Текст книги "Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости"

Автор книги: Валерий Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Временно, временно, – успокоил его Эспадо, заботливо помогая обезрученному генералу натянуть штаны.

Усадив Сандалова в коляску, Эспадо уже собирался завести мотор, как вдруг услышал тихое поскуливание и хрип:

– Битте шен, вассер, вассер…

Тяжело вздохнув, красноармеец слез с седла, отстегнул последнюю флягу и влил немного воды в жадно открывшийся рот немца. Немец закашлялся. Потом из уголка его глаза покатилась по небритой щеке одинокая слеза.

– Русиш камерад… вельт криг дас ис шайзе… – сказал немецкий солдат, а потом вытянулся и помер.

Такие дела…

23 июня 1941 года. Некоторое время спустя.

Лесная дорога около Пелишчей

Склонившись над мотоциклом, Эспадо тщетно пытался понять, от чего же тот никак не заводится.

Глядя на его затылок, Сандалов, сидящий в мотоциклетной коляске, тихо сказал:

– Ты… это… браток… Не говори никому, что там у нас было, а? Сам не пойму, что со мной случилось… Наехало на меня что-то… Со мной такое бывает… Уж меня за это били-били, и в школе, и в училище… и даже в Академии Генштаба, в туалете, после выпуска…

Мотор мотоцикла яростно взревел.

23 июня 1941 года. Еще некоторое время спустя.

Пелишчи. Командный пункт 61-го танкового полка 30-й танковой дивизии

– Э-э-э, я твой мама в рот ибал, я твой сэстра жепа ибал, я тэбя марално тоже ибал! Гиде танк? Гиде танк, морда твой эфиопский? Биросыл, да? Поля боя бижал, да? Я тибя сичас расстреляю как последний сук…

Земляк дальний родственник и однокашник покойного Гиенишвилли, старший лейтенант Борсадзе, брызжа ядовитой слюной, махал перед носом замершего по стойке смирно красноармейца Эспадо крохотным, зато чрезвычайно волосатым кулачком. Наконец-то он сумел найти законный способ отомстить грязному русскому за своего Гиви. И неизвестно, чем бы это для Борсадзе закончилось, ведь нервы у Адольфо были не железные, если бы сбоку не надвинулась быстрая грозная тень…

Не имея возможности ударить его сломанными в запястьях кулаками, Сандалов с размаху пнул старшего лейтенанта, как заправский форвард пинает футбольный мяч на финальной кубковой встрече команд «Спартак» – «Динамо».

– Ты кого сукой назвал, а? Моего друга?! Ты, гад!!! – сорвавшись на фальцет, завопил Сандалов. – Мы пять танков сожгли! Один из них был сверхтяжелый! Ты с нами там был, а? Ты где ВООБЩЕ был? На КП припухал? Ты, сука тыловая!!

И генерал истерически разрыдался…

23 июня 1941 года. Еще некоторое, но вполне малое время спустя.

Там же

Отстранив медсестру, отпаивавшую Сандалова лавро-вишневыми каплями, на генеральское плечо положил руку невысокий, чуть лысоватый мужчина в серой гимнастерке без знаков различия и в странно смотрящемся на войне пенсне.

– Что здесь происходит? – мягко спросил незнакомец.

Вздрогнув от этого прикосновения и этого голоса, Сандалов вдруг понял, что на него снизошло озарение. Выдохнув мятный запах, генерал решительно заявил:

– Я знаю! Я знаю, как побить немецкие танки, товарищ Берия!

– Интересно, интересно… И как же именно? – заинтересовался Лаврентий Палыч. – Впрочем, пройдемте, товарищ…

Спустя час.

Там же

Медленно пройдясь перед замершими Эспадо и Борсадзе, товарищ Берия вдруг резко остановился и посмотрел Борсадзе в глаза:

– Сколько танков Вы сегодня подбили?

– Э-э, батоно…

– Потрудитесь изъясняться по-русски, – с холодной, тщательно сдерживаемой яростью прервал его Берия.

– Э-э-э… нэ счытал, да?

– Значит, ни одного…

– Э-э-э, мамай кланус, да?

– Раздевайтесь! Снимайте гимнастерку! – холодно глядя прямо в глаза Борсадзе, приказал Берия. А потом, повернувшись к Эспадо, строго добавил. – А вы надевайте свою форму, товарищ старший лейтенант. Принимайте командование у этого… хм… красноармейца.

– Не могу! Извините… – с сожалением ответил Берии Эспадо и грустно пояснил. – Я судимый!

– Да? – удивленно приподнял брови Берия. – Ну ничего. Я тоже судимый…

И кровавый сталинский палач печально улыбнулся…

23 июня 1941 года. 16 часов 42 минуты.

Буховичи, северо-восточнее Кобрина. Штаб 4-й армии Запфронта

…Пункт второй. Части 4-й армии, продолжая твердую оборону занимаемых рубежей, с утра 24 июня 1941 года переходят в общее наступление в обход Бреста с севера с задачей уничтожить противника, переправившегося через реку Зап. Буг. Удар наносит 14-й МК совместно с 28-м СК и скоростным бомбардировочным авиационным полком 10-й САД. 75-й и 49-й СД продолжают удерживать занимаемый рубеж.

…Пункт четвертый. 28-й СК наносит удар своим правым флангом, а именно 6-й, 42-й СД и батальоном танков 205-й МСД в общем направлении на Высокое, имея задачу занять его к исходу дня.

Пункт пятый. Атаку начать 05.00 24 июня 1941-го после 15-минутного огневого налета.

Пункт шестой. Границу до особого распоряжения не переходить.

Подписано: Коробков, Шлыков.

Приписка: Начальник штаба Сандалов подписать приказ отказался.

Коробков положил машинописный лист на дощатый стол, взятый из летней деревенской кухни. В палатке повисла тягостная тишина. Только слышно было, как жужжит и бьется о полог жирная, зеленая муха.

Маршал Ворошилов посмотрел свинцовым взглядом на генерала Сандалова:

– Товарищ Сталин, посылая меня сюда, полагал, что вы громите врага на его территории. А Вы здесь Францию устроили?! Почему не желаете воевать?! Прошу Вас объясниться!!! [94]94
  Подлинные слова Ворошилова.


[Закрыть]

Берия мягким движением руки остановил вскочившего с перекошенным от ярости лицом генерала Сандалова и вполголоса сказал Ворошилову:

– Ви не правы, товарищ Маршал Советского Союза. Товарищ Сандалов желает воевать. Товарищ Сандалов лично в атаку на немецкие танки ходил и много их сам пожег, я не ошибаюС? Товарищ Сандалов из горящего танка вИбралСа… так, что форма на нем сгорела, я прав? Товарищ Сандалов был в бою ранен, но тем не менее в строю остался, я ничего не напутал? А потом он своими руками немца в рукопашном бою убил и в его штанах на военный совет пришел, правиЛно я говорю? Ну вот, и разобрались и успокоилЫсь… А теперь, товарищ Сандалов, доложите представителям Политбюро ВКП(б), отчего Вам не кажется целесообразным выполнить Приказ № 02!

– Докладываю! – говорит Сандалов, вставая. – Противник, по моему мнению, наносит главный удар севернее Бреста, как я ранее и предполагал. На брестском направлении немцы создали огромное численное превосходство в силах и средствах, особенно в авиации и танках. Здесь это превосходство в несколько раз больше, чем на других направлениях. Отсюда и тяжелые, неизмеримо большие, чем в других армиях, потери. Самым опасным для всего Западного фронта был бы, как мне кажется, прорыв врага через Пружаны на Слоним, Барановичи. Здесь открылся бы ему прямой путь к Минску. Но на этом направлении уже сосредоточиваются войска второго эшелона фронта.

Сандалов делает шаг к столу, на котором расстелена карта.

– Направление Слуцк – Бобруйск, казалось бы, стратегически менее важно, – продолжает Сандалов, осторожно касаясь карты посиневшими пальцами загипсованной руки. – Однако с выдвижением к Барановичам из Слуцка 55-й и из Бобруйска 121-й стрелковых дивизий это направление становится наиболее уязвимым. Отсюда для нас возникает задача: имеющимися в нашем распоряжении силами и средствами, без надежды на подкрепление, стойко оборонять бобруйское направление. Приказом командарма войска Армии должны перейти в решающее наступление и, разгромив противника, изгнать его с Советской земли. Достойная и благородная задача. Я целиком «За!». Но нужно внимательнее рассмотреть запланированные на это силы и средства. – В порыве «боевого» вдохновения Сандалов переходит на «канцелярит». – Начнем с правого фланга. Потеряв почти полностью личный состав 15-го СП, 49-я СД в составе 212-го СП и 166-го ГАП отошла к Кременцу. Связи с дивизией Штаб Армии не имеет, так что можно предположить худшее – дивизия, потерпев поражение, уже оставила важнейший узел дорог у Кременца и отходит в Пущу. Тем не менее командарм ставит ей задачу наступательного характера на завтрашний день!

Возмущенно взмахнув загипсованной рукой, Сандалов бросает быстрый взгляд на Коробкова.

– С отходом стрелковых частей в районе Видомли образовался разрыв, который частично был прикрыт контратаковавшей противника 30-й ТД. Контрудар танкистов имел значительный успех, однако дивизия под непрерывными атаками с воздуха понесла значительные потери в материальной части. Сейчас в обоих танковых полках дивизии осталось меньше сотни танков. Еще один день подобных успехов – и дивизия «кончится»! – с горькой улыбкой говорит Сандалов. – Обращаю внимание на то, что поле боя осталось за противником, следовательно, он может эвакуировать свои подбитые танки и мы завтра же сможем снова встретить их в бою. Наши же подбитые танки следует считать потерянными совершенно…

– А почему поле боя осталось за противником? – заинтересованно спросил Берия. – Если контрудар имел, по вашим словам, «значительный успех»?

– Потому что спешенная мотопехота, в силу внезапного вероломного нападения врага оставшаяся без транспорта, не имела возможности поспевать за танками… – доходчиво объяснил Коробков.

– Ну, допустим, я дурак… чего-то не понимаю! – нахмурился Берия. – Нет автомашин, хорошо… то есть, конечно, не хорошо. Но нет, так нет. Кстати, кто так придумал, что их нет? Ладно, об этом потом… хотя мы, конечно, разберемся… Ну нет автомашин, посадите их на повозки… на танки, на броню, наконец!

– Перевозить войска на танках категорически запрещено! – наставительно сказал Коробков.

– Кем именно запрещено? – с профессиональный интересом спросил Берия, доставая блокнот и карандаш.

– Мной запрещено… – мрачно сказал Ворошилов. – Чтобы избежать несчастных случаев…

Лаврентий Палыч что-то записал в свой блокнотик. Лицо маршала пошло багровыми пятнами. Берия, внимательно посмотрев на побуревшего Маршала, вежливо сказал:

– Извините, товарищ Сандалов, мы вас прервали. Продолжайте, пожалуйста, мы вас внимательно слушаем.

– Продолжаю, товарищ Генеральный комиссар Государственной безопасности Советского Союза! – с благодарностью кивнул Сандалов. – Части 14-го МК, включая вышедшие из района Бреста остатки 22-й ТД, в настоящее время сосредотачиваются в районе Кривляны, Пилищи, Хмелево. Необходимо срочное пополнение запасов ГСМ, огнеприпасов. В машинах осталось менее трети заправки, боекомплекты в значительной мере израсходованы. Мною даны указания организовать пункты сбора аварийных машин, а также о направлении в этот район «наливок» с бензином и передвижных реммастерских. Однако, с учетом полного овладения противником неба, их прибытие откладывается до наступления темноты.

– Это да… – покачал головой Ворошилов. – Я сюда из Минска ехал, так мою бронемашину истребитель обстрелял. Представляете, братцы, в лобовой броне две ма-а-а-ахонькие дырочки, а водитель – наповал, вся кабина кровью залита… [95]95
  Подлинный случай, с Ворошиловым.


[Закрыть]

– Далее… – снова заговорил Сандалов. – В настоящее время Штаб Армии поддерживает связь со штабом 28-го СК и со штабом Фронта. Со штабом 10-й Армии – проволочная связь прервана. По сообщению из стрелкового корпуса, у них связи с дивизиями нет, кроме 42-й СД, да и то – пешими посыльными. По моему личному наблюдению, от постоянной и жестокой бомбардировки с воздуха пехота деморализована и упорства в обороне не проявляет. Отходящие беспорядочно подразделения, а иногда и части командирам соединений и заградительным отрядам приходится останавливать и поворачивать на фронт. Иногда – с применением оружия.

– Опять бомбардировка! А где в это время наши «соколы»? – возмутился Ворошилов и оглядел присутствующих на совещании командиров. – Кто командир 10-й САД?

– Так точно! – лихо отрапортовал, вскочив со своего места, командир авиадивизии.

– Что «так точно»?! – удивленно переспросил Ворошилов.

– Так точно, ведем боевые действия с максимальным напряжением сил и средств, как вы, товарищ Маршал Советского Союза, учили!

– И как именно ведете? – мягко уточнил Берия.

– Я же ведь уже доложил. С МАКСИМАЛЬНЫМ НАПРЯЖЕНИЕМ! – обиженно, как полному штатскому идиоту, пояснил командир авиадивизии. – Один боевой вылет в день для истребителя или штурмовика. Два вылета в три дня для фронтового бомбардировщика… [96]96
  Из подлинной директивы Наркома Обороны.


[Закрыть]

– Хорошо устроилЫсь, сталЫнские соколы… – утрируя акцент, ласково сказал Берия. – По четным дням, значит, воюем, по нечетным – водку пьянствуем… – и внезапно заорал. – СВОЛОЧЬ!!! Копца, сволочь, я застать не успел! А тебя, сволочь, застал!!!

– Я прошу у Родины, у Партии прощения… – мгновенно осознав ситуацию, командир авиадивизии рухнул на колени.

– У солдат проси прощения, которые из-за тебя, гад, сейчас под бомбами умирают… Пш-ш-шел отсюда! – с презрением сказал Берия. – Заместителю свои дела сдай по телефону – и его, немедля, в Штаб Армии! И не вздумай мне до трибунала застрелиться – повешу!

Командир авиадивизии на подгибающихся ногах покинул совещание. В палатке повисла тишина. Присутствующие командиры сидели, глядя в пол. Берия задумчиво оглядел склоненные головы и вполголоса сказал:

– Ну, МНЕ все более или менее ясно… – а затем добавил погромче, обращаясь к так и стоявшему возле карты Сандалову: – Благодарю вас, товарищ Сандалов, за горькую правду! Садитесь пока. Кстати, а как вы себя чувствуете? Может, в госпиталь поедете?

Сандалов отрицательно помотал головой.

– Нет? Останетесь у нас? Ну и ладно, большое вам за это спасибо! – кивнул Берия. – Вы нам очень нужны!

Берия несколько секунд помолчал. Затем, посмотрев в глаза командарму, спросил тихо, с затаенной болью:

– Товарищ Коробков, как же вы, КОММУНИСТ, могли отдать ТАКОЙ приказ?

Коробков, мрачно насупившись, промолчал. За него вступился член Военного совета Шлыков:

– Я час тому назад обратился к командующему, что, мол, надо просить округ, то есть, извините, штаб Фронта, утвердить наше решение о переходе к обороне!

– Ну, ну, и что же командарм вам ответил? – подбодрил комиссара Берия.

– «Хотите, чтобы нас назвали трусами и отстранили от командования армией? – рассердился на мои слова Коробков и добавил: – Если хотите, можете вносить такое предложение лично, от себя»… [97]97
  Подлинные слова Коробкова.


[Закрыть]

– И что же, вы такое предложение внесли? – грозно спросил Ворошилов.

– Нет, не внес, товарищ Нарком! – вздохнул Шлыков.

– Значит, говорите, Коробков побоялся, что его сочтут трусом… За пост свой испугался… И Вы тоже… испугались? – болезненно сморщился Климент Ефремович.

– Товарищ Нарком! Дайте мне винтовку, и я впереди бойцов в атаку пойду! – запальчиво крикнул Шлыков.

– Значит, в атаку вы не боитесь… немцев вы не боитесь… а командарма боитесь? – озадаченно сказал Ворошилов и, подумав, добавил: – Что-то сомнительно… Вот товарищ Сандалов немца не испугался и командарма не испугался тоже! И поэтому я ему верю! А Вам… Нет – не верю!

И Ворошилов с презрением отвернулся. И даже не поглядел, как вызванный незаметным движением мизинца Берии опасно-медлительный, с плавными текучими движениями порученец выводит из палатки смертельно побледневших, уже фактически мертвых Коробкова и Шлыкова.

23 июня 1941 года. 17 часов 01 минута.

«Камянецкая Вежа. Фiлiял Брэсцкага Абластнога Краязнаучага музея»

«Белая Вежа» – та самая, которая дала имя Пуще, на самом деле построена из красного кирпича. Донжон – так на Западе называют такие оборонительные сооружения. Последний рубеж обороны осажденного гарнизона, когда безжалостный враг уже ворвался в город.

…Выбив из древней кирпичной кладки кроваво-красную, секущую кожу, искру, немецкая пуля противно взвизгнула. Немцы уже хорошо пристрелялись к этой амбразуре.

Надо бы сменить позицию, но лейтенант Николай Дамарацкий, сосед Мохнача по комнате в общежитии, этого делать не стал. Сил ворочать тяжеленный станковый ДС уже не оставалось. Кстати, отличная оказалась машинка, самое главное, в отличие от «максима», воды для охлаждения не требует – а то бы давно закипел, как самовар.

Дамарацкий сплюнул густую вязкую слюну. Удачно он перед войной на полигон попал, новую технику изучать. Изучил, на практике… Только вот из всех красных командиров, прибывших утром 22 июня на занятия, он, почитай, один в живых и остался…

– Саня, ты как? Саня, ответь, не молчи! Саня, ты жив?! – крикнул Николай, но никто не ответил.

Значит, один он и остался, уже без «почти»… «Водички бы попить, напоследок», – подумал Дамарацкий. Все-таки он продержался почти полчаса. Но тут в соседнюю амбразуру влетела немецкая граната.

Вспышка! Беззвучная и черная…

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

Белая Вежа на самом деле построена из красного кирпича. Красного, как кровь…

23 июня 1941 года. 17 часов 02 минуты.

Лесная дорога Каменец – Пружаны

Вековая сосна застонала почти человеческим голосом. Потом, вздрогнув всем своим могучим телом, сначала медленно, медленно, не веря в собственную смерть, а потом все быстрее и быстрее, начала крениться. Пока не рухнула с громом, разбудившим опушку Пущи, перегородив дорогу. Запахло остро древесной кровью – живицей.

Полчаса назад здесь остановилась повозка, и люди в зеленой форме прогнали лесную тишину торопливым стуком топоров и визгом пил. Древняя русская земля готовила ЗАСЕКУ – как в стародавние времена, встречая поляков, литву и прочих разных шведов.

Работами руководит оказавшийся здесь проездом инженерный генерал Карбышев:

– Давай, давай, братцы, навались! Шустрей, браво-весело-хорошо! А то замерзнем… – покрикивает на саперов генерал и зябко, несмотря на чуть спавший к вечеру зной, поводит лопатками…

– А не проще бы было заминировать дорогу, – спросит у автора внимательный читатель.

– Проще, – устало ответит автор. – Чем именно?

Когда будущий главный диверсант Страны Советов полковник Старинов обратился к Маршалу Советского Союза, заместителю Наркома Обороны тов. Кулику: что, мол, Красной Армии мины нужны, тот гневно накричал на него: какие еще мины? Красная Армия будет самой наступающей армией в мире! Миноискатели нужны и средства разграждения…

Конечно, никто не спорит… Нужны! Благодаря тов. Тухачевскому и прочим невиннорепрессированным «комбригам котовым» у РККА чего-чего только не было… Для наступившей реальной войны – практически не было ничего. Мин тоже не оказалось.

Вот и пришлось встречать врага – как в былинные времена. Засеками!

23 июня 1941 года. 17 часов 23 минуты.

Буховичи. Штаб 4-й армии

Проводив долгим взглядом презренных Коробкова, Шлыкова, Белова, которые уже без ремней понуро шагали в сопровождении уже знакомой нам деловитой «тройки» военного трибунала, правда, на этот раз уже обутой, Ворошилов задумчиво сказал Берии:

– Ты знаешь, у меня сейчас такое чувство, что мы зубы вырвали, а щука целой осталась… Не здесь измена, нет. Надо чистить заразу куда выше. Опоздали мы с этим делом, правильно нас тогда Коба шпынял. На четыре года опоздали… Ну ладно…

Берия и Ворошилов переглянулись и одновременно стыдливо опустили глаза.

– Я сейчас еду в 10-ю армию, – после недолгого молчания сказал Ворошилов. – Чую я: что здесь происходило – это еще цветочки по сравнению с тем, что происходит сейчас там… Ведь здесь твой выдвиженец НАКАНУНЕ был? И всех пинками от дремы поднял?

– Да, был здесь мой Богданов… – отвечал Берия, с трудом подбирая приличные слова. – Мы с ним вчера вечером встретились на минском аэродроме. Он мне тоже говорил, что не нравится ему штаб Запфронта, понимаешь… И ты представляешь, Клим, что было бы, если бы он в Брест 21 июня утром не прилетел – или с приездом бы опоздал?

– Тут и думать, Лаврентий, нечего – обосрались бы мы! – в сердцах рубанул Первый Маршал. – На весь мир бы обосрались… И никакие солдатские подвиги генеральскую глупость вселенских размеров тогда бы не закрыли!

– Хорошо, с этим все ясно. Если едешь – давай езжай, не медли. Время уходит. А я, как Сандалов мне расписал, здесь буду дела вершить.

23 июня 1941 года. 18 часов 00 минут.

Небо над Брестом

Выполняя Директиву НКО СССР № 3, Авиация Дальнего Действия, силами 3-го Авиационного корпуса, наносила бомбовый удар, поддерживая одним вылетом войска Запфронта. Именно так, как предписывала директива…

При этом, по словам гениального начальника Генерального штаба (по мнению Рокоссовского: «органически не способного к штабной работе»): «Главное Командование исходило не из анализа реальной обстановки и обоснованных расчетов, а из интуиции и стремления к активности без учета возможностей войск…». [98]98
  Подлинные слова Жукова.


[Закрыть]

Весь первый день войны и всю следующую ночь 212-й авиационный полк особого назначения по собственной инициативе простоял в боевой готовности. Никаких команд ему не поступало.

И только на другой день после обеда комполка вызвали к полковнику Скрипко, который объявил, что ему звонили по ВЧ из Москвы, возложили на него общее командование и что перед полком поставлена задача бомбить сосредоточение войск в районе Варшавы.

– Есть ли у вас распоряжение вскрыть пакет под литером «М»? – разумно спросил его комполка.

– Нет, но… – начал мямлить Скрипко.

– А приказ или письменное распоряжение бомбить Варшаву? В списке целей полка она не значится!

– Такого документа у меня нет, но…

– Товарищ полковник, кто давал распоряжение? – деликатно спросил комполка.

– Лично Жигарев, командующий ВВС.

– А вы сами вскрыли свой «красный пакет»? – допытывался комполка.

– Нет. Без особого на то распоряжения этого сделать я не могу! – отрезал Скрипко.

– А вы вообще уверены, что нашему полку приказано бомбить именно Варшаву? – пошел ва-банк комполка. – Ведь нам придется лететь наобум – поскольку до того в список целей Варшава не входила, пилоты и штурмана совершенно не знают ориентиров. А конкретные цели?

Скрипко вспыхнул. Разговор стал принимать неприятный оборот.

– Я вам еще раз передаю словесный приказ командующего ВВС – произвести боевой вылет на Варшаву! – повышенным тоном, еле сдерживаясь, заявил Скрипко.

В кабинете присутствовали офицеры штаба корпуса, поэтому уточнять вопрос далее комполка не стал. Полковник Скрипко был человеком высокодисциплинированным и очень точным в исполнении распоряжений начальства. И это хорошо было всем известно. Выдумать ТАКОЕ он просто не мог бы. Комполка распрощался с ним и вышел.

Начальник штаба корпуса, догнав его, быстрым шепотом проговорил:

– Слушай, старик, не дури! Тут у нас и так «Палата № 6»! Распоряжения, поступающие из штаба ВВС, шлют вдогонку, одно за другим, ставятся новые боевые задачи, старые отменяются. Где проходит линия фронта, где наши войска, где немецкие, толком никто не знает. Связи со штабом Павлова как не было, так и нет! Так что сам понимаешь…

– НЕ ПОНИМАЮ! Таких действий штаба я не понимаю!

Во второй половине второго дня войны полк в первый раз поднялся в воздух и лег курсом на Варшаву. Горел Минск, горели городки и местечки. Дороги были забиты войсками. Наши самолеты подвергались обстрелу из зенитных пушек, отдельные машины атаковывались истребителями с красными звездами, и летчики вынуждены были вступать с ними в бой, хотя красные звезды были четко видны и на бомбардировщиках. Один из истребителей был сбит.

Линия фронта, а стало быть, и фронт отсутствовали. Лишь на отдельных участках шли локальные бои – они были видны сверху по вспышкам огня, вылетавшим из жерл пушек и батальонных минометов.

На обратном пути, несмотря на сигналы «я – свой», некоторые самолеты полка опять были атакованы истребителями с отчетливо видными красными звездами. В полку появились первые раненые и убитые.

Очевидно, думали летчики и стрелки, немцы нанесли на свои истребители наши опознавательные знаки, чтобы безнаказанно расстреливать их. Было решено открывать по таким истребителям огонь с дальних дистанций и не подпускать их близко.

Сев на аэродром, полк получил новое боевое задание – уничтожить скопления немецких войск на дорогах и переправах. Стали поступать доклады экипажей: бомбим колонны, имеющие на боевых машинах опознавательные знаки – звезды. Уточняли, правильно ли полку поставлена задача, эти ли участки фронта с войсками надо бомбить? В ответ из штаба корпуса приходило подтверждение, что все правильно и что именно здесь и нужно уничтожать противника.

Много позже, когда фронт стабилизировался, стало известно, что не один раз наши наземные войска подвергались бомбардировкам и пулеметному обстрелу самолетов с красными звездами на плоскостях…

Командующий немецким 2-м воздушным флотом генерал-фельдмаршал А. Кессельринг вечером записал в свой дневник:

«Начиная со второго дня войны я мог наблюдать за битвой с русскими тяжелыми бомбардировщиками, действовавшими из глубины территории России.

То, что русские позволяли нам беспрепятственно атаковать эти тихоходные самолеты, передвигавшиеся в тактически совершенно невозможных построениях, казалось мне преступлением.

Они как ни в чем не бывало шли волна за волной с равными интервалами, становясь легкой добычей для наших истребителей. Это было самое настоящее „избиение младенцев“.

Таким образом была подорвана база для наращивания русской бомбардировочной армады».

23 июня 1941 года. 19 часов 35 минут.

Район Беловежья. Вид на небо снизу

Бугская равнина – не плато Устюрт, то есть не сплошной, ровный как стол, сияющий под солнцем соляной коркой такыр. Есть здесь и глубокие, похожие на каньоны, овраги, есть и длинные холмы, разделяющие их, – гривы.

На одной из таких грив стоит маленький броневичок БА-20 с двумя пулевыми пробоинами в лобовом щитке водителя. Рядом с машиной человек, чьи портреты носили дети мимо Мавзолея на Первомай и на Седьмое Ноября. Чьим именем называли меткие залпы, лучшие дивизии, умелых стрелков, отличные батареи, большие пароходы, хорошие города Луганск и Спасск-Дальний, и даже передовой колхоз в Тюменской области. Маршал Ворошилов стоит и в глубокой ярости сжимает кулаки. Так, что ногти вонзаются в ладони, и из-под них выступают капельки крови…

Потому что он видит следующее: по левому оврагу на восток уныло движется длинная колонна в хаки, а по правому в этом же направлении бодро марширует такая же длинная колонна в фельдграу. Одновременно! «Согласие – есть продукт непротивления обеих сторон»(с).

Внезапно идиллия нарушается воем бомб – черные, как ночь, самолеты бомбят левую колонну.

– Немцы? – хрипит прижатый к земле порученцем Ворошилов.

– Нет, товарищ Маршал… – на миг оторвав лицо от земли и быстро взглянув на небо, отвечает порученец. – Наши… Ночники…

В воздухе раздается треск пулеметов, будто рвут громадные куски шелка. Подожженный «мессершмиттом», на лес падает черный ДБ-ЗФ.

– Черти! Плохо бомбили, часто мазали, раззявы… – вставая и отряхиваясь, говорит Ворошилов.

Но в этот миг появляется новое звено – черные, как ночь, самолеты бомбят правую колонну. В воздухе раздается треск пулеметов, будто рвут громадные куски шелка. Подожженный на этот раз юрким И-16, на лес снова падает ДБ-ЗФ…

– Гады!!! Суки!!! Что делают, что они делают!!! – со злыми слезами на глазах, в ярости кричит маршал. – Это же… Хуже, чем на Финской!!!

23 июня 1941 года. 20 часов 40 минут.

Беловежье. Орелья Грива

Вырванный из блокнота листок с большими, типографски напечатанными буквами – логотипом – вверху странички: «Союз С.С.Р. Народный Комиссариат Обороны». И пониже – «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» Еще ниже пляшут кривые, написанные карандашом на коленке буковки:

«…и так мне стало вдруг обидно, Лаврентий! Прямо до слез! Неужели мы столько мучились, не спали, не доедали – и все напрасно… Сколько мы крови пролили – и в Гражданскую, и потом… И это все оказалось зря?

Вот она идет, наша легендарная Красная Армия. Ради которой пролетарий и колхозник последний кусок хлеба надвое делили и седьмой хрен без соли доедали…

Идет.

Без боя врагу оставляет советскую землю. Сволочь такая.

Не стерпел я, Лаврентий. Сбежал я с кручи, налетел на красноармейцев, слова им разные пролетарские, из души идущие, говорю…

Представляешь, они меня сразу узнали! Подняли меня тут же на плечи – и хорошо хоть, не на штыки. Потому что я заслужил!

Тем заслужил, Лаврентий, что таких вражин во главе дивизии, полка и батальона я поставил, что при первых выстрелах они сели на машину да и укатили… куда-то на Восток. Ты обязательно их найди, Лаврентий, ладно? Очень тебя прошу, по-партийному!

Один краском на весь полк остался – из запаса призванный учитель, старший лейтенант Бирюков Иван Петрович, из Кинешмы. Он бойцов и вел – говорит, на старую границу…

Стал я бойцов стыдить.

Что ж, вы, говорю, о себе думаете, что Советская Родина про вас забыла?

Как не так! Узнал, говорю, про вашу беду лично сам товарищ Сталин в Кремле и сразу приказал дать мне самый быстрый советский самолет, и советский летчик товарищ Водопьянов меня прямо к вам сейчас же и доставил.

Вот я и с вами!

А резервы, говорю, совсем рядом! Вот за тем лесом, говорю, товарищ Буденный Семен Михайлович всю свою Первую Конную Армию сейчас развертывает!

Да что там. Воспрянули духом товарищи бойцы.

Расчехлил полк Боевое Знамя, да ударил во фланг немцам, что по соседнему оврагу шли!

Смяли мы их, Лаврентий. Бежали, сволочи, без оглядки. Всю артиллерию, все пулеметы побросали!

А бойцы красные, товарищи мои дорогие, в атаке меня телами заслоняли…

Только потом жалели все, что конники запаздывают, иначе, говорят, ни один бы фашист живым не ушел.

Ну, заканчиваю, с революционным приветом,

и. о. Командира 659-го стрелкового полка 155-й стрелковой дивизии РККА краском Клим Ворошилов».

Ниже кривых рукописных буковок – буковки попрямее, написаны красным карандашом. Резолюция:

«Старинову, немедленно!!!!!!! найти старого дурня и немедленно доставить в Штаб ЗФ. А не найдешь… нет, ты луТше НАЙДИ!!!! Л. Бери…» Дальше буковки заканчиваются – у Наркома сломался грифель.

 
«Буденный – наш братишка,
С нами весь народ!
Приказ „Носов не вешать
И смотреть вперед!“
Ведь с нами – Ворошилов,
Первый красный офицер!
Сумеем постоять за эсэссэр!!!»
 

«Логика русских меня потрясала. То они без боя, меланхолично, уступали важнейшую в стратегическом плане позицию(Shwer-punkt – Прим. пер.), то яростно защищали какую-то никому не нужную рощицу или деревеньку. А то – переходили в совершенно безумные контратаки!».

Фон Меллентин. «Тактика и вооружение на Восточном фронте». Том V, глава первая. «В русском плену»

23 июня 1941 года. 21 час 00 минут.

Лесная дорога Пружаны – Ружаны, между селом Хоревой и Смоляницей

Слово-то какое, Смоляница… Слышится в этом слове – вечный шум сосен. Закрой глаза и почувствуешь, как смолой и земляникой пахнет темный бор…

Тихая лесная деревня, на берегу медлительной Ясельды, в коричневые, настоянные на болотном торфе воды которой смотрится шатровая колоколенка чудом уцелевшей при поляках церковки Святого Николая Мирликийского. Видно, так крепко молились православные, что уберег крестьянский святой от разорения свой храм. А может, просто у панов руки не дошли до такого захолустья…