Текст книги "Слишком сильный"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава II

И вот – утро, и я снова в нашей квартире, в которой не был два года! Последний год мы жили на метеостанции на острове, а до этого еще год – высоко в горах, где к тому же угодили в землетрясение.

– Умеешь ты хорошо устраиваться! – после землетрясения сказала мама отцу.

– Ничего… закаляйтесь! – сказал на это отец и на следующий год устроился на остров.

– Его, видите ли, интересуют перистые облака! – с насмешкой говорила мама ему. – А нам-то что толку от этих перьев?

Но толк, надо признать, конечно был. Никогда до этого в моей жизни не было таких длинных, наполненных лет – каждый год – как целая жизнь! Сколько людей я повидал, сколько чудес!

Это, конечно, все очень хорошо, но и вернуться в свою квартиру после долгих странствий тоже приятно!

Проснувшись, я вышел на нашу светлую кухню (занавески мама не успела еще повесить, поэтому пришлось даже зажмуриться), постоял, принюхиваясь… нет, запахи какие-то новые, ни о чем мне не говорят. Налил в чайник из медного старинного крана воды (кран я помнил, часто его вспоминал), поставил на газ. Потянулся – и пошел осматривать квартиру: интересно, как она мне покажется, после долгого отсутствия? Вчера ворвались сюда только поздно вечером, бросили прямо в прихожей вещи.

– Ну… будьте как дома! – устало улыбнулся отец.

И сразу завалились спать – все-таки дорога была долгой и тяжелой. И вот – утро. Наш песик Чапа шел по квартире за мной, – видно, подзабыл, что где здесь находится.

…Я открыл высокую белую дверь в большую комнату… Точнее, эта комната была не большой, а длинной. В раннем детстве (я почему-то это явственно помнил) я любил устраивать в этой комнате тир – причем папа мне говорил, что это не тир, а целый кукольный театр; в дальнем конце комнаты я составлял целые сценки из игрушек, например, сажал в кузов грузовика жирафа и медвежонка, будто они беседуют, или делал из кубиков трон и сажал на него куклу в кокошнике, потом кидал в них мячиком из другого конца комнаты… где теперь все эти игрушки? Ничего не осталось! Мебель была сдвинута в угол, комната была пустой, шаги раздавались гулко. Я посмотрел на отопительную батарею в углу. Когда-то мы с моим однокашником Генкой Лубенцом перестукивались по батарее. Два удара – иду к тебе! Два удара в ответ – иди!.. Как, интересно, он поживает, Генка?.. И что, вообще, произошло в моем классе за два года? Пойму ли, вообще, об чем речь? Не отстал ли? Поговорить, что ли, с Генкой? Я дернулся к батарее, потом застыл… Да вряд ли он помнит наши детские перестукивания – все, ясное дело, уже другое, старое потеряно безвозвратно… Но тут я решительно направился к батарее, поднял с пола отцовский ботинок и два раза стукнул по батарее. И тут же, через секунду, раздались два ответных удара! Гена на месте! Все в порядке, словно я и не уезжал. Честно говоря, это здорово подбодрило меня. Я быстро оделся и пошел наверх.

Однажды Генка, поругавшись с отцом, долго жил у нас. Отец его работал слесарем, но почему-то обязательно хотел, чтобы Генка получил высшее образование и стал врачом, а Генка этого не хотел, что и доказывал своими отметками. Однажды после очередной ссоры Генка пришел со всем своим инструментом к нам, целые дни тяжко вздыхал, выпиливал лобзиком полочки, вешал их, узорчатые, нам на стену. Однажды, помню, очень художественно выпилил из фанеры свою любимую оценку – двойку.

Кстати, подумал я, а не грозит ли что-то подобное мне? Правда, там, где я учился эти два года, я двоек не имел – но учился-то я не совсем в обычных школах: одна высоко в горах, и было в ней всего восемь учеников, во всех классах, а во второй школе учеников было всего девятнадцать. Зато на каждого было по учителю, а это, конечно, хорошо, тут уж и не хочешь, а все поймешь. В последнем месте, на острове, учителя, честно говоря, были отличные и, что самое интересное, были ближайшими друзьями моих родителей, так что мы часто вместе проводили вечера, трепались о том, о сем, в том числе, естественно, и о науках – так что навряд ли я отстал от учебы, скорее наоборот!

Я бодро позвонил в Генкину дверь. Генка открыл, – как всегда, взъерошенный и немного очумелый.

– О, привет! – обрадовался он. – Так это ты стучал?

– Выходит, я! Ну, здравствуй!

Мы крепко обнялись.

– Ну, как жизнь? Что новенького?

Генка посмотрел на меня.

– Ты… снова в ту же школу собираешься?

– А… нельзя? – удивился я.

– Нас… с девятого класса… не всех берут! Латникова, директриса новая… хочет образцовую школу сделать.

– А ты как… остаешься?

– А, я еще не узнавал! – вяло махнул рукой Генка.

– Да-а-а… Ну а с отцом как у вас?

– Тут нормально! – ответил Генка. – Делаем сейчас с ним одну штукенцию – обалдеть!

Ну хоть здесь хорошо! Все-таки добился, чего хотел. Отец Генки был слесарь и одновременно гений – работал в институте медицинской аппаратуры и делал вещи абсолютно удивительные. Последнее, о чем я знаю: вместе с одним академиком они сделали телевизор, вернее, телевизионную камеру, которую можно было проглатывать, – размером с горошину! Больной проглатывал ее – и все его болезни видны были на экране! Отец Генки был гений, но боялся, что Генка будет не гений, и поэтому хотел, чтоб тот шел по другой специальности. Но теперь вроде поладили.

В кухню вошла Генкина мать.

– О, явился не запылился! – мрачно проговорила она. – Где так долго пропадал – в тюрьме, что ли? – Это она шутила.

– В ссылке! – ответил я. Закончив эту остроумную беседу, мы пошли с Генкой в комнату. Там на столе возле верстака кроме обычного инструмента стоял микроскоп и несколько прозрачных стеклянных колпаков.

– О… наукой занялся! – проговорил я, кивая на микроскоп.

– Да… какая там наука! – Генка смутился, даже покраснел.

– А это что? – Я показал на стеклянные колпаки.

– А, это эксикаторы! – небрежно, как бы вскользь проговорил Генка.

– Чего-о?! – переспросил я.

– Да… эксикаторы, – небрежно повторил Геннадий. – А для чего?!

– Ну, чтобы изделия влагу не впитывали… не коробились.

– А где… изделия-то? – Я как ни всматривался в стекло, ничего не видел.

– Да их… только через микроскоп можно увидеть! – уже не скрывая гордости, проговорил он.

– Через микроскоп?! – Я изумленно смотрел на Генку.

– Да… новая заморочка с отцом у нас, – снова как бы небрежно заговорил Генка. – Микроминиатюры. Ну, изделия… которые можно увидеть только через микроскоп. Тут у нас Исаакиевский собор. – Он кивнул на колпак, под которым не было видно абсолютно ничего. – Тут – пароход «Титаник», который утонул, ну, с полной, понятно, внутренней отделкой.

– И с людьми, конечно? – уточнил я.

– Нет. Без людей! – вздохнув, честно признался он.

– Ясно. Ну, может, посмотрим? – Я взялся за микроскоп.

– Нет, нельзя пока. Просохнуть как следует должно! – Генка встал грудью на защиту «Титаника».

– Ну ясно. – Я усмехнулся. – Новый наряд короля?

– Какого еще короля? – обиделся Генка. К счастью, он не был особенно начитан, а то обиделся бы еще больше.

– А зачем эти штуки, которые… фактически нельзя увидеть? – поинтересовался я. Генка обиженно пожал плечами. Мы помолчали.

– Ну, а ты как? – абсолютно равнодушно спросил он.

Я стал плести про свою потрясающую жизнь за эти два года – но взгляд Генки был прикован к стеклянным колпакам. Заскрипела входная дверь, вошел Генкин отец.

– О, путешественник вернулся! – пробасил он. – Всю землю уже объехал или как?

– Да вы тоже, я гляжу, путешествуете… так сказать, в микромир! – Я кивнул на колпаки.

– Ну, до микромира еще не дошли, но – добираемся помаленьку! – проговорил довольный хозяин и обнял Генаху за плечо.

Ну типажи – что отец, что сын! Клепают вещи, которые, кроме них, никто не видит, – и оба безумно довольны!

– Ну, раз хозяин пришел – пошли к столу! – появляясь, сказала Генкина мать.

– Да спасибо, я не хочу! – сказал я.

– То-то ты полчаса уже сидишь! – с присущей ей замечательной тактичностью сказала она. – Один вернулся или вместе с родителями?

– Кажется, вместе. Точно не помню, – усмехнулся я.

– Ну ладно, пошли уж! – сказала она, и мы двинулись на кухню.

– А у вас что новенького? – начал я общий разговор, когда разлили по тарелкам суп.

– Да хорошего мало! – мрачно произнесла хозяйка. – Этого, – она кивнула на Генку, который с низко опущенной головой хлебал суп, – со школы поперли!

– Думай, что говоришь! – со звоном бросил ложку хозяин. – Во-первых, неизвестно еще! Во-вторых, сейчас не выпирают, а предлагают перейти в другое учебное заведение. В ПТУ, хочешь знать, сейчас даже интересней, чем в школе. В школе взрослые уже мужики… в бирюльки играют, а в ПТУ делу учатся! – сказал отец.

– Это вы в бирюльки играете! – проговорила она. Долгое время мы ели молча.

– Ну а ты сам… хотел бы в школе остаться? – наконец обратился я к Генке.

– Да жалко, вообще… с ребятами расставаться! – со вздохом проговорил Генка.

– Что ты за отец такой – за единственного сына заступиться не можешь! – проговорила мать.

– Почему не могу? Могу! Надо? – Он посмотрел на Генку. – Схожу поговорю!

– Что толку от твоих разговоров! Латникова их образцовую школу хочет сделать, ей лопухи вроде нашего сына ни к чему! – сказала мать.

– Ты поосторожнее со словами! – сказал отец. – Он у нас вон какие штуки делает!

– Которые не видит никто! – усмехнулась мать.

– Так я и объяснить могу, тем, кто не понимает! – сказал отец. – А надо – могу и кружок такой в школе повести! Это направление знаешь какое перспективное – в космонавтике, и вообще!

– Только вас там и ждали, – с некоторой уже надеждой в голосе проговорила она.

– Сегодня же и пойду! – сказал отец. – Вот побреюсь сейчас да костюм надену… чтоб я за родного сына да не похлопотал! – Он обнял смущенного Генку за плечо.

Все эти разговоры разволновали и меня. Что еще за дела? Так мечтал вернуться, и надо же, – могут, оказывается, не принять! Я поблагодарил за дивный обед, спустился к себе, оделся скромно, но элегантно, взял школьный дневник и направился в учебное заведение.

Я шел по тихому солнечному переулку, где была наша школа, и понемногу успокаивался. Я же не виноват, что я два года путешествовал. Наверное, должно быть все в порядке. Во всяком случае, если был бы старый директор, Георгий Иванович, то точно бы все было хорошо – он был человек умный и добродушный. Да и вообще я директоров не боялся – с директором школы на острове мы вообще дружили, вместе ловили рыбу, шутили, смеялись. Директора тоже люди! И уже совершенно спокойный, я вошел в наш старинный мраморный вестибюль – в нем, как и всегда, было прохладно, поднялся по белой широкой лестнице и постучал в дверь с табличкой «Директор». Новую директрису, Латникову Серафиму Игнатьевну, я не знал, только смутно помнил, что она вела какой-то класс и славилась строгостью.

Я, конечно, не ожидал, что она бросится мне навстречу, но когда я, так и не услышав разрешения, самостоятельно вошел в роскошный кабинет, она даже не посмотрела в мою сторону, продолжая какой-то весьма важный разговор по телефону.

– Да… разумеется, – строго говорила она. – Разумеется… разумеется… разумеется! – отрубила она и повесила трубку. Но на меня так и не посмотрела, сразу начав что-то писать.

– Удивительно! – произнес я.

Она с недоумением уставилась на меня, сквозь стекляшки пенсне, как бы впервые увидев меня.

– Удивительно, – сказал я. – Как одним только словом «разумеется» вы сумели передать столько оттенков.

– Вы… по какому-то делу? – спросила она.

– Да так… пустяки, – я положил на ее стол дневник за последний год учебы, а также пару почетных грамот. – Пришлось два года блуждать… в местах не столь отдаленных… теперь хотелось бы вернуться в родные пенаты! – От волнения я нес какую-то чушь.

Лицо ее сразу же окаменело.

– Прием в школу закрыт! – отрубила она. – Почему все рвутся именно ко мне? Неужели стоит только сделать приличную школу, как все сразу начинают буквально ломиться! Вы где живете?

– Саперный переулок, дом семь.

– Теперь вы к нам не относитесь! – Она брезгливо отодвинула мои документы и снова стала писать.

– Значит, изменения? – вздохнул я. Она сухо кивнула.

– В худшую, значит, сторону? – проговорил я. Она зорко глянула на меня.

Я со вздохом опустился в мягкое кресло, достал из сумки альбом с моими рисунками, карандашами и, поглядывая время от времени на нее, стал рисовать.

– Что вы там рисуете? – не выдержала наконец она.

Я молча протянул ей набросок. Посмотрев, она вдруг сразу же стала поправлять прическу.

– С этими делами некогда даже заниматься головой! – вздохнула она. – Если не возражаете, я возьму ваш шедевр!

– Ради бога! – воскликнул я.

Это восклицание, я почувствовал, ей понравилось.

– Ну… а еще какими талантами ты блистаешь? – Она уже почти дружески перешла на «ты».

– Все таланты, увы, вкладываю в учебу! – смиренно проговорил я и подвинул к ней дневник с круглыми пятерками.

– Ну хорошо… пиши заявление! – снова сухо, вспомнив о своих серьезных делах, проговорила она и углубилась в свои бумаги.

Для начала я хотел нарисовать в каждом углу заявления по цветочку, но вовремя остановился. Эти шутки, к которым я привык на острове, общаясь с директором школы ежедневно и непринужденно в кругу нашей семьи, здесь надо забывать. Здесь директор – лицо официальное. Я сделал строгое лицо, сосредоточился. Крепко взяв себя в руки, я ограничился лишь тем, что разрисовал слово «Заявление» разными фломастерами. Пока я таким образом боролся с собой, раздался отрывистый стук, в дверь стремительно, с ветром вошел парень, мой ровесник – но ровесник это был удивительный, таких я раньше не встречал: одетый в строгий серый костюм, с галстуком, четко прилизанный на прямой пробор. В руке у него была тонкая, но солидная папка. Рядом с ним я почувствовал, каким разгильдяем я тут сижу, – уселся прямо, пригладил прическу.

Он посмотрел на меня как на пустое место (зря я причесывался!). Потом вежливо, но сдержанно поздоровался с Латниковой.

– Ну здравствуй, Ланин! – произнесла Латникова. – Как отдохнул?

Тяжко вздохнув, он махнул рукой, мол, уж какой отдых, разве что после смерти.

– О вашем отдыхе я даже не спрашиваю! – произнес Ланин.

Латникова отмахнулась даже с какой-то лихостью: уж какой там отдых, уж так как-нибудь!

«Да-а… дружный дуэт! – подумал я. – Мы с моим директором у нас на острове такими играми не занимались! Ну хватит! – мысленно одернул я себя. – Ты не на острове! Здесь жизнь другая, более сложная».

– Хорошо, что зашел, – улыбнулась она.

Ланин сокрушенно развел руками, мол, что ж делать, заботы.

– Ну, показывай, что у тебя! – сказала Латникова. Он достал из папки листок и положил перед ней.

– Все то же, – со вздохом проговорил он. – Группа школьников из Франции… группа из ФРГ… и всех почему-то к нам. Других школ вроде бы не существует!

Латникова скорбно покачала головой.

– Что ж… видно, нам так и тянуть эту лямку… Написал заявление? – обратилась она ко мне.

Я протянул. Увидев оформление в три цвета, она добродушно покачала головой.

– Вот таких художников-самоучек нам присылают! – Она показала листок Ланину.

Тут я немножко удивился, словно бы она оправдывалась перед Ланиным, что не сама она меня принимает, а кто-то присылает. Ланин коротко глянул на листок и перевел свой взгляд на бумаги, мол, на пустяки, к сожалению, нету времени.

– И как планируешь встречу? – снова становясь деловитой, спросила она.

– Ну, будут в основном наши активисты – «Юные борцы за мир»… и, наверное, – снисходительно добавил он, – позовем наших девочек из кружка домоводства… но, конечно, все их идеи – под нашим неусыпным контролем! – Он с достоинством уселся в кресле.

– Правильно! – воскликнул я. – Пусть сготовят, например, салат «Антивоенный» – со ржавыми пулями, осколками – чтобы все поняли, чем это пахнет! – Я захохотал и минут, наверное, пять не мог остановиться. – Пардон! – усмирив наконец себя, сказал я.

Ланин с изумлением посмотрел на меня, потом – на Латникову.

– Судя по оценкам, – сказала Латникова, кивая на мой дневник, – он не такой дурачок, каким хочет казаться!

– Пардон! – снова проговорил я и набрал полную грудь воздуха, чтобы не засмеяться.

– Вот примерная программа встречи! – Ланин, подняв прохладный ветерок, положил перед Латниковой второй листок.

– А мне можно участвовать? – не удержался я. Ланин холодно посмотрел на меня.

– К сожалению, прием в «Юные борцы за мир» в настоящее время закрыт! – произнес он.

Я представил, как мы с моим островным директором хохотали бы над этой фразой, но здесь такое, видать, было совершенно не принято.

– Уж, выходит, и не поборись… – только пробормотал я. Ланин со скорбным лицом ждал, когда я покину помещение и можно будет продолжать разговор со всей ответственностью и серьезностью.

– Можем записать тебя в кружок домоводства! – пытаясь как-то разрядить напряженку, улыбнулась Латникова. – В кружок мягкой игрушки.

– О! Годится! Это я с детства люблю! – воскликнул я, но тут уже почувствовал, что и сам устал от своего кривлянья. – Все! Больше не буду! Ухожу! Это еще вольный дух из меня не вышел. Все! Пардон! До свидания! – Поклонившись, я убыл.

Я радостно сбежал по лестнице. Внизу, в вестибюле, встретил Генку с папашей; тот бережно нес свой дурацкий стеклянный колпак с невидимым шедевром, Генка волок какой-то ящик, – видимо, с микроскопом.

– Ну как? – обеспокоено спросил меня Генка.

– Нет проблем! – ответил я.

– Да… умеешь ты! – с завистью произнес Генка.

– Спокойно! Не надо меньшиться! – суровым тоном проговорил отец. – Нам тоже есть что предъявить!

Поделиться радостью – я снова в своей школе, снова дома – было не с кем. В прихожей встретил меня только Чапа: родители все еще не пришли. И то Чапа был какой-то озабоченный, рассеянно куснул меня и побежал в комнату, где были свалены вещи, и стал по очереди скрести чемоданы.

«Ясно! – вдруг понял я. – Свою любимую игрушку ищет!»

Я разыскал ему его любимую резиновую куколку, он, увидев ее, радостно подпрыгнул, довольно заурчав, улегся с ней в угол, и наступило полное счастье.

Глава III

Проснулся я рано, родители еще спали. Отпуск! У меня, впрочем, тоже, но все равно – надо мчаться, столько нужно увидеть после разлуки!

Я поставил на плиту чайник, но он, как назло, долго не закипал.

– Ну закипи! Ну что тебе стоит! – уговаривал я, но он делал вид, будто не понимает, о чем речь.

Затрещал телефон. Так! С утра начинается! Это хорошо.

– Алле! – хватая трубку, произнес я. – Говорите, я слушаю!

– Это я.

– Кто – я? Говорите конкретно!

– Генка… кто же еще?

– Что значит – «кто же еще»? Ну, слушаю вас… то есть тебя!

В трубке было тихо. Он звонит, а я должен за двоих разговаривать!

– Ну, как дела? – спросил я.

– Нормально… – проговорил Генка. – В школе оставляют меня. Отец рассказал, какие я штуки делаю…

– Ну и что?

– Латникова сказала: «Надо же!»

– Ну? А потом? – быстро спросил я. Такого «говоруна» надо подгонять, а то разговор может не кончиться до ночи!

– Ну, а когда батя сказал, что микроминиатюры в международных конкурсах участвуют, – тут она вообще! – Генка немного оживился.

– Ну поздравляю!

Снова пошла долгая пауза. Чапа подбежал послушать.

– Сходи посмотри, не кипит ли чайник, – попросил я. Чапа убежал.

– Ну, все? – сказал я в молчащую трубку.

Генка вдруг закашлялся – я должен был минут, наверное, пять слушать по телефону его кашель.

– А… помочь нам не можешь… оборудование перетащить в школу? – робко проговорил Генка.

– А… не жалко вам? – вырвалось у меня.

– Жалко, вообще-то! – Генка вздохнул. – Но вдруг… у кого-то талант откроется к микроминиатюрам… А так пропадет!

– Оно конечно, – проговорил я. – Скоро поднимусь.

Чайник, естественно, уже закипел, летал по кухне, ударяясь об стены, – еле-еле я его словил, поставил на стол.

– Что тут за грохот? – в кухне появился отец.

– Да вот… чайник ловил.

– Ты всегда отличался исключительной ловкостью! – усмехнулся отец.

Пришла мама, мы сели завтракать. И Чапа уселся на табурет.

– Ну вот, наконец и дома! – оглядывая стены, проговорил отец. – Только Зотыча нашего не хватает! Где-то он?

– Избави бог! – отмахнулась мать.

После завтрака я поднялся к Генке – началось великое переселение; Генка бережно тащил стеклянные колпаки, его отец вез на тележке сундук с инструментами, я тащил ящик с микроскопом. Ребята, играющие перед школой в футбол, проводили нас ошеломленными взглядами.

Нас встретил учитель труда Маркелов, открыл дверь мастерских, показал отведенный нам стол. Генка с отцом осторожно стали расставлять оборудование.

Тут раздалось шлепанье тяжелого мяча об пол – стекляшечки задребезжали. Дверь распахнулась, и вошел мой бывший (и видимо, будущий) одноклассник Пека. На языке современной педагогики он назывался «неформальный лидер», хотя раньше, как сказал о нем мой отец, видевший Пеку, таких называли просто хулиганами. За его спиной живописно клубилась его шобла.

– А мы думали – клад раскопали, в школу принесли! – проговорил Пека, и шобла засмеялась.

Он стукнул в пол мячом, все задребезжало.

– Поосторожнее тут стучи – тонкое оборудование! – проговорил Генкин отец (Маркелов бесследно исчез).

– А как тише? Вот так? – Пека снова стукнул мячом.

– Ладно тебе! – миролюбиво проговорил Генкин отец. – Пойди лучше посмотри, какие вещи человеческие руки могут сделать!

Пека, кривляясь, на цыпочках подошел к микроскопу, прищурив глаз, смотрел.

– Ой! Кораблик! – завопил Пека.

Дружки заржали. Пека отпрянул. Без микроскопа, естественно, ничего не было видно.

– Ой! А где оно?

– Вот так вот! – проговорил Генкин отец. – Без микроскопа и не увидишь!

– Ой! И что же это будет? – проговорил Пека. Отец посмотрел на Генку: говори, мол, ты.

– Кружок микроминиатюризации, – выговорил Генка. – Невидимые изделия… которые везде можно применять. Вот. Мы с отцом будем… учить… кто захочет.

– И ты тоже?! – удивился Пека.

– И я! – проговорил Генка.

– Ой, держите меня! – завопил Пека. – А… блоху подковать можешь?

– Могу! – упрямо проговорил Генка.

Пека вдруг взмахнул рукой над Генкиным плечом, словно что-то поймал.

– Ну… подкуй! – сказал он. Все заржали.

Сотрясая ударами мяча здание, они промчались по коридору и выскочили во двор.

– Вот подлецы ведь! – Отец Генки вскочил. – Ну я им устрою! Сейчас к директорше пойду, скажу, как они работу срывают!

– А-а-а! Бесполезно! – скривясь, махнул рукой Генка. – Пека этот – любимчик у нее. Еще бы, слава школы, чемпион по всем видам.

Мы посидели молча.

– Ну, а ты хоть будешь работать, нет? – с надеждой обратился ко мне Генкин папаша. Меня, честно, покоробило словечко «хоть», как-то я не привык к такому обращению.

– К сожалению, не располагаю временем! – Я развел руками и направился к выходу. Но у дверей понял, что надо смягчить. – Нет, честно, навряд ли получится у меня! – Я вышел.

Я шел по коридору и чувствовал, что мне стыдно: бросил людей в такой ситуации! Но возвращаться было уже неловко: вряд ли они посмотрят на меня с любовью! Ну ладно, зато я этим весельчакам скажу все, что я о них думаю!

Я нашел их за стадионом; они сидели на скамейке-доске, поставленной на кирпичи, и увлеченно беседовали на свои темы.

– А Эрик, хочешь знать, не ладонью кирпич разбивает! – небрежно заговорил Пека, словно Эрик этот был он сам.

– А… чем? – восхищенно спросил другой мой будущий (и бывший) одноклассник Мяфа.

– У него перед ладонью психическая волна идет! – понизив голос, произнес Пека. – Ею он и рубит кирпичи!

Все почтительно молчали. Тут они, видимо, почувствовали психическую волну, идущую от меня, и обернулись.

– Что же ты бросил своего друга? – Своим ехидным вопросом Пека попал в больное место.

– Я не бросил, – ответил я. – Просто решил подойти к вам, чтобы разъяснить некоторые непонятные вам моменты. Так вот, мои друзья делают вещи, которые вам и не снились…

– И не дай бог, если приснятся! – дурашливо испугался Пека, и все заржали. Да, неплохо они научились зубоскалить, слова серьезного им не скажи! Когда вокруг все гогочут, трудно держаться с достоинством, сразу как-то теряешься.

– А кассетник такой он может сделать? – Мяфа хвастливо врубил магнитофон «Шарп».

– Представь себе, может… причем – невидимый! – ответил я. «И неслышимый…» – подумал я про себя. Телепатия, видимо, все же существует.

– И неслышимый! – воскликнул Пека, и все грохнули.

– И вообще… все, что нужно людям, они могут сделать! А ты что можешь? – Всю свою энергию я сосредоточил теперь на Пеке.

– А я все что хочешь могу сломать! – оскалился Пека.

– Для этого мозг не требуется! – сказал я.

– Так, – глянув на меня, сказал Пека. – Человек нарывается! Требуется маленькая разминка! – Небрежным движением он «сдул» всех сидящих на доске и стал часто-часто колотить ребрами ладони по дереву. – Хо! – вдруг выдохнул он и, видимо, врезал по концу доски, потому что она вдруг подлетела и шлепнула мне другим концом прямо в лоб. – Оп-па! – распахивая объятия, как перед зрителями в цирке, выкрикнул он. Все зааплодировали.

– Хоп! – выкрикнул я и стукнул его по шее.

– Так! – глаза Пеки засверкали. – Это уже серьезно! – Он низко пригнулся и запрыгал вокруг меня влево-вправо. Я понял, что это каратэ.

– Да чего с ним волохаться! – на своем странном языке кричали болельщики. – Заделай его! Сюту применяй! Хачитачи!

Я тщательно следил за его руками – и вдруг меня что-то ударило снизу в подбородок, – последнее, что я понял, что это была нога.

…Очнулся я, видимо, не скоро… И долго не мог понять, где я. Передо мной простиралась освещенная вечерним солнцем лесная долина, вдали на холме поднимался великолепный белый замок.

«Что ли, я в раю?» – подумал я. Из какого-то невидимого магнитофона (вероятно, сделанного Генкой, достигшего в раю полного совершенства) доносилась задушевная, тягучая мелодия. Я плыл в полном блаженстве.

– Ну ты, Пека, даешь! – вдруг донесся до меня хрипловатый голос. – Если всю дорогу за тобой будут валяться бесчувственные тела – далеко мы так с тобой не ускачем!

Я повернулся на голос и увидел освещенного густым красным светом усатого джентльмена в черном пиджаке с каким-то гербом на кармане, в руке он подбрасывал пачку сигарет «Кэмел».

– Кто ж знал, Эрик, что он вырубится! – услышал я самодовольный ответ Пеки, но не увидел его.

Так это вот и есть, значит, всемогущий Эрик! Но где же я? Приподнявшись, я увидел, что нахожусь в каком-то мрачном подземелье, освещенном маленькой лампочкой. Подземелье замка? Но как же я вижу долину и другой замок вдали?

Я протянул руку – передо мной была глянцевая картинка. Так, с этим понятно.

– Ну что, голубь, оклемался? – Эрик взял меня за подбородок и потряс. – В следующий раз будешь крепко думать, прежде чем оскорблять парней, владеющих каратэ.