Текст книги "Слишком сильный"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Валерий Георгиевич Попов
Слишком сильный

Глава I

Он появился у нас на острове абсолютно неожиданно. После шторма мы пошли с отцом собирать плавник – главное наше топливо. Мы поднимали с песка гладкие, без коры, отполированные морем стволы и складывали их на тачку, оставляющую своим колесом в мокром песке глубокий след. Мы издалека увидели огромный серый ствол, подъехали к нему и вдруг, остолбенев, увидели за стволом мирно спящего худого старика с седой щетиной, в сапогах, ватнике, треухе. Откуда он взялся такой? Был шторм, катера не ходили, вертолетов не было – и тем не менее появился непонятный человек, абсолютно не похожий на остальных островитян – нас тут было сорок пять человек. Если бы мы его встретили на материке, то все равно удивились бы: чего это он спит на берегу? А он себя чувствовал как дома: недовольно проснулся, хмуро поглядел на нас и сразу стал командовать – не так, как надо, оказывается, мы с отцом поднимали бревно.

– Ну так помоги, если ты такой умный! – сказал отец.

– Мне этого не надо, я тут до дров не заживусь! – гордо ответил он. Поселился он в старом сарае, назвал себя Зотычем и сразу стал вмешиваться в нашу работу.

– Да это не так делается! – повторял он, влезая абсолютно во все: чистили мы с мамой рыбу или запускали с отцом радиозонд.

– Как ты здесь оказался-то, объясни! – усмехался отец.

Тут Зотыч начинал что-то бормотать про себя; бормотать – это было любимое его занятие. Единственное, что можно было понять, – это про какой-то бот, который высадил его сюда. Но никто никакого бота, приставшего за это время к острову, не видел. Удивительно было еще и то, что Зотыч абсолютно ничего не ел!

– Не пришлось как-то привыкнуть! – пояснил он нам.

– Может, ты инопланетянин? – усмехался отец.

– Все мы инопланетяне! – загадочно говорил Зотыч.

Потом он вдруг бешено начал работать. Оказалось, что его забросили на наш остров косить водоросли, богатые йодом, необходимые медицине. Он нашел где-то старую лодку, законопатил и приспособил в уключины вместо весел… две косы. Он плыл, гребя косами, глубоко запуская их в воду, – срезанные водоросли, покачиваясь, всплывали. Зато сам Зотыч постепенно погружался: лодка протекала, набирала воду, медленно тонула. Зотыч вытаскивал ее на берег, переворачивал, затыкал дыры и плыл опять. Срезанные водоросли он просушивал на больших камнях. И что интересно, героический его труд не остался напрасным: приплыл бот с двумя людьми и большими весами, водоросли у него взвесили и приняли и заплатили, видимо, Зотычу немалые деньги, судя по той важности, с которой он стал себя вести. Уехать вместе с ботом, однако, он отказался, сказав, что искренне привязался к нашей семье, он так и выразился – «искренне привязался».

Потом и мы привязались к нему. Вышло так. В этом году непривычно рано – в начале августа – начались у нас холода, и я простудился. К вечеру я как-то сильно устал, но о болезни еще не знал. Только все вокруг сделалось каким-то странным: я словно видел все это впервые и голоса говорящих доносились словно откуда-то издалека, с каким-то странным дребезжанием. Потом я заснул, и начались какие-то странные сны, и сны эти продолжались в течение недели – все это время я ни разу не приходил в сознание. Из всех снов чаще всего повторялся один: я сижу в какой-то темной бревенчатой избушке, похожей на деревенскую баньку, и по углам, в темноте, находится какая-то опасность. Вот она начинает шевелиться, появляются какие-то руки с когтями – но тут вбегает Зотыч с косой, начинает ею размахивать, и темные тени в углах начинают трястись и таять. Самое удивительное, что мне не случайно, оказывается, все время снился Зотыч, – именно он боролся с моей болезнью, потому что врачи оказались бессильны – у меня обнаружилась аллергия к лекарствам. А Зотыч растирал меня какими-то мазями, которые вынимал из своего мешка, поил какими-то настойками. И первое, что я помню, первое мое ощущение после долгого забытья, что я пью горячую воду, в которой как бы растворен банный веник, но пить приятно.

Потом, когда я уже полностью вылечился, Зотыч остался жить у нас, во второй комнате, и мы с ним часами беседовали.

– А сынок-то у вас культурный, культурно говорит! – однажды после разговора со мной сообщил он моим родителям. Мать была абсолютно счастлива от этих слов: больше всего на свете она боялась, что я за два года, что мы не живем в городе, отстану от мирового культурного уровня. Однако Зотычу мой уровень нравился. После этого у нас в семье полюбили его окончательно, хотя по-прежнему своими привычками он изумлял нас: спал, например, только на полу, подстелив какую-нибудь ветошь.

– Даже страшно как-то говорить ему, что мы уезжаем! – говорила мать. В августе кончался срок нашего контракта, и мы уезжали. Но никакой сложности тут не оказалось: Зотыч сообщил нам, что нас не покинет и уезжает с острова вместе с нами. Все были безумно счастливы.

Пока мы жили на острове, вид Зотыча: седая щетина, «прохаря» (так он называл свои рыжие сапоги), прожженный ватник – все это выглядело более-менее нормально, как и его привычка вдруг засыпать где попало, пусть даже на земле. Но когда мы приехали с ним в Архангельск, милиция то и дело задерживала его и проверяла документы. Тут я и начал понимать, что жить с ним вместе довольно неуютно: жизнь его несколько странная, не как у всех. Впрочем, и на нас самих все смотрели с подозрением, вид у нас был какой-то очумевший; после года разлуки с цивилизованной жизнью нас изумляло буквально все: например, я долго мог глядеть на обыкновенную козу, она казалась мне ничуть не менее удивительной, чем верблюд. Наш песик по имени Чапа, который вырос на пустынном острове, ошалел от обилия впечатлений и лаял непрерывно.

Оформив в Архангельске отчет и получив деньги, мы без задержки, не заезжая в нашу ленинградскую квартиру, рванули на юг. Зотыч в Архангельске постепенно затерялся, и я уже думал, что он исчез навсегда.

– Да… в цивилизованную жизнь ему вписаться как-то труднее! – сказал отец, когда мы вспомнили Зотыча.

– И слава богу, что ему хватило такта исчезнуть! – сказала мать.

Однако он не исчез. На станции Армавирская, где я вышел покупать сливы, ко мне спокойно подошел Зотыч (выглядел он точно так же, как и на острове) и сказал, что вполне уютно едет в товарном вагоне, приглашает и меня проехать с ним пару перегонов, подышать воздухом после духоты, извинился, что исчез без предупреждения, то есть, как я понял, он считал себя членом нашей семьи. Спросил, куда мы едем. Я сказал – в Сухуми. Он одобрил, пообещал, что обязательно появится, но не сразу. Тут подошел отец, сказал, что Зотыч может ехать с нами, предложил купить билет – полвагона пустовало.

– Билет и я могу купить – денег что грязи! – самодовольно ответил Зотыч, открыл мешок, который с ним был. Деньги занимали полмешка, пожухлые, как осенние листья. – Но зачем тратиться? – Зотыч хитро прищурился. – А так, на воздухе и с удобствами, – он кивнул на товарняк. – Ну все, покедова! – деловито направился к себе. – Еще повидаемся! – кивнул он на ходу. Все-таки с культурой речи у него было не так хорошо.

Мы с отцом сообщили маме радостную весть о появлении «блудного родственника».

– Да я видела! – вздохнула она. – Попомните меня – попадем мы с ним в историю!

С жильем мы устроились в Сухуми очень удачно. У отца был друг-грузин, а здесь жили его родители. Отлично, между прочим, жили! Высокие железные ворота, за воротами чистый бетонный двор, весь завешанный виноградом, двухэтажный каменный дом, торжественная лестница вела на широкую мраморную террасу.

– Жилище римского патриция! – сказал отец, когда хозяйка провела нас наверх.

– Пока еще, правда, не разрушенное веками! – Улыбаясь, из комнаты на террасу вышел маленький старичок – хозяин дома Леван Михайлович. Он оказался известным ученым, археологом, раскапывал древние поселения в самых разных странах, его знали во всем мире.

Хозяйка дома, красивая, полная женщина по имени Клара, ходила с грудным ребеночком на руках. Вскоре выяснилось, что это не ее ребенок, а их дочери, которая вышла замуж и на время оставила ребеночка бабушке. В общем, семья была веселая и приятная. Чапа тоже мгновенно подружился с хозяйскими собаками – их было две, – переводчик оказался не нужен.

Приятно было ранним утром выходить на террасу, смотреть вниз, где по сырому двору, под кривыми мандариновыми деревьями, крякая, вразвалку ходили пестрые индоутки – гибрид утки и индюка; потом вверх – на всегда ясное голубое небо, в которое поднимался гигантский светло-серый эвкалипт; сброшенная им кора, похожая на кипу брючных ремней, висела в развилках и развевалась. На горизонте поднимались горы, и там в зелени белели дома, такие же уютные и красивые, как наш. С утра начиналась жара. На третий уже, наверно, день я почувствовал, что это и есть обычная, нормальная жизнь, а пребывание наше на острове вдруг отодвинулось, казалось тревожным сном.

Впрочем, сон этот вскоре активно напомнил о себе. Однажды мы завтракали на террасе, после купания, а мимо шел, улыбаясь, Леван Михайлович.

– Не понятно, как вы управляетесь с таким морем винограда? – глядя на бесчисленные грозди, спросил отец.

– А мы и не управляемся! – вздохнул Леван Михайлович. – Приходится приглашать!

– Кого? Инженеров? – улыбаясь, спросил отец.

– Нет. Инженеров тут мало! – ответил Леван Михайлович. – Но много бомжей.

– Кого? – испуганно проговорила мама.

– Бомжей, – пояснил хозяин. – Бомж – это сокращение, аббревиатура. Расшифровывается – «без определенного места жительства». Ну, по-старинному просто бродяги. Когда везде уже холодно, только у нас тепло, – они сюда слетаются, как грачи. Работать многие умеют, и работают хорошо, но, – Леван Михайлович развел руки, – народ ненадежный!

Мы тревожно переглянулись – одна и та же мысль пришла нам.

– Да нет, вы не беспокойтесь! – по-своему поняв нашу тревогу, успокоил нас Леван Михайлович. – Люди они, в основном, добродушные, а порой и интересные, с любопытными судьбами. Так что вам они неопасны! – успокаивающе закончил он.

– А где же они спят? – спросил я.

– Да в основном в горах, в лесу. Под кустами, в шалашах. В городе милиция их шугает, хотя и не выселяет: все знают, при уборке урожая большая помощь от них! – Леван Михайлович ушел. Завтрак мы закончили в тревожном молчании.

И тревога наша подтвердилась. На следующее утро – мы как раз снова завтракали – громыхнули железные ворота, и на фоне тихого, вежливого голоса Левана Михайловича послышался знакомый, нахальный, сиплый голос Зотыча. Мы дружно вздрогнули.

Потом на террасе появился Леван Михайлович.

– Старый знакомый, Грачев! – как бы оправдываясь, пояснил он. – Который год уже знаю его. В прошлом году дал ему секатор – подрезать засохшие мандариновые ветки, – так вместе с секатором исчез. И снова явился как ни в чем не бывало. Но я уже поумнел: паспорт у него отобрал, на всякий случай! – Леван Михайлович показал нам растрепанную книжицу. Через окно, выходящее на террасу, мы видели, что он запер паспорт в стол. Тут под террасой как ни в чем не бывало появился Зотыч. Нельзя сказать, чтобы от ночевок в горах он стал выглядеть лучше, – обмундирование его окончательно обтрепалось, щеки заросли. Он увидел на террасе нас, таинственно поднес палец к губам и многозначительно подмигнул – без всякого нашего согласия сделал нас участниками заговора. Ночью мы не спали.

– Вот холера привязалась к нашей семье! – проворчал отец. – Что он тут собирается натворить, бог знает!

В результате, конечно, мы вместо Зотыча собирали виноград. Отец залезал на высокую лестницу к высокой виноградной крыше над двором, срезал ножницами тяжелые гроздья, передавал мне, я опускал их еще ниже, маме, и она аккуратно укладывала тусклые, с дымчатым налетом тяжелые грозди в плетеную корзину. Зотыч сидел на пустом ящике, курил и распоряжался:

– Да аккуратней срезай! Аккуратней передавай! Эх, руки-крюки!

– Я, кажется, вас нанимал виноград собирать! – сказал ему Леван Михайлович.

– А я их нанял, за полцены! – нахально отвечал Зотыч.

– Ничего-ничего… нам очень интересно! – натянуто улыбаясь, сказала мама.

Леван Михайлович, покачав головой, ушел, а Зотыч стащил сапог и стал перематывать бинты на ноге – одна ступня у него все время болела, нарывала; как он однажды сказал нам – после совершения одного спецзадания во время войны.

Вообще, собирать виноград было интересно, хоть и очень долго; за три дня мы обобрали двор, оставив листья, стебли и проволочный каркас, потом стали срезать грозди, перевившиеся с высоким проволочным забором вдоль железнодорожного полотна, – дом Левана Михайловича и Клары находился между шумным шоссе и железной дорогой, – стена винограда слегка уменьшала грохот, – впрочем, мы скоро привыкли к нему и не замечали. В последний день мы собирали виноград до полной темноты.

– Смотрите! – вдруг воскликнул отец.

Было темно, тихо и тепло. Поездов какое-то время не было, и над невысокой железнодорожной насыпью, далеко влево и далеко вправо, летали зеленые светлячки: вспыхнет зеленый огонек, прочертит небольшой путь в темноте и погаснет – яркие, пунктирные черточки.

– Здорово! – тихо проговорил я.

Вдруг стал нарастать грохот, потом полыхнул прожектор – совсем рядом с нами прогрохотал длинный, тяжелый товарный состав, мы прильнули к железной ограде – она крупно тряслась, в такт громыхающему поезду… но вот он внезапно оборвался… мы сразу посмотрели в темноту.

– Всех разогнал! – после долгого молчания произнесла мать.

– Летит! – воскликнул я.

– И вон еще! – закричал отец.

– Да их целые тучи! – сказала мать.

Пунктирных вспышек над темным полотном, кажется, стало еще больше.

Усталые, довольные, неся за скрипучие ручки широкую корзину с виноградом, мы вышли за ограду. Мать закрыла за нами железную калитку.

– Леван Михайлович! – в теплой, пахучей темноте прокричал отец. – Принимай работу!

Из кухни вышел Леван Михайлович в светлой шляпе, за ним, что-то дожевывая, Зотыч.

– Ну наконец-то управились! – произнес Зотыч.

– Строгий у вас начальник! – усмехнувшись, проговорил Леван Михайлович.

– А как же, без строгости нельзя! – произнес Зотыч.

Ужинали мы на террасе. Вокруг голой лампы, торчащей из стены, толклась ярко освещенная мошкара, – видно, там у нее было что-то вроде дискотеки, – но кусачей мошкары, как на Севере, здесь совершенно не было, и от этого было вообще полное счастье. Леван Михайлович принес взрослым вина, которое получается из его винограда, мне дал виноградного сока. Пригласили и Зотыча, вернее, он вел себя так важно, словно это он нас к себе пригласил.

В самый разгар ужина мы вдруг услышали, что к железным воротам подъехала машина, хлопнула дверца, потом кто-то стал стучать. Клара открыла калитку, и мы увидели, что вошел молодой черноволосый милиционер в форменной рубашке с короткими рукавами.

Он что-то вежливо спросил по-грузински, Клара, чуть помедлив, ответила. Поклонившись, он стал подниматься к нам на террасу.

– А-а-а, знаю его! – близоруко сощурясь, воскликнул Леван. – Мой студент, историю у них на юридическом читал. Наверное, что-нибудь историческое приехал спросить!

Мать и отец встревоженно переглянулись. Зотыч абсолютно спокойно продолжал курить.

– Здравствуйте, уважаемые! – подходя к столу, поклонился милиционер. – Извините, что прервал застолье!

– Почему прервал – садись! – воскликнул Леван. – Гостю всегда рады! Не бойся, когда, где, какая конференция была, спрашивать не буду! – Он довольно засмеялся.

Милиционер внимательно смотрел на невозмутимого Зотыча. Он переоделся в подаренный ему чесучовый китель Левана и выглядел почти элегантно, хотя китель не сходился на груди.

– Что… поймал, говоришь? – наконец поворачиваясь к гостю, насмешливо проговорил Зотыч.

– Что значит – поймал? – испуганно заговорил милиционер. – Как я могу кого-то поймать за столом всеми уважаемого Левана Михайловича! Просто спросить вас хочу – если хозяин позволит!

– Вообще, не время сейчас длинным разговорам, – весело проговорил Леван Михайлович. – Но если недолго – тогда спрашивай!

– Спросить тебя хочу! – устремляя на Зотыча горячий взгляд, заговорил гость. – Почему дома не живешь? Почему семьи не имеешь? У тебя что – детей нет?

– Настоящих… нет, – после паузы проговорил Зотыч.

– А какие есть? Ты дай мне адрес, я в отпуск свой, времени не пожалею, к ним съезжу, объясню, как родителей нужно уважать!

– Нет у меня ни сына, ни дочери, – со вздохом произнес Зотыч.

– А дом есть? – спросил Леван.

– А дом был! – поворачиваясь в его сторону, проговорил Зотыч. – Дом был! – повторил он. – Хороший дом, в Крыму!

– Ну… и что с ним стало? – нетерпеливо спросил гость.

– Был дом. И сад был. Ба-альшой сад! – мечтательно проговорил Зотыч. Наступила долгая пауза. Все вежливо молчали. Молчал и Зотыч.

– Ну… и?.. – нетерпеливо проговорил милиционер, но Зотыч молчал. Такие истории быстро не рассказываются.

– После войны, – вдруг заговорил Зотыч, когда мы уже потеряли всякую надежду, – демобилизовавшимся давали участки. Живи, стройся! – Он отрывисто затянулся и снова умолк. – …Участок, в Крыму… на склоне горы!

– Так вот ты откуда сад знаешь! – миролюбиво проговорил Леван.

– Сад? – Зотыч яростно повернулся к нему. – Какой сад? Дикий склон, заросший – не хочешь?!

Все виновато молчали. Зотыч явно становился хозяином положения.

– Я взял топор, – с сожалением погасив окурок в банке, продолжал он, – надел на голову мешок! – Мы удивленно застыли. – Ну там… с прорезями для глаз, надел рукавицы – и две недели, не вылезая, рубил на склоне заросли американской акации!

– Американскую акацию знаем – ядовитая колючка, – вставил милиционер.

– Ядовитая?! – Зотыч повернулся к нему. – Сверхъядовитая – не хочешь?!

Подавленный его напором, тот кивнул.

– Расчистил склон! – Зотыч сделал движение рукой, милиционер испуганно отодвинулся. – Стал строить дом! Я строил его… пять лет! – Он поднял пять заскорузлых пальцев.

– Ну, и, наверное, посадили что-нибудь? – как бы подсказывая ему, произнес Леван.

– У меня росло все! – гордо проговорил Зотыч. – Инжир, орех фундучный! Все! И дом!.. Она все отняла!

– Кто… жена? – деликатно произнес отец.

– Если бы жена! – воскликнул Зотыч.

– А кто? – захваченный, как и все, тайной его жизни, спросил я.

В ответ Зотыч закурил новую папиросу.

– Однажды… – заговорил он. – Однажды я вернулся из города… не помню… ездил по каким-то делам…

– Ну неважно! – закричали мы, понимая, что дело явно не в этих делах, а совсем в другом.

– Вернулся уже под вечер, гляжу: у ворот (ворота уже были) стоит женщина!.. Красавица! – Он поднял глаза к небу.

– А-а-а, – почтительно проговорили мы.

– С ребенком на руках, – отрывисто добавил он.

– А-а-а, – несколько уже разочарованно проговорили мы.

– «Вы… такой-то такой-то?» – вежливо спрашивает. «Да, я такой-то такой-то», – отвечаю. «Здравствуйте! Вы-то мне и нужны! Я жена вашего брата!» – «Тогда милости прошу!» – Открываю ворота. А брат мой был генералом и в это время работал во Франции военным атташе!

– А-а-а! – снова почтительно проговорили мы.

– Ну, объяснила, что во время войны растерялись… выехать тогда за рубеж было трудно… я сразу же написал ему… хотя адреса точного не знал… и она утверждала, что тоже написала.

– Извините, я должен идти – дежурство! – вежливо поднимаясь, проговорил милиционер.

– Нет уж, раз хотел – слушай! – Зотыч насильно усадил его за стол.

Тот покорно сел.

– С ребенком на руках! – торжественно произнес Зотыч.

Наступила пауза.

– Ну и что? – наконец не выдержав, проговорила мать.

– Все! – отрывисто вздохнул Зотыч.

– Как – все? – удивились мы.

– Все! – проговорил Зотыч. – Этот ребенок… вырос… примерно со шкаф… и выгнал меня… из моего собственного дома!

Зотыч заплакал.

Отец торопливо налил ему вина, подвинул стакан. Зотыч глубоко вздохнул, медленно выпил. Все молчали.

– А как же… отец… шкафа? – спросил я.

– Умер! – резко ответил он.

– А что… своей семьи… у вас так и не было? – сочувственно проговорил милиционер.

– Вот моя семья! – вдруг показал Зотыч на нас.

– Кто ж, интересно, вы им будете? – ехидно спросил милиционер. – Дядя? Или внучек?

– Брат! – произнес Зотыч.

– У меня, вообще, уже есть два брата, – растерялся отец. – Ну что ж… пусть будет третий! – Он смущенно пошел к Зотычу.

Они обнялись. Милиционер уехал.

Впрочем, несмотря на все это, и на приглашения наши и Левана, Зотыч ночевать тут отказался, ушел к себе в лес, как партизан.

И в Ленинград ехал он не с нами, а параллельным курсом в товарном составе.

– Даст еще нам жизни этот братец! – ворчал в купе отец, видно жалевший о своем душевном порыве. – Но – уж больно вечер тогда был хороший!

Он вздохнул.

– Да только в жизни чаще бывают другие вечера, менее радостные! – сказала мать.