Текст книги "Слишком сильный"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Глава XIV

Эскалатор нас выкинул в зал, и я с разгону оказался в объятиях Клода. Хотя он объятия и раскрыл, но такой скорости от меня не ожидал. После удара он слегка отстранился и с некоторым удивлением посмотрел на меня, поправил очки, и только после этого мы довольно-таки сухо поцеловались. Собственно, и это неплохо для начала; до этого мы с ним вообще ни разу не целовались, да и виделись всего лишь два раза. По душам вообще ни разу не говорили – но, может быть, здесь удастся поговорить по душам! Потом Клод шагнул к Данилычу, и они вполне уже официально пожали друг другу руки. Потом я стал осматриваться вокруг: все сверкало, шумело, двигалось. Я рванулся к сувенирному ларьку, там висело колоссальное резиновое страшилище – вот подарить бы такое Ирке! Однако Клод вежливо, но твердо остановил меня и, улыбаясь, показал рукой вперед.

«Опять эта спешка!» – подумал я.

Чемоданы уже выплыли из окошечка, мы погрузили их на тележки.

Стеклянные двери разъехались, и мы вышли. Вдоль стеклянной стены Клод подвел нас к стоянке автомобилей. Возле каждой машины был красно-белый столбик с циферблатом наверху, но циферблат этот показывал не время, а деньги: сколько надо заплатить за пребывание машины на стоянке.

– О-ля-ля! – То ли горестно, то ли шутливо Клод потряс кистями рук, потом запустил в скважину несколько монеток. Мы положили чемоданы в багажник, уселись. Вокруг тоже фырчали, поспешно отъезжая, машины с прилетевшими и встречающими. Я засмеялся: мне это напоминало паническое бегство: все, не успев толком поговорить о том, как прошел полет и идет жизнь, первым делом отваливали с этой стоянки, которая, как я понял, стоит недешево.

– Дорогая стоянка? – обратился я к Клоду, с ходу приступая к изучению здешней жизни.

– Почти как место на кладбище! – пошутил Клод, и мы засмеялись. Мы влились в широкий поток машин – шоссе было двенадцатирядное: шесть рядов туда, шесть навстречу. Это был целый город машин: в машинах были и взрослые, и дети, и собаки – все было неподвижно. Потом переключился светофор – и все это плавно, но быстро двинулось. Машины были, в основном, новые, чистенькие, с косо срезанной сзади крышей, похожие на наши новые «Жигули». Асфальт был очень темный и непривычно гладкий. Мы ехали абсолютно мягко, без толчков, поэтому я снова поймал себя на ощущении нереальности – как это было и при прилете в Марсель.

Не было видно по сторонам шоссе ни строительных развалин, ни вырытых канав, ни обшарпанных, развалившихся домов; вокруг все было так же аккуратно, как и на самом шоссе, – аккуратные каменные дома, разгороженные участки. Не было видно и заводов, какие у нас обычно встречаются в пригородах; только стояли огромные светлые ангары с большими яркими буквами на стенах – под ними, наверное, шла какая-то сложная жизнь, – но глаз видел только гладкую поверхность.

Подъехав под эстакаду поперечного шоссе, мы остановились. У каждого ряда машин стояла будочка, и туда надо было отдавать деньги, как объяснил Клод, – на поддержание дороги в хорошем состоянии.

«Бедный Клод! – подумал я. – Где бы я, к примеру, взял деньги на все эти дела?»

Поток машин снова соединился и понесся дальше. Машина Клода была солидная, темно-серая, без ярких деталей, без каких-либо наклеек на стеклах или в салоне.

– Твоя машина? – не удержавшись, спросил я.

– Подарок отца к шестнадцатилетию, – сухо ответил Клод и снова надолго умолк. Я сначала обиделся, но потом смирился.

«А собственно, чем Клоду восторгаться? – понял я. – Ничем особенно ярким я пока еще себя не проявил. Пока у него из-за меня только хлопоты и расходы… Да и в обычной его жизни у него наверняка хватает забот – у каждого человека они есть. Скажем, он приехал бы ко мне в тот момент, когда потерялся Чапа, вряд ли я бы смог думать только о госте и лучезарно улыбаться». Таким способом, через себя, я понял Клода, и обида сразу прошла.

По краям шоссе на пригорках стали подниматься высокие серые дома; я прижимался к окну машины, чтобы рассмотреть их до самого верха.

Вот на боковой стене дома мелькнул большой щит рекламы – огромный цилиндр дезодоранта, из которого вылетают цветы. Дома пошли плотнее – мы уже ехали по длинной улице.

– Улица Великой Армии! – воскликнул Данилыч. – Неподалеку улица Мак-Магона, где мы будем жить… А вон впереди – Триумфальная арка!

Арка стремительно надвигалась, становилась высокой, массивной. Под самой аркой проезда не было – мы объехали ее вокруг. На площадь лучами сходились двенадцать улиц. Мы выехали на очень широкую, светлую улицу. Здесь было целое море машин, но бензином почему-то не пахло, а пахло духами; машины все были чистые, яркие, красивые, грузовиков не было. По очень широким тротуарам шли нарядные мужчины и женщины. Все первые этажи были застеклены – магазины, кафе.

– Красиво! – не удержавшись, воскликнул я.

– Еще бы некрасиво! – улыбнулся Данилыч. – Это же Елисейские поля!

Потом мы выехали на площадь с большим фонтаном в виде чаши, вокруг него белели каменные фигуры.

– Площадь Согласия! – щурясь от счастья, произнес Данилыч. – Уж и не думал, что снова здесь окажусь!

Клод посмотрел на нас, сдержанно улыбнулся и свернул направо. Ясное дело, наши восторги ему слегка некстати, он, может, проезжает здесь каждый день и давно привык.

Мы выехали на набережную. Серые старинные дома и соборы, гранитная набережная и светлая, ярко-зеленая вода.

– Это же Сена! – воскликнул я, вскочил и ударился головой в потолок машины. Клод и Данилыч повернулись ко мне и засмеялись.

– Молодец, здорово соображаешь! – сказал Данилыч.

– А это… Эйфелева башня? – уже более осторожно указал я. На том берегу над домами и дворцами возвышался и словно бы двигался, кружился железный конический скелет Эйфелевой башни.

Мы поехали вдоль длинного зеленого сада за старинной оградой.

– А это – Лувр! – Клод показал на высокое здание, занимающее целый квартал.

– Стой! – воскликнул я, схватив Клода за плечо. Клод затормозил.

– Давай выйдем, пройдем немножко пешком! – умоляюще проговорил я.

Клод проехал еще немножко, потом поставил машину, и мы вышли. За зеленой полосой воды на острове поднимались две хмурые каменные громады с башнями и шпилями.

– Остров Сите! – сказал Клод, показывая туда. – Самое старое место, откуда начался Париж! Дворец Правосудия и…

– И собор Парижской богоматери! – узнав знакомый из книжек силуэт, воскликнул я.

По мосту мы перешли на остров, прошли, задрав головы, между Дворцом Правосудия и Собором Богоматери, свернули в узкую старинную улочку, зашли вслед за Клодом в маленький магазинчик. Мелодично брякнул колокольчик над дверью. Как я понял, оглядевшись, это был хозяйственный магазин, но очень красивый и, наверное, очень дорогой. В невысоких стеклянных витринках стояли узорчатые фарфоровые сервизы, лежали белые фаянсовые разделочные доски, матовые ножи и вилки с витыми ручками, стояли розовые статуэтки – поросята с дырочками в носу, – видимо, перечницы или солонки. В середине зала, за старинным столиком рядом с лампой под шелковым абажуром сидела красивая седая женщина и разговаривала по телефону. Как она разговаривала! Я вдруг заметил, что не вслушиваюсь в смысл ее слов, хотя она говорила очень четко, а просто наслаждаюсь звуками, интонацией музыкальной ее речи. Как приятно, вежливо, внимательно она говорит, как, должно быть, приятно тому, с кем она сейчас разговаривает!

– Здравствуй, тетушка! – проговорил Клод. Она улыбнулась и поклонилась. – Мы с друзьями немного опаздываем по делу – нельзя ли нам позвонить от тебя?

– Ну разумеется! – воскликнула тетя.

Клод позвонил в Общество Франция – СССР и сказал, что мы слегка задерживаемся. Клод говорил по телефону, а я глазел по сторонам: какой красивый зал, как красиво освещен лампой под шелковым абажуром! Вежливо поблагодарив тетю, мы вышли, пошли по набережной. У парапета были лотки букинистов, на лотках лежали старинные книги, гравюры, изображающие замки, разных экзотических животных и птиц. Потом мы пришли на острый конец острова, омываемый водой. Клод показал Пон-де-Неф, состоящий из тяжелых арок; несмотря на название – Новый мост, – это был, оказывается, самый старый мост в Париже!

Я постоял, посмотрел на быстро несущуюся зеленую воду, на поднимающиеся в небо дома и дворцы… глубоко вздохнул.

– Ну все! – сказал я. – Пошли!

Мы вернулись, сели в машину и поехали в Общество дружбы Франция – СССР.

Общество размещалось в старинном красивом особняке и было окружено высокой железной оградой. Когда мы позвонили, к воротам вышел мощный мужчина в полосатой жилетке, внимательно оглядел гостей, и только узнав Клода, открыл с бряканьем несколько запоров и впустил нас.

– Да-а-а, сурово! – покачав головой, произнес Данилыч.

– Что делать? – сказал Клод. – Если не эти предосторожности – в один прекрасный момент это красивое здание взлетит в воздух. Не всем нравится наша дружба! – Он кольнул пальцем меня в бок.

От слов его я почувствовал холодок на спине. Да, не такое уж легкое дело я тут выполняю!

На лестнице в стеклянных витринах стояли матрешки и были растянуты русские черные платки с яркими цветами, – видимо, для того, чтобы приехавшие из России сразу же чувствовали себя как дома.

Мы поднялись по лестнице, и нас встретили два активиста общества – высокий седой мужчина и полная рыжая женщина с накинутой на плечи шерстяной шалью, тоже в русском стиле.

Клод представил нас. Оказалось, что мужчина – знаменитый летчик, воевавший с Гитлером, а женщина – профессор университета, занимающаяся русским языком и литературой. Потом нас представили и другим членам общества, которые пришли на эту встречу. Все они были разные, но нашего возраста были только мы с Клодом. Это меня несколько огорчило. Оказывается, не так уж много ребят хотят – или решаются – дружить с русскими! Чуть в отдалении стояла еще толпа – с фотоаппаратами, кинокамерами и магнитофонами. Клод сказал, что это журналисты, хотят задать нам несколько вопросов. Мы с ним уселись в кресла, я прокашлялся и сказал, что готов. Журналисты, слегка перебивая и отталкивая друг друга, задавали вопросы. Вопросы были разные – приятные и неприятные. Так, например, у Клода спросили, какие дела, помимо дел дружбы, привели его в Россию, и Клод, к моему изумлению, ответил, что за время пребывания в России по поручению фирмы, принадлежащей его отцу, обговорил несколько контрактов. Вот это новость! А я-то думал, что его чувства были бескорыстны!

Но особенно неприятные вопросы задавала молодая девушка, растрепанная, в выпуклых очках, в мешковатом, вроде как мужском, пиджаке.

Для начала она спросила, каковы мои личные заслуги в том, что французское общество юных борцов за мир пригласило именно меня.

Я сказал, что у нас хотят мира и борются за мир все ребята.

Тут она усмехнулась и спросила, почему же тогда приехал именно я.

Тут я слегка разозлился, разошелся и как мог посмешнее рассказал о моем появлении в образе Дуси на скучном собрании. Я достал Дусю; она зевнула, потянулась, потом лихо подмигнула – журналисты захохотали, захлопали. Я решил уже, что дело в шляпе, что сейчас уже начнется общее братание и даже, может быть, легкий завтрак, но эта встрепанная журналистка не унималась. Она спросила, почему мы так активно боремся против вооружения других стран и совершенно не боремся с вооружением своей страны. Ведь оружие существует и у нас! Ведь нельзя же серьезно предлагать, чтобы разоружилась только одна сторона?

Все затихли и уставились на меня. Я неприязненно смотрел на эту тетку, на ее мятый и вроде бы даже грязный пиджак – странно вообще, что в такие официальные места пускают столь небрежно одетых людей!

– Я для того и приехал, чтобы поучиться у вас! – после некоторой паузы ответил я, и многие журналисты зааплодировали, посчитав мой ответ остроумным, но встрепанная лишь махнула рукой.

– Опять вы отделываетесь лишь словами! – злобно воскликнула она, повернулась и демонстративно ушла.

Некоторое время я переводил дыхание. Оказывается, на мелодичном французском языке говорятся не только одни приятные вещи! Оказывается, он может и колоть!.. Да-а, не такое уж легкое у меня оказалось дело!

Потом меня попросили рассказать о себе, о моей семье. Я рассказал о нашей жизни на острове, о работе родителей и даже о Чапе, о том, как он плыл нам навстречу по волнам. В заключение я сказал, что он, кажется, пропал. Журналисты сочувственно помолчали. Один – самый старый и седой – даже утер слезу и спросил, нет ли у меня фотографии Чапы, он мог бы напечатать ее с небольшим комментарием в своем еженедельнике. С огорчением разведя руками, я сказал, что фотографии Чапы, к сожалению, не имею. Представляю, как разозлилась бы Латникова, увидев во французской прессе фотографию моей собачонки!

Дальше пресс-конференция пошла легче, хотя с французами, как я почувствовал, надо все время держать ухо востро: только рассиропишься – тут они тебя и подколют!

Так, старичок, который только что плакал по поводу Чапы, утер слезу и вдруг ехидно спросил:

– Правда ли, что у вас ученик не может оспорить поставленную ему оценку?

– Оспорить можно, – сказал я, – хорошо ответив в следующий раз, так, чтобы не к чему было придраться!

– А если и в следующий раз оценка будет несправедливая? – въедливо спрашивал старичок.

– Тогда нужно собрать все силы и к концу жизни сделаться академиком, чтобы доказать учителю, что он был неправ! – ответил я.

– Не находите ли вы, что это слишком долгое разбирательство? – спросила худая рыжая женщина.

– Для того чтобы истина победила, не жалко и всей жизни. Для чего же еще нам дана эта жизнь?! – Я разгорячился, разнервничался, голос мой слегка захрипел. Данилыч налил мне стаканчик минеральной, и я с удовольствием выпил. Потом откинулся на спинку и спокойно осмотрел корреспондентов: вон их сколько, вооруженных техникой, а я один – и не боюсь!

– Скажите, – спросил толстый очкарик, – но ведь, наверное, у вас есть люди, которым не хватает сил для доказательства своей правоты?

– Такие люди есть везде! – ответил я, и журналисты зааплодировали.

– Скажите – как вводятся в ваших школах компьютеры? – спросила рыжая женщина.

– Плохо! – сказал я, потом, спохватившись, поглядел на Данилыча – не обидится ли он? Но Данилыч был невозмутим.

– Скажите, – спросил корреспондент с видеокамерой. – Каково ваше первое впечатление о французах? Так ли вы представляли себе встречу?

– Я думал, она будет более теплой! – не удержавшись, воскликнул я. – Ведь я приехал к вам дружить!

Журналисты засмеялись, загомонили.

– Мы должны сначала посмотреть, кого нам предлагают в качестве друга! – выкрикнул толстяк.

– Это любовь бывает безумной, а дружба должна быть умной! – улыбаясь, сказала рыжая женщина по-русски.

Наконец появилась представительница школьников, девчонка моего приблизительно возраста, одетая вроде как в мешок с крупными печатями.

– Скажите, – проговорила она, щурясь, – как вы относитесь к положению в Никарагуа?

– Как отношусь… нормально отношусь… сочувствую! – ответил я.

– А в чем выражается… ваше лично сочувствие? – спросила она.

– Ну как… в чувствах! – проговорил я.

– А какие-нибудь конкретные действия вы намерены предпринимать? Мы, группа школьников, ездили летом в Никарагуа, помогали там убирать кофе, двое были ранены. Там очень опасно. Вы поедете туда или нет? – Она смотрела на меня, не отрываясь.

– Пока не знаю точно, – пробормотал я. – Вроде бы молодежная наша группа ездила туда… помогала.

Я посмотрел на Данилыча. Данилыч молчал.

– Я не о группе. Вы лично считаете своим долгом поехать в эту окровавленную страну, помочь ей?

– Своим долгом считаю… но поеду ли – сказать не могу.

– Вы хотите сказать, что не все зависит от вас, что ваши решения кто-то контролирует?

– Честно скажу – про это пока не думал! – проговорил я, вытирая пот.

Девчонка села. Наступила пауза.

– Если вопросов больше нет, я думаю, мы отпустим нашего гостя! – поднявшись, проговорил Клод.

Наступила какая-то общая неловкость. Я чувствовал, что моя жизнь в новом качестве начинается не совсем удачно. Я поднялся.

– До свидания! – сказал я. – Спасибо, что вы встретились со мной. Когда я недавно пришел в новую школу, – не удержавшись, добавил я, – меня там просто побили для начала, чтобы не зазнавался. Вы меня приняли гораздо мягче. Благодарю! – Я поклонился.

Журналисты сдержанно засмеялись, зааплодировали. Все стали расходиться. Клод отошел от нас, побеседовал о чем-то с одним, с другим, потом вернулся. Мы с Данилычем сидели в креслах.

– Ну, куда теперь? – энергично поднимаясь, спросил я.

– Надо в гостиницу, я думаю? – сказал Клод.

Он отвез нас в гостиницу на улицу Мак-Магон – наш балкон висел совсем недалеко от Триумфальной арки, казалось, можно достать рукой!

– Ну что? – спросил Клод, когда мы налюбовались видом Парижа. – Будете отдыхать?

– Зачем? – воскликнул я. – Зачем, отдыхать-то?

– Тогда хотите посмотреть нашу компьютерную улицу? – подумав, предложил Клод. – Это небезынтересно.

– Конечно интересно! – Я стал натягивать куртку. – А вы пойдете? – Спохватившись, я повернулся к Данилычу.

– Сейчас… обсудим, – произнес Данилыч.

– Я буду в машине, – сказал догадливый Клод и вышел.

– Так вот! – сделав глубокий вдох, проговорил Данилыч. – Сам понимаешь: мне дана задача направлять каждый твой шаг. Но только, между нами говоря, я думаю, что в таком варианте от поездки этой не будет ни удовольствия, ни пользы!

– Точно! – воскликнул я.

– Поэтому, – Данилыч поднялся, – иди! – Он пожал мне руку. – Думаю, что ровесник с ровесником лучше разберутся!

– Спасибо! – радостно прокричал я и выскочил на улицу.

Мы с Клодом приехали на короткую старинную улочку – все первые этажи в домах были магазинами электроники и компьютеров!

– Вот этот салон принадлежит нашей семье. – Клод остановился у витрины. Я посмотрел на витрину и обомлел.

В витрине сидел живой человек. Точнее, это был космонавт в тяжелом скафандре, и его руки, которые нажимали клавиши на пульте, были явно ненастоящие, гнулись плохо, но лицо под стеклом скафандра было абсолютно настоящее – живое, выпуклое; он провожал взглядом проходящих мимо витрины людей, то хмурился, то улыбался, время от времени пригибался к торчащему снизу микрофону и что-то говорил. Лицо было живое – но как оно оказалось там, под стеклом? Объемное телевидение? Голография? Гипноз?

Я спросил у Клода, как это сделано.

Клод, усмехнувшись, ответил, что ответить на этот вопрос он не имеет права, поскольку является не единственным хозяином салона, а на паях с отцом.

– Это вы изобрели? – спросил тогда я.

– Ну, принцип этот известен, – ответил Клод, кивнув на витрину. – Но вот это конкретное применение придумали мы.

– Когда же ты придумал? После школы, наверное? – поинтересовался я.

– Я думаю всегда! – сухо ответил он.

Мы вошли в салон. Там в два ряда стояли компьютеры, с экраном и клавиатурой, и совсем маленькие ребята, лет примерно от пяти до десяти, так быстро барабанили по клавишам, что за их пальцами было не уследить, – при этом еще большинство из них с равнодушным видом жевало жевачку. Если кто-то из нас прикасался на сегодняшний день к компьютеру, то медленно и с опаской, а эти чувствовали себя абсолютно непринужденно, – видно, привыкли с младенческих лет.

Правда, и занимались они тут, в основном, играми.

Я засмотрелся на экран ближнего компьютера, за которым сидел негритенок лет шести. Пальцы его так и мелькали. Он вел воздушный бой. Белый самолетик мчался по вертикали вверх на фоне неба и облаков, вражеские розовые самолетики неожиданно появлялись из-за края экрана то справа, то слева, то спереди, то сзади, и тут же из них неслись пунктирные пулеметные очереди. Пальцы негритенка, лежащие на клавишах, реагировали мгновенно, на одной клавише стрелка была направлена влево, на другой – вправо, на третьей – назад, на четвертой – вперед, и в момент появления врага (или за мгновение до?) палец оказывался на нужной клавише, и самолетик его уходил вбок, и очередь врага прошивала пустое место, и тут же самолетик его кидался влево, и я еще не успевал ничего понять, как очередь «нашего» шла точно в появившуюся эскадрилью, разрывались кривые звездочки взрывов, – все это шло под стремительную, заводную музыку. Компьютеры пели, ласково мычали. «Летчик» прорвался через все преграды к огромному желтому дирижаблю – взрыв заполнил весь экран, и из него сложилось слово, похоже на фейерверк, «Виктори» – «Победа»!

На соседнем экране пингвиненок смешно, но быстро семенил лапками по льду, внезапно возникала синяя полынья; нужно было успеть нажать кнопку и перескочить через нее; если пингвиненок попадал в полынью, нужно было долго вытаскивать его целой серией аккордов на клавишах, потом он долго вытирал мокрые лапки… потом нужно было огибать страшных моржей, возникающих то слева, то справа, – я попробовал и только вроде освоился, как экран погас: мой пингвиненок «не уложился во время», не добежал. А на соседних экранах то и дело со звонким ударом в литавры вспыхивало «Виктори», «Виктори», «Виктори»!

Клод небрежно подошел к свободному компьютеру, нажал три клавиши – М, И, М, – и на экране засветились зелеными буквами названия предлагаемых игр: «Джунгли», «Пилот», «Детектив», «Ограбление», «Ралли», «Теннис», «Бокс», «Акула», «Долина фараонов».

– О! Давай «Долину фараонов»! – воскликнул я.

Клод молча ткнул в несколько клавиш, заиграла таинственная восточная музыка. Мы на ярко-синем вертолете летели над поднимающимися вверх желтыми пирамидами, потом стремительно стали спускаться, пирамида росла у нас на глазах, становилась грандиозной, потом весь экран заполнил черный вход… потом наступила тьма… потом все осветилось тусклым светом. Клод (или я?) в белой одежде и пробковом шлеме быстро бежал по многоэтажному лабиринту, с провалами вниз, с проломами в стенах, с потайными дверцами, – чтобы открыть их, надо было быстро подобрать на клавишах какой-то код, – как это делалось, я пока что не понял. Но самое страшное было не в лабиринте, а в том, что за мной (за пришельцем) гонялись со страшной скоростью несколько привидений, очень четко реагирующих на мои перемещения: я к этой лесенке – а он стоит уже там, я к дверце – а он забежал сбоку и уже ждет! Столкнулись – и ты умер. Надо быстро разгадывать код-заклинание и открывать закрытую дверку в стороне или прыгать наобум в колодец, – может быть, он идет не до самого низу, и ты не утонешь в подземном озере, а просто грохнешься о каменный пол (несколько мгновений задержки, за которые привидения успевают окружить тебя со всех сторон, не оставив выхода, кроме одного, который надо мгновенно увидеть и понять, и с ходу рвануть: будешь медлить – погибнешь!). При этом надо еще стараться убегать не просто так, а заглядывать в стоящие в таинственных тупичках саркофаги, большинство из которых – ложные, только в одном, двадцатом, наверное, по счету, сам фараон и его сокровища: яркое сияние, озарившее не только экран, но и весь зал. Но с сокровищами на руках убегаешь вдвое медленнее, а число привидений сразу удвоилось. Я почувствовал страх. Только минуты через две хладнокровной борьбы Клода с преследователями я понял, что способности преследователей не безграничны и что человеку, соображающему быстро, неожиданно и творчески, можно их обхитрить: видимо, машина в этих играх специально была запрограммирована так, чтобы быть чуть помедленнее человека, – иначе никакому человеку не было бы интересно с ней играть. Так, было колоссально приятно понять, что привидения в некоторых состояниях проявляют тупость, было очень приятно их до этого состояния тупости довести, запутать их и поставить в тупик. Например, если за одно мгновение удавалось спрыгнуть в колодец на два этажа, потом по коридорчику пробежать, по потайной лесенке подняться, «расколдовать» дверь и захлопнуться за ней, то привидение абсолютно не успевало этот путь повторить, застывало на месте и лишь от злобы вращало глазами. Как Клод умел их дурить! Как он умел за одну секунду с абсолютно отсутствующим, меланхолическим видом закрутить такой зигзаг! Откуда только помнил он, что эту дверь он уже проходил две минуты назад и ключ известен! Уже настигают его, я зажмуриваюсь, а он – хлоп! – уже за дверью! А вот за ним четверо гонятся, я только бы думал, как тут спастись, а Клод вдруг в коридорчик вильнул, на бегу опрокинул саркофаг, и вот в его руках уже сверкает зеленый ключ – Клод ныряет вниз, еще вниз – куда вниз, выход же наверху, – но тут, оказывается, можно «отрубить» дверью погоню и уже не спеша, спокойно подняться наверх, отпереть дверь… Весь в золоте пришелец вышел из пирамиды, уселся в вертолет и унесся в небо. Клод равнодушно отошел от дисплея: для него это так, детская забава, просто решил продемонстрировать мне. А я вытер пот со лба, присел на скамейку – ноги дрожали. Да, наловчились тут они… и, наверное, не только в игре, но и в жизни!

Мы с Клодом поднялись из салона в маленький кабинетик, – наверное, это был кабинет его отца, но отец в данный момент отсутствовал, сидел лишь какой-то человек в синем халате, который сразу же уступил Клоду место. Клод уверенно развалился в кресле, на столе тоже стоял маленький компьютер, но его использовали уже не для игр, а для дел. Он поиграл клавишами – и на экране дисплея появился зеленый столбик цифр под номерами, как я сразу смекнул – выручка с каждого из компьютеров. Клод еще ткнул в несколько клавиш, и появилась сумма – 1170 франков. Видимо, Клод счел, что это очень мало: тремя недовольными тычками в клавиши он погасил экран и поднялся с кресла. Когда мы шли обратно, мне уже было понятно его недовольство: примерно половина компьютеров стояла незадействованная. Один худенький очкарик, крутя три ручки и ведя три цветные линии по экрану дисплея, рисовал человечка, рядом другого, убирал кадр, рисовал этих же человечков уже в позе бега.

– Рисовать учится? – кивнув в его сторону, сказал я.

– Мультфильм делает, – мимоходом глянув туда, сообщил Клод. – Запишет, покажет продюсеру… надеется иметь успех.

– В… семь лет… или сколько ему? – Я удивленно посмотрел на мультипликатора.

– У нас здесь считается, что чем раньше, тем лучше, – с усмешкой произнес Клод. – А у вас как?

Я ничего не сказал, но подумал про себя: «А какого успеха могу добиться я в свои годы? В школе? Но для этого, наверное, надо приблизиться к Латниковой, а я не смогу. Успех у меня в том, что я один из всех оказался здесь, но это еще не успех – это еще только начало успеха, все еще впереди. Из каждого дня, проведенного здесь, надо извлекать какую-то пользу».

Вот хотя бы здесь. Я прекрасно понимаю, что стоит за этими вроде бы дурацкими играми: за ними стоит очень важное – они работают на программах. Без программ любая ЭВМ всего лишь железка, программы вставляются в компьютер на черных гибких дисках, называемых «флоппи», – Данилыч однажды приносил и показывал. Но у нас нет не только компьютеров, но и программ, кто-то их должен составлять для машин, но никто не составляет. Вернее, в разных НИИ у нас ученые составляют и вводят в память машины какие-то программы для себя, чтобы ЭВМ решала уравнения или искала цитаты, – но никуда эти программы не идут, так в этом институте и остаются. А если что-то хочешь заставить делать машину, надо самому же и писать программу – нет готовых программ, как здесь: пришел, потыкал пальчиком, проиграл… У нас все надо организовывать, каждый раз с нуля, а это тяжело, поэтому и никак не начнется – пример я вижу в нашей школе. Привезти бы компьютер с программами, с пакетом программ, или еще это называют «меню»… Но кто мне все это даст – и за что? Будь я деловой человек, может, я что-то бы и придумал, но я – не деловой… не учили меня быть деловым! Но расклеиваться не надо… Просто устал. Сутки на ногах, вернее, вторые уже идут, как не сплю. И не надо! Не для того я сюда приехал, чтобы спать!

– Ну ты, наверное, устал? – словно прочитал мои мысли Клод. – Сейчас я отвезу тебя в гостиницу – сегодня отдыхай. Вечером я приглашаю тебя на ужин к себе домой, будь в семь часов в холле, я заеду.

– А сейчас ты куда? – прицепился к нему я.

– К сожалению, не могу уделить тебе больше времени – дела! – глянув на часы, сухо проговорил он. – Вечером я обещаю тебе полную программу развлечений! – Он улыбнулся.

– Нет, погоди… развлечения само собой! – Я поплелся за ним. – Я хочу посмотреть, как вы… живете на самом деле! Тебе куда сейчас? В лицей?

– К глубокому сожалению, нет, – холодно проговорил Клод. – В лицей я тебя возьму чуть позже. А сегодня у нас – личный день! Каждый занимается своим. Я должен поехать на наш завод.

– Наш – это чей? – поинтересовался я.

– Нашей семьи. К сожалению, там очень серьезные события, а отец… вне Парижа.

– А мать?

– Мать на отдыхе, в Испании.

– Ну… наверное… там же есть… какой-нибудь… управляющий?

– Вот с ним-то я как раз и собираюсь говорить! – жестко проговорил Клод.

Мы помолчали. Он открыл дверцу машины, сделал приглашающий жест. Я смотрел на проносящиеся машины, на спешащих людей… Вот… приехал. А кому я здесь нужен? Я вдруг почувствовал себя жутко одиноко.

– Тогда я пойду просто… шататься! – захлопывая перед собой дверцу, сказал я.

– Куда?

– Куда-нибудь!

– А ты не заблудишься?

– Не знаю.

– Но учти, – проговорил Клод, – у нас тут бывает… опасно.

– Что же делать? – я пожал плечом. – Не сидеть же в номере, раз я приехал сюда.

А я-то, когда летел, представлял огромные, ярко-освещенные залы, заполненные ребятами, – они ритмично хлопают в ладоши, скандируют мое имя. А тут – всего один Клод… да и тот уезжает!

– Ну хорошо… поехали, – проговорил Клод. – Только навряд ли тебе это будет интересно.

– Мне очень интересно! – воскликнул я.

Мы долго молча ехали вдоль Сены. Красивые здания и дворцы сменились одинаковыми серыми зданиями промышленного вида, но очень чистыми и аккуратными.

– Бийянкур. Район заводов «Рено»! – проговорил Клод.

Мы въехали под стоящий над землей на распорках огромный белый деревянный каркас. Над ним, открытые небу, стояли большие стеклянные цеха.

Клод торопливо выскочил из машины, захлопнув дверцу. Я удивленно остался сидеть в машине: зачем же он привез меня сюда? Чтобы оставить в машине? Но видимо, Клод был просто взволнован и забыл обо мне.

Не добежав до двухэтажного стеклянного здания, он остановился, сообразив, что совершил оплошность, потом вернулся и, улыбнувшись, открыл мою дверцу.

– Ну, вылезай! – проговорил он. Я вылез. – Только у меня просьба – ни слова по-русски. Даже случайно. Я скажу, что ты мой кузен.

– Мне кажется, мы мало похожи! – улыбнулся я, но на самом деле обиделся: приглашают из России, а потом просят скрывать, откуда ты, – видимо, боятся.