, и мы устремились в речные ворота, заставляя таращить на нас глаза удивленных тюленей, во множестве начавших всплывать из мутной воды. Рядом шла «обянка» охотинспектора. Так, голова к голове, мы и вошли в коварную реку. Проскочили рыбзавод, небольшой поселок, безлюдный по случаю раннего утра, и помчались вверх по речной спокойной глади меж зеленых лесистых берегов. Плыть здесь стало легко и привычно.

В небе уже парили орланы. Повстречался медведь, стоявший у воды на сером галечниковом мысочке. Должно быть, он ловил рыбу, но, услышав рев мотора, поспешил спрятаться в кусты. На другом берегу заметили скачущего серого зайца. По его отчаянным прыжкам можно было догадаться, что зайчишка от кого-то удирает. А вскоре мы увидели неторопливо бежавшего по заячьим следам неотвязного хищника. Это была росомаха. Увидеть этого скрытного зверя днем было для меня столь неожиданно, что я, не сразу взявшись за аппарат, кадра так и не сделал. Росомаха трусила навстречу, и мы разошлись с нею быстрее, чем я успел навести на резкость да нажать на спуск затвора.

На обед мы встали у домика пастухов на знакомой Умьявке. Телки паслись где-то в горах, и молодой парнишка сказал нам, что медведи их не беспокоят. Заставляют волноваться коровы, иногда в одиночестве забредающие слишком далеко. Пасутся себе там, как дикие олени, и не очень-то хотят возвращаться к домам.

За Умьявкой течение усилилось. «Обянка» все чаще отставала. Приходилось подолгу ждать, когда же она вынырнет из-за поворота. Охотник нервничал, крутил сердито головой и все чаще повторял, что так дело не пойдет. В «обянке» с Рушаном сидел Бевза. Распрощавшись с надеждой достать птенцов белых соколов, он, как и Носков, загорелся желанием привезти в питомник Алма-Аты хотя бы белых ястребов. Чтобы облегчить лодку, он оставил на Умьявке рюкзак, запасную теплую одежду. Однако лодка против течения шла с трудом. И тут Носков вдруг вспомнил, что где-то в этих местах он видел гнездо белоплечего орлана. Он указал гору, с которой его тогда наблюдал. До нее было километров шесть. Я готов был не поверить зоркости сокольника, но вскоре на другом берегу мы заметили темную птицу, сидящую на снежнике.

– Приготовься, сделаешь редчайший кадр,– предупредил Носков и протянул мне бинокль, твердя, чтобы я обратил внимание на желтый клюв, белые плечи, белые лапы птицы. Это и в самом деле был белоплечий орлан. Птица нас близко не подпустила, взлетела навстречу, снять ее не удалось.

Сказав о том, сколь редка эта птица, как хотели бы ее видеть в Московском зоопарке, Юрий сумел уговорить охотника остановиться ненадолго, чтобы отыскать гнездо этих птиц. И он его нашел. Вернулся радостный и потащил всех посмотреть на гнездо. Мы одолевали протоки, поднимались на обрывы, продирались сквозь кустарник, брели по болоту. И в самом деле увидели на тополе огромное гнездо из веток, но добраться туда оказалось невозможно. Одетые тепло для поездки по реке, все взмокли, устали и решили вернуться к лодкам. Охотник, кляня и себя и Носкова за то, что столько времени потеряно: ночь на носу, а вся дорога еще впереди, решительно заявил, что Ивану Бевзе придется остаться. Пусть возвращается на Умьявку и там нас поджидает. На обратном пути его заберем, а иначе вся строго рассчитанная поездка сорвется.

Иван был моложе всех. Натянуто улыбнувшись, он согласился. Вскинул на плечи рюкзак и стал прощаться. Уже начинало смеркаться, а путь ему предстоял неблизкий. Надо было пробиваться сквозь пойменные заросли, подниматься в горы, а уже оттуда идти к Умьявке. Отправляться в этот поход одному было для Бевзы большим испытанием, так как он панически боялся медведей. И тут у Носкова проявилось так не достававшее ему в прошлом походе истинное чувство товарищества. Пообещал, что постарается отыскать ястребов и на долю казахстанского питомника, да еще вручил Ивану свое ружье. Бевза сразу повеселел, с улыбкой попрощался, уверив нас, что до Умьявки дойдет. Охотник дал слово, что ждать там ему придется не долго, через три дня ровно он его заберет.

Облегченная лодка охотинспектора сразу же пошла быстрее, нам не приходилось ее поджидать, и весь оставшийся путь мы прошли без остановок. К вечеру добрались до избушки икорного мастера Ивана Адоньева, встав почти напротив устья Ветвея.

Рушан собирался подняться вверх до поселка Хаилино и только через два дня завернуть на Ветвей. Юрию не терпелось оказаться там пораньше – близилось время, когда птенцы ястребов начинают покидать гнезда, а тогда их уже не поймаешь.

Уговорились так: Лева на мелкосидящей «казанке» икорного мастера подбросит нас до избушки охотников на Ветвее, а Рушан заберет нас оттуда. Встал вопрос, как там жить. У нас теперь не было ружья, но охотник пообещал до приезда Рушана одолжить нам свое.

Ветвей оказался быстрой, вольготно петляющей по лесу, разбивающейся на несколько рукавов рекой. По обоим берегам росли густые лиственные леса: осина, чозения, тополь, ольха. Подмытые течением стволы в иных местах склонялись над водой, и лодка пробиралась под ними, как в зеленом туннеле. Из воды торчали коряги, то и дело попадались завалы. Перетаскивая через них моторку, приходилось постоянно быть начеку. Стоило зазеваться, и течение могло утащить, затянуть под коряги – здесь оно было сильным!

В одной из глухих проток, мелькнувших по левому борту, сквозь освещенную солнцем листву кустарников я увидел уходящего в чащу медведя. Голова его уже скрылась в лесу, исчезала и остальная часть туловища, но и по ней нетрудно было представить, сколь огромен зверь. Я даже вскрикнул, пытаясь привлечь внимание товарищей, но Лева и ухом не повел, продолжая на полной скорости вести лодку мимо отмелей и предательски затаившихся в воде коряг.

До избушки охотников моторка, как и предупреждал нас Иван Адоньев, все-таки не смогла пройти. Мы выгрузили вещи и, взвалив на плечи рюкзаки, двинулись через лес пешком. Пришлось тут вспомнить и второе предупреждение икорного мастера. «Не завидую я вам, ребята,– сказал он, провожая нас.– Медведей там сейчас полно, комаров, уйма и мошка!» При этом он даже поморщился, замотав обернутой марлей головой. Мошка– и в самом деле самая скверная мушка, что обитает в благодатных северных краях в теплую летнюю пору.

В лесу мы сразу же наткнулись на многочисленные медвежьи тропы, проложенные в густой траве вдоль берега реки, поразились обилию комаров и густых роев клубившейся над кустарниками мошки. Я удивился, что Носков никак на это не прореагировал, как будто и не было ее вовсе.

На берегу одной из проток натренированный глаз охотника приметил на тропе перекрученный стальной трос.

– Ого! – воскликнул негромко Лева, покачав головой.– Вы только посмотрите, какой тросище медведь перекрутил. Силен, видать, попался зверюга.

Кто-то из охотников поставил петлю на медведя, надеясь, что в лесных зарослях его злодейство не обнаружится. Но медведь сумел перекрутить стальной трос и уйти. Картина разбросанной земли, обгрызанных стволов подействовала на всех удручающе. Вперед пошли с осторожностью, ежесекундно готовые к встрече с встающим из высокой травы осатаневшим зверем.

Избушку мы увидели с звериной яростью разгромленной. Очевидно, тут побывал этот разъяренный зверь. Над сенями и покоем медведь проломил крышу, раскидал дерн, прикрывавший доски. Вероятно, он не справился с дверью и выломал окно, а забравшись внутрь дома, устроил настоящий погром: опрокинул железную печь, свернул трубу, разбросал посуду, разодрал матрацы. Ясно было, что, окажись в ту минуту в избе люди, Зверь не пощадил бы и их.

Однако не было никакой гарантии, что медведь не бродит где-то неподалеку и что не вернется навестить ненавистное человечье жилье. Поразившись учиненному разгрому, Лева покачал головой, подумал и вдруг заявил, что ружье свое он не имеет законного права нам передавать. Случится что, а ему отвечать!

Носков, всего лишь три дня назад отправлявший меня безоружным в дорогу и объяснивший мне, что камчатские медведи – звери безобидные, человека никогда не тронут, тут вдруг развил такое красноречие, которого я, признаться, от него не ожидал. Это бесчеловечно, восклицал Носков, оставлять безоружными людей в такой ситуации. Если не жаль нас, то пожалей наших детей,– использовал он и этот запрещенный прием. Но охотник не поддавался и хмуро молчал. Так ни до чего и не договорившись, мы пошли его провожать. Уже в лодке Лева внял наконец мольбам Носкова. «Да пропадите вы пропадом,– протянул ружье и швырнул на берег патроны.– Забирайте мое ружье и оставайтесь. Пусть лучше меня засудят, чем я буду потом мучиться угрызениями совести, если вас и в самом деле сожрет этот медведь». Он запустил мотор и помчался обратно.

Носков повеселел. Мы перекусили тут же на берегу печеньем, напились воды из ручья, в котором плавали хариусы, и отправились осмотреть окрестности. По берегу всюду встречались следы недавних медвежьих рыбалок. Рыба шла в такой близости от берега, что медведю ничего не стоило, спустившись в воду, подцепить ее лапой и выбросить на берег.

На одной из осин мы наконец-то увидели гнездо. Было оно пустое, неизвестно какой птице принадлежавшее, но Юрий воодушевился. Он готов был бродить хоть до ночи, и мне стоило немалых трудов уговорить его вернуться в избу и привести ее в пригодный для ночлега вид.

Он наскоро заделал дыры в крыше, затянул полиэтиленовой пленкой оконца, но не дождавшись, когда-вскипит на печи чай, взял ружье и сказал, что пойдет поищет гнезда неподалеку. Ему не хотелось терять понапрасну времени. Места, как он считал, были настоящие ястребиные, а ведь жить тут нам придется всего несколько дней. К вечеру обещал вернуться.

Мошка, едва мы затопили печь, осела на полиэтиленовых окнах. Порадовавшись успеху, я не стал отговаривать Носкова и попросил его долго не задерживаться. Он ушел, а я принялся выкуривать из избы комаров и через несколько часов убедился, что все мои усилия тщетны. Они словно рождались из земли, проникали сквозь стены, писк их не смолкал. Оставив бесполезное занятие, я улегся на нарах, поджидая возвращения Носкова.

Синие сумерки, опускаясь на лес, густели. Скоро все погрузится в ночь, выйдут на рыбалку медведи, а Носков, кажется, опять не торопился возвращаться.

– Э-ге-гей! – прокричал я, выбравшись из приземистой избушки.

Густая трава окружала ее, стеной подступая к порогу. Звук моего голоса канул в чаще, даже не отозвавшись эхом. Только было слышно, как шумит неподалеку река да плещется в ней рыба: кета и горбуша, пришедшая на нерест из далекого океана.

– Ю-ра-а,– сложив рупором руки, позвал я.

Но сколько ни прислушивался, ответа так и не дождался.

«Нехорошо, Носков,– проворчал я, возвращаясь в избу.– Думаешь только о своей птице, а мог бы вспомнить и о товарище». Мое положение было не из прекрасных. Ружье опять осталось при Носкове, а безоружным в этой избе я не мог чувствовать себя спокойно. Тут уж было не до сна. Я водрузил на печь все ведра и кастрюли, собираясь в случае опасности, если вдруг за стеной послышится сопение зверя, ударить по ним, как в набат, кочергой. Одним словом, устроить тарарам. Но все это, конечно, я понимал, были полумеры. Если медведь полезет в окно, буду отбиваться и лопатой.

Время шло, а Носков все не возвращался. Наступила ночь. В лесу стало темно, хоть глаз коли. И я побоялся снова выходить за дверь. Прислушиваясь к шорохам за стеной, я уже всерьез начинал волноваться и за Носкова.

Вероятно, он ушел далеко, и ночь его застала в дороге. Не рискуя заблудиться, он остался ночевать где-нибудь под кустом. Сидит сейчас в холоде, не смея пошевелиться. Ведь и ружье не надежная защита в кромешной темноте. Не прицелишься, если вздумает подойти медведь. И мошка ест его поедом. От нее плащом «болонья» не спасешься. Вспомнилось мне, что и «антикомарина» Юрий взял с собой немного: только чтобы хватило до возвращения к вечеру.

Ночь достигла апогея. С реки доносились шлепки по воде: медведи вышли глушить рыбу. У меня начала возгораться надежда, что опасность обойдет меня стороной. Увлекшиеся рыбалкой звери вряд ли рискнут приблизиться к пропахшей дымом избе. Но по мере того как светлело за полиэтиленовым окошком, я все сильнее переживал за Носкова.

Вот уж и совсем рассвело, настолько, что он должен был бы и явиться, если где-то пережидал темноту. Встало солнце. Его тугие лучи пучком забили через мутное оконце. Облако комаров радостно роится в нем, наполняя избу родным гулом. Я не встаю с нар, мучительно думая, что делать. Несомненно, с Носковым произошло что-то серьезное. Иначе бы он давно пришел. Его могло затянуть в затор при переходе через реку. Он мог подвернуть ногу, да и медведь мог задрать его. А может, лежит где-то окровавленный, но где искать. Он не сказал даже, в какую сторону пошел...

Охотники собирались приплыть за нами через два дня, и я размышлял, оставаться ждать их здесь или отправиться безоружным, пешком по берегу этой лесной реки. За день я, наверное, смог бы дойти до берега Вывенки, а там кричать, звать с другого берега людей. Далее отправиться с ними в поселок Усть-Вывенка и организовать поиски. Без вертолета скорее всего Юрия не найти...

Измученный всеми этими волнениями, я, вероятно, все-таки ненадолго забылся, ибо не услышал шаги за стеной. Неожиданно распахнулась дверь, появилась рука, державшая пеструю птицу, за птицей, согнувшись, чтобы не удариться о низкую притолоку; тяжело переставляя через порог ноги, в избу ввалился Носков.

Я потряс головой, чтобы убедиться, что все происходит на самом деле и мне не снится. Носков был живой, цел и невредим, только до красноты искусанный мошкой.

– Нашел, я нашел,– бормотал он, как безумный.– Ты только посмотри, какой красавец!

Жадными глазами оглядев избу, он быстро вытянул из-под нар чурбачок, словно для этого случая припасенный, поставил его перед окном и усадил на чурбачок птицу. Это был крупный птенец ястреба-тетеревятника – слеток. Правда, размеры его меня не поразили, на острове Преображения у меня был ястреб крупнее. И я сказал об этом.

– Зато какие когтищи,– не переставал восторгаться Носков,– Ты только посмотри. Этот непременно и русака возьмет.

– Может, и возьмет, но только он вроде не белый а самый обычный, каких и в подмосковном лесу можно встретить.

– Да,– вздохнул Носков,– не повезло. Самка белая, а птенец – вот что удивительно! – оказался обыкновенной масти. Но это ты напрасно, птенец пока что маленький, а будет, вот увидишь, настоящий камчатский великан.

Ястребок на пеньке распушил перья, чтобы сделаться пострашнее и повнушительнее, раскрыл клюв, а по желтым глазам его можно было понять, как ему в этот миг страшно.

Не снимая сапог, Юрий рухнул пластом на нары и, растирая грудь и проклиная мошку, с которой он, оказывается, познакомился впервые в жизни, принялся сбивчиво рассказывать, что ушел он довольно далеко от избы и вдруг повстречал белую самку тетеревятника.

Птица стала отводить его, прикидываясь подранком, и Юрий понял, что где-то неподалеку гнездо. И гнездо он нашел, но оно оказалось пустым. Птенцов в нем уже не было. Юрий стал ходить под деревом кругами и вскоре обнаружил мертвого птенца. По всей вероятности, он погиб неделю назад. В ястребином гнезде бывает три птенца, нужно было искать еще. Он стал делать круги больше и успел до наступления темноты отыскать второго птенца. Но и этот был мертв.

Искать третьего птенца было поздно. Уже стемнело, но уходить от гнезда он побоялся – найдешь ли потом? «Будь что будет,– решил Носков,– останусь здесь до рассвета». Верилось ему, что третий птенец жив, а если он уйдет, то утром самка уведет птенца подальше от гнезда.

Нелегкую ему пришлось провести ночь. Мошка ела поедом, но приходилось терпеть. Неподалеку рыбачили медведи – отлично были слышны шлепки их лап по воде, утробное урчание. И все же, дождавшись рассвета, Юрий почувствовал себя счастливейшим из людей. Неподалеку он услышал призывный посвист ястребенка – тот подзывал мать, требуя еды.

Позабыв обо всем, Носков устремился на крик птенца, отыскал его в траве, изловил и, держа в руке, заторопился к дому. Но идти было трудно, ноги подкашивались от усталости. Перебираясь через реку, он споткнулся, был сбит течением. Хорошо, что зацепился за корягу на дне, а не то быть бы ему вместе с птицей под завалом.

– Чувствую, тянет, еще немного и совсем под воду засосет,– признался Носков,– а птицу из рук не выпускаю. Не могу выпустить. Да ты уж извини,– спохватился наконец он.– Знаю, заставил тебя поволноваться, но не мог, пойми, упустить случая, столько лет я мечтал о камчатском ястребе...

Мы прожили в избушке на берегу Ветвея несколько дней. Вместе с охотником приплыл на «обянке» Рушан. Лева, получив в сохранности свое ружье, помчался в Тиличики, намереваясь захватить с Умьявки Бевзу, а Рушан остался с нами.

Предоставив ястребу избу, наполненную комарами, я коротал время на продуваемой ветерком каменистой косе у реки, постоянно поддерживая огонь в костре, чтобы отпугивать медведей.

Рушан с Носковым осматривали лес. Юрий с неистовством продолжал искать ястребиные гнезда, но счастье больше ему не улыбнулось. Ястребиных гнезд было немало, но все они были пустыми, давно брошенными. Лишь два гнезда нашел он в это лето заселенными, но птенцы лежали вблизи них мертвыми. В который раз природа преподавала нам урок – все живое находится в постоянной взаимосвязи.

Благородные соколы, столкнувшись весной с отсутствием куропаток и сусликов, не рискнули откладывать даже малое число яиц, зная, что птенцов им не выкормить. А тетеревятники рискнули. И поначалу, пока птенцы были малы, родители умудрялись добывать пищу. Юрий рассказывал, что находил в гнездах перья сорок. Птиц юрких, для добычи ястребу трудных. Но при бесптичье и сороки в этом году пошли на корм, однако их не напасешься. И птенцы, голодая, раньше времени начали выбираться из гнезд, уходить подальше, чтобы не иметь вблизи жадных голодных ртов. Скорее всего и ястребу, которого отыскал Юрий, грозила голодная смерть. Не имея возможности накормить его дичью, мы предложили ему рыбью печень. В природе ястребы такой пищи не употребляют, но птенец с жадностью стал ее заглатывать. По всему было видно – сильно оголодал.

Когда наступило время возвращаться, мы посадили ястребенка в носовой отсек моторки, предварительно выстлав дно зелеными ветками. Как следует накормили рыбьей печенью и отправились в путь.

Для питомника наша поездка оказалась бесцельной. Одной птицей дела было не решить, но Носков не горевал, ибо птицу он оставлял себе и уже мечтал, как вскоре начнет с ней охотиться в енисейских лесах. Беркут, который у него был, объяснял Носков, берет лис и зайцев только на открытом месте, а в лесу, кустах он не помощник. Ястребы европейских пород не могут брать зайцев, слишком те велики в лесах под Шушенским. Камчатский же ястреб, надеялся он, будет брать зайцев и в лесах, и в кустах. А возможно, пойдет и на рыжую лису.

По Ветвею мы сплавлялись, не включая мотора. И Юрий, воспользовавшись этим, обегал тополиные рощи, порой заставляя нас подолгу ждать, пока он искал гнезда ястребов на будущее, надеясь приехать в какой-либо обильный по дичи год. Он не сомневался, что ястребы еще понадобятся питомнику.

По пути мы увидели гнездо орланов-белохвостов. Юрий полез проверить гнездо и обнаружил в нем двух птенцов. Почти взрослого, хорошо оперенного дохлого птенца он выбросил. Оставшегося живого взял с собой, понимая, что иначе тот не уцелеет. Словно мор напал на птенцов хищных птиц!

Орлушу мы посадили у руля, в передней части лодки. Большеклювая птица оказалась на удивление спокойной и понятливой. Она сразу улеглась на ветки, как в родное гнездо, не пытаясь выбраться и не мешая нам следовать дальше.

Впятером мы прибыли к икорному мастеру, который встретил нас с нескрываемой радостью. Он стал угощать нас чаем со сгущенкой, потчевать своего производства красной икрой от рыб разных пород. Рыбу ему возили из поселка Ветвей корякские рыбаки, его же дело было заготавливать икру для госпромхоза. Среди заготовщиков Адоньев числился как лучший мастер. И икра у него, мы в один голос подтвердили, была очень вкусной.

Передохнув, отоспавшись в избе, где не было комаров, Носков подстрелил несколько чаек для прокорма птиц, и мы отправились дальше.

На берегу Вывенки нам вскоре повстречался небольшой медведь. Он расхаживал по берегу, обнюхивал дохлых, отнерестившихся рыб и не обращал на нас внимания. Эго позволило мне сделать несколько удачных кадров. Но когда, осторожно выбравшись из лодки, я попытался приблизиться, медведь, заметив меня, галопом помчался в кусты.

Я договорился с Рушаном, что он будет выключать мотор, как только впереди покажется медведь, чтобы приблизиться к нему на достаточное для съемки расстояние. Рушану дело показалось занятным. В следующий раз, увидев далеко впереди медведя, мы выключили мотор, но зверь исчез в кустах. Громко досадуя, мы проплывали от кустов примерно в трех метрах и обнаружили, что большой черный медведище, не обращая внимания на наши голоса, продолжает идти по берегу в том же направлении. Прикусив языки, мы проплыли мимо, уносимые быстрым течением.

Снять медведя было невозможно, так как на моем аппарате стоял длиннофокусный объектив, а до зверя были считанные метры. Тогда Рушан запустил. мотор, развернулся, и мы на полной скорости помчались вслед за медведем. То ли он плохо слышал, то ли был занят своими мыслями, но только он не обратил на шум мотора никакого внимания. Лишь когда мы с ним поровнялись, зверь кинул взгляд в сторону и в тот же миг стремительно, не хуже горного барана, взбежал по отвесному склону и скрылся в кустах. Вот и пойми такого зверя: то он не обращает внимания на громко разговаривающих людей, плывущих в лодке ему навстречу, а то удирает, как заяц. Ясно одно, что случайно оказаться у него на пути опасно. «Увлекшись своими мыслями», он может выйти на человека нос к носу и от неожиданности и со страху натворить беду. Однако втроем да под защитой такого охотника, как Рушан, мы разгорячились. Отправившись далее, строили планы, как будем снимать следующего зверя, но медведи не встречались.

К полудню мы добрались до места, где Носков отыскал гнездо белоплечего орлана. Пристали. Юрий ушел на поиски гнезда, решив взять хотя бы одного птенца, чтобы преподнести его в дар Московскому зоопарку. Пока он пропадал в болотистых пойменных зарослях, где тунами вились комары, я вынес на берег птенца белохвостого орлана. Когда моторка встала, белохвост занервничал, засуетился, и я решил дать ему немножко поразмяться да покормить его рыбой.

Птенец был не мал, хорошо оперен – почти слеток. Темно-коричневый, с внушительными желтыми когтистыми лапами, увесистым загнутым клювом, вида он был достаточно грозного, но по характеру на удивление беззлобный.

Еще в избушке я как-то попытался покормить птенца ястреба. И тут же был наказан. Стремительно вскинув лапу, острием когтя ястреб до крови разодрал мне руку, которой я предлагал ему мясо. Больше я его кормить не стал. Белохвостик был не такой. Он позволял брать себя в руки, плыть с ним рядом было не опасно. Но тут, выйдя на берег, птенец впервые возроптал, не желая подчиняться. Он кричал, норовил подняться на берег, категорически отказываясь есть рыбу, какие только лакомые кусочки я ему ни предлагал.

Вверх по течению поднималась моторка. Увидев птицу, рыбак подвернул к берегу, поинтересовался, ради чего и куда ее везем. Выяснилось, что он возвращается в поселок Ветвей, а ночью плыл этими же местами к морю и встретил по дороге двенадцать медведей. Очень близко наблюдал самку с тремя небольшими медвежатами, жалел, что не было с ним фотоаппарата. Его рассказ запал в душу. Зародилась мысль приехать сюда специально, для того чтобы пофотографировать бурых медведей на рыбалке. Вывенка была поистине медвежьей рекой. Только мы с Рушаном стали строить планы, как бы осуществить сплав по реке на следующий год, как из кустарников, отбиваясь от комаров, вывалился огорченный Носков.

– Эх,– вздохнул он тяжело,– лучше бы я взял их тогда, когда отыскал гнездо. Сразу. А теперь...– он протянул нам четыре лапки.– Сдохли. В гнезде. Два таких прекрасных птенца. Оперенные. Почти слетки. Отчего? Почему? Ничего понять не могу.

Природа продолжала загадывать загадки. Кречеты, ястребы и вот теперь орланы оставались в этот год по известной только ей причине без потомства. Ну не странно ли, удивлялись мы, ведь орланы считаются рыбоядами, а уж этого-то добра в каждом ручье полно. Отчего же выросшие птенцы погибали?

– Да какие они рыбояды? – возмутился Носков, отнял у меня рыбу, которой я тщетно пытался накормить раскричавшегося белохвоста, разодрал подстреленную чайку и дал орлану. Тот с жадностью принялся есть и вскоре успокоился.

Видимо, одной рыбой кормиться орланы не могут, птенцам требуется и мясо, а ни зайцев, ни куропаток из-за их малочисленности добывать в это лето родители не могли. Вот и гибли подрастающие в гнездах птенцы.

Послушав наши разговоры, рыбак припомнил, что прошлой зимой были очень высокие снега. Более чем двухметровые сугробы скрыли кустарник. Зайцам и куропаткам ничего не оставалось, как «подстригать» лишь верхушки. Это и сейчас было заметно. От бескормицы птицы к весне так ослабели, что нередко на глазах у людей во время полета начинали падать на снег. Рыбак подобрал несколько штук, отправил на анализ на санэпидстанцию. Впервые такое видел, боялся, что эпидемия началась, но анализ был тверд: птицы гибли от истощения.