Текст книги "За белым кречетом"

Автор книги: Валерий Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Вот, подумал я про себя, вроде и на той же реке живут да не месяц, а годы, а кречеты им не так часто встречаются.

Выпив еще чашку чая, я поблагодарил, пора было и отправляться дальше. Все семейство Лаптандер высыпало на берег меня проводить. Я вымахнул на речной простор, подальше от берегов, предоставив реке нести лодчонку по своему усмотрению. Солнце ощутимо пригревало, после обильного угощения не хотелось шевелиться, меня неодолимо потянуло в сон, и я заснул.

Проснулся от крика. Обернулся – на оранжевой лодке меня догоняли Сергей с Таней, а Сергей кричал: «Лебеди, смотри, лебеди!» Я посмотрел в сторону берега и увидел четырех белых лебедей, поднимающихся с воды. Набрав высоту, они сделали круг и полетели над рекой туда, где нас уже не было.

Так и получилось, что на стационар мы вернулись все вместе, как и подобает. Сергей сказал, что не захотел продолжать работу впроголодь, решил сходить за продуктами, а потом вернуться на моторке и продолжить обследование берегов реки, как того требовало задание.

Едва мы добрались до знакомой избы-стационара, как пришлось тут же пересаживаться в моторку и мчаться на факторию. Там уже стоял почтовый катер, вот-вот он должен был тронуться в обратную дорогу к Салехарду. Следующей оказии можно было ожидать не раньше чем через неделю, а то и до самой осени, если в связи с улучшением погоды река быстро начнет обсыхать.

Мы поспели. Катер уже разворачивался, когда Серега ловко подогнал к его борту моторку и, помахав на прощание рукой, повернул к стационару, где возвратившиеся из экспедиции ученые собирались за обеденным столом.

Поплыли назад берега, я же решил, что должен непременно приехать сюда, возможно, и не один раз. Только выбираться придется пораньше, лучше весной, когда лежат снега. Чтобы, обосновавшись в балке, откуда мы начали плавание, пройти на лыжах по гнездовьям. Запечатлеть на пленке свадебные игрища кречетов. Снять птиц во время насиживания, а затем и выкармливания птенцов. Я надеялся, что удастся уговорить и кинооператоров телевидения взяться за съемку фильма. Не только о кречетах, но и об остальных редких хищных птицах, нашедших прибежище на берегах этой удивительной реки. Несомненно, теперь я был полностью согласен с мнением Владимира Николаевича Калякина, что места эти надо непременно превращать в заповедные.

Оглядывая мысленно пережитое, я должен был признаться, что как бы трудно порой ни было, но увидел я за эти дни плавания очень много интересного. Узнал жизнь кречетов в самую серьезную пору их жизни: в момент схода птенцов с гнезда и превращения их в слетков. Сам того не ожидая, просмотрел пять гнезд кречетов, шестнадцать птиц в общем счете увидел! И среди них, как тут же подсказал будто сидевший во мне какой-то бес, не оказалось ни одной белой. Да, белого кречета я пока не увидел. Припомнилось, как в прежние времена помытчикам, уходившим на поиски птиц, давался наказ: столько-то добытых соколов «серых», «кропленых», «подкрасных», а «красных», то есть белых, столько, «сколько бог даст уловлено будет». Но ведь приносили же... Должен был и я добиться своего. Отступать я не собирался.

По лесам и горам Камчатки

– Прибыли,– тряс меня за плечо моторист катера. «Уснул-таки»,– ругнул я себя, протирая глаза и усаживаясь поверх одеяла. Двигатель был заглушен, без его привычного грохота тишина казалась необычной. Стало слышно, как стучат сапоги по железной палубе. Значит, уже начали сгружать деревянные бочки, которые привезли рыбакам для заготовки корюшки. Я поспешил подняться наверх.

День выдался ясным и тихим. Лишь легкие, как паутина, облачка прикрывали солнце. Морская гладь чуть шершавилась от утреннего ласкового ветерка, и хрустальной прозрачности ледяная волна лениво выплескивалась на сероватый крупнозернистый песок.

За линией прибоя зеленела трава. В ней на подпорках стояли брошенные деревянные рыбацкие кунгасы, стоявшие так, по всему было видно, много лет. Далее шли дома, какие-то постройки, как и кунгасы, давно оставленные за ненадобностью. На всей базе, как мне сказали, даже во время путины жило теперь всего лишь три рыбака.

Я сразу углядел их жилье: невысокую бревенчатую избенку, стоявшую рядом с обитым новым толем сараем. Из избушки поднимался сизоватый дымок, она стояла на берегу неширокой речки, а далее простиралась по-весеннему зеленовато-бурая, болотистая равнина с дикими зарослями кустарников по берегам озер. Километрах в двадцати поднимались покрытые снегами горы. По ним-то в скором времени мне и предстояло идти.

Из-за удивительной прозрачности воздуха горы потеряли объемность, казались как бы выпиленными из плоского картона, но мне ли было не знать обманчивости такой картины. Немало придется попотеть как по дороге к ним, так и преодолевая их глубокие ущелья. И все же пейзаж был диковат и непривычен....

Да, это был совсем не тот катер, на котором я отправился из Щучьей, и пейзаж никак не напоминал ямальский. Берег, у которого встал катер, был землею Камчатской, а место прозывалось полуостровом Говена.

С того времени как я вернулся из путешествия по реке Щучьей, минуло два года. Побывать там больше не удалось, сорвалась и затея сделать фильм о реке, приютившей редчайших хищников. В творческом объединении «Экран» свежа была память о недавней ошибке. И хотя фильм тот вышел полноценным, не раз был показан на телеэкранах, пробудил у зрителей интерес к природе Путораны, но должен же был я получить урок.

Когда же мне объявили, что фильм о реке птичьих грандов снимать в ближайшее время не предполагается, нет средств для работы в том районе, неожиданно поступило предложение рассказать о моих поисках кречета в передаче «Клуб путешественников». Передача посвящалась юбилею журнала «Вокруг света», искали человека, очерки и репортажи которого, опубликованные в журнале, могли бы быть проиллюстрированы фильмами, сделанными на телевидении. Поначалу планировалось показать фильм о куланах, который был снят по моему сценарию на острове Барса-Кельмес. Но режиссер, послушав мой рассказ о поиске кречета, загорелась сделать об этом передачу.

Был найден фильм об острове Преображения, снятый в то время, когда я там отыскал ястреба, быстренько сняли церковь на Трифоновской. Из редчайших томов, хранящихся в Государственной исторической библиотеке, пересняли картины лучших русских художников о соколиной охоте, включили в передачу фильм о Путоране, мои снимки из путешествия по Щучьей, и получилась передача о соколах-кречетах и необходимости их сохранить. Пожалуй, в передаче удалось добиться большего, чем если бы я сделал об этом фильм.

Я получил немало благодарных откликов, устных и письменных, и даже приглашение отправиться в совместное путешествие за белыми кречетами. Письмо это пришло из далекого поселка Шушенское. Написал его Юрий Носков. Он сообщал, что знает места, где гнездятся эти птицы.

Вскоре мы встретились. Юрий приезжал в Москву за музыкальными инструментами для школы. У себя в Шушенском он обучал детей игре на баяне в одной из музыкальных школ. Тут-то я и узнал, что, помимо музыки и рисования, этот человек всерьез увлекается ловчими птицами.

Из разговора выяснилось, что птиц он знал в совершенстве, не хуже иного орнитолога. И каких только хищников не перебывало у него. Были и соколы, и беркуты, и ястребы, но больше всего мечтал он, оказывается, заполучить себе в друзья камчатского белого ястреба-тетеревятника. Самого крупного, как объяснил он, и самого смелого.

Ради того чтобы отыскать его гнездо, Юрий уже несколько лет ездил на далекую Камчатку, тратя деньги и отпускное время, но птицу эту так пока и не нашел. Зато в одну из поездок в горах полуострова Говена приметил белых соколов. Приглашая отправиться с ним на поиски, он не сомневался, что птицы гнездятся в тех местах.

Камчатка... Край не близкий.

Однако, порывшись в литературе, я пришел к выводу, что основания верить предположениям шушенского сокольника имеются. Оказывается, еще Крашенинников, первоисследователь земли Камчатской, упоминал о встречах с белыми кречетами. А взявшись за исследование вопроса, что же, вообще, за птица белый кречет, я неожиданно пришел к выводу, что наибольший шанс встретить его на Камчатке.

В старину родиной белых кречетов считали Гренландию. Белых кречетов так и называли гренландскими, а Михаил Александрович Мензбир выделял их в особый вид, предупреждая, чтобы его не путали с белым кречетом, гнездящимся в Исландии, а также со светлыми кречетами, гнездящимися по побережью Сибири.

В своей книге «Птицы», изданной в Петрограде в 1916 году, он писал, что кречеты в Гренландии «гнездятся на уступах скал, вблизи птичьих поселений, на разной высоте, год из году занимая одно и то же гнездо в продолжение долгого срока, отчего вокруг гнезда накопляется много помета».

Однако гренландский кречет кругополярен, считал он. И гнезда его можно встретить не только в Гренландии, но и на других арктических островах, по побережью Северной Америки. Мензбир был уверен, что белый гренландский кречет гнездится на нашем острове Беринга. Ученый не сомневался, что встретить его можно и на Чукотке, и на Камчатке.

Григорий Петрович Дементьев, советский ученый, принявший эстафету в деле изучения кречетов, с выводами Медзбира, однако, не был согласен, считая их лишь запутывающими дело. Все кречеты – один вид, так решил он. Просмотрев массу тушек кречетов, хранящихся в музеях, он подметил интересную особенность – зависимость окраски птиц от мест гнездования.

Так, в странах Скандинавии белые кречеты совсем не встречаются. Тут птицы самые темные. А далее на восток общая окраска соколов начинает светлеть, и среди них все больше встречается птиц белых. За Уралом, к примеру, в общей массе кречетов до пятнадцати Процентов белых особей. И по мере удаления к востоку это процентное отношение возрастает. Самые светлые кречеты гнездятся у нас на востоке Сибири, и здесь половина среди них совершенно белые птицы.

Итак, получилось, что если отбросить Гренландию, как место мне совершенно не доступное, а также Исландию, то для поиска предоставлялось практически все побережье Сибири, где в разной пропорции у меня появлялся шанс встретить белого кречета. Но наибольшим этот шанс мог стать на Чукотке либо на Камчатке!

Мы договорились с Носковым ехать на Камчатку тем же летом. Но... отправился в эту поездку Юрий один.

Не зная причин моего внезапного (мне не повезло: я заболел) отказа от поездки, Юрий счел нужным сообщить, что на Камчатке он побывал, белого ястреба не нашел, но гнезда белых кречетов выведал.

Он отыскал их на полуострове Ровен. В двух гнездах, писал Носков, выводили потомство совершенно белые птицы, а в третьем самка была очень темной, как он предполагал, залетевшей к нам с Аляски, и пронаблюдать за ней, выводящей потомство в паре с нашим белым камчатским кречетом, было бы мечтой любого ученого орнитолога.

Что же касается поведения белых кречетов у гнезда, то птицы просто потрясли его, сокольника, бесстрашием и неутомимостью при защите птенцов.

«Представь себе отвесно падающий, шипящий снаряд, с хлопком и дребезжанием взмывающий у самой головы,– пояснил он,– ибо только с этим я и мог сравнивать появление непрерывно атакующей кречетихи. Ударь она меня в падении, и голова разлетелась бы, подобно арбузу. Причем после ставки она уходила вверх не под углом, а прямо, спиной вверх, усиленно, работая крыльями. Ставки повторялись почти без пауз. Вот это сокол! Так что не за красоту ценились белые кречеты сокольниками прошлого, а за отменные ловчие качества. Серым далеко до них и в дерзости, и в полете...». В конце Юрий приглашал меня отправиться с ним на Камчатку на следующий год. Я дал согласие, но... Носков о своих находках кречетиных гнезд сообщил в Институт охраны природы Владимиру Евгеньевичу Флинту. Тот взялся за создание в нашей стране питомника хищных птиц. Такие питомники уже действуют в США, ФРГ. Пора этим заняться и нам, ибо только так, научившись разводить их в питомниках, можно будет спасти птиц от полного исчезновения.

В ответ на свое письмо, сообщил Юрий, он получил от Флинта приглашение принять участие в экспедиции Института охраны природы, которая направлялась на Камчатку за хищными птицами для этого питомника.

Экспедиция намеревалась отловить птенцов белых ястребов, которых, как объяснял Юрий, «нужно срочно научиться выводить в питомниках, как и белых кречетов, так как Север осваивается, охотники к тому же нещадно выбивают их за то, что те якобы портят попавших в ловушки ценных пушных зверей».

Юрию предлагалось забрать из найденных им гнезд по два птенца кречетов, а за это ему обещали: во-первых, оплатить командировку как сотруднику института; во-вторых, при удаче отряда ястребятников двух белых птенцов тетеревятника в собственное его распоряжение. О таком варианте Юрий, конечно, и мечтать не мог. Он сразу же согласился. Теперь же он стал участником экспедиции института и вроде как потерял право меня приглашать. А Владимир Евгеньевич был против того, чтобы я принимал участие в этой экспедиции.

Поведение Флинта мне показалось не столько странным, сколько подозрительным. Я понял, что он хочет отмежеваться от меня не как от личности, способной причинить какой-то вред птицам, ибо я из гнезд птиц не собирался брать. А скорее всего, мне казалось, здесь замышляется какая-то акция, о которой, как хотелось бы Флинту, не должен знать представитель журналистской профессии. Тут уж я решил никак не отступать.

Время шло, близилось лето, Носков продолжал вести переписку то с Флинтом, то с орнитологом, который должен был искать гнезда белых ястребов, мне же сообщал, не без огорчения, что ему до сих пор ничего не понятно.

«Но ведь и ты не ради себя стараешься,– развивал он мысль в следующем письме.– Посмотрев твою передачу по телевидению, кто-то уже не станет палить из ружья в кречета, не прибьет случайно залетевшего в курятник ястреба. Сам же Флинт выразил как-то мысль, что всем любящим животных пора объединиться. Это здорово, когда пропагандой охраны природы, помимо штатных биологов, занимаются еще и люди, подобные тебе. Нет, ты должен увидеть белых соколов. И я обещаю тебе, ты их увидишь и заснимешь. Сделаем так, как если бы ты на Камчатку прилетел сам по себе».

Вся экспедиция вначале должна была собраться в Тиличиках. Затем один отряд, в задачу которого входило отыскание гнезд белых тетеревятников и последующее взятие птенцов, отправлялся на западный берег Камчатки в район реки Пенжины. Носков же с орнитологом Гражданкиным должен был следовать на полуостров Ровен за птенцами кречетов. «Саша хороший парень,– писал Юрий в последнем письме,– с ним мы немало походили по горам Алтая. Я поговорю с ним и дам тебе телеграмму». Меня он настраивал быть готовым вылететь на Камчатку в двадцатых числах июня.

Близился назначенный срок, а телеграмма все не приходила. Я решил, что полечу все равно, попытаюсь сам отыскать кречетов, когда позвонил мне незнакомый человек, представившись охотником с Камчатки. Он встретился в Тиличиках с Носковым, имел с ним беседу, и тот советует мне немедленно вылетать. Охотник уверял, что белых соколов он не раз видел в горах, и если я имею возможность потратить на поиски дней двадцать, удача мне обеспечена. Носков сообщил ему, что будет поджидать меня на полуострове Говен на седьмой базе...

В ГОРАХ ПОЛУОСТРОВА ГОВЕНА

И вот я на севере Камчатки, на катере госпромхоза, прибывшем забирать рыбу у рыбаков, добрался до седьмой базы.

Среди встречающих сразу замечаю знакомую фигуру. В подвернутых болотных сапогах, коричневом плащишке «болонья» и белом картузе сокольник выделялся среди одетых по-рабочему в желтых комбинезонах рыбаков. Он похудел, и вид его показался мне несколько озабоченным. Увидев меня, он застыл от удивления, потом улыбнулся и молвил: «Приехал! Я уже и не ожидал».

– Плохи дела,– покачал головой Носков, отведя меня в сторону.– Боюсь, что напрасно вызвал тебя. Зима здесь выдалась необычная, снег в горах лежит до сих пор. Старожилы такого не упомнят. В тундре нет ни сусликов, ни куропаток.

Он уже успел побывать в тундре, поговорить с местными охотниками. Они рассказали, что зимой случались небывалые оттепели, а затем ударяли крепкие морозы, начиналась гололедица. По-видимому, из-за этого и сократилась численность куропаток, основной пищи кречетов. Директор госпромхоза Олюторский рассказал ему, что в обычный год охотники-промысловики сдавали до десяти – пятнадцати тысяч куропаток. А в этом году не было сдано и трехсот штук. И хотя за кречетами подобного не наблюдалось, Юрий считал, что благородные соколы, как и многие хищные птицы, в этой ситуации могут и не отложить яиц.

Должно быть, я скис в лице. Да и как тут было не скиснуть. После стольких злоключений оказаться у порога своей мечты и вдруг узнать, что подножку тебе ставят не только отдельные личности, но и сама матушка-природа!

– Да не отчаивайся раньше времени,– рассмеялся Носков,– ведь пока это только мои предположения. Может, все не так. Растут в гнездах птенцы, и дня через два будешь снимать кречетов. Надо только выспаться с дороги да как следует отдохнуть, прежде чем отправляться в горы.

В остальном дела для меня складывались самым благоприятным образом. Саша Гражданкин, вероятно, оценив обстановку, узнал, что километрах в пятнадцати от базы находится птичий базар, а рядом – свободная изба, и ушел с фотоаппаратурой туда, предоставив Носкову отлавливать кречетов. В помощниках у Юрия ходил Иван Бевза. Молодой орнитолог, прилетевший из Казахстана. Он, как и я, прилетел на Камчатку на свой страх и риск, чтобы заполучить хоть парочку птенцов для своего питомника. Оказывается, питомник для выращивания хищных птиц создавался не только в Окском заповеднике, но и в Казахстане. Таким образом, надежды на то, что белые кречеты будут в конце концов спасены от исчезновения, возрастали, и этому оставалось только радоваться.

В тот день, как будто специально для того чтобы взбодрить мое несколько увядшее настроение, случаю было угодно побаловать меня видением белого кречета. Птица, о съемке которой я так мечтал, неожиданно появилась над ручьем со стороны гор. А я в это время с Владимиром Прудниковым, самым словоохотливым из рыбаков, сидел на бревне и, покуривая, любовался гладью реки, буро-зеленой равниной за ней и снежными вершинами гор, освещенными резким светом низкого вечернего солнца. Я подумал, что на такой пейзаж, если бы он был выполнен на картине, можно было бы глядеть каждый день. И никогда бы он не надоел.

В это-то время и появилась на горизонте птица, которую я поначалу принял было за чайку, а потому и не поспешил к рюкзаку, стоявшему не распакованным у избы. В рюкзаке лежали фотоаппараты и объективы, с помощью которых я мог, оказывается, в первый же день сфотографировать белого кречета. Только когда на птицу накинулись с истошными криками черноголовые бесстрашные крачки, защищавшие, по всей видимости, свое гнездо, я замер от удивления.

Крупная белая птица резко взмыла вверх, уходя от раскричавшихся крачек, скользнула с крыла на крыло, легко пронырнув мимо них, и, не обратив больше внимания на птиц, словно это были мухи, полетела вдоль берега реки. По мелькнувшему в синем небе силуэту я признал в этой птице самку белого кречета. Резко взмахивая сильными крыльями и продолжая затем парить на них, птица летела невысоко над берегом, явно что-то высматривая внизу. Вскоре она затерялась вдали.

– Белый кречет,– вскричал я.

– Да,– будничным голосом подтвердил рыбак.– Он здесь часто летает. И все примерно этим маршрутом: по-над берегом речки. Но чаще всего мы этих птиц видим осенью. Когда штормовая погода начинается. Птицы слетаются к домам, сидят на столбах и довольно близко к себе подпускают.

– Не только кречеты,– продолжал он.– Розовые чайки прилетают. Третий год наблюдаем их здесь. Красивые птицы. Да сам их увидишь. Кто-то за ними к Северному полюсу идет, надеясь среди льдов хоть краешком глаза увидеть, а они тут едва ли не у крыльца сидят, Чуть ли не каждый вечер прилетают.

Белые кречеты... розовые чайки... Уж не в сказочный ли мир я попал!.. Кажется, тогда я впервые подумал, что даже если мне и не удастся сделать портрет белого кречета, то о днях, проведенных здесь, жалеть вряд ли буду.

В горы мы отправились налегке. Где-то в конце нашего маршрута, уверял Носков, находится лабаз коряков-оленеводов. Там предостаточно оленьих шкур, на которых можно всласть выспаться и не замерзнуть, а потому и незачем тащить с собой спальные мешки. «Загрузка,– настойчиво повторял он,– должна быть минимальной». С собой он брал лишь две банки тушенки, пачку сахара, чай и буханку черного хлеба. «Не густо»,– отметил я про себя, но высказываться по этому поводу не стал. Юрий ходок бывалый, да и хаживал он уже по этим местам.

День выдался солнечным и ясным. Призывно сияли снегами остроконечные вершины гор. Среди них выделялась одна – массивная, с двумя, как ушки совы, острыми башенками. Ее мы и держали на прицеле, намереваясь обойти, осмотрев ближайшие ущелья.

В зеленой армейской рубашке и светлом картузе, с неразлучным биноклем, одноствольным ружьишком и легоньким рюкзачком, Носков первым отвернул до пояса резиновые сапоги и зашагал через речку. За ним двинулся чернобородый, черноглазый, как цыган, Иван Бевза в зеленой панаме солдата пограничных войск. На груди у него также красовался восьмикратный бинокль, к поясу был прикреплен охотничий нож, за плечом – бухта новенькой толстой веревки, с помощью которой он собирался пробраться к гнезду за молодыми кречетами.

Замыкающим в этой процессии на время всего похода, как я понимал, предстояло быть мне. Более пятнадцати килограммов весила лишь одна фотоаппаратура в моем рюкзаке, но, зная ненадежность нашей техники, я не мог отказаться ни от одного аппарата, чтобы быть во всеоружии, если придется снимать кречета.

– Ни пуха! – подбадривали нас с берега рыбаки.

– К черту, к черту,– в один голос прокричали мы и, перебравшись через мелководную речку, зашагали к горам через болотистую равнину.

Временами на бугорках мы замечали евражек, которые были здесь весьма осторожные и нелюбопытные. Однажды вдали мелькнула подвыгоревшая шубка лисы, и стала понятна угрюмоватость евражек. Эта плутовка, видимо, им особенно разгуляться не давала.

Чем ближе мы подходили к горам, тем сильнее припекало. Приходилось только радоваться тому, что комарики еще не народились. Дорога тогда показалась бы во сто крат тяжелее.

Часа за три мы одолели равнину, выйдя в долину речки, огибающей двуглавую гору с правой стороны. К реке мы выходили по тропам, которые способны были проложить в чащобе кустарников только могучие корякские медведи. И сомнений в том не оставалось, так как следы их постоянно встречались, и притом довольно свежие. Проснувшиеся медведи за отсутствием рыбы лакомились пока молодыми побегами ивы и ольхи.

– Не лучший вид питания,– глубокомысленно констатировал Носков,– могут быть при неожиданной встрече и злы. Придется идти по речке.

Опять пришлось отворачивать до пояса сапоги. И хотя идти по стремительной речке было нелегко, преодолевая при каждом шаге сопротивление потока воды, но все же легче, чем продираться через кустарники, да и безопасней.

В дороге Юрий открылся мне: до моего приезда они с Иваном побывали все-таки у двух гнезд, где годом ранее он видел птенцов. В одном гнезде поселились мохноногие канюки. Другое оказалось пустым. Но когда Бевза полез его осматривать, явилась пара кречетов, белых, которые было и попытались атаковать человека, но вскоре успокоились и улетели.

Отчаиваться рано, считал Юрий, с шумом переставляя в бурлящей воде сапоги, стараясь не поскользнуться на валунах. Кречеты могли поменять гнезда и выводить птенцов где-то неподалеку. К тому же осталось неосмотренным третье гнездо. А на обратном пути они отыскали довольно подозрительную расщелину с натеками. Добраться до нее не удалось, очень уж отвесной оказалась скала. Но когда Бевза все-таки попытался заглянуть в расщелину, откуда ни возьмись, налетела на него кречетиха. Не белая, светло-коричневая с пестринами на груди и, что самое удивительное, с опутенками – ремешками на лапах. Видно, кречетихе этой пришлось послужить у какого-то сокольника, да сумела она «отлететь» и вернулась в родные края. И очень интересно было бы узнать, сумела ли она завести птенцов. Ради этого они и взяли веревку, чтобы попытаться с ее помощью хотя бы заглянуть в подозрительную расщелину.

Не переставая удивляться неожиданным разворотам событий в этой, все сильнее начинавшей захватывать меня истории, я тем не менее не терял надежды на успешный исход похода. Хотя наяву убедился в скудости животного мира в этих местах. Пока за многие километры пути по тундре и горам мы видели всего лишь четыре суслика и не встретили ни одной куропатки. Чем в самом деле было питаться соколам да выкармливать птенцов?

С реки хорошо просматривались заснеженные склоны гор, местами поросшие кустарником. Друзья не переставали осматривать их в бинокли. Особенно пристальному изучению подвергались каменистые выступы на вершинах, останцы на хребтах. Внимательно обследовали каждый светлый подозрительный камень. По светлым натекам у гнезд сокольники и определяют, к какому виду относится живущая в гнезде птица.

Не раз уже были замечены в скалах гнезда хищных птиц. Но порой хозяева сразу же торопились выставить себя напоказ – у скал появлялся лениво парящий ворон или канюк. Тут искать было нечего. Иногда над скалами начинал кружить белохвостый орлан. Но и орланы нас не интересовали. Наконец нашли гнездо, хозяева которого не подавали признаков жизни, и это сокольников заинтересовало. Вдвоем они отправились к гнезду.

Я остался на берегу реки, решив передохнуть. Пронаблюдав, как, взбираясь по рыхлому снегу, друзья все выше и выше удаляются к небесной синеве и прохладе, решил охладиться и я. Разделся и, забыв о предательски таившемся в пояснице радикулите, засевшем там со времен зимовок в высоких широтах Арктики, плюхнулся в речку.

Если бы медведь вздумал в ту минуту выйти на берег и увидел выражение моего лица, то, даже не услышав жуткого вскрика, бросился бы от меня бежать. Хотя и жарко пригревало солнышко, вода в речке оказалась преледяною. Стрелою вынесся я из реки и пустился бегать по берегу и приседать, едва успев согреться к возвращению сокольников.

Вести были неутешительными: в обнаруженном гнезде жили канюки. «Кандюки» – как называл их Носков. Он уверял, что именно так, скорее всего по ошибке, назвал канюков один уважаемый научно-популярный журнал.

И опять мы брели по середине горной речки, обходя валуны, иногда взбираясь на снежники, проходя по террасам, где цвели бледно-золотистые рододендроны. Так и хотелось остаться, не торопясь полюбоваться на них, но неуемный Носков вел и вел нас вперед. Опять приходилось спускаться и шагать по бурлящей воде.

Без реки в эту пору в горах нам никак было не обойтись. Река стала для нас чем-то вроде тропы. И когда в конце концов она пропала под снежником, мы даже несколько растерялись. Теперь мы сами должны были выбирать ориентиры, куда идти. Потопали, проваливаясь, по сырому снегу. В ущелье стало сыро и холодно, как будто перенеслись в другое время года.

Выбравшись из снежного ущелья к перевалу, мы долго отдыхали, лежа на мху и высасывая из прошлогодних ягод шикши терпкий, гранатового цвета сок. Уже вечерело, солнце перестало пригревать, пришлось достать свитера. Хотелось развести костерок, подкрепиться, попить крепенького чайку, но Носков с посеревшим от усталости лицом стоял на своем: чаевничать рано.

Чтобы выбраться на вершину хребта, пришлось пробивать дорогу в кустах кедрового стланика. Ветви его с корявым упорством цеплялись за что попало, хватали за руки, за ноги, так и норовя свалить, не пустить, будто исполняли чье-то задание. Зато когда мы выбрались на голую горную равнину, с одной стороны изрезанную долинами начинающихся рек, то испытали радостное удовлетворение, подобное, должно быть, горделивому чувству первовосходителей, оказавшихся на желанном пике.

Отсюда хорошо обозревались дали. Виднелись снежники в лощинах, где, рождаясь робкими ручейками, начинались бурные горные речки, сбегающие по расширяющимся долинам к зеленовато-синей прибрежной равнине, простершейся перед уходящей к горизонту гладью спокойного, по-вечернему темного моря. Где-то там, у моря, в избушке рыбаков сейчас уже зажигалась керосиновая лампа, жарко раскалялась растапливаемая сухими дровишками печь. Сумерки неумолимо сгущались, а я представить не мог, сколько же нам еще придется идти.

Носков указал на похожую на замок одинокую вершину, поднимавшуюся на пологом спуске, разделяющем изначалья двух рек.

– Там мы видели кречетиху с опутенками,– пояснил он.– Попытаемся осмотреть подозрительную расщелину.

Но едва мы начали спускаться в долину, как Бевза вполголоса чертыхнулся и, присев, показал рукой, чтобы и мы немедленно последовали его примеру.

Внизу вдоль берега речки неторопливой, размеренной походкой, раскачиваясь, как моряк, шел довольно-таки внушительных размеров, на снегу и в сумерках казавшийся очень черным бурый медведь. Подойди мы сюда минут на десять раньше, наверняка встретились бы с ним, но теперь он уходил.

Медведь шел по течению речки, вероятно, задумав к наступлению ночи добраться до берега моря. Поискать там поживу или полакомиться рыбой, которая начинала входить в устья рек.

– Только бы он нас не заметил,– негромко, взмолился Бевза, словно боясь, чтобы и в самом деле зверь не услышал.

– Ничего,– успокоил Носков.– Назад он уже не повернет, так и пойдет к морю. Обождем и пойдем себе. Ведь у нас и оружие есть.

Так и сделали. Убедившись, что медведь идет по реке не по прямой, а иногда отворачивая в сторону, осматривая кустарники на склонах, мы проследили за ним, пока он совсем не скрылся среди зарослей, и отправились к похожей на замок горе.

На склонах ее рос настоящий лес из лиственниц и каменных берез. Лишь северная сторона, словно обрубленная топором великана, глянцевато чернела. На этой отвесной стене друзья и обнаружили темную расщелину с беловатыми натеками.

Только дойдя до горы, Носков позволил нам немного подзаправиться для восполнения сил. Ужин, а если к тому же учесть, что мы и не обедали, оказался довольно скудным: банка тушенки на троих, каждому по плавленому сырку и холодная водичка из лужи.

– Подзаправимся как следует в лабазе,– пообещал Носков и дал команду Ивану взбираться на вершину, чтобы привязать там к какому-нибудь дереву веревку. Мне предложил следовать за собой, обещая, что, возможно, сейчас, когда он полезет к гнезду, и прилетит кречетиха с опутенками.