Текст книги "Днем казак, ночью - волк (СИ)"

Автор книги: Валерий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

   Возникнув вначале на юге польско-литовского порубежья, как форпост против набегов крымских татар, Запорожская Сечь в 20-х годах 17 века превратилась в военно-политический фактор, с которым уже не могло не считаться правительство Речи Посполитой. Здесь на базе южнорусской народности зарождался и формировался новый молодой этнос, обещавший со временем стать грозным соперником, в первую очередь, своим «крестным отцам»– польскому и литовскому этносам. С укреплением запорожского казачества и повышением его влияния на народные массы, усиливался и новый находившийся еще в самой начальной стадии своего формирования, этнос, представлявший уже определенную социально-политическую группу близких по духу людей. Большая часть населения края продолжали считать себя русским народом, выходцами из распавшегося Древнерусского государства, но запорожцы и затем казаки вообще, уже постепенно начали осознавать себя отдельной этнической группой, которая чутко реагировала на малейшие попытки со стороны более сильных и старых этносов ограничить ее в правах и вольностях. Не случайно в документах Московского государства с периода Смутного времени они уже официально стали именоваться черкасами. Новому этносу требовалось признание, но он его не получал. Именно такие люди «длинной воли» ( по выражению Л.Н. Гумилева– прим автора) создали некогда могучую империю Чингис-хана и такой термин вполне применимо и к запорожским казакам. В исторической науке господствует мнение о том, что казацкие восстания, от Косинского до Хмельницкого, были вызваны притеснениями южнорусского народа польскими панами, но это верно лишь частично. Более точно и правильно объяснить их причины борьбой нарождающегося украинского этноса против старого польского этноса, видевшего в нем своего могильщика и инстинктивно пытавшегося его подавить. В самом деле, казацкие восстания возникали в подавляющем большинстве не потому, что казаки готовы были сложить свои головы за лучшую жизнь простого народа, а в связи с тем, что Корона предпринимала попытки ограничить казацкие вольности и привилегии. Любая, даже незначительная попытка такого рода вызывала резкое противодействие со стороны казаков и в ряде случаев положение народных масс не играло в этом существенной роли. Так, причиной Куруковской войны явилось то, что польское правительство существенно ущемило права казаков, не выплатив им жалованье за участие в Хотинском походе. Спустя пять лет восстание подняли реестровые казаки, к которым присоединился Тарас Трясило с запорожцами, из-за провокационного слуха о том, что в Киевское воеводство вводится дополнительный контингент польских войск для уничтожения православия и казачества. Наконец, восстание Ивана Сулимы вызвало серьезное ущемление свобод и вольностей запорожских казаков постройкой Кодака.

   К середине 30-х годов борьба старого польского и зарождающегося украинского этносов обострилась, достигнув своего апогея, чему в значительной мере способствовало и усиливающееся своеволие польских магнатов в южнорусских землях.

   Несмотря на то, что новый король Владислав 1У, в отличие от своего отца, отличался веротерпимостью и в целом неплохо относился к казачеству, именно в его правление своевольство шляхты достигло небывалого размаха. Отдавая должное его личным качествам, нельзя не признать, что, как политик и государственный деятель, он не оказался на высоте своего положения. Его претензии на московский престол еще в то время, когда он был королевичем, ввергли Польшу в тяжелую войну с Россией. Его притязания и на шведский престол привели к тому, что на протяжение десятилетий между двумя государствами не было заключено мирного договора. Поддерживая по этой же причине невыгодный для Польши мир с Австрией, он вынужден был жениться на дочери австрийского императора. Правда, Владислав приложил много усилий для того, чтобы сгладить противоречия между униатской и православной церквями. Во многом ему это удалось, во всяком случае, некоторые отнятые у православной церкви храмы были ей возвращены, однако в целом отношение поляков к православию, как к «хлопской» вере, сохранилось и усилилось. Своеволие панов при Владиславе приобрело невиданный размах. Случаи наезда одного магната на владения другого стали обычным явлением, а приговоры судов и сеймов повсеместно не выполнялись. Князья Вишневецкие, владея огромными землями на Левобережье, чувствовали себя равными королю, а то и выше. Не отставали от них князья Любомирские, Замойские, Четвертинские и другие. Чувствуя слабость королевской власти, польские паны на украинских территориях сгоняли крестьян с их земель, превращали в своих рабов, облагали налогами и поборами. Множество крестьян от нестерпимого гнета убегало на Низ, где вступали в ряды запорожцев и призывали к выступлению против панского своеволия.

   Не ограничиваясь притеснением крестьян, польские паны все чаще нарушали казацкие вольности и не считали нужным признавать их права, дарованные еще Стефаном Баторием и подтвержденные Сигизмундом III. Многие из них не хотели видеть разницы между реестровыми казаками и посполитыми людьми, притесняя в равной степени и тех и других. Для разбирательства жалоб казаков на притеснения король Владислав IV даже создал особую комиссию, которую возглавил подкоморий черниговский Адам Кисель. Несмотря на то, что Кисель старался объективно и честно рассматривать поступающие жалобы, магнаты мало считались и с выводами комиссии. В свою очередь реестровые и запорожские казаки – самый передовой слой нарождающегося украинского этноса с начавшим пробуждаться национальным самосознанием, не хотели мириться с таким положением.

   В августе 1636 года казаки Переяславского полка, не выдержав притеснений со стороны князя Вишневецкого, приняли решение уйти на Запорожье. Остановить их от этого шага удалось лишь Адаму Киселю, который обратился к королю и гетману Конецпольскому с письмами, в которых подтверждал факт притеснений. Но польское правительство оказалось неспособным принять по отношению к зарвавшимся магнатам каких-либо существенных мер воздействия. Весной 1637 года на раде, когда эмиссары польского правительства приехали к казакам, чтобы выплатить жалованье и взять от них новую присягу, реестровики объявили, что не желают служить полякам и уйдут на Запорожье. В конце концов, их удалось уговорить, был избран новый гетман Василий Томиленко, выражающий интересы казацкой черни, однако затишье оказалось временным.

   С созданием в 1625 году казацкого реестра некогда единое и монолитное Войско Запорожское оказалось расколотым и с течением времени противоречия между реестровым и запорожским казачеством стали все более углубляться. Но и за десять прошедших лет само реестровое казачество постепенно стало расслаиваться на верхушку, так называемых значных ( знатных) казаков, включающих в себя старшину и войсковых товарищей, с одной стороны, и казацкую чернь, то есть простых казаков -с другой. Казацкая верхушка, нередко обладающая своими личными земельными наделами и хуторами, стремилась подтвердить свои вольности и права мирным путем, то есть через суды, подачу жалоб, обращением к королю и сейму. Казацкая верхушка в ряде случаев шла на сговор с польским правительством и в предупреждении казацких восстаний и даже в выдаче их руководителей полякам, как это имело место с предательством реестровиками Ивана Сулимы. Часть казацкой черни поддерживала значных, но немало было и тех, кто с надеждой посматривал в сторону Запорожья, рассчитывая, что там вот-вот начнется очередное восстание против своеволия польских магнатов...

   Миссия, порученная Ивану Серко гетманом Сулимой, договориться об участии донских казаков в готовящемся им восстании, завершилась полным успехом. Почти две тысячи донцов во главе с атаманом Михаилом Татариновым готовы были выступить на Сечь, но в это время оттуда поступило известие о пленении Сулимы и провале готовившегося восстания. Поход пришлось отменить, а Иван вынужден был на зиму остаться в Черкасске, о чем он, впрочем, не жалел, так как помимо возобновления прежних связей с приятелями далекой юности, завел много новых полезных знакомств. Тем не менее, на Дону ему оставаться не хотелось и, едва сошел снег, он отправился на Запорожье. Там он уже в деталях узнал о трагической участи Ивана Сулимы, выпил, как водится с приятелями за «упокой души» гетмана, но оставаться на Сечи не стал, твердо решив, наконец, повидаться с родителями.

   Мурафа встретила его по-летнему тепло. Иван с любопытством оглядывал знакомые с детства окрестности местечка, не находя в них существенных изменений. Но вот на лицах людей, обычно веселых и приветливых, Серко заметил отпечаток угрюмости. Многие смотрели на статного всадника в роскошном одеянии насторожено и только, завидя оселедець, выбивающийся из-под сбитой набекрень шапки, их лица светлели и становились приветливее.

   Хутор его отца Дмитрия Серко находился за чертой местечка. Приблизившись к нему, Иван заметил пожарище на месте старой мельницы, а некоторые хозяйственные строения оказались полуразрушенными. Когда он подъехал к дому, из него вышел отец– сорокасемилетний мужчина в расцвете лет, а за ним появилась несколько располневшая, но все еще статная и красивая,как в молодости, мать...

   -Совсем житья от проклятых ляхов не стало,– жаловался отец, когда спустя час они сидели за праздничным столом, опустошив не один ковш оковитой,– до сих пор как-то лихо стороной обходило, а вот нынешней весной...

   Оказалось, что в конце апреля в Мурафу нагрянул отряд брацлавского воеводы Николая Потоцкого. У возглавлявшего команду молоденького хорунжего был приказ изымать излишки продукции сельского хозяйства, имевшейся у крестьян и мещан. Напрасно Дмитрий Серко, когда дошла очередь и до него, предъявлял хорунжему документы об уплате им налога и всех податей в полном размере, тот его и слушать не хотел. Жолнеры выгребли все из погреба, хозяйственных построек и даже случайно подожгли мельницу, вынося оттуда мешки с зерном.

   -Ну, как Мамай прошел,– все больше мрачнел отец, вспоминая о постигшем его унижении.– Я решил не оставлять это дело без последствий, собрался и поехал в Брацлав к Потоцкому. За справедливым судом, как последний дурень...

   Он замолчал, с размаха осушил «михайлик», потом расстегнул рубаху и, задрав ее вверх, обернулся к сыну спиной.

   -Что это?– даже отшатнулся Иван, увидев покрывшиеся розовой корочкой следы плетей на отцовской спине.– Откуда эти кровавые рубцы? Кто посмел высечь шляхтича?

   Отец запахнул рубаху и скептически хмыкнул:

   -Шляхта теперь, сынок, только польская, а русская шляхта -это в глазах ляхов не более, чем быдло, скот. Вот так я съездил к Потоцкому за правдой. Он меня даже слушать не стал, а приказал всыпать двадцать канчуков за то, что посмел жаловаться на людей, выполнявших его приказ. Ну, и в назидание другим, конечно. Чтоб неповадно было ездить, правду искать! Во всяком случае, желающих побывать с жалобами у воеводы брацлавского больше что-то не замечено.

   После непродолжительной паузы, он сурово произнес:

   -Бог видит, раньше я не был сторонником войны с поляками. Думал подачей жалоб, обращением в суды можно добиться большего. Но теперь, клянусь Господом, в случае чего, я в стороне не останусь. Сила в руках еще есть, чтобы удержать саблю, да и глаза еще видят, чтобы без промаха разить ляхов, будь они прокляты во веки веков!

   Иван слушал молча, но его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, а ногти впились в ладони до крови. Рассказ отца вызвал в его душе новый прилив ненависти к полякам, которая возникла еще после событий в Лисянке. Но тогда это были незнакомые люди и, положа руку на сердце, Иван никогда не думал, что подобное может произойти с кем-то из его родных. Более того, вспоминая бои у Смоленска, где казаки сражались плечом к плечу с поляками, уважительное отношение короля Владислава и высших вельмож к казацкой старшине, он даже подумал, что события в Лисянке -это просто нелепый случай, произвол собравшихся под командой Лаща полууголовных элементов. Конечно, жолнеры есть жолнеры, и тому что, по существу, они занимались открытым грабежом законопослушных людей, он не удивлялся. Но, чтобы брацлавский воевода, человек, олицетворяющий собой закон, мог поступить так с русским шляхтичем, его просто поразило. Что же тогда удивляться бесчинствам и своеволию панов в отношении простых хлеборобов? Где им, сиромахам, искать защиту от панского произвола, если даже русская шляхта не может защитить свои права...

   До конца года Иван оставался с родителями. Еще со времени морских походов он приберег и драгоценные камни и золотые монеты, добытые в Кафе. Кое-какая добыча досталась ему и в ходе Тарасового восстания и после взятия Кодака. Большую ее часть он зарыл в надежном месте в одной из днепровских пещер, но и при себе в широком атласном поясе у него оказалось достаточно золотых монет, рубинов и алмазов, чтобы быстро отстроить сгоревшую мельницу с учетом последних достижений голландских мастеров, и привести в порядок хозяйственные постройки. Несколько раз, когда вдали начинала клубиться пыль, и можно было опасаться появления какого-нибудь отряда или надворной команды, Иван просто выходил из ворот отцовской усадьбы и молча смотрел на приближающихся всадников. Все они проезжали мимо, не останавливаясь, будто не замечали Ивана и , словно, никакого человеческого жилья вокруг и в помине не было. Между тем, хутор Дмитрия Серко разрастался. К нему пристало несколько арендаторов, так называемых, подсуседков, с которых он брал мизерную арендную плату, рабочие руки в сельском хозяйстве всегда нужны, но их стало не хватать.

   К своим двадцати шести годам Серко превратился в высокого, статного, широкоплечего казака. Лицо его, словно вырезанное из дуба, отвердело, темно-карие глаза стали почти черными. На его губах редко появлялась улыбка и выглядел он мрачновато для своего возраста. С годами Иван стал хорошо разбираться в своих чувствах и ощущениях, постоянно тренируясь в концентрации мысленной энергии и ее накоплении. В свободное время он надолго погружался в состояние транса, иногда ему даже казалось, что сознание его покидает тело и путешествует отдельно в каких-то других мирах. Транс помогал ему накапливать мысленную энергию и при необходимости сосредотачивать всю ее на каком-то действии. Еще после памятных событий под Смоленском, Серко понял, что перстень, который ему дала старая Солоха, способен каким -то образом усиливать его магические способности, однако происходит это только в момент высочайшего напряжения и концентрации им мысли или, когда создается смертельная угроза его жизни.

   Иван знал, что пока он находится дома с родителями, то сумеет защитить их от любого панского произвола. Но ведь не вечно же ему было сидеть здесь в Мурафе. Уже наступила зима, а с весной надо было собираться в путь. Кто же тогда защитит отца и мать в его отсутствие, если какому-нибудь пану приглянется их хутор? Внезапно решение этого непростого вопроса пришло само собой. Как-то январским вечером Иван ушел далеко в степь и возвратился домой только под утро усталый, но довольный. В дальнейшем такие ночные вылазки продолжались довольно часто, но где он отсутствует, Иван никому не рассказывал. Так происходило всю зиму до самой весны.

   Однажды утром за завтраком отец с тревогой сказал сыну:

   -Что-то нынче волков развелось, помилуй Бог, сколько! Представляешь, я сегодня ночью вышел на улицу, а вокруг усадьбы будто зеленые фонари развешаны вдалеке. Пригляделся, батюшки, а это волки! Окружили всю нашу усадьбу и сидят, будто караулят. Чует мое сердце, без ружья скоро и на улицу не выйти.

   -А вот этого делать не надо, – серьезным тоном ответил Иван.– Где заприметишь волка, пройди мимо, будто его и не видел. Ни тебе, ни матери, ни тем, кто к вам на хутор заглянет с добрыми намерениями, волков бояться не надо. А вот, кто с худыми мыслями придет, тому не поздоровится.

   Отец недоверчиво посмотрел на сына, не понимая, серьезно тот говорит или шутит, но вдруг, вспомнив, что Иван родился с полным ртом зубов, внезапно побледнел и перекрестился на образа.

   Глава вторая. Начало казацких войн.

   Начало мая Иван встретил уже в Черкассах. Везде на всем пути от Мурафы до Днепра, беседуя в шинках с местными жителями, он слышал одни и те же жалобы на притеснения панов. Польские магнаты со своими надворными командами наводнили Украйну, то есть территорию Киевского, Брацлавского и Черниговского воеводств, где творили форменный произвол.

   -А что же вы молчите,– не раз сердито спрашивал он своих собеседников, стукнув ковшом по столу, -почто терпите этот произвол? Поднимайтесь, берите косы, топоры, идите на Запорожье!

   -Хлеборобы мы, пан казак,– чаще всего слыщал он безрадостный ответ,-побьют нас ляхи, до Сечи дойти не успеем. А вот, если запорожцы начнут первыми, тогда конечно, поддержим...

   Как-то, подъезжая к небольшому сельцу, хат в десять, Иван еще за версту заметил, что там происходит что-то неладное. Горело несколько скирт старой прошлогодней соломы, по улице бегали люди, до его ушей доносились истошные женские крики. Пришпорив коня, Серко уже через несколько минут оказался на околице и понял, что здесь бесчинствует какая-то группа поляков, скорее всего, надворная команда кого-то из местных польских магнатов. Было их не очень много, человек пятнадцать. Часть из них согнали местных жителей посреди села, а другие обшаривали хаты, вынося оттуда все ценное. Отовсюду доносился визг свиней, кудахтанье кур, блеяние коз и овец. Сбившиеся в кучу люди: мужчины, женщины, старики и дети стояли, понурив головы. Женщины, прижимали к себе детей, мужики исподлобья с плохо скрытой ненавистью смотрели на старшего команды, молодого шляхтича с тонкими усиками на розовощеком лице.

   -Что здесь происходит?– осадив коня прямо перед ним, глухо спросил Серко.– В чем виновны эти несчастные люди. что с ними обращаются, как со скотиной?

   -Пусть пан казак едет своей дорогой,– окинув Ивана надменным взглядом, процедил сквозь зубы шляхтич,– мы из надворной команды пана Ясинского и по его приказу, производим сбор налогов, которые эти лайдаки утаили от своего хозяина.

   Но тут из толпы вышел пожилой крестьянин и смело сказал:

   -Это неправда, мы все, что положено платить по закону, уплатили вовремя. У нас есть документы об уплате, да вот его милость пан не хочет в них даже взглянуть.

   -Ты, пся крев, хлоп, лайдак, смеешь еще что-то говорить! Так получай же!– взвизгнул шляхтич, размахнувшись нагайкой из невыделанной бычьей шкуры. Лицо крестьянина пересекла багровая полоса.

   -Что пан себе позволяет?– не выдержал Серко, вырывая нагайку из рук шляхтича.

   -Хватайте его! На кол этого пса-схизмата! Он посмел поднять руку на польского щляхтича!– крикнул тот своим жолнерам, выхватывая из ножен саблю. Два или три жолнера, стоявших рядом с ним направили на казака пистолеты и нажали на курки. Мгновенным напряжением воли, Иван ускорил процессы обмена веществ в своем организме и время для него, словно, остановилось. Выхватив из воздуха пистолетные пули, он спрыгнул с коня и, подойдя к замершим в неестественных позах жолнерам, отобрал у них оружие, засунув каждому пистолеты стволами глубоко в самое горло. Для окружающих его фигура приобрела призрачные очертания, словно расплывшись в воздухе. Спустя несколько секунд он восстановил нормальное течение времени и, прыгнув обратно в седло, не касаясь стремени, одним движением руки поднял за шиворот к себе на луку седла перепуганного шляхтича.

   – А ну пан, созывай сюда всех своих жолнеров!– приказал он.

   Тот повиновался, выкрикнув внезапно пересохшим горлом команду всем подойти к нему. Солдаты выскочили из хат и прибежали на зов своего начальника, не понимая, что происходит. Кое-кто из тех, что посмелее, видя его поднятым на седло к непонятно откуда появившемуся казаку, а трех своих товарищей с торчащими изо рта пистолетами, обнажил оружие.

   -А теперь, пан,– продолжал Иван держать его за шиворот, -прикажи им сложить все оружие в кучу и связать друг друга.

   Когда все было выполнено, и жолнеры стояли со связанными за спинами руками, Иван лично связал руки шляхтичу и сказал:

   -Возвращайтесь к своему пану Ясинскому и передайте, что все налоги уплачены вовремя. И помните, в этот раз я вас пожалел, но клянусь, если вы попадетесь мне еще когда -нибудь, то пожалеете, что сегодня я вас пощадил. И спасибо скажите, что пистолеты вам в горло засунул. а не в другое место.

   Когда связанные жолнеры понуро побрели по пыльной дороге, Иван обратился к собравшимся:

   -Здесь вас все равно в покое не оставят. Кому есть куда отправить жен и детей – отправляйте. Кому нет, пусть идут в Мурафу, найдут там хутор Дмитра Серко, скажут, что сын направил вас к нему. Работой, крышей над головой и пропитанием он вас обеспечит. А все остальные берите сабли, пистолеты и ружья, да и подавайтесь на Сечь. Там всегда нужны смелые и отважные люди!

   Добравшись до Черкасс, Иван рассчитывал отсюда спуститься на какой-нибудь байдаре с торговыми людьми вниз по Днепру до самого Запорожья. Но планы его внезапно изменились, когда, выйдя на торговую площадь, он увидел сидевшего там слепого великана – бандуриста, певшего рокочущим басом думу про то, как Северина Наливайко ляхи сожгли в медном быке на площади Варшавы. Хотя Иван знал, что на самом деле все было не совсем так ( Северина Наливайко четвертовали– прим. автора) , послущать слепого запорожца– бандуриста собралась целая толпа, невзирая на то, что исполнение подобных дум преследовалось поляками. Держа коня на поводу, Серко протиснулся в первые ряды и с интересом дослушал думу до конца. В широкополую соломенную шляпу, лежавшую у ног бандуриста со звоном посыпались медные монеты– слушатели собрались небогатые. Иван достал из кармана золотой и бросил его последним.

   -Ого,– не поднимая головы пробасил бандурист,– по звуку чую, золото. Оказывается, паны тоже слушают казацкие думы. Что ж, спасибо, будет чем у шинкарки Мотри расплатиться за добрый обед и кружку пива.

   Потолкавшись по базару, Серко выяснил, где находится шинок Мотри. Оказалось, недалеко буквально в двух шагах от центральной площади. Подъехав туда ближе к обеду, Иван привязал своего жеребца к коновязи, где уже жевали сено три-четыре коня. Освободив его рот от удил, он насыпал в торбу овса и, прикрепив ее на конской морде, прошел внутрь шинка. Усевшись за свободный стол, Серко заказал пиво с соленой рыбой и окинул взглядом просторный зал. Посетителей пока еще было немного, несколько мещан, заглянувших сюда выпить кружку пива, да пара– другая крестьян, судя по всему, приехавших на базар. Мотря, хозяйка заведения, пышнотелая молодица лет тридцати на вид, лично принесла ему кувшин с пивом и несколько сухих тараней. Молча поблагодарив ее взглядом, Иван сделал добрый глоток их кружки и стал чистить тарань. В это время дверь распахнулась, и в шинок, едва не зацепив головой за притолок, вошел давешний слепой бандурист. Уверенно пройдя к столу, за которым устроился Серко, он сел напротив него на лавку.

   -И давно ты, Остап, ослеп и взялся за бандуру?– с улыбкой, но негромко спросил его Иван.– Впрочем, рад видеть тебя друже!

   -А как я рад встретить тебя, брат!– раскатистым шепотом ответил Верныдуб, это был именно он.– Тем более, ты объявился в самое время. Но о деле поговорим позже, есть тут у меня одно место, где нет посторонних глаз и ушей...

   Встретившись спустя час с Верныдубом в указанном им неприметном домишке на городской окраине, Иван узнал для себя много нового. Оказалось, что хотя Иван Сулима погиб, но дело его продолжает жить.

   -Помнишь Карпа Бута?– спросил его Верныдуб. – Должен помнить, он был одним из помощником Сулимы, когда мы Кодак брали.

   -Бута?– напряг память Иван.– Это часом не Павлюк ли или Павлюга, как его на Сечи звали? Говорили еще, что он из крещеных турок.

   -Он самый,– кивнул головой Верныдуб.– Вскоре после гибели Сулимы все запорожцы разбрелись, кто куда. Но вот в начале этого года Павлюк объявился на Сечи, собрал казаков и повел нас на помощь крымскому хану Батыр Гирею. Трон у него собирался отнять турецкий прихвостень Кан Темир. Короче, всыпали мы этому Кан Темиру по первое число и к весне вернулись на Запорожье. А тут от гетмана реестровиков Васюты Томиленко гонец на Сечь явился. Долго они о чем-то с кошевым и Павлюком совещались, а о чем Войску не объявлялось. Только вскоре собрал Карпо с десяток самых проверенных запорожцев: Федора Богуна, Скидана, Гуню , ну и я попал в их число.

   Верныдуб умолк, оглянулся по сторонам и, пригнувшись к Серко, продолжил гулким шепотом:

   -Оказывается, Томиленко с верными ему казаками, готовит восстание против ляхов, только сторонников у него немного. Большая часть слушает старшину, а значные все на стороне ляхов. Ну, вот Томиленко и предложил Павлюку выступить с Сечи, а тогда и он со своими реестровиками нас поддержит. Да вот беда, у нас с арматой бедновато, пушек, почитай, совсем нет. Вот Томиленко с Павлюком и разработали хитрый план: гетман приказал свезти всю армату реестровиков из Корсуня на арсенал в Черкассы, то есть объединить в одно место. А вот охрану там оставил совсем мизерную. Мы же должны напасть на арсенал. захватить пушки и переправить их Днепром на Сечь. Ну, а когда у нас будет своя армата, выступим против ляхов. Реестровики нас поддержат, а вот у тех из них, кто за значных , пушек не останется.

   -Ну, а ты чего прикинулся слепым бандуристом?– с недоумением спросил Иван.

   -Я тут за связного,– пояснил Верныдуб,– сижу себе на базаре, думы напеваю всякие , а через меня связь поддерживается между гетманом и Павлюком.

   -Ну, теперь понятно,– сказал Серко.– Отменный из тебя бандурист получился. А, на когда операция намечается?

   -Похоже, что на сегодняшнюю ночь,– ответил Верныдуб. – Павлюк со своим людьми уже тут неподалеку. Поступит команда, нападаем на арсенал, забираем пушки, грузимся на челны и только нас здесь и видели. Ты с нами или как?

   -Почему бы и нет, -пожал плечами Иван,– я все равно на Сечь собирался.

   Глава третья. Павлюк.

   Возвращение запорожцев на Сечь с выкраденной из арсенала реестровиков артиллерией, было воспринято, как добрый знак. Правда, оказалось, что не хватает ядер для всех калибров пушек, поэтому пригодными для использования оказалось всего десять орудий. На Запорожье к лету скопилось много беглого народа, поэтому с выступлением решили не затягивать.

   Между тем, участие старшего реестровых казаков Василия Томиленко в фактической сдаче запорожцам всей артиллерии из черкасского арсенала обнаружилось и ему со своими сторонниками пришлось скрыться на Запорожье. По инициативе Адама Киселя казацкие старшины собрали на Россаве раду, на которой Томиленко был смещен, а на его место был избран Савва Кононович, сторонник пропольской политики.

   В свою очередь запорожцы и примкнувшие к ним реестровики в июле 1637 года выбрали гетманом Карпа ( Павла) Михновича Павлюка, который в конце месяца с 23-тысячным войском при 10 орудиях выступил из Сечи. При достаточно большой численности восставших, запорожцев и реестровиков среди них было очень мало, большая часть войска составляли вчерашние крестьяне, вооруженные вилами, косами, дубьем. Тем не менее, они были полны энтузиазма сражаться с поляками за лучшую жизнь.

   Павлюк стал табором на Масловом Броде вблизи Крылева и вступил в притворные переговоры с Саввой Кононовичем о проведении совместной рады для избрания общего гетмана. Сам же он тайно отправил полковника Скидана захватить Кононовича, что то и сделал. На собранной затем раде в Переяславле Кононович был осужден и расстрелян. Убийство Кононовича запорожцы пытались оправдать слабостью его, как начальника. Павлюк в письме к Станиславу Конецпольскому, характеризовал покойного как неспособного руководителя, однако получил ответ, что нужно повиноваться тому, кого назначило правительство а, не самозванцам. Понимая, что следующим шагом коронного гетмана будет открытие военных действий, Павлюк оставил вместо себя Скидана, а сам вернулся на Сечь, собрать подкрепление и получить помощь от донских казаков.

   Между тем, восстание охватило Левобережье и большую часть правой стороны Днепра. В итоге все реестровые полки перешли на сторону восставших. Повстанцы захватывали города, разрушали шляхетские имения. Шляхта спасалась бегством, предпочитая по свидетельству польского хрониста «лыковую жизнь шёлковой смерти».

   Естественно, коронный гетман не мог оставаться безучастным наблюдателем происходящего и поручил подавление восстания брацлавскому воеводе Николаю Потоцкому. Со своей стороны и Павлюк, собрав небольшое подкрепление, вновь возглавил восставших. В этот раз он разбил табор у реки Рось вблизи села Кумейки ( ныне Черкасская область -прим.автора), куда вскоре подошел и Потоцкий. Первое столкновение между ними произошло 8 декабря 1637 года. Сражение открылось атакой казацких полков, которая вначале развивалась успешно, но, когда в контратаку перешли польские драгуны, они были отброшены назад. Спасая их от верной гибели, Павлюк допустил ошибку, неосторожно распахнув левую сторону лагеря, и туда ворвалась польская кавалерия, а за ней пехота. Линия казацких возов была разорвана, к тому же взорвался порох, хранившийся на некоторых из них. Началась обычная в таких случаях паника и, хотя атаку поляков удалось отбить, погибло много людей. Оставив за себя Гуню, Павлюк и Скидан отправились в Чигирин за подкреплением, но безуспешно. Большая часть восставших, в первую очередь реестровики. вступила в переговоры с Потоцким и выдала Павлюка, Томиленко и еще нескольких их сподвижников. За это брацлавский воевода их амнистировал и назначил над ними старшим Ильяша Караимовича, известного в казацкой среде, как Армянчик.

   Однако. другая часть восставших во главе со Скиданом и Гуней отказались сложить оружие и ушли на Левобережье. Среди них был и Иван Серко.

   Глава четвертая. Восстание Линчая.

   Весна 1643 года выдалась на Сечи ранней. Серко, недавно возвратившийся с Дона, еще здесь не бывал, поэтому с любопытством разглядывал местность, выбранную в прошлом году кошевым Линчаем для устройства новой Запорожской Сечи. Главное ее отличие от предыдущей, Чертомлыцкой, размещавшейся на острове Базавлук, состояло в том, что теперь она находилась на возвышенном правом берегу Днепра. Это было одно из условий Ординации 1638 года, согласно которой Запорожье, хотя и сохранялось, но впредь не должно было располагаться на днепровских островах. Берег в этом месте вдавался в Днепр обширным полуостровом, а сторона, обращенная к степи уже была оборудована рвом, валом и несколькими сторожевыми вышками. Явным преимуществом по сравнению с Чертомлыцкой, являлось то, что новая Сечь, заложенная в Микитинском Рогу, не подтоплялась каждую весну, как остров Базавлук, да и находилась она почти у Кичкасова перевоза, гораздо выше по течению Днепра. Ординацией 1638 года было предусмотрено постоянное нахождение на Сечи тысячи реестровых казаков, которые являлись ее гарнизоном, сменявшимся каждые полгода, но пока еще здесь квартировали только одни запорожцы.