Текст книги "Слишком сильный"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Мы вошли в центральный стеклянный куб, поднялись на второй этаж. Солидная кожаная дверь была распахнута, там была большая комната с длинным столом, уставленным телефонами, с несколькими вертикальными деревянными кульманами, стоящими у стены.

В комнате никого не было.

– Гуляет где-то! – язвительно проговорил я.

– Это меня не касается! Он может быть там, где ему нужно. Главное, что мы не сомневаемся, что свое дело он исполнит, – остальное нас не касается! – сухо проговорил Клод.

– Однако все-таки зачем-то ты приехал! – проговорил я.

– Они должны чувствовать хозяина! – жестко проговорил Клод. – Пока нет отца, хозяин – я!

– Тогда разрешишь, может, посмотреть, как тут у вас работают? – попросил я.

– Да. Управляющий, наверное, в цеху. Пойдем, – сказал Клод. Мы вышли во двор и перешли в другой куб – огромный, вытянутый в длину. Это был цех.

Знакомых станков – токарных, фрезерных – видно не было. Стояли в ряд огромные ярко-оранжевые корпуса. Я подошел к крайнему. В середине его за стеклом видны были вращающиеся цилиндры… сквозь льющуюся сверху мутную эмульсию видно было плохо… токарная, кажется, работа?

Рядом стоял компьютер с экраном, на котором светились зеленые строчки на английском языке; сбоку была большая панель с разноцветными кнопками. Рабочий в белом комбинезоне посмотрел за стекло, потом нажал несколько кнопок на панели – вращение за стеклом замедлилось и остановилось, стекло отъехало. Показалась огромная оранжевая головка-барабан, из которой торчало много разных инструментов, – видно, барабан поворачивался, когда надо, и работал то один инструмент, то другой. Сейчас не работал ни один, головка отъехала от инструмента, все остановилось.

– Что-то не слишком у вас все автоматизированно! – ехидно сказал я. – Останавливаться приходится!

– Да! – Клод сосредоточенно кивнул. – Станки французские, компьютер и программа – японские, фирмы «Ванук». Проверяем пригодность программы, подгоняем.

Рабочий забегал пальцами по клавишам – некоторые строчки на экране компьютера стали меняться. Потом снова заиграл клавишами – стекло задвинулось, барабан с инструментом, повернувшись, занял новую позицию, и все закрутилось, замутилось эмульсией.

Рабочий перешел к следующему станку. Рядом с ним стоял ярко-оранжевый согнувшийся металлический «журавль».

– Робот, – указывая на него, сказал Клод. – Снимает детали, контролирует качество. Когда программу отработаем – все будет управляться автоматически, с верхнего регистра, – он показал на повисшую под потолком стеклянную террасу, – нашей ЭВМ.

– Ясно! – проговорил я.

– Наверное, управляющий в бюро! – проговорил Клод, и мы перешли в другой корпус.

Красивые абажуры стояли на столах, по углам стояли четыре компьютера, но почти никого в комнате не было. Я опять собрался позлорадствовать по этому поводу, но потом подумал, что работающим здесь людям, наверное, все-таки лучше известно, чем мне, где им сейчас находиться. В углу в удобном кресле перед компьютером сидел парень лет семнадцати и быстро играл на клавишах, составлялись длинные строчки цифр, компьютер попискивал.

– Наша с отцом фирма разрабатывает обрабатывающие инструменты для автомобильной промышленности. Автомобильное производство – массовое, поэтому инструменты должны быть самые лучшие. Нам дают чертежи изделий, которые должны обрабатываться нашим инструментом; оператор заносит эти данные в машину, – Клод посмотрел на зеленые строчки, – ЭВМ, заряженная соответствующей программой, выдает все данные инструмента и чертеж… Вот! – Машина издала длинный писк – и на экране появился чертеж сверла с указанием размеров в миллиметрах. Из стоящего рядом аппарата стал вылезать нанесенный красным и зеленым цветом чертеж сверла.

– Да… быстро! – восхищенно сказал я.

– Чем быстрее, тем лучше! – улыбнулся Клод.

Потом мы застали-таки управляющего у него в кабинете. Клод зашел туда, а меня попросил подождать снаружи. Минут через пять он с озабоченным видом вышел из кабинета, держа в руках целый веер желтых глянцевых книжечек с фотографиями компьютеров. Управляющий, толстый, седой, провожая его, почтительно пожал Клоду руку. Мы вышли.

Некоторое время мы мчались молча.

– Куда сейчас? – не выдержав молчания, спросил я.

– Мне нужно домой, – сказал Клод. – Если хочешь, – добавил он, – я могу пригласить тебя на ужин.

– Конечно хочу! – воскликнул я. – И есть хочу, и… просто так! Клод молча повернулся.

– А ты не устал? – спросил через некоторое время он.

– Что я, дурак, что ли, уставать! Ведь я же во Франции! – ответил я.

Наступали сумерки, дома освещались яркой, движущейся рекламой. Клод ехал медленно, видно специально демонстрируя мне этот фейерверк красок, меняющихся разноцветных силуэтов. Я вдруг с грустью – впервые за последнее время! – вспомнил своих друзей: бедняги, не видят этого! Сейчас, наверное, бессмысленно шатаются по двору или не менее бессмысленно колотятся в макивару, качают силенку неизвестно для кого. А Клод – провел в этот день пресс-конференцию, попал в газеты, проверял работу компьютерного салона, инструментального завода! А Пека что сделал сегодня? Можно и без связи обойтись – и так все известно, на расстоянии: поругался с очередным учителем, получил пару, потом на ком-нибудь продемонстрировал необузданную свою силу – и все. А Ирка Холина! В лучшем случае выманила у родителей очередную сумму и купила себе очередные сережки. И все. Может, правда, у них начинается любовь с Пекой… но мне кажется – любить бессмысленного человека трудно и даже невозможно. Ну ладно, хватит грустить – мы ведь в Париже, будем веселиться! Мы объехали огромную, ярко освещенную Триумфальную арку и выехали на широкие Елисейские поля. Машины двигались в двенадцать рядов – вдаль уходили ряды задних красных огоньков, навстречу плыли стаи желтых подфарников.

Широкие тротуары были ярко освещены всеми цветами. Гуляющая публика переходила из одного цвета в другой. Люди в черных фраках вылезали из сверкающих автомобилей и уходили в ярко освещенные подъезды театров и ресторанов, – казалось, этому не будет конца! Шли арабы в белых бурнусах, женщины в длинных платьях, коротких юбочках. Вдруг я увидел бегущую по тротуару толпу ребят. Они тащили над собой огромный надувной белый шар с нарисованной на нем очкастой физиономией и, кроме этого, дудели в какие-то дудки, прыгали. Где-нибудь у нас на Невском это бы всех удивило и даже шокировало, но здесь, в общем карнавале и пестром мелькании, казалось вполне естественным. Ребята были в ученической форме, вернее… в половине ее! На них были мундирчики, на ребятах даже галстуки, но… нижняя часть формы отсутствовала – они были в плавках или шортах. Прохожие весело смеялись, многие аплодировали. Клод подрулил к тротуару, просигналил. Ребята подбежали. Клод выскочил к ним, они о чем-то весело переговорили, Клод уселся обратно, и мы поехали.

– Чего это они? – глядя вслед ребятам, спросил я.

– Мои одноклассники, – ответил Клод. – Протестуют против того, что министерство оплачивает им только половину школьной формы, – поэтому они и одеты только наполовину. А на воздушном шаре изображен этот скупой министр и надпись – «мини-министр»!

– Отлично! – Я захохотал. – Молодцы, ребятки, не теряют времени даром! Делают дела!

Мы плавно ехали дальше. Я глазел по сторонам. Ликование наполняло меня. Мы проезжали мимо ярко освещенных фонтанов. Пешеходы спокойно двигались между машинами, водители притормаживали, все улыбались друг другу.

«Вот она, Франция! – глядя на все это, думал я. – Отлично тут!»

Мы остановились, вошли в сверкающий магазин (я, с непривычки к такому яркому освещению, зажмурился). Клод купил немного масла, гусиного паштета, мягкого сыра с седым налетом и длинный узкий батон под названием багет. Сверху свисали сухие пахучие колбасы, но колбасы Клод не купил. Ничего! Сам куплю, в следующий раз!

Мы снова сели в машину и свернули на тихую, пустую, но очень величественную улицу. Машины сплошным строем косо стояли вдоль тротуаров. Каждый дом был похож на какой-то музей. Мы подъехали к одному из таких домов, припарковались.

– Мы… куда это? – с удивлением проговорил я.

Клод усмехнулся, но ничего не ответил. Он толкнул резную высокую дверь, и мы вошли в небольшой мраморный холл, тускло освещенный хрустальной люстрой. Я все еще думал, что мы приехали в какое-то учреждение, в банк или музей, и держался солидно, с достоинством. Вдруг Клод достал большой ключ и открыл боковую белую дверь. Мы оказались в небольшой комнатке; там стояло старинное, изогнутое бюро с позолоченными ящиками, и высокий бронзовый ангел с крыльями держал в поднятой руке круглый светильник.

– Где мы? – озираясь, проговорил я.

– У меня дома! – улыбаясь, проговорил Клод.

– А я думал, в музее! – простодушно сказал я.

– Да нет, в музее я бы жить не хотел! – сказал Клод.

Мы прошли по длинному узкому коридору, обшитому деревом, вошли в кухню с деревянными стенами. Клод выложил на деревянный поднос на столе покупки, потом ткнул в кнопку в стене рядом с никелированным кранчиком, буркнул: «Будет горячая вода». Потом так же энергично вслед за ним я проследовал в его кабинет, точнее, наверное, в кабинет отца. Кабинет был огромный, с мраморным белым камином и зеркалом над ним. По стенам стояли стеллажи с твердыми ярко-желтыми и темно-зелеными папками. В углу стоял маленький компьютер с клавишами – персональный компьютер фирмы «Эппл» – «яблоко», – с изображением надкушенного трехцветного яблочка на панели – «пи-си», как называют персональные компьютеры во всем мире.

Клод заиграл на компьютере – набрал, видимо, свой код, – появились какие-то колонки цифр. Клод сосредоточенно, не отрываясь, смотрел на них.

– Ну, пойдем поедим? – наконец не выдержав, произнес я.

– Иди. Я не хочу есть! – проговорил Клод.

Это, называется, пригласил на ужин! Я подождал еще немного, – может быть, передумает? Но он сидел молча и неподвижно, и я в полном одиночестве помаршировал на кухню, нацедил из крана в высокий фарфоровый стакан кипятку. Так… а где заварка? В длинном деревянном ящичке стояли в ряд пакетики чая на ниточках. Я перебрал, перевел с английского названия… «Липтон»… «Граф Серый»… «Жасминовый». Я опустил на веревочке в кипяток пакетик «Жасминового». Сделал, со вздохом, бутербродик с паштетом. Я сидел в одиночестве на огромной кухне, молча жевал… Да-а-а, занесло меня!

Потом я проследовал обратно в кабинет. Клод повернулся вместе с креслом ко мне.

– Ну… поел?

– О, да! Великолепно! Необыкновенно! – воскликнул я.

Клод улыбнулся.

– Я очень рад! – проговорил он. – Ну… какие дальнейшие планы? – вскользь поинтересовался он.

– У меня? – удивился я. – Я думал, ты знаешь…

– Мне казалось, что твои планы лучше знаешь ты сам! – с некоторым раздражением проговорил он.

– Ну, я думал… здесь все определится, – растерянно пробормотал я.

– Ну, и что определилось? – спросил Клод. – Как ты собираешься… вести борьбу за мир?

– А ты? – уже слегка раздраженно проговорил я.

– Я? – Он посмотрел на меня. – Мой отец, специалист по компьютерам и владелец небольшой фирмы, нашел компьютерный код и получил секретные данные с компьютера военного министерства. Он обнаружил, что военные тратят значительно больше того, что официально выделяет им государство. Он опубликовал данные в газетах. Теперь определенные круги угрожают ему местью. Он вынужден был уехать из Парижа. Цифры секретного кода он сообщил перед отъездом мне. Сегодня утром мне позвонили и сообщили, что моя жизнь в опасности.

– Так давай… я буду ходить с тобой! – вскочив с кресла, горячо воскликнул я.

– Спасибо! – поклонился Клод. – Я сумею себя защитить.

Я смотрел на него. Все время, пока я знал его, я про себя удивлялся: почему он так невзрачно одет? Ведь вроде бы в магазинах у них есть любые наряды, а он ходит всегда одинаково: серенький свитерок, беленькая рубашечка. И вот теперь только я понял: ему нет необходимости блистать нарядами – он и сам по себе чувствует себя достаточно значительным!

– Кроме того, – продолжил он. – Японская фирма, которая снабжает нас компьютерами к станкам, не так давно обвинена… в слишком тесных связях с русскими. Если нам придется разорвать с ними контракт – мы разорены.

Клод молчал.

– Так! – Я вскочил. – Тогда, наверное… мне лучше уйти от тебя… уехать? – Я дернулся к двери.

– Когда я приглашал тебя… я уже знал, чем это мне грозит! – веско проговорил Клод.

– Ну, спасибо тебе! – горячо воскликнул я. – Ну… так что мне надо делать? Завтра – что?

– Я не знаю, что завтра, – со вздохом проговорил Клод.

– Почему не знаешь? – удивился я.

– Ты никому не понравился! – жестко проговорил Клод. – Никто не хочет с тобой встречаться!

Я шел вдоль темной набережной, мимо тускло освещенных, уходящих в черное небо соборов и дворцов. Я представлял довольно смутно, куда я иду. Клод, разумеется, хотел меня подвезти – но раз я никому тут не нужен, не надо меня и подвозить! Я поворачивал, снова шел, снова поворачивал и наконец увидел впереди сияние и вышел на Елисейские поля.

Уже сплошной толпы там не было, но отдельные группки еще клубились. Бесштанные школьники все еще носились по тротуарам, хотя сейчас уже почти никто на них не смотрел. Длинноволосый парень бил в тротуар огромным, разрисованным надутым резиновым столбом, столб высоко подпрыгивал, вокруг шла какая-то торговля, шумела молодежь.

У витрины магазина стояли две красивые девчонки-близняшки, в белых блузках и длинных черных юбках, и с серьезными лицами играли на скрипках. Перед ними на тротуаре лежали два раскрытых скрипичных чехла, в них поблескивала мелочь.

Я обошел освещенную Триумфальную арку, свернул к нашей гостинице в начале авеню Мак-Магон. Я небрежно взял ключ у портье, поднялся в лифте на четвертый этаж. В номере было пусто, темно – Данилыч еще где-то шатался. Правда, вскоре явился и он – веселый, возбужденный, с какими-то яркими пакетами в руках.

– Ну гуляют! – проговорил он. – Когда они только спят? И когда работают – тоже непонятно!

– Работают – будьте спокойны! – проговорил я и направился в ванну.

Глава XV

Двое с револьверами бежали ко мне с двух разных сторон темного коридора. Здесь где-то сбоку должна быть бронированная дверь, но чтобы открыть ее, нужно было вспомнить код… «Год рождения Наполеона» – загорелись зеленые буквы.

Ну, если хочешь жить – вспомнишь и не такое! Я быстро набрал цифры «1769». Дверь распахнулась, я нырнул туда. Преследователи со страшным грохотом выстрелили друг в друга и разлетелись в клочки. Я захохотал, выскочил из подземелья. Игра окончилась.

С тех пор как Клод подкинул мне эту игрушку – персональный компьютер, – я никак не могу оторваться от этих дурацких компьютерных игр. Честно говоря, не такие уж они дурацкие: реакцию, сообразительность и эрудицию развивают здорово! Но сидеть безвылазно в номере вторые сутки, находясь в центре Парижа, – довольно глупо. Но что делать? Клод звонит время от времени, беспокоится, чтобы я не повесился от тоски, но сам не появляется, а больше я вообще никому тут не нужен. Занесло меня в эту глушь! Данилыч, вместо того чтобы исполнять свои педагогические обязанности, где-то бродит со своими дружками.

Ну хватит! Я стукнул кулаком по компьютеру, вскочил. Надо что-то делать, а то, сидя вдвоем с этой игрушкой, можно рехнуться. Но все-таки оторваться было трудно. Приятно еще раз и еще проверять свое могущество. Я нажал клавиши, зарядив программу «Достопримечательности Парижа», – и по экрану побежали зеленые строчки:

«Лувр. Первоначально крепость, построенная в 1200 году королем Филиппом Августом для защиты города от норманнов. Карл Пятый переносит туда свою библиотеку и перестраивает крепость для резиденции. Франциск Первый сносит средневековые башни и укрепления и поручает двум мастерам искусства – архитектору Пьеру Леско и скульптору Жану Гудону – превратить Лувр во дворец в стиле Ренессанс. Лувр становится резиденцией королей вплоть до Людовика XIV, который покинул Лувр и переселился в Версаль после смерти своей матери, Анны Австрийской. Лувр перестраивался и украшался в течение более 600 лет. Он был окончательно отстроен лишь в 1852 году Наполеоном Третьим.

В 1793 году Конвент объявил его государственным музеем.

В Луврском музее хранятся величайшие сокровища искусства всех времен и народов».

Так. Все ясно. Даже можно уже и не ходить.

«Сорбонна. Центр интеллектуальной жизни Парижа и учащейся молодежи всех стран мира. Основана в 1253 году исповедником Людовика Святого – Робертом Сорбонским. Настоящее здание воздвигнуто кардиналом Ришелье в его бытность ректором Сорбонны. Архитектор – Лемерьсье. Ришелье похоронен в Сорбонской церкви. В Сорбонне имеются: 22 амфитеатра, 2 музея, 16 экзаменационных зал, 247 лабораторий, астрономическая башня, библиотека, большое количество канцелярий и квартира ректора».

Так. С интеллектуальной жизнью тоже все понятно.

«Собор Парижской богоматери. В самой старой части Парижа – на острове Ситэ, который вместе с островом Святого Людовика представлял первоначальный Париж – Лютецию, основанную римлянами в 53 году до нашей эры. Собор построен в 1163 году парижским архитектором Морисом де Сюлли на месте старой романской церкви, которая уже не могла вместить всех молящихся. Постройка длилась вплоть до 1343 года. Собор – готического стиля, с двумя башнями-колокольнями высотой 69 метров, с тремя главными колокольнями, с витражом в виде розы диаметром 10 метров из цветных стекол XIII века, то есть самой блестящей эпохи этого искусства. Во время революции собор был превращен в Храм Разума. В 1804 году в соборе, вновь ставшем действующей церковью, торжественно короновался Наполеон Первый. Собор был почти полностью реставрирован Виолле – Ледюком».

Так. Ну все, хватит! Иначе я вообще никогда не выйду отсюда!

Но на экране уже вспыхнули следующие строчки.

«Бобур. Национальный центр искусства и культуры имени Жоржа Помпиду. Это самый большой музей современного искусства в мире. Кроме выставочных залов, посвященных мастерам искусства XX века, существует библиотека на 1200 мест и более миллиона книг. Разные другие отделения посвящены изобразительному искусству, музыке и промышленным изобретениям.

Это авангардное стеклянное здание длиной 166 метров, шириной 60 и высотой 42 метра покрывает площадь одного гектара. Рядом имеются эксцентрические фонтаны. Площадь перед центром, вымощенная камнем, стала любимым местом сбора молодежи Парижа и других городов и стран».

О! Вот сюда-то мне и нужно. Я вскочил, вывел компьютер из работы (не так-то это просто сделать, когда он разойдется!), потом заметался по номеру… Так… Пора размяться. Я выхватил из чемодана Дусю, слегка встряхнул. Ей тоже надо проветриться! Запихнул ее пока в сумку. Красивым фломастером накарябал записку Данилычу: «Пошел погулять, буду не скоро»… Так. Еще надо звякнуть Клоду, чтобы не волновался, что я исчез навсегда. Номер не отвечает… Ах да, в гимназии! Ну ладно. Настучал на компьютере: «Пошел на Бобур. Горячо обнимаю». Если Клод захочет меня найти, считает этот текст на экране – тут это просто. Ну, все!

Я сбежал вниз, оставил ключ внизу у портье. Он вежливо поклонился, но даже не поднял глаз: будто советские школьники пробегают тут каждый день.

Я добежал до площади Звезды, достал путеводитель, стал рассматривать план метро… как тут добраться до Бобура? Ну, ясно… Я стал осторожно спускаться по ступенькам вниз. Насколько по улицам Парижа ходить спокойно и весело, ничего не боясь, настолько, почему-то, страшно входить в их метро. Как в какое-то страшное подземелье, в котором можешь остаться навсегда. Тут надо крепко соображать – все у них не так. То, что у нас автоматизировано, у них делается вручную, а что у нас вручную, у них – наоборот. Непонятные направления – с одной платформы сразу несколько, непонятные переходы. Вчера, ошалев от одиночества, я решил было съездить на Монмартр – все-таки в метро четко все нарисовано, вроде надежнее – и чуть не остался под землей навсегда. Странно и непривычно уже то, что входишь у них по бумажному билетику, но автоматически. Надо опустить этот бумажный билетик с буквами в такой желоб, он нырнет, раздастся какой-то грохот – и билетик, уже пробитый, выскочит из другого желоба; надо хватать его (тут иногда еще проверяют при выходе) и сразу же толкать обычно заторможенную железную вертушку – сейчас она расслабилась – и проходить. И так, с диким облегчением, я вчера прошел-таки в метро, дальше по плану надо было переходить. Я пошел по длинному изогнутому подземному коридору и вдруг оказался в нем один. Куда это все делись? Это уже, не скрою, меня испугало: куда же все делись? Почему никто сюда не идет? Я что-нибудь делаю не так? За изгибом коридора явилась новая полоса препятствий, новый строй черных железных вертушек. Опять кидать билетик. Но – некуда! Я озадаченно постоял, потом, как озарение, пришла простая и гениальная мысль: я толкнул вертушку – она поворачивалась. Отлично! Прошел. Потрогал снова. Все ясно. Крутится в эту сторону, но не крутится в обратную. Все ясно – чтобы не было встречного потока. Хотя какой уж тут встречный поток – вокруг вообще ни души! Я быстро шел по совсем глухому уже коридору. Сердце испуганно колотилось. Вот тебе и Монмартр! Так и есть – ловушка! Новая полоса черных вертушек, с ходу толкнул – не двигаются. Вытер пот… Ага! Тут есть желоба! Опять кидать билетик? Ну обдираловка! Я сунул новый билетик в желоб – но тот не засосал жадно билетик как обычно; никакого металлического грохота, с которым освобождается вертушка, не последовало. Так. Что же делать? Вперед, значит, не пройти! И назад, значит, не пройти – вертушка не пустит. Ни вперед, ни назад! Отлично! Что же мне, суждено провести оставшиеся дни в Париже именно здесь? Хоть бы кто прошел! Ни души! Спокойно, спокойно! Что-то тут не так! Вряд ли стали бы строить эту ловушку специально для меня – личность я, конечно, значительная, но не настолько… Значит, выход какой-то тут должен быть, как-то вертушку эту можно открыть и прорваться вперед. Но что надо сделать? Спокойно, спокойно. Раз тут есть желоб, – значит, надо в него опускать билет. Но какой? Новый билет я уже опускал. Неужели старый, пробитый? Странно. Я неуверенно поднес старый билет (хорошо, что не выкинул!) к желобу, он с радостным грохотом его заглотил, вертушка брякнула, я пихнул ее вперед и с радостным воплем вырвался из этого ада.

С такими страданиями я добрался до Монмартра. Шатался там довольно долго, глаза разбегались – опять этот вечный праздник – карнавал… Но тревога насчет обратного пути в метро не оставляла меня. А как и куда ехать на наземном транспорте – вообще неясно. Наконец, когда гуляющие уже стали понемногу редеть, совсем поздно, я собрал все свое мужество и спустился в метро. Здесь меня ждала новая заморочка! Оказалось, что в позднее время некоторые выходы из метро перекрывают, – существуют какие-то другие выходы, – но непонятно где, а тут я опять оказался в полном одиночестве перед застопорившейся вертушкой – на этот раз ее не удавалось купить ничем! Уже в полном отчаянии я бился в нее; вокруг опять не было ни души – хотя только что наверху было полно народу! Что же мне, тут теперь жить? Видимо, да. Перекрыто! Не знаю, через сколько времени раздались далекие гулкие шаги… Показался шикарный молодой негр! Он увидел мое заточение, улыбнулся, потом вдруг потянулся вверх – на сравнительно низком потолке коридора оказалась такая защелка, похожая на выключатель, – негр дотянулся, повернул защелку, и раздалось тихое дребезжание – вертушка пошла!

Мы вместе поднялись наверх, ослепительно улыбнулись друг другу и разошлись в разные стороны… Вот такая тут напряженка!

Сегодня я уже спускался более уверенно: кое-какие местные тайны я уже знал… но мало ли заморочек впереди.

Я вышел на большую узловую станцию, куда сходились три линии метро, – и на меня буквально обрушился водопад звуков! Ну и гулянье здесь шло! Вроде бы просто станция метро, чтобы сесть и ехать, – ан нет! Все платформы были запружены народом; гомон, музыка – тут играли на скрипках, на саксофонах, каких-то дудках, плясали, пели. Мешанина звуков, одежд: и красивые летние костюмы, и лохмотья непринужденно отплясывали вместе – внешний вид не имел тут ни малейшего значения, главное, как я понял, – веселый нрав. С сожалением я открыл дверь вагона (двери тут надо открывать самому) и уехал с этой станции, но оказалось, что кусок этого веселья откололся и ехал с нами. В вагон вскочили два длинноволосых парня, один играл на банджо, другой ритмично, часто-часто, звенел монетами в ржавой банке. Потом я вдруг понял, что банка эта – не только музыкальный инструмент, но и копилка.

– Перед вами лучший музыкант мира! – Владелец ржавой банки показал на банджиста. Все в вагоне благодушно засмеялись, и он, ритмично позвякивая монетами в банке, шел между сиденьями и в паузах вдруг резко протягивал банку то одному, то другому пассажиру. Это был одновременно и как бы спорт: нужно было успеть вытащить монету и звонко бросить ее в банку, выбрав мгновение, чтобы получилось в такт. Пассажиры завелись – когда кто-то удачно, ритмично, звонко кидал в банку монету, все хохотали и радостно аплодировали. Взрослые люди, а играют! На лицах пассажиров не было и тени злобы, упрека: вот, мол, выкидываем монеты каким-то оболтусам… Все было весело и мило. Наверное, только я один был расстроен: надо же, такие веселые и талантливые ребята, а вынуждены побираться!

Они вышли из вагона вместе со мной, и звук в банке был уже совсем другой – глухой, тяжелый. Ребятки-то не так глупы!

Я выскочил из метро наверх, на широкую чистую площадь к красивой готической ратуше с торжественными фонтанами, помчался вперед по стрелкам, указывающим «Бобур», – и оцепенел, увидев это поразительное здание: издалека его можно было принять за какой-нибудь паросиловой цех! Стеклянные стены, по ним наискосок тянутся какие-то толстые, явно промышленного типа трубы. Ну и видик! А еще говорят, что это последнее слово архитектуры! Особенно странно было видеть это сооружение после красивой ратуши, после стройных старинных дворцов над Сеной… «Ну и что? – приглядевшись, подумал я. – В дворцах жили принцы и короли, сейчас их нет, а тут обитаются хиппи. Другие люди – другая и архитектура. Все правильно! Вот такой, значит, знаменитый центр Помпиду? Ну-ну».

Потом я внезапно увидел обещанные эксцентрические фонтаны и чуть не сел от хохота. Ну ребята дают! Над ровным водным бассейном вращалась задранная нога, покрытая вроде как татуировкой, и из одного пальца била вверх мощная струя. Чуть в стороне вращалось гигантское расписное ухо, и из него вода выпихивалась время от времени, причем какой-то спиралькой. Ну затейники!

В информации по компьютеру говорилось насчет молодежи со всего мира, – это было подмечено верно. Тут были и негры, и арабы, и эскимосы, и какие-то огромные светловолосые парни с повязками на волосах, – наверное, скандинавы. И все что-то говорили, кричали, пели, хохотали, из-за чего-то плакали. Такого гвалта, создаваемого исключительно с помощью глоток, я раньше не встречал, разве что на хоккейных матчах. Впрочем, не только молодежь, тут были и старики, и страшные оборванные старухи, и целый табор бродяг среднего возраста, рваных и грязных, но почему-то гладко прилизанных, с сеточкой на волосах – такая, видимо, была мода. Кроме того, каждый из них почему-то держал на поводке огромную беспородную собаку, – собаки лаяли, грызлись, добавляя к общему гвалту свои голоса.

Но в основном тут бесчинствовала молодежь: молодой индус, худой и плоский, в чалме и набедренной повязке, спокойно скрестив руки на груди, неподвижно лежал на доске, утыканной гвоздями; другой парень, в халате с черными блестящими звездами, стоял задрав голову, и изо рта его вылетало пламя – шумно, как из реактивного двигателя, – рядом с ним стоял черный саквояж с распахнутой крышкой, на крышке белыми буквами было написано «devil», что означает – «дьявол».

Несколько ребят самого разного возраста разыгрывали какую-то пьесу, которую они вроде бы тут же и сочиняли, потому что, когда к трем спорящим подбежал четвертый, выскочивший из толпы и что-то крикнул, это оказалось очень кстати, все захлопали и захохотали. Дуся у меня в сумке билась и колотилась, тоже рвалась в бой, поэтому я тоже стал проталкиваться к участникам спектакля; хотя и не слышал, о чем там речь, но был уверен, что Дуся разберется и не подкачает, во всяком случае не ударит в грязь лицом. Но пробиться туда было не так легко: путь мне все время преграждали то цепочка пляшущих, то девушка на ходулях в платье до земли. Потом я наткнулся и сгоряча чуть не споткнулся о длинную бамбуковую трубу. Один конец трубы уходил в какой-то ящик, – видимо, для резонанса; на другом конце, довольно далеко, сидело длинноволосое существо, то ли парень, то ли девушка. Существо дуло в трубу, и из ящика доносилось густое, низкое и, главное, непрерывное гудение. Некоторое время я подождал, когда это существо выдохнется, но так и не дождался, перешагнул трубу и полез дальше. Тут путь мне перерезали несколько юных мастеров брейк-данса – кто крутился на колене, кто на собственном загривке. Им аккомпанировали две девушки, разрисованные как панки, но что-то знакомое почудилось в них. А, это они вчера, одетые чинно-благородно, пилили скрипичную классику на респектабельных Елисейских полях, а сейчас они с упоением шпарили на скрипках брейк. Брейк на скрипках – это что-то новенькое!

– Бон жур! – Я замахал им рукой.

– Бон жур! – Они помахали мне в ответ. Впрочем, они вряд ли запомнили меня вчера, но это неважно – тут все со всеми были знакомы. Наконец я пробился в пьесу. Трое из ребят-актеров (или не актеров?) страстно отговаривали четвертого не топиться, причем каждый придумывал свое: один говорил, что вода грязная и холодная; второй кричал, что на том свете так же, как и здесь, только некуда уже уйти; третий говорил, что скоро появится прекрасная девушка и все печали горемыки улетучатся без следа.

«Гениально! – подумал я. – То, что нужно! В самый раз!» Дуся выскочила из чемодана и бросилась к горемыке.

– Мой дорогой! – завопила она. – А вот и я!

Горемыка изобразил на лице отчаяние и ужас и стал кругами убегать от нее.

Толпа свистела, радостно гоготала.

– Не надо, не надо! – оборачиваясь кричал он. – Я согласен жить, только оставь меня в покое.

Потом я услышал какой-то звон – монеты зазвенели по камням. Гонорар! Я стал прятать упирающуюся Дусю в чемодан, чтобы ее не захватила жажда наживы.

Двое актеров стали, кланяясь, собирать монеты, а двое поклонились и скрылись в толпе; они действительно оказались совершенно посторонними – просто ребяткам захотелось порезвиться.