Текст книги "Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости"

Автор книги: Валерий Белоусов

ГЛАВА 6
Понедельник – день тяжелый

23 июня 1941 года. 04 часа 00 минут.

Штаб 4-й армии

Они обрушились, как топор разбойника на голову ночного прохожего…

II и III/StG1, I и III/StG2 Fligerkorps, действующие по наводке высотных разведчиков Ю-86 «Группы Ровеля»…

А отчего бы и не обрушиться?

Замаскированный по всем правилам довоенных учений, штаб Армии, как и штаб корпуса, четко выделялся на земле паутиной тропинок, заботливо посыпанных желтеньким песочком, чтобы штабной сволочи удобнее было в сортир ходить…

…Сандалов куда-то бежал, не разбирая дороги…

Вокруг все гремело, ревело, свистело… бушевал огненный ад…

Внезапно кто-то сильно толкнул его в спину, и он полетел в узенькую канавку, заботливо выкопанную, чтобы воду от штаба отвести… Сверху на генерала, закрывая его собой, рухнул кто-то тяжелый. Рядом сильно грохнуло, так, что у Сандалова зазвенело в ушах…

Сандалов откинул с себя ставшим тяжелым, мертвым мешком перевернувшееся безвольно тело, закрывшее его от осколков…

Иван, пуская кровавые пузыри, глухо хрипел… Генерал брезгливо вытер о его гимнастерку испачканные в тине руки и полез из канавки, совершенно случайно наступив на лицо своего водителя. «Ну да ведь Ивану было уже все равно, Вы не находите, коллега?»

Впрочем, конечно, Сандалов не преминул сказать кому-то из случайно пробегавших мимо штабных, чтобы Ивану помогли… Но штабной об этом тут же случайно и позабыл…

Штаб был мертв. Хуже всего – была мертва, как говорил Сандалов, «проволочная связь».

Войска остались без управления…

23 июня 1941 года. 04 часа 01 минута.

Крепость

Чудовищный удар вновь потряс весь запад Цитадели – снаряд «Тора» ударил опять по Тереспольским воротам, обрушив до конца сильно поврежденную накануне полубашню, разнеся на этот раз ее до основания…

Страшной силы ударная волна прошлась по всему сектору кольцевой казармы, примыкающей к полубашне. Не уцелел никто. Те, кто не был расплющен чудовищным перепадом давления, был задавлен рухнувшими обломками стен…

Молот «Тора» продолжает методически падать и падать на стены Крепости.

…Вот каземат, где был оборудован лазарет – самый большой отсек, бывшая Ленкомната.

Раненые лежат плотно один к другому, беспомощные, не могущие даже вжаться в угол и закрыть голову руками, как делает это одна из медсестер…

Губы ее беззвучно шевелятся – либо молитва, либо просто мольба хоть к кому-нибудь – чтобы все поскорее закончилось…

Ее подруге – гораздо тяжелей. Превозмогая собственный ужас, она мечется по каземату, стараясь одновременно быть всюду – одному надо поднести водички, другого нужно ободрить ласковым словом, третьего, улыбнувшись, просто коснуться своей нежной, сожженной йодом рукой…

И тут качнулись стены, и грохот рушащихся перекрытий заглушил крики и стоны несчастных страдальцев…

Тем, кто уцелел, – не легче… У людей идет кровь из носа и ушей, кажется, у них лопаются барабанные перепонки…

Мохнач, с открытым ртом, чтобы не оглохнуть, прижал к себе Клашу, и они замерли, засыпаемые рушащимся с потолка песком, как двое испуганных, потерянных детей…

Опытный же Кныш где-то раздобыл старую телогрейку и всем, кому судьба выпала переносить бедствие с ним в одном каземате, сует в уши надерганную из нее серую вату. Помогает, правда, весьма мало…

У одного из бойцов не выдерживают нервы – с криком он бежит к выходу… Его хватают, он вырывается, бьет своих спасителей. Приходится связать его ремнями.

Впрочем, несмотря ни на что, массовой паники среди красноармейцев нет. Хотя в темных углах подвала можно видеть жалких, испуганных, сломленных людей. Кто-то плачет, кто-то истерично выкрикивает что-то… Таких мало, но они есть…

А есть и другие…

…Вот боец Огородников – и черт ли его оторвал от своих узбеков? Ползет боец по двору Цитадели со стороны Белого дворца, да не просто ползет, а тащит за собой вместе с другим красноармейцем мешок со льдом, который они набрали перед самым обстрелом в леднике. Для раненых… Положить лед в резиновую грелку, приложить ко лбу – вот и полегчает товарищу от нестерпимого жара.

Удар! Над Белым дворцом встал столб пыли и пламени. Весь дворец окутался тучей дыма. Снаряд пробил все этажи здания насквозь и разорвался в подвале.

…Подвал Белого дворца… Языки пламени освещают на подвальной стене неровные буквы: «Умираем, не срамя…» [70]70
  Подлинные слова.


[Закрыть]

…Огородников оглядывается и видит, что его напарник убит большой каменной глыбой, рухнувшей с небес…

Болезненно поморщившись («Эх, земеля, земеля…»), Огородников продолжает волочить мешок уже в одиночку.

Не зная, что те, для кого он волочит драгоценный, оплаченный кровью лед, тоже уже мертвы…

23 июня 1941 года. 04 часа 02 минуты.

Севернее Бреста. Местечко Немирув

Обо всем поговорили встретившиеся на военной дороге однокашники по Академии Генштаба! Перемыли косточки начальству, вспомнили былые проказы взрослых мужиков, в одночасье вырвавшихся из гарнизонов в столицу и почувствовавших себя молодыми и холостыми… Все обговорили.

Вот только про обеспечение стыков двух Армий как-то не успели… ну Вы же понимаете, коллега?

Именно сюда, под основание Белостокского выступа, в обход ДОТов 62-го УРа, схемы которого усердно всю ночь чертил пленный полковник Леут (пара проводов от обыкновенного полевого телефона, подсоединенные к гениталиям, чрезвычайно освежают память и повышают работоспособность), и наносится немцами главный удар.

Собственно говоря, немцы, после вчерашнего афронта, сильно перестраховываются.

И удар артдивизионов Гудериана пришелся в пустоту – по опустевшим окопам полевого заполнения…

Однако на острие вражеского клина советские войска, конечно же, были – там находился всего один-единственный батальон 15-го стрелкового полка…

И гарнизоны ДОТов, конечно, оставшиеся без стрелкового прикрытия… А как же артпульбаты, а танки укрепрайона?

Да, Сандалов был абсолютно прав, докладывая о количестве прибывших подразделений… Вот только в одном из этих батальонов численность была аж десять человек. [71]71
  Случай подлинный.


[Закрыть]

А танки да, тоже были – МС-1, великолепные машины для последнего года Первой мировой… Выпущенные еще до конфликта с белокитайцами на КВЖД. Из 15 машин, вышедших со старой границы, к утру 23 июня до места назначения чудом добрались четыре штуки…

Так что тов. М. И. Пузырев, генерал-майор, командир 62-го УРа, прекрасно все осознав, тем же утром отважно отбыл вместе со своим осиротевшим без полковника Леута штабом на станцию Черемха, затем в Вельск – и далее на Восток, где следы нашего героя бесследно теряются. [72]72
  Как и было в РЕАЛЬНОСТИ – но там он совершил свой бессмертный подвиг днем раньше.


[Закрыть]Надо надеяться, что он не пропадет…

Гарнизоны ДОТов остались на боевых постах и приняли неравный бой… Ведь в ДОТах не было генералов…

Но воспрепятствовать переправе, начавшейся сразу по четырем наплавным мостам, они никак не могли.

23 июня 1941 года. 05 часов 00 минут.

Поляна возле станции Жабинка

Заседание военного трибунала по обвинению военнослужащего, сержанта Эспадо Адольфа Эрнбертовича, 1923 года рождения, по национальности негра… Русский?… Пишите – русского негра, члена РКСМ (секция КИМ), ранее не судимого, из рабочих, по обвинению в совершении… господи, нудно-то как.

Поскорее бы окончилось это позорище…

– Подсудимый, Вам ясен вопрос?

– Извините, товарищ судья…

– Нужно говорить: Гражданин Председатель военного трибунала. Повторяю вопрос: За что Вы оскорбили действием Вашего командира – лейтенанта Гиенишвилли, при исполнении последним служебных обязанностей?

– Да… я… это… немцем он меня обозвал… мне стало обидно! – путается в словах Эспадо.

– Ессли пы меня оппосфали немммцем, я пы тожже нафферное опиителся… – подает реплику один из военных заседателей трибунала, старший политрук, блондинистый до белесости.

– К порядку в зале! – грозно кричит председатель. – Подсудимый, подойдите к суду поближе… Провожу следственный эксперимент. Как Вы его ударили – вот так?

– Ну да, примерно вот так оно и было… – вставая с земли и потирая скулу после «следственного эксперимента», отвечает Эспадо.

– Подсудимый! Командир – есть лицо неприкосновенное! – наставительно говорит председатель. – Командира приказ – Родины наказ. Поднимая руку на командира – Вы подняли ее на саму Советскую Родину! Осознали? Вот то-то! Поэтому за совершение столь тяжкого поступка в военное время ИМЕНЕМ ТРУДОВОГО НАРОДА, РУКОВОДСТВУЯСЬ… ну, это опустим… мне время дорого, а Вам, осужденный, уже все равно… ПРИГОВОРИТЬ: красноармейца Эспадо А. Э. к ДЕСЯТИ ГОДАМ ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ. Приговор суда окончательный и обжалованию не подлежит. На месте выношу ОПРЕДЕЛЕНИЕ: ИСПОЛНЕНИЕ ПРИГОВОРА В ОТНОШЕНИИ ОСУЖДЕННОГО Эспадо на основании примечания 2 к ст.28 УК Б.С.С.Р. ОТСРОЧИТЬ ДО ОКОНЧАНИЯ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ, то есть иди-ка ты, засранец, и хорошенько помни – еще раз учудишь чего-нибудь подобное – сразу тебя шлепну, и даже жопу себе не почешу…

Давай, вон на фашистах свою природную злость проявляй… Адольф Эрнбертович… тьфу, ну у тебя все же и имечко. Уж эти мне коминтерновцы. Поназывают своих детишек всяко разно, а они потом всю жизнь и мучаются… Следующий.

23 июня 1941 года. 05 часов 14 минут.

Севернее Бреста. Немирув. Заливная пойма Буга

– Айн-Цвайн, форвертс!

На зеленом, заросшем тальником и лозой лугу, каждый апрель скрывающемся под вешней водой, любой из 240 типов (!) грузового автотранспорта 2-й танковой группы превращается из средства транспорта в великолепный силовой тренажер типа «Тяни и толкай!».

Да, камрады, это вам не европейский «Панцерроллен-бан».

Это вы еще экстремально сухую погоду наблюдаете, которая в этих местах раз в пятьдесят [73]73
  Истинная правда! Аномально сухая погода была тем страшным летом. А то бы…


[Закрыть]лет случается…

А вот скоро и дождик пройдет (в России это бывает, знаете ли, тут не Северная Африка), вот тогда и поеб… страдаете от души. А пока это только легкая разминка.

Гудериан, на своем командирском, вооруженном только тремя радиостанциями, танке пересекает наконец Буг. [74]74
  Для въедливого читателя: см. «Воспоминания солдата». Хотя чуть позднее сам же автор пишет, что «…я открыл из своего командирского танка пулеметный огонь». Называется это так: «Врет, как очевидец». Или: «Это был другой слон!»(с), то есть другой танк?


[Закрыть]

Фон Меллентин, скрывая ехидную генштабовскую улыбочку, тщательно записал в книжечку с золоченым обрезом серебряным карандашиком: «Командующий с удовольствием отметил, что плацдарм не только захвачен, но и вскрыт. Опоздание по сравнению с графиком минимальное: только каких-то 24 часа 10 минут. Продвижение значительное – целых 1835 метров. Колоссаль! До ближайшей точки линии „Arkchangelsk-Astrakchan“ осталось ничтожно мало, всего-то жалких 1500 wiorst. Темп нашего продвижения не может не впечатлять вдумчивого наблюдателя. NB! Перечитать записки Де Коленкура. Важно! Узнать, где здесь можно срочно достать baranny touloup или лучше хорошую теплую shouba. А еще у Иванов есть какая-то странная обувь, шитая из войлока – walenky. Обязательно выяснить, что же это такое! И добыть на всякий случай не одну, а две пары».

…А ведь Меллентин еще не знал, что в этот день и именно в этот час далеко отсюда, в городе Петрозаводске, но все равно в центральной России – выпал снег… и долго не таял…

23 июня 1941 года. 05 часов 15 минут.

Немирув. Линия обороны 1-го стрелкового батальона 15-го СП

Лейтенант Хайруллин спрыгнул в окопчик батальонного КНП. Взвизгнувшая над ним пуля взбила глиняную крошку у задней, осыпавшейся стенки. Хайруллин упал на четвереньки, поднял голову, оглянулся. В окопчике было очень плохо…

Комбат, капитан Немцов, единственный оставшийся в живых из всех бывших с ним на КНП, обеими руками загребал вместе с песком и суглинком в развороченный осколком живот свои выпирающие узлами синеватые кишки. Увидев Хайруллина, Немцов остановил его тяжелым взглядом:

– Не замай… подыхаю. Был?

– Был… В один ДОТ меня не пустили, в другом – звонили, звонили в штаб – там никто трубку не берет… – обреченно вздохнул Хайруллин.

23 июня 1941 года. Это же время.

Высокое. Штаб 62-го УРа

Большая, ярко освещенная восходящим солнцем комната. Нелепо и ненужно светят оставленные зажженными керосиновые лампы над широким столом. На столе – расстеленные карты, на одной виден штамп «Секр…».

Никого. Только на приставном столе надрываются наперебой несколько полевых телефонов. Только маленький беленький котеночек, сидя на секретных картах, умывается беленькой лапкой с розовой подушечкой. Намывает скорых гостей…

23 июня 1941 года.

Пятью минутами позже. Линия обороны 1-го стрелкового батальона 15-го СП

– Наджибулла, нам конец… – грустно сказал Немцов. – Но только нам, слышишь? А Красная Армия жива! Она еще не начинала воевать… Собирай всех, кого увидишь, идите в ДОТы… отступать команды не было! Ты меня понял? Не было. Скоро придет Красная Армия. Держитесь там. И… Если сможете… – Немцов глухо простонал, потом, превозмогая нечеловеческую муку, просто и строго сказал: – Отомстите за нас. Все. Иди.

Хайруллин, на секунду выглянув из окопчика и опять не увидев там ничего хорошего, рывком выскочил наверх, на прощанье выстрелив из нагана в озарившееся понимающей и благодарной улыбкой лицо своего лучшего друга…

Директива № 003. Москва.

22 июня 1941 года, 21 час 15 минут

«…противник наносит главные удары из Сувалкского выступа на Алитус, вспомогательные удары в направлении Тильзит-Шауляй.

Приказываю: 23 июня концентрическими сосредоточенными ударами войск Северо-Западного и Западного фронтов окружить и уничтожить сувалкскую группировку противника и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки…»

Подпись: Нарком обороны Маршал Советского Союза Тимошенко.

Получена Павловым 23 июня в 5 часов 18 минут.

Во исполнение этой директивы к 11 часам утра 23 июня из Белостокского выступа два механизированных (6-й и 11-й МК) и один кавалерийский (6-й КК) корпуса нанесут удар не на юг – во фланг и тыл Гудериана, а на север… Где и сгинут бесславно под ударами с воздуха…

Дорога, забитая изувеченной техникой до совершенно непроезжего состояния… Машины, повозки, новейшие KB и старенькие БТ-2… На много, много, много километров…

Называется это побоище – Конно-механизированная группа генерала Болдина.

23 июня 1941 года. 05 часов 19 минут.

Севернее Бреста. Немирув

Из динамиков агитационной машины отдела пропаганды вырывается бодрая маршевая песня: «Гимн Русского похода», автор музыки Альфред Йиллинг… слова народные.

 
«Auf, Kamerad! Die Zeit ist reif!
Am Himmel steht ein Feuerschwif!
Die Infanterie ruft – Marsch voran!
Lasst uns nach Russland starten!
Der Fuhrer ruft – drum, Schats, ade!
Zum Siege Sturm die Ost-Armee!»
 

С закатанными по локоть рукавами, бодрые, веселые – они вступали на нашу землю…

В этом конкретном месте – их много, очень много…

А наших там было…

Окопчик. В нем – два немолодых [75]75
  Лет тридцати.


[Закрыть]мужичка, призванные из запаса на Большие учебные сборы, сведенные в этот окоп общей печальной судьбой. На бруствере лежат две старенькие винтовочки, да пара гранат…

Мужички терпеливо ждут врага. Держат свой фронт.

Один, похожий на школьного учителя, без всякой надобности протирает полой гимнастерки круглые очки в металлической оправе. Губы шевелятся, он что-то неслышно ритмически шепчет – неужели стихи? Поверить невозможно…

Второй, по виду типичный ЖЭКТовский слесарь-сантехник, напоследок яростно затягивается смятой папиросой «Беломорканал», фабрики им. Урицкого… и по всему видно, прекрасно понимает – докурить уже и не успеет.

Потому как осталось им жить всего минуту до начала их первого и последнего боя, и столько же после броска их гранат и пары-тройки торопливых выстрелов…

За ними и рядом с ними сейчас никого. Только поле, лесок, голубое, выгорающее небо… Только Советская Родина.

Спокойный, чуть усталый голос. Никакой патетики. Доверительная, дружеская интонация…

 
Мы это дело сразу увидали —
Две роты как поднялись из земли,
И рукава по локоть закатали,
И к нам с Виталий Палычем пошли.
 
 
А солнце жарит – чтоб оно пропало!
И больше нет уже у нас судьбы иной…
И я шепчу: – Постой, Виталий Палыч,
Подпустим гадов ближе, дорогой…
 
 
Окопчик наш – последняя квартира,
Другой, уж видно, нам не суждено…
Поганые мышастые мундиры
Подходят, как в замедленном кино…
 
 
А солнце жарит – чтоб оно пропало!
И больше нет уже у нас судьбы иной…
И я шепчу: – Постой, Виталий Палыч,
Подпустим гадов ближе, дорогой…
 
 
Как тихо в мире… Вижу лишь я только —
Травиночка в прицеле задрожит…
А сзади – лес, не нужный нам нисколько…
Но сзади… Сзади Родина лежит.
 
 
Пусть солнце жарит – чтоб оно пропало!
Пусть нет уже у нас судьбы иной…
И я сказал: – Давай, Виталий Палыч!
Кидай свою гранату, дорогой!
 

Слова тоже – народные… музыка Визбора. А что, Визбор, он не русский народ?

…Народы у нас разные. Фашистская сволочь – и советские люди. Потому и разные песни поем…

23 июня 1941 года. 06 часов 21 минута.

Штаб 4-й армии

– Товарищ командующий, я чудом, чудом уцелел! – Горячась, захлебываясь слюнями, начальник штаба армии Сандалов почти кричал. – Если бы я вовремя не прикрылся, то осколок прямо в меня угодил бы! Представляете, какая бы это была потеря для штаба, для армии, для всего фронта? Эх, вот только жалко – потерял я своего любимого котенка, отстал, видно, где-то, мой бедный Белянчик… И «эмка» моя сгорела – представляете, мне пришлось в кабине простого грузовика ехать!

– У нас здесь ходят слухи, что противник, прорвавшись между Высоким и Брестом, распространяется на Видомль! – нетерпеливо перебил Сандалова командующий армии Коробков. – Поезжайте сами в дивизию Васильева, узнайте, что там делается, и свяжите его с танкистами.

– Виноват, товарищ командующий, – Сандалов удивленно пожал плечами, не веря своим ушам, – но я очень занят, мне надо срочно готовить оперсводку для Генштаба! Сами ведь знаете, главное – ведь не то, что именно произошло, а – главное, как об этом правильно доложить руководству…

– Поезжайте немедленно! – взорвался Коробков. – Я и так излишне Вам доверился! С Вашей эрудированностью и образованностью может так случиться, что докладывать оперсводку будет уже некому!

Сандалов уходит обиженный в лучших чувствах, очень-очень тихо, чтобы никто, никто не услышал и не доложил, бормоча под нос: «Самодур! Совершенно невоспитанный тип! Мужлан!».

23 июня 1941 года. 06 часов 31 минута.

Жабинка

– Скотина! Ты что с моей машиной сделал?! Я ее тебе доверил, как человеку, а ты! Петух ты гамбургский!

Красноармейца Эспадо можно понять… Его любимый «саблезубый» весь покрыт шрамами и вмятинами, как будто его царапала сотня обезумевших великанских котов…

– Так ведь, товарищ командир… Налет был…

– Я уже понял, что был налет! Отчего же вы, лишенцы, из зенитного пулемета не стреляли? Так близко бомбу можно положить либо с пикирования, либо уж совсем случайно, а я в такие случаи не верю!

– Да что Вы, товарищ командир, на нас все орете, как потерпевший! Ночку всего и отдохнули мы от Вас… – окрысился башнер.

– Как же нам было стрелять, командир, – примирительно сказал пожилой, тридцатилетний мехвод, призванный из запаса на БУС, – ежели пулемет ты над своим люком пристроил, а там – сидел уже не ты, а это говно усатое… то есть товарищ лейтенант… А как налет начался, так он совсем не стрелял, а сразу спрыгнул с башни, и юрк – под танк… Ну, я чтобы его не задавить, ударил по тормозам… Тут и грохнуло…

– Лучше бы ты его задавил, ирода. Где он, кстати? А ведь у меня кулак уже зудит!

– Да осколками его пошинковало… лопатой из-под машины выгребали!

– По делам вору и мука. Ладно, проехали, ты мне вот что лучше скажи: ты масло в КПП сменил? Нет? А ПОЧЕМУ?!!

23 июня 1941 года. 07 часов 00 минут.

Москва. Кремль

– …а Вас, товарищ Ворошилов, я попрошу остаться!

Первый рабочий день войны, которую позднее назовут не только Великой, но и Отечественной, наконец заканчивался…

Из прокуренного кабинета выходили генералы… Последним вышел, подозрительно посмотрев на «первого красного офицера», начальник Генерального штаба.

Товарищ Сталин неслышно прошелся за спиной замершего за широким и длинным столом Ворошилова, потом резко остановился, выбросив вперед, как будто вонзая нож в чью-то спину, руку с зажатой в кулаке давно погасшей трубкой…

– Клим, ты мне веришь?

– Да, Коба… Я тебе верю. Безгранично верю! – дрогнувшим голосом сказал Ворошилов.

– И я тебе верю… пока… А вот ИМ – уже нэ верю! – кивнув на закрывшуюся за генералами дверь, сказал Сталин. – У товарища Жюкова – полный ажюр… На Люблин и Сувалки наступать собрался, да? Маладэц… Вот только Лаврентий мне сейчас доложил, что немцы Вильно взяли! – Сталин удивленно покачал головой. – Слюшай, как это так взяли?! Ничего не понимаю. Столицу Союзной Рэспублики взяли? И Жюков мне ничего не доложил? Странно, да? Кто здэсь дурак? Лаврентий дурак? Или Жюков дурак? Или это Я ДУРАК? – Сталин секунду помолчал, пососал давно погасшую трубку. – Молчишь, Клим? Ну-ну. Молчи, молчи… «Акт приемки Наркомата обороны» я хорошо помню…

– Товарищ Сталин, да я… – подался вперед Ворошилов.

– А чито ты, Клим, так заволновался, да? Есть о чем волноваться? Нэ волнуйся. Пока нэ волнуйся… Значит, сделаем так, Клим… Бери Лаврентия, и поезжайте с ним моими прэдставителями на Сэверо-Запидный и Запидный фронт. Будете там моими глазами и ушами! А эсли чего увидишь – гони всэх в шею и сам принимай командование… Я хотел на Запид послать Кулика… Но что-то мне говорит…

24 июня 1941 года. Штаб 10-й армии Западного фронта. Маршал Советского Союза Кулик приказывает: – Всем присутствующим командирам снять знаки различия, выбросить документы, ордена и оружие… Потом вместе со своим адъютантом переодевается в крестьянскую одежду, единственные из «всех присутствующих»… Происходящее внимательно фиксирует начальник особого отдела Армии, так что все – приведено дословно.

Сталин секунду помолчал, прислушиваясь к себе:

– Что-то мне говорит, что ты, Клим, справишься там лучше… Смотри, Клим. Нэ подвиди мэня. На этот раз. [76]76
  В реальности, посланный только 2 июля и не на Западный, а на Северо-Западный фронт, легендарный Первый Маршал в ходе первого успешного в этой войне контрудара 14–18 июля от всей своей пролетарской души навешал пиздюлей доселе непобедимому Эриху фон Манштейну под Сольцами, от бревенчатых стен которых автор «Утерянных побед» бежал на Запад аж 40 километров… В окружение попал целый немецкий 10-й пехотный корпус! Возобновить наступление на Ленинград немцы смогли только через месяц.


[Закрыть]

23 июня 1941 года. 07 часов 02 минуты.

Варшавское шоссе. Где-то восточнее Бреста

Как и вчера по шоссе идут, идут и идут – машины, повозки, люди…

Шоссе, в отличие от железной дороги, немцы не бомбят. Поэтому все стараются держаться «Варшавки».

Из Бреста началась эвакуация – и первыми повезли свои наиважнейшие скоросшиватели областные конторы, такие как «Облснабрембыт», «Облстройтехмонтаж», «Облзаготзерно»…

Вот колонну тракторов, которые в пыли и грохоте буксируют по обочине комбайны из МТС, обгоняет, презрительно рявкая клаксоном, зеркально сияющий ЗиС-101. Из приоткрытого окна торчит верхушка роскошной пальмы… [77]77
  Случай подлинный.


[Закрыть]

«Росписной», опершийся на лопату, проводил лимузин прищуренным взглядом: «Слуги народа поехали…». Потом переводит завистливый взгляд на колонну еще одетых в свое, но уже пытающихся держать строй мобилизованных во главе с запыленным райвоенкоматовским лейтенантом – и негромко, но твердо говорит «вольняшке»:

– Бугор, ты хошь как хошь, а только ежели до завтра от УпрЛАГа на мою заяву не будет ответа – зуб даю, я иду на «рывок». Я сказал.

– Как же вы все меня уже достали… – устало отвечает «вольняшка». – На фронт им приспичило! Хочешь стать побегушником – давай, апеллируй к зеленому прокурору, не держу… Можешь заодно и меня с собой прихватить – чур, только не «коровой»! [78]78
  Корова – молодой зека, которого старые зека берут в побег исключительно в качестве будущей пищи.


[Закрыть]

Это же время.

Полутора тысячами метров выше и пятью километрами западнее

В душе у унтер-офицера Эриха Хутцена гремели литавры и звенели трубы. Летя на своем Hs – 126В-1 с «невероятной» крейсерской скоростью 280 км/час, он чувствовал себя полубогом, властелином жизни и смерти жалких людишек там, внизу…

Жалко только, что не он принимал решение, кого раздавить, как жалких тараканов, а кому еще дать возможность продлить свою ничтожную жизнь… Потому что в Люфтваффе командиром экипажа был не пилот, а летчик-наблюдатель…

Вот и сейчас, вместо того, чтобы весело пройтись над головами унтерменшей, плетущихся там, внизу, по серой ленте шоссе, и сладострастно нажимая гашетку, выпустить по разбегающимся русским бабам длинную очередь, а потом еще сбросить пяток десятикилограммовых бомб, он вынужден выполнять скучные приказы унылого оберстфенфебеля Рушке… Орднунг унд Бефель. Что поделаешь…

Размышления Хутцена прервал унылый, как его вытянутая лошадиная морда, голос командира:

– Эрих, цумдертойфель, опять грезишь на лету? Следи за воздухом!

Пилот постучал себя по наушнику шлемофона, демонстрируя, что слышит…

А чего за ним, воздухом, следить? Ведь авиация Иванов уничтожена… Лучше высмотреть колонну русских баб и…

Этим же вечером лейтенант Николенька Барсуков, 22 лет, опасливо, чтобы не потревожить раненую челюсть, потягивая через соломинку холодный компот, обстоятельно рассказывал однополчанам:

–  На высоте около шестисот метров я заметил выше нас корректировщика «Хеншель-126». Сразу же дотумкал, что он был до того под нами. Мы его не замечали на зеленом фоне земли. А сейчас он выше и теперь уже его экипаж не видит нас. Это надо использовать. Уж очень заманчиво его завалить! Наверняка идет с данными о наших войсках. Ну, думаю, цель маневренная, он может запросто ускользнуть от моего «мига». Надо бы поосторожней выводить, как бы с кукана не сорвался… Я решаю подкрасться к нему снизу. Аккуратно подойдя к «хеншелю» метров на семьдесят, от души въебал. Гляжу – трассы прошили снизу фюзеляж и мотор. И тут мимо меня пролетают какие-то белые листы. Что это за хрень? Но тут же я и сообразил, что это куски дюраля. «Хеншель» сваливается в крутую спираль и падает к земле. После атаки внимательно осмотрелся. В воздухе чисто! Но я решаю все-таки проследить за падением – никогда я раньше не видел, как самолеты бьются. И не напрасно решил. У самой земли он вышел из спирали и с дымом за хвостом потянул на запад. Хитрый, гад! Не выйдет! Бросаю «миг» в пикирование и догоняю «хеншеля». Самолет противника в моем прицеле. И тут вдруг что-то звонко ебануло по капоту, потом мне обожгло подбородок, словно кипятком. Смотрю – воздушные струи разбрызгивают по боковому плексигласу фонаря кровь. Видимо, меня атаковали «мессеры». Быстро глянул назад. Там, за спиной, ровно, как по нитке, идет ведомый Леха Лукашевич. Там все чисто. Выходит, это в меня попал немецкий стрелок, гаденыш такой. Значит, я преследование фашиста не прекращаю. Догоняю «хеншеля» и поливаю его очередью из УБС и «шкасов». Он сваливается, начинает штопорить. Энергичным переворотом ввожу «миг» в вертикальное пикирование, снова догоняю и пытаюсь поймать его в перекрестие прицела. И тут вижу, как стремительно налетает на меня земля. Мать моя! Мгновенно делаю рывок на себя ручки управления, и от охуенной перегрузки теряю сознание… Очнулся, когда самолет у самой земли успел выйти в горизонтальный полет. Ухожу вверх правым боевым разворотом и ищу фашиста. Увидел его горящим на земле. И тут же замечаю, что надо мной нет сдвижной части фонаря, сорвало нахрен. Поневоле заметишь, потому как в харю бьет встречная струя воздуха. В общем-то и ничего, лететь можно, заодно и рану охлаждает… Глянул на плоскости, мать моя – а там обшивка аж гофром пошла… Тут я и понял, какая была огромная перегрузка на выходе из пикирования. Как я сам-то выдержал? Как выдержала машина? Спасибо товарищам Микояну и Гуревичу… А можно мне еще компотика? [79]79
  Случай подлинный. Рассказ Николая Барсукова приведен дословно.


[Закрыть]

23 июня 1941 года. 07 часов 03 минуты.

Болото у обочины магистрали Минск – Брест – Варшава

Ретроспекция. Везучий

Эрих Хутцен родился удивительно везучим…

Мало того, что он вообще смог родиться – его родителя-солдата с большой вероятностью могли отравить фосгеном или разорвать гаубичным снарядом на Великой войне, после которой в Германии с женихами стало вдруг как-то напряженно…

Он еще вдобавок родился в Северо-Американских Соединенных Штатах, в городе Бангор, штат Мэн…

И по праву почвы – вполне мог претендовать на северо-американское гражданство.

Папахен маленького Эриха после ноября 1918 года, насмотревшись на революционных гамбургских матрозен, быстренько пристроился кочегаром на датский пароход «Принцесса Луизетта» и отбыл куда-нибудь подальше от обезумевшего фатерлянда.

Подальше – оказался Чесапикский залив и город Портсмут…

Где Генрих Хутцен и устроился садовником в доме владельца макаронной фабрички. Был двадцатилетний Генрих силен и хорош собой, здоровье на войне не потерял, а у хозяина была дочка… Правда, двадцати девяти лет от роду, совсем слегка хромая, совсем немножко рябая и несколько косая, сразу на оба глаза…

Зато хозяйственная, а это главное, правда, майне херр?

(Фото из альбома: Наряженный, как на пышных похоронах, жених и невеста под густой непроницаемой фатой.)

Единственное, что мешало счастью новобрачных, было то, что выполнять супружеские обязанности Генрих мог только в полной темноте (иначе его всегда тошнило)… но так даже романтичнее, вы не находите?

Тем не менее Эрих (Джон) Хутцен (Джонс) – родился-таки… сумел! Папаша маленького американца был героем.

Жили супруги очень хорошо, даже зажиточно. (Фото из альбома: Миссис Джонс пинками вышибает своего супруга из пивной, а маленький Джонни смотрит на это непотребство из окошка семейного «Форда-Т».)

Так что от свинцовых мерзостей жизни в Веймарской Германии малыш был избавлен.

А по рассказам дэдди ему рисовалась жизнь далекой и прекрасной страны, с величественными готическими соборами, романтическими замками на скалах Рейна, красными черепичными крышами старинных городов…

Мамми, души не чаявшей в единственном сыне, на окончание секондари скулл подарила ему путешествие в Европу… о чем проклинала потом себя всю оставшуюся жизнь.

Берлин 1936 года встретил Джона оглушительной музыкой и ревом толпы, запахами тысяч цветов и жареных баварских сосисок, огнями витрин и всполохами фейерверков…

Олимпиада. Роскошная витрина национал-социализма!

Разумеется, Джонни, которого все соседские мальчишки – разная белая рвань, еще один мексикашка, еще один ниггер и, конечно, куда же без них – один жиденок – ежедневно, с пугающей регулярностью лупили за его говнистый характер, сразу все понял.

И подал прошение о восстановлении Имперского гражданства как фольксдойч.

И ему снова повезло – расовая комиссия, долго измерявшая его холодными стальными циркулями, пришла к выводу о его полной аутентичности арийскому типу…

Вот посмеялся бы над этим его дедушка, итальянский эмигрант, крупный специалист по пасте и спагетти – Мозес Соломон Розенталь…

К счастью, не дожил старик до такого позора.

Эрих не вернулся домой, в родной Бангор… Вместо этого его ждал вермахт.

И тут ему повезло: как имевшего среднее образование – направили сначала во флюгшуле…

Спустя три года унтер-офицер Хутцен стал уже подлетывать… еще не летать.

И тут ему тоже повезло – после кратковременного участия в Польской кампании: «Мы были в деле – всего лишь три недели, Окончилась сполна – веселая война…» – остался он на Востоке, не сунули его в пекло над Проливом…

…Когда «вынырнувшее из ада сатанинское отродье» [80]80
  Как описал немецкий очевидец атаку русского МиГ-3.


[Закрыть]располосовало ему весь самолет, Эрих уже не думал про русских баб… Бросая машину из стороны в сторону, слыша в шлемофоне отчаянный визг оберст-фельдфебеля, он думал лишь о том, как унести свою задницу. И когда машина, задымив, свалилась в штопор – он рванул замок привязных ремней и, после того как центробежная сила вышвырнула его из кабины, кольцо парашюта.