Текст книги "Слишком сильный"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Я? Почему это?

– Я сам не пойму – откуда ты такой?

– Почему неуправляемый-то?

– Ну, потому. В любой момент можешь взять и «отмочить», что тебе твоя совесть подскажет, а не то, что требуется начальству и общественности… Чувствуешь?

– Чувствую.

– А такие люди не нужны. Как говорит в известном анекдоте волк: «Для чего нам нужна эта самодеятельность?» Таких людей Латникова нюхом чует. Тебя только не сразу разнюхала. А теперь тебе у нас не жить.

– Ясно.

Мы шли молча.

– А я не уйду из школы! – сказал я и остановился.

– Честно? – тоже остановившись, произнес Ланин.

– Абсолютно! Ты такой ужас обрисовал! Не уйду!

– Вообще, хорошо бы. Без тебя будет полная тоска! С тобой я ожил… Я тебе даже то место покажу, куда тебе срочно надо идти права качать. До здания доведу, но сам внутрь не пойду. Извини!

– Ну ясно, ясно! Ожил, да не совсем! – сказал я.

– Молчи, щенок!

Мы с Ланиным немного повозились на газоне, потом быстро пошли вперед.

– Называется ГУНО, – проговорил Ланин. – Городское управление народного образования. Только подумай сначала, что будешь говорить. Ведь формально она права: твой дом действительно не в зоне нашей школы!

– Зато я в вашей зоне. Чую, пропадете вы без меня!

– А ты с нами пропадешь! – засмеялся Ланин.

– Ну и пускай. Так все же лучше! – сказал я.

– Я все же думаю, – произнес он, – что тебе нужно упор делать на том, что Латникова вместо тебя во Францию едет. Если это дело решится, то и все остальное тоже – автоматически.

– Но… как-то неудобно мне… за себя просить… да еще по такому делу! Почему я?

– А потому, что ты Клоду понравился! У него глаз будь здоров, он человека видит – вот тебя и увидел!

– Ясно… А что сказать?

– По порядку все и скажи. Ну, иди!

Мы остановились у внушительного здания с большими буквами ГУНО.

– Но, по-моему, детям нельзя сюда входить… только учителям!

– Можно детям, и даже нужно! А то до сих пор внушали нам, что наш удел только в прятки и жмурки играть! Хватит нас оболванивать! Самим нам пора уже решать, что и как в жизни должно быть!

– Так это все и сказать? – останавливаясь у тяжелой двери, проговорил я.

– Ну зачем же? – сказал Ланин. – Не все сразу! Для начала ты – просто бедный, обиженный мальчик, не понимающий, за что тебя обидели. И не Франция тебя волнует (это, якобы, не имеет значения), а принцип! Запомнил это слово или записать?

– Да вроде запомнил… – я вздохнул. – А хорошо это – кляузы разводить?!

– Им можно все, а нам ничего? – разозлился он. – А если голос поднять – сразу «кляузы»? Нормальная жизнь; Латникова свое слово сказала, теперь ты, крепко подумав, ответное свое слово говоришь!

– Ясно… А куда там идти… в какую комнату?

– В двести шестую, к Барсукову, он нашу школу курирует. Жалобней, не забудь, как можно жалобней – глазки моргают, голосок дрожит.

– А такого дрожащего во Францию пошлют?

– Да он поймет, что к чему! Раз наверх не испугался пойти, – значит, боец. Директрису не испугался! А перед ним заробел. Это приятно. Ну, давай! – Ланин слегка подтолкнул меня в плечо.

– Ну ладно… не толкайся! – Я открыл тяжелую дверь и вошел.

За дверью был пустой мраморный холл. У самого входа стоял стол, за ним сидел старик в черном костюме.

– Ты куда, мальчик? Сюда нельзя! – строго проговорил он, поглядев на меня.

– Я к маме! – жалобным голоском проблеял я.

– А кем она тут работает? Как фамилия? – Он насторожился, слегка привстал.

– Уборщица она! – еще более жалобно проблеял я.

– А-а… ну иди! – пренебрежительно и даже несколько брезгливо он махнул рукой.

Главное – это идти уверенно… даже если не знаешь – куда! Я быстро поднялся по лестнице на второй этаж… Так. Комната двести шесть! Солидная кожаная дверь. Я потянул – с легким шелестом она отклеилась от стены.

– Ты к кому? – удивленно посмотрела на меня строгая женщина в очках. За ее спиной была еще одна дверь.

– Я к товарищу Барсукову! – небрежно проговорил я.

– Он ничего мне о вас не говорил!

– Я сам бы хотел все ему рассказать.

– Это связано с учебой?

– Не совсем.

– А с чем же?

– Рассказать? – я доверчиво поглядел на нее.

– Напиши! – Она протянула мне лист бумаги. – Только четко – свою фамилию, класс, номер школы.

Я увидел в углу, за маленьким столиком, вторую пишущую машинку.

– А можно, я напечатаю? – воскликнул я. – Понятней будет!

– Напечатать? Ну давай! – Она удивленно посмотрела на меня.

Я кинулся туда, забарабанил по клавишам. Чему только не научишься за долгую зиму на острове, когда некуда пойти!

Я напечатал, что меня пригласили во Францию юные борцы за мир, а вместо меня, – видимо, по ошибке – едет директор нашей школы Латникова Серафима Игнатьевна. Подписался от руки.

Секретарша прочла и посмотрела на меня теперь уже с ужасом.

– Кто тебя научил такое писать?

– Я самоучка.

– Ну хорошо, – неуверенно проговорила она. – Я покажу Савелию Никифорычу! Подожди! – Она скрылась за внутренней дверью.

Некоторое время я сидел неподвижно, но взгляд мой снова привлекла машинка – новенькая, аккуратненькая, с лежащей рядом стопкой бумаги. Хочется попечатать! Дело в том, что я собирался послать некоторые мои стихи в редакции, а там принимали только напечатанные на машинке. Думаю, ясно. За дверью была глухая тишина. Я помедлил еще секунду и скакнул за машинку. Быстро завинтил три листа с копиркой. Вперед! Я уже напечатал три стихотворения целиком и одно наполовину, когда дверь открылась и вышла секретарша с моим заявлением. Она глянула на меня уже с испугом: опять он что-то печатает!

– Секундочку! Сейчас допечатаю! – сказал я.

Я допечатал стих, вывинтил листки из машинки, сложил.

– Ну что? – Я посмотрел на заявление в ее руках.

На листе была надпись, сделанная почему-то зелеными чернилами, цепляющимся, брызгающим пером, – я и не знал, что такие перья еще применяются: «Тов. Авдееву. Для составления ответа».

– А кто это – товарищ Авдеев? – спросил я.

– Заместитель, – оглянувшись назад, приглушенным голосом сказала она.

– А почему он сам не составил ответ?

– Он занят! – строго проговорила она.

– Ясно. А хотите, прочту вам стих? Только что напечатал.

Она снова испугалась.

– Нет. Спасибо. Я занята! – Она стала специально рыться в столе.

– А разве занятие ваше не в том, чтобы со школьниками разбираться? – спросил я.

– Это уже наше дело, чем нам тут заниматься! – с достоинством сказала она.

– Главное – вы должны заботиться о нас! – подняв палец, сказал я.

– Ступайте! – гневно сказала она. – Вас уведомят!

Хорошее слово – «уведомят»! Никогда раньше не слыхал! Хотя вроде догадываюсь, что оно означает.

– С нетерпением буду ждать! – воскликнул я. – Всего вам доброго!

Я вышел. По коридору навстречу мне шла белая кошка. Ее правая лапа до самого плеча была почему-то вымазана синими чернилами. Видимо, тоже бюрократка, ведет бесконечную переписку с мышами. Я вышел.

Ланин бросился ко мне.

– Ну что?

– Контора пишет! – ответил я.

– Учти, ты имеешь право требовать ответа! Многие этого не знают, но у нас на все письма к начальству обязательно должен быть ответ!

– Учту! – сказал я. – А вообще мне колоссально понравилось! Отличная машинка стоит! Вот, стихи напечатал! Хочешь прочту? – Какое-то ликование нашло на меня.

– Ну прочти! – снисходительно сказал Ланин.

– «Осень»! – пробормотал я.

– Как? – не расслышал Ланин.

– «Осень».

– Ну давай.

 
– … Мы шли по осенним тропам,
По муравьиным трупам,
И лист то с ольхи, то с дуба
Вдруг падал к ногам, как рубль.
И вышли мы к сизым рельсам.
На них лист осины грелся.
Кончается бабье лето…
Кончается бабье лето…
Пожалуйста, два билета.
 

Глава X

На следующее утро после ухода родителей я побродил по квартире, а потом вдруг решился и стал собираться в школу.

«Вряд ли, – подумал я, – Латникова действительно выгонит меня! Часто люди по горячности говорят то, о чем потом жалеют! Главное – дать им спокойно остыть! Не знаю, правда, – мой приход в ГУНО остудил ли ее? Но попробуем!»

Я вошел в класс, сел. Сначала я старался сидеть тихо, скромно, «пришипившись», как говорила моя бабушка. Но в середине первого урока географиня стала давать персональные задания, вызывая по одному, затаив дыхание я следил за алфавитом… она спокойно назвала мою фамилию.

– Здесь! – гордо произнес я.

А на втором уроке – химии – меня даже вызвали к доске и даже впаяли тройку… Отлично! Ход событий радовал меня.

На большой перемене ко мне энергично приблизился Ланин. Держался он подчеркнуто отдельно, дабы не подумали, что он имеет что-то общее с таким «отрезанным ломтем», как я.

– Горохов, тебя к директору! – сухо произнес он и удалился.

Потом, правда, глянул через плечо, давая понять, что в глубине души мы друзья.

В коротком узеньком коридорчике, ведущем к кабинету директора, почему-то не любили возиться малыши, да и более пожилые школьники редко гуляли тут. Поэтому я вздрогнул, когда от стены неслышно отделилась фигура. Она в буквальном смысле отделилась, ибо часть масляной краски осталась на ней. Фигура эта принадлежала Пеке.

– Ты что тут… швейцар? – поинтересовался я.

– Слушай сюда! – хрипло заговорил он. – Если скажешь, что это я Дусю сделал, – тебе не жить!

– Ясно. А чего тебе Дуся так не нравится? Отличная тетка! – воскликнул я. «Странный человек – стыдится единственного хорошего, что он сделал на этом свете», – подумал я.

– В общем, ты меня понял! – прохрипел он.

– Но тогда можно, я скажу, что это я ее создал? Пека подавленно молчал.

– Смелый ты, вообще, парень, но трус! – Я хлопнул его по плечу и вошел в кабинет.

В кабинете были собраны все учителя. На стуле у окна, безвольно поникнув, сидела Дуся. Я обрадовался – давно не виделись! Рядом с Латниковой сидел какой-то незнакомый плотный товарищ, – видимо, инспектор, присланный для разборки из ГУНО. Значит, все-таки я не зря ходил туда: хуже исключения ничего уже не будет, а так, может быть…

Видимо, я вошел в разгар разговора, некоторое время все напряженно молчали, как всегда бывает, когда беседа обрывается слишком резко.

Инспектор посмотрел на меня быстро, но внимательно, потом повернулся к Латниковой, продолжая разговор:

– Так как это понимать – «пригласили Дусю»? – Он посмотрел на Дусю, не подающую никаких признаков жизни, потом снова на Латникову.

Та пожала презрительно плечом. Все молчали.

– Я понимаю это так, – после паузы заговорил Данилыч. – Представитель французских «юных борцов за мир» имел в виду того, кто в тот момент, во время собрания, с ней появился и разыграл веселую сценку, которая понравилась нашему гостю. Я думаю так. – Данилыч скромно умолк.

– Так кто же с ней появился? – Инспектор уставился на меня.

Я скромно потупился. Повисло молчание.

– Скажи, – обратился ко мне инспектор, – как ты относишься… к французским молодежным движениям?

– Откуда ж я знаю? – удивился я. – Я же их никогда не видел! Если бы увидел – тогда бы, может, сказал. А так – откуда я знаю?

Учителя переглянулись между собой, некоторые усмехнулись.

– Вы же видите – он совсем не подготовлен! – воскликнула Латникова.

– Что-то ваших подготовленных не очень хотят там видеть! Видимо, они больше куклы, чем Дуся! – яростно воскликнул Данилыч. – А тут появился живой, искренний парень – и вы, конечно, не пускаете его. Ах, ах, неизвестно, что он там натворит! А вы, конечно, хотели, чтобы все заранее было известно!

– Скажите, – проговорил инспектор, – а почему вы… выдвинули свою кандидатуру? – Он посмотрел на Латникову.

– Это мнение всего педагогического коллектива! – с достоинством произнесла Латникова. – Почти всего! – поправилась она, метнув взгляд на Данилыча.

– Тогда объясните мне: французы пригласили… Дусю. Почему именно вы решили ее сопровождать?

– Как видите, – Латникова почему-то указала на встрепанную прическу Дуси, – особа… довольно экстравагантная… тут нужен опытный руководитель.

– А вы что? – не выдержав, вспылил я. – Умеете ею руководить?

– В каком смысле? – надменно спросила Латникова.

– В буквальном! Руками водить! – воскликнул я.

Судя по лицу, Латникова хотела сказать: «Ну разумеется!», но вовремя осеклась.

– Вот так хотя бы! – сказал я, надел на себя балахон, схватил трости. Дуся ожила. Она посмотрела на себя в большое зеркало, поправила прическу.

– Почему раньше не разбудили меня? – Она поглядела на сидящих за столом. – Так все на свете можно проспать! – Оттянув свою мощную челюсть, она смачно зевнула. Потянулась.

Инспектор захохотал.

– Вряд ли бы вы так же смеялись, если подобным образом вел себя ученик! – сказала инспектору Латникова.

– Ой, извините! – всполошилась Дуся. – Не разглядела вас, Серафима Игнатьевна! Извините, ради бога! Простите! – Мелко кланяясь, Дуся попятилась.

Она допятилась до одежного шкафа, не оборачиваясь, нащупала сзади дверку, открыла.

– Извините! – пробормотала Дуся и закрылась в шкафу.

Теперь уже хохотали и учителя. Потом дверка шкафа со скрипом открылась.

– Ладно, подожди немножко у кабинета, – сказал инспектор, – Дусю оставь.

Через десять минут он пригласил меня в кабинет и сказал: во Францию еду я, а поскольку у меня нет опыта международных поездок, со мной едет Данилыч.

Глава XI

Ребята снова обрадовались, снова меня на переменах окружала толпа – просили им что-то привезти, давали поручения.

Даже Эрик не побрезговал подойти однажды после уроков и сказал, чтобы я привез ему видеомагнитофон, – в его роскошный подвал нужен еще, оказывается, и видеомагнитофон.

– А как же я его куплю? – удивился я.

– Подумай, мальчик, покрутись. Там общество свободного предпринимательства – все можно!

– Ну, а если не привезу? – храбро спросил я.

– Тогда я тебя так вырублю, что тебе вовек уже будет не врубиться, – непонятно, но страшно сказал Эрик.

На этом и остановились.

Неожиданно, когда я совсем было успокоился, еще один удар нанесла Латникова. Она уже теперь, когда все было решено, решила вдруг «посоветоваться с ребятами».

– Что я думаю, ребятушки! – на одном из своих уроков задушевно заговорила она. – Я рада, конечно, что Горохов во Францию едет. Но парень он, вы знаете, бестолковый, – она добродушно улыбнулась, – без сопровождающего его нельзя отпускать…

– Ну, знаем. И что? – выкрикнул Пека.

– Александр Данилыч должен его сопровождать… А как же вы без преподавателя будете? – Она «сочувственно» посмотрела на нас. – Иностранный язык, как-никак… – Она вздохнула, сокрушенно покачала головой.

– Если вы позволите, – поднялся Ланин, – я бы мог это время преподавать французский!

Все обомлели.

– А что! Сейчас учеников, говорят, даже директорами выбирают! – воскликнул я.

– Ты бы, Горохов, молчал, ты лицо заинтересованное! – усмехнулась Латникова.

– Я к тому, что Ланин… знает французский лучше… чем даже некоторые русский! – сказал я (все-таки не удержался!).

– В знаниях Ланина я не сомневаюсь! – язвительно проговорила она. – Но сумеет ли он… держать в руках класс в течение урока – вот вопрос! – Она выразительно посмотрела на меня.

– Меня как раз не надо будет держать! – сказал я и сел.

– Мы сами себя будем держать! И учиться будем! Честно! – крикнул Пека. Все завопили то же самое.

– Ну, если сам Иванов обещает… – Латникова развела руками.

Я повернулся на парте, смотрел на ребят. Все передо мной расплывалось из-за слез. Какие ребята, а? Как стараются для меня! Растроганный, я пришел домой. Надо было быстро выйти с Чапой (если мать еще с ним не выходила), потом в темпе перекусить и мчаться к Данилычу – мы у него дома занимались, по плотной программе.

Я вошел в квартиру и сразу встревожился: Чапа не кинулся ко мне с радостным визгом… его вообще не было видно. Гуляют?

Я быстро вошел в кухню. Мать была там, сидела молча и неподвижно. Она мельком посмотрела на меня и сразу отвернулась.

– А где этот охламон? – Я кивнул на пустую подстилку.

Мать всхлипнула. По щеке ее побежала слеза.

– Ты можешь сказать толком, что произошло? – рявкнул я.

– Привязала у магазина… выхожу – его нет! – сквозь всхлипывания проговорила она и выбежала из кухни. Я пошел за нею в спальню. Она лежала на кровати пластом.

– Спокойно! – проговорил я. – Сейчас разберемся!

Надо было мчаться к Данилычу, но сейчас, видимо, не до этого. Новая заморочка! Я вышел во двор… Уж от кого-кого, а от Чапы я такого не ожидал! Жизнерадостный песик своими прыжками и визгами как бы дополнял нехватку восторга в нашей жизни. Глядя в его веселые глаза, как-то неудобно было оставаться мрачным и скучным. Комочек шерсти – ни размера, ни вида – один веселый характер. Когда мы все ссорились, он тоже ходил расстроенный, клал всем голову на колени и заглядывал в глаза: «Давай кончим злиться, а?» Часто орали на него, когда он утягивал со стола куски, но жить без него было бы намного грустней.

Во дворе, ясное дело, стоял Геха с дружками. Обстановка в школе, точнее, то, как отнеслись там к нему с отцом и к их микроминиатюрам, странным образом подействовало на него. Он вдруг перестал общаться с отцом, резко подался то ли в хиппи, то ли в панки, завел себе петушиный гребень фиолетового цвета, обвешался цепями и целые дни проводил во дворе с толпой таких же бедолаг, как он. В школе, естественно, дела его упали – никто из учителей, с ужасом глядя на него, больше тройки ему поставить не решался. Только Данилыч веселился, говорил, что Генку с его цепями могут украсть пионеры и сдать в металлолом… Данилыч один честно ставил Генке отметки по знаниям, то есть те же самые тройки. Латникова уверенно ставила ему два; так что Генка уже и не пытался ей отвечать – поднимался и мрачно молчал.

Я сразу подошел к их живописной компании.

– Здорово! – проговорил я.

Они небрежно, вразнобой ответили. Но это меня не трогало.

– Слышь, Геха, – сразу сказал я. – Ты Чапу тут не видал?

– А что – потерялся? – встревожился Геха.

– Да, отвязался у матери и убежал. Ты же знаешь этого типа!

Ребятки тоже все всполошились. Вот уж неважно, действительно, что на голове, – важно, что внутри!

– Так. Внимание! – сразу же скомандовал главарь. – Каждый идет в свой двор, осматривает каждый уголок, всех подробно расспрашивает. Сбор, – он вытянул из жилета часы на цепочке, – через полчаса.

Они деловито разошлись. Отличные ребята!

Так… А что же я? Надо было бы сгонять на свалку за домами, где обычно гуляли дети и собаки, вырвавшись на свободу. Там стояли какие-то странные пустые дома, росли большие деревья. Но туда было ходу минут двадцать, да обратно, да там неизвестно еще сколько… А Данилыч уже ждал. И правильно он мне говорил: сосредоточивайся на главном! Так что свалка мелькнула в моем сознании и послушно исчезла. Ничего, ребятки, наверное, сгоняют и туда – делать им все равно абсолютно нечего!

Я шел быстро к дому – а душа тормозила. Шел – а душа тянула назад. Подождать, пока вернутся ребята?.. Не успеваю! Я решительно пошел к парадной. На скамейке у двери сидел какой-то обтрепанный тип. Я не обратил на него внимания, много их тут было – в нашем дворе был магазин.

– Эй! – Он вдруг рванулся ко мне.

Зотыч! Как всегда вовремя! Его только не хватало для полного хаоса.

– О, привет! Ну как делишки? – быстро заговорил я, надеясь все сказать сам, и за себя, и за него. – Выглядишь нормально! Где пропадаешь? Почему не заходишь? Ты заходи как-нибудь – слышишь?!

– Тут я пропадаю, тут! – с отчаянием воскликнул он. – Жить негде – не прописывают, потому что не работаю. А на работу не берут, потому что прописки нет!

– А почему тебе… обязательно здесь надо работать? – нетерпеливо переступая с ноги на ногу, спросил я. – На юге ведь лучше!

– А потому, что родился здесь! – ответил он.

– Родился здесь?.. Впервые слышу!

– …А паспортистка эта, молодая девица, так и швырнула паспорт мне: много вас таких! А что я город этот грудью защищал, подвиг совершил, без ноги фактически остался – ей это без разницы! – По щеке Зотыча потекла слеза. – Только спокойно! – вдруг резко рявкнул он.

Я посмотрел на его ногу в рваном ботинке, круглую, как бревно, – под штаниной, наверное, были бинты…

– Ну почему – «без ноги остался»? – рассудительно проговорил я. – Вот же она!

– А потому, – гневно ответил Зотыч, – что под колесо ногу поставил, когда машина с ранеными забуксовала, – вот почему! Теперь еле хожу…

Только этой заморочки мне сейчас не хватало!

– Я что кумекаю! – Зотыч оживился. – Ведь бывают там в школах у вас всякие там группы поиска, боевой славы… Может, вам меня как раз и позвать – я вам такого порасскажу!

«Не сомневаюсь!» – подумал я.

– …и чтобы паспортистку ту пригласить и начальство ее – чтобы видели, с кем имеют дело! – продолжил он.

– Ну все-таки, – забормотал я, – ты только ногу подставил… и все.

– А тебе этого мало? – завопил Зотыч.

– Да нет, – заговорил я. – Это здорово, вообще-то. Но понимаешь, некогда мне сейчас. Уезжаю во Францию… нет, честно, во Францию! Да еще собака тут, понимаешь, пропала, – озабоченно добавил я. – Но как только вернусь – сразу же! Клянусь! – Я посмотрел на него честными глазами. – Продержись пока! – Я потрепал Зотыча по плечу. – Если уж ты войну выдержал – такое точно выдержишь! Договорились? – Я хлопнул Зотыча по ладони. – Ну! Будь!

Я бодро пошел, но на ходу ноги подкосились: я услышал, что Зотыч догоняет меня. Кончится когда-нибудь этот кавардак или нет? Я остановился, повернулся.

– Погоди… так ты во Францию едешь? – радостно произнес он.

Я с некоторым подозрением смотрел на него: он-то чего радуется, ему-то явно ничего тут не светит – еще неизвестно, поеду ли я, а уж ему-то тут явно ничего не обломится.

– Поеду, наверное, – сдержанно проговорил я. – Кучу дел еще, правда, надо сделать, – довольно-таки определенно намекнул я и рванулся к парадной.

– Слушай – это же отлично! – завопил Зотыч. – Оденешься наконец-то прилично!

Я посмотрел на свой наряд, потом – на его: ему ли говорить о приличной одежде?

– Да, слышь! – Он еще раз догнал меня, теперь уже у самой парадной. – Там, говорят, лекарство одно есть.

– Там, говорят, много лекарств есть, – улыбнулся я.

– Мне одно только надо – для меня. – Он долго копался в карманах, вытащил бумажку. – Тромбо-вар! – разобрал он. – Против тромбов, значит, – в ноге-то тромбы у меня! – Он передал мне бумажку, стал заворачивать штанину. – Во Франции, сказали, только его и выпускают!

– Погоди! – Я жестом остановил его действия. – Я еще не знаю точно…

– Да чего там, поедешь, конечно! – уверенно забасил Зотыч. – Такой парень!

– Ладно… будем надеяться. – Я пошел, потом помахал ему ладошкой.

В квартиру я вошел уверенно, решительно… Мать вышла из комнаты не сразу. Представляю, как она слушала завывания лифта! И как со скрипом открылась дверь – и она не услышала ни привычного стука когтей по паркету, ни горячего учащенного дыхания… ничего.

Наконец она вышла из комнаты. Какая бледная!

– Ну? – произнесла она.

– Найдется твой песик! – отрубил я. – И вообще, воспитывать надо пса, чтобы не шлялся где попало и с кем попало!

Я быстро поел, переоделся и пошел к Данилычу.

– «Жанвье-е-е! Жанвье-е-е-е!» – нежно, нараспев говорил Данилыч. – Это значит – «телефон»! Отвечать надо: «Ари-и-ив! Ари-и-ив!» – «Иду»! Да что сегодня с тобой? – воскликнул вдруг он. – Абсолютно не врубаешься? Где твоя голова?

Я рассказал ему, где моя голова.

– Ну ничего! – сказал Данилыч. – Когда жизнь жмет на тебя – надо быть особенно бодрым.

– Буду бодрым! – ответил я.