Текст книги "Днем казак, ночью - волк (СИ)"

Автор книги: Валерий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

   В предполье между тем стрельба не прекращалась. Два-три орудия тоже дали несколько залпов в том же направлении, больше для острастки. На Ивана и Максима, одетых в обычную форму солдат полка, никто не обращал внимания, но они шли осторожно, готовые в любой момент навести на противника морок.

   У крюйт-камеры, действительно, как они и думали, нес службу часовой. Приблизившись к нему, Серко, осмотревшись по сторонам, уже привычно сконцентрировал мысленную энергию, заставив ускориться процессы обмена веществ в своем организме. В следующую секунду он для часового и Кривоноса, словно размазался в воздухе легкой тенью. Для самого же Серко время растянулось во много раз и подойдя к солдату, он просто оглушил его ударом кулака. Оттащив тело часового к двери крюйт-камеры, Иван, потянув на себя незапертую дверь порохового склада, вошел внутрь. Перед ним открылось просторное помещение полное бочонков с порохом. Быстро расстегнув кожаный пояс, Иван достал спрятанный в нем трут, кресало, кремень и длинный фитиль. Широкий кожаный пояс был залит воском, поэтому днепровская вода внутрь него не проникла. Вставив фитиль в один из бочонков, подальше от входа. Иван осторожно высек искру, поджег трут, а затем и пропитанный серой фитиль. Все, пора было уходить. Выйдя из крюйт-камеры, он кивнул игравшему роль часового Кривоносу, и они, не особенно торопясь стали спускаться к реке, хотя обоим хотелось бежать во весь дух. В лагере продолжалась суета, из предполья, по-прежнему, доносилась стрельба. На них с Кривоносом никто не обращал внимания и они, выйдя к берегу, погрузились в воду. Осмотревшись по сторонам приятели, двигаясь в воде вдоль берега, стали выбираться за пределы лагеря.

   Спустя несколько секунд они поравнялись с линией траншей.

   -Что-то долго нет взрыва,– озабоченно спросил Максим,– не дай Бог кто в склад вошел и заметил горящий фитиль.

   -Ну, я же не у самого входа его оставил,– возразил Серко,– фитиль рассчитан гореть на счет до трехсот, я проверял. Сейчас еше только двести восемьдесят, отсчет я веду. Давай тут заберемся поглубже в воду, чтобы обойти линию траншей.

   _-Быстро идем,– удивился Кривонос.– А Хмель все-таки не подвел. Сказалась казацкая натура. Только там такая густая стрельба в предполье, что, похоже, не одна его сотня задействована, а целый полк огонь ведет.

   Хмельницкий после ухода Кривоноса и Серко, долго не мог успокоиться. Обидные слова, брошенные ему в лицо побратимом, не выходили у него из головы. « Неужели Максим прав и я, действительно, обабился?– вновь и вновь задавал он себе вопрос.– Куда девалась прежняя дерзость и отвага, что я стал таким осмотрительным?»

   Сотник понимал, что Кривонос и Серко не отступятся от своего и сегодня же ночью попытаются реализовать свой план, не рассчитывая на поддержку со стороны, без которой он заранее обречен на провал.

   Между тем, время шло, уже вечерело, и надо было на что-то решаться. В конце концов, он отправился к Дорошенко. Наказной гетман без промедления принял его в шатре, но, выслушав сотника и своего старинного побратима, задумался.

   -Ты понимаешь, что существует лишь один шанс из тысячи, что это предприятие закончится успехом? – наконец, спросил он.– Им не удастся даже пройти линию часовых, не то, что к пороховому складу приблизиться. Они же там просто по– дурному погибнут. А ты переполошишь стрельбой весь наш лагерь.

   Хмельницкий пожал плечами:

   -Кривонос упрямый, как дьявол, он все равно от своего не отступится. Ну, а вдруг, у них получится? Представляешь, какая слава для казаков?

   -Так то оно так, слава нам не помеха,– согласился Дорошенко,– но устроить ночную вылазку, да еще целым полком без ведома его величества...

   -Да чем ты, Дорофей, в конце концов, рискуешь,– не выдержал Хмельницкий,– это меня он под суд может отдать, а тебе, гетману, разве, что выразит свое неудовольствие. Да и полка тут не надо, я со своей сотней вылазку устрою.

   -Ты москалей за идиотов держишь?– повысил голос Дорошенко.– А то они не поймут, что это только имитация атаки? Нет, здесь потребуется не меньше полка.

   Они еще некоторое время препирались, затем Дорошенко уступил.

   -Ладно, ты и сам упрямый, как бык, не лучше Кривоноса,– сказал он.– Ночную вылазку разрешаю, но усилю тебя. С каждого полка прикажу выделить в твое распоряжение еще по сотне. Итого у тебя под рукой будет около двух тысяч казаков. Только будь осторожен и не погуби зря людей. Если потерь с нашей стороны не будет, король в любом случае сильно гневаться не станет, а Радзивилл, тот, может, и одобрит даже. Любит он отчаянных и дерзких...

   Обрадованный Богдан, получив согласие гетмана на ночную вылазку, стал разыскивать Серко и Кривоноса, но их нигде не было. Поняв, что они уже на той стороне Днепра, он, получив подкрепление, тоже стал переправляться на другой берег. Там, собрав сотенных командиров, Хмельницкий поставил им задачу приблизиться к лагерю царских войск на расстояние ружейного выстрела, замаскироваться и по его команде открыть огонь по позициям противника.

   -Постреляете так с полчаса и можете возвращаться в свои полки,– сказал он в заключение.– Главное, не рискуйте понапрасну, лучше всего было бы выкопать окопы.

   Хмельницкому не раз приходилось участвовать в подобных предприятиях, поэтому он знал, что самая глухая ночь наступает часа в два после полуночи. Казаки время определяют по звездам и им известно, что когда Воз ( Большая медведица– прим. автора) переворачивается, сон особенно крепок. « Максим знает это не хуже меня,– решил он,– и раньше этого часа предпринимать ничего не будет».

   Дорошенко, отпустив чигиринского сотника, некоторое время оставался в своем походном шатре, барабаня пальцами по столу и обдумывая возможный результат предприятия, затеянного Хмельницким. Затем он вызвал окриком джуру, дежурившего у входа, потребовал коня и направился к великому подскарбию коронному князю Ежи Оссолинскому, который, как говорили, пользовался большим доверием короля.

   Выслушав наказного гетмана, Оссолинский спросил:

   -Кто, говорите, затеял это предприятие?

   -Сотник чигиринского полка, Хмельницкий,– ответил Дорошенко.

   -Хмельницкий, Хмельницкий...,– задумался подскарбий,– где-то я слышал эту фамилию... А, вспомнил, уж не тот ли это казак, который посоветовал его величеству штурмовать Покровскую гору?

   -Он самый,– подтвердил Дорошенко,– голова светлая, но уж больно горячий порой бывает.

   -Что ж, это неплохо,– ответил Оссолинский,– пусть пан возвращается к себе и ни о чем не беспокоится. Его величеству обо всем будет доложено в нужное время и должным образом.

   Взглянув на небо, Хмельницкий понял, что дальше медлить нельзя. «Пора начинать,– подумал он,– Максим с Иваном там в камышах давно уже готовы, хотя и не знают, что все идет по плану. Может оно и лучше...»

   Он передал по цепи команду открыть огонь. Казаки, давно уже отрывшие себе неглубокие окопы и уютно в них устроившись, к стрельбе были готовы. С первыми же залпами в лагере противника поднялась суматоха. Из траншей ответили беглым огнем, правда, куда стреляли, никто не видел, прогремело несколько пушечных выстрелом. Ядра легли в стороне от стрелявших казаков, никому не причинив вреда.

   Хмельницкий, незаметно для себя поднявшийся во весь рост, до боли в глазах всматривался в лагерь царского полковника. Отсюда с расстояние метров трехсот трудно было, что-то разглядеть, кроме вспышек выстрелов из траншей. Время длилось мучительно медленно, минута истекала за минутой. «Неужели Максим с Иваном погибли?»– уже не в первый раз задал он себе вопрос, и в то же мгновение зарево в полнеба осветило гору. Нет, не гору, а то, что от нее осталось. Вершина Покровской горы, будто срезанная взмахом сабли, отделилась от подножия и величаво взмыла высоко вверх, рассыпаясь огромными комьями грунта. В следующее мгновение мощнейший толчок сбил Хмельницкого с ног, вода в Днепре заволновалась, забурлила и хлынула на берег. « Ничего себе фейерверк !»– обрадовано подумал сотник. Его казаки, не посвященные в замыслы Хмельницкого, без команды прекратили стрельбу, испуганно затаившись в окопах. Громко объявив, что больше ничего интересного не предвидится, Богдан приказал всем, кроме казаков своей сотни, возвратиться на левый берег Днепра.

   В польском лагере, разбуженные грохотом люди повыскакивали из палаток в одном белье, правда, с саблями в руках. Увидеть всю картину взрыва удалось не многим, но Ежи Оссолинский, давно стоявший неподалеку от королевской палатки, наблюдал ее от начала до конца. Когда полуодетый и без шляпы Владислав вышел наружу и спросил, что произошло, коронный подскарбий, подошел к нему и в немногих словах объяснил, что казаки взорвали пороховой склад на Покровской горе.

   -Герои, настоящие герои! -восхитился Владислав IV._– Кто совершил сей доблестный подвиг, достойный быть занесенным в анналы истории?

   -Казацкий сотник Хмельницкий,– ответил Оссолинский,– и старший казаков Дорошенко. С моего ведома, ваше величество.

   -Но почему не доложили об этом мне?– нахмурился король.

   -Мы все были уверены в успехе и хотели преподнести вашему величеству сюрприз,– не моргнув глазом, ответил подскарбий.

   -И сюрприз вам удался, как нельзя лучше,– расцвел в улыбке король.-Ведь этот взрыв означает фактически окончательный прорыв блокады Смоленска. Чем же мне вас вознаградить за ваш доблестный труд на благо Отчизны?

   Подумав несколько секунд, он снял с пальца перстень с огромным бриллиантом, за который можно было купить небольшой город, и вручил его рассыпавшемуся в благодарностях подскарбию.

   -А Дорошенко и этого казацкого сотника завтра утром жду у себя,– сказал король, удаляясь досыпать в свою палатку.

   Оставшись один со своей сотней, Хмельницкий взял десяток казаков и отправился вдоль берега Днепра навстречу возвращающимся Кривоносу и Серко. Он очень опасался, что они могли не успеть оказаться на достаточном удалении от порохового склада. Была и вероятность того, что всколыхнувшиеся волны Днепра выбросили их на берег, а потом, потерявших сознание увлекли в глубину. Казаки, скрытно передвигаясь вдоль берега подобрались почти к линии траншей и Хмельницкий с удивлением понял, что хотя взрыв склада и разворотил гору, но большая часть солдат остались целыми и невредимыми, так как почти все они находились в траншеях. Кое-где, правда, траншеи были засыпаны упавшей сверху земли, но люди уже выбрались наружу и не пострадали. « Мое счастье, что сразу после взрыва я не бросил казаков на штурм траншей,– подумал он,– все бы тут полегли». Хотя траншеи пострадали мало, но зато пушечные батареи были частично засыпаны землей, а частично разбросаны по скату горы, да и что в них было толку без пороха?

   Между тем, начало рассветать. Оставаться дальше здесь у линии траншей было нельзя. Если Кривонос и Серко до сей поры не объявились и их нигде не было видно, оставалось единственное объяснение их отсутствию– оба погибли при взрыве. Горькая печаль охватила душу Богдан. Сняв с головы шапку, он перекрестился и приказал сопровождавшим его казакам возвращаться назад.

   Глава седьмая. Награды героям.

   Кривонос и Серко как раз зашли поглубже в воду, чтобы скрытно обойти траншеи, когда фитиль в крюйт-камере, наконец, догорел, воспламенив порох. Раздался чудовищной силы взрыв, потрясший землю. В Днепре поднялась волна, которая швырнула обоих на берег, а затем потащила назад в глубину. Полуоглушенные Иван и Максим, были опытными пловцами, поэтому не пытались сопротивляться силе могучей реки, а, наоборот, нырнули поглубже, отдавшись на волю течения. Когда они, наконец, вынырнули на поверхность то, осмотревшись, поняли, что их снесло к устью Ясменной. Смысла возвращаться на правый берег не было, в версте отсюда уже начинались позиции польско-литовских войск. Проплыв дальше по течению, они вылезли на берег в тылу своих позиций. Оба были одеты в одежду московских солдат, поэтому первым делом сбросили ее, оставшись полуголыми. Но запорожцам, бродившим тут с обнаженными торсами, уже давно никто не удивлялся, поэтому они быстро добрались в расположение чигиринской сотни, где, забрались в копну сена, и завалились спать. Спустя часа два сюда с того берега Днепра привел своих казаков и Хмельницкий, которого уже нетерпеливо ожидал гонец от Дорошенко. В письме гетман требовал его к себе на аудиенцию к королю.

   Переодевшись и наскоро приведя себя в порядок, Хмельницкий отправился на встречу с Дорошенко. Хотя печаль по погибшим друзьям, болью отдавалась в его сердце, все же аудиенция у короля льстила казацкому самолюбию. Далеко не каждый казацкий полковник мог похвастать, что король удостаивал его аудиенцией, а уж рядовой сотник, тем более.

   Наказной гетман уже ожидал Богдана, нетерпеливо прохаживаясь перед шатром. Поздравив сотника с успехом задуманного предприятия, он, узнав о гибели Кривоноса и Серко, снял шапку и перекрестился:

   -Отчаянно храбрые были казаки, царство им небесное! Сами погибли , но смерть их была не напрасной, войско реестровое покрыли бессмертной славой!

   Богдан в ответ на эти слова смущенно кашлянул.

   -В чем дело?– насторожился гетман.

   -Да все правильно, кроме одного,– ответил сотник,– они не были вписаны в реестр, служили у меня волонтерами. Так что, скорее Запорожье они покрыли славой, а не реестровиков! Так и придется докладывать его величеству.

   -Волонтерами, говоришь,– хмыкнул Дорошенко,– ну, это дело поправимое. Гей, кто– нибудь там,– крикнул он джурам, стоявшим у шатра,– войскового писаря ко мне!

   Когда тот через несколько минут подошел к гетману, Дорошенко отдал распоряжение:

   -Немедленно внеси в реестр первой сотни Чигирнинского полка Максима Кривоноса и Ивана Серко. Причем запись должна быть, по меньшей мере, недельной давности. Все ясно?

   -Сейчас же будет исполнено,– поклонился войсковой писарь.

   Дорошенко и Хмельницкий вскочили в седла. Гетман сказал:

   -Ну, а вернемся от его королевского величества, прикажу исключить обоих из списков, как геройски погибших.

   Король Владислав IV принял их, сидя на стуле под балдахином, в окружении литовских и польских вельмож. Милостиво протянув руку для поцелуя, к которой оба припали, став на одно колено, король кивнул, чтобы они поднялись с колен и произнес:

   -Мы хотели бы подробнее узнать о том, как было задумано и осуществлено это важное для исхода всей кампании предприятие.

   Дорошенко был не особенно велеричив, тем более всех подробностей он не знал, поэтому подал незаметный знак Богдану и тот, сделав шаг вперед, начал рассказ, тщательно подбирая слова. Внезапно король, слушавший его с большим интересом, спросил:

   -Пан сотник, это ведь ты подал совет идти на штурм Покровской горы?

   -Я, ваще величество,– смущенно ответил Богдан.

   -Мало того, что совет дельный дал, так потом сам и реализовал его. Браво! Откуда пан родом?

   – Богдан Зиновий Хмельницкий, шляхтич герба «Абданк» из люблинской шляхты.

   Король удовлетворенно кивнул:

   -Пусть пан продолжит.

   Когда Хмельницкий дошел до того места в своем повествовании, где он предпринял поиски Кривоноса и Серко, но не нашел и думает, что они погибли при взрыве, Владислав снял шляпу и сотворил крестное знамение:

   -Пусть их примет в свои объятия пресвятая дева Мария!

   Затем сказал Дорошенко:

   -Надо будет проследить, чтобы семьям героям были произведены все положенные выплаты.

   Гетман низко поклонился. Король обратился к стоявшему рядом коронному подскарбию:

   -Воздав должное памяти погибших героев, перейдем к награждению живых. Присмотрите село покрупнее из коронных земель в Киевском воеводстве и подготовьте дарственную грамоту на него пану казацкому старшему Дорошенко.

   Оссолинский, склонился в поклоне, а Дорошенко упал на колени, благодаря короля за оказанную милость.

   Подав ему знак подняться, Владислав обратился к Хмельницкому:

   -Пусть пан сотник подойдет ближе.

   Богдан сделал несколько шагов вперед.

   Король отстегнул с пояса свою саблю, в богато инструктированных золотом и серебром ножнах, украшенных множеством драгоценных камней, и протянул ее сотнику, сказав:

   -Пусть пан носит эту саблю с честью и достоинством, как и подобает настоящему рыцарю.

   Когда Богдан упал на колени и, наполовину обнажив клинок, поцеловал его, король наклонился ближе и по свойски шепнул : « Пусть пан не думает, это не просто драгоценная игрушка, ее клинок с легкостью перерубит полудюймовую полосу железа. Так, что, пан сотник, без нужды его не обнажай, а без славы не вкладывай».

   Возвращаясь по окончанию королевской аудиенции, обласканные польскими и литовскими вельможами, казаки ехали в приподнятом настроении. По дороге Богдан сказал:

   -Заедем ко мне, Дорофей, помянем души грешные раба божия Максима и раба божия Ивана. Ведь, что ни говори, а награды сегодня от короля мы получили только благодаря им. У меня там в палатке найдется пара корцов оковитой да венгржины.

   -А что? – подкрутил ус гетман.– Сражения сегодня, пожалуй, не предвидится, да и злоупотреблять не будем, а помянуть усопших по христианскому обычаю надо бы.

   Перед палаткой сотника, они спрыгнули с коней, передав их подбежавшему коноводу. Когда Дорошенко вошел внутрь, Богдан вполголоса сказал молодому джуре, дежурившему у входа:

   -Ко мне никого не впускать!

   Когда чарки с горилкой были наполнены, Дорошенко сказал:

   -Нехай земля им будет пухом, добрые были казаки! Такое дело совершили, что не каждый бы отважился.

   Выпили, не чокаясь. Гетман расстегнул жупан и задумчиво произнес:

   -А Кривоноса я помню еще с похода на Москву. Совсем молодой был, да справный казак. Рассказывали, он уже в то время полсвета объездил, многое повидал. Жаль, что сейчас не довелось свидеться с ним , все дела, да дела... Эх, ну, что пан сотник, наливай чару!

   В этот момент у входа вдруг послышался какой-то шум. Гетман, держа наполненную чару в руке, не обратил на него внимание, но Богдан обостренным слухом разобрал слова джуры говорившего умоляющим тоном : «пускать никого не велено» и чей-то затейливый ответ до боли знакомым голосом. Затем полог палатки с треском распахнулся и в него спиной вперед влетел джура, а за ним внутрь вошли голые по пояс, все в приставшем сене, заспанные и злые Кривонос и Серко.

   Глава восьмая. Сражение у днепровского «копыта».

   13 сентября полковник Майтенсон получил приказ воеводы Шеина оставить позиции на Покровской горе и соединиться с его основными силами. Действительно, без артиллерии здесь обороняться было трудно, а новых запасов пороха не откуда было получить. Теперь, полностью контролируя правый берег Днепра, поляки наладили бесперебойную связь с осажденным Смоленском.

   18 сентября королевская армия направила сконцентрированный удар на юго-западный участок обороны Шеина, примыкавший к Днепру в устье Ясменной. Здесь сражался солдатский полк Генриха фон Дама, численностью 1300 человек, сумевший отразить натиск поляков, но уже на следующий день Шеин приказал ему оставить позиции и двигаться на соединение с ним. Позднее все это было поставлено воеводе в вину, но надо признать, что у него не было реальной возможности обороняться на таком широком фронте. 20 сентября атаковали позиции Шеина на юго-востоке, где держал оборону князь Прозоровский. Получив приказ воеводы отступить, князь нанес сильное поражение королевским войскам, но отошел на соединение с основными силами, сконцентрировавшимися теперь к северо-востоку от Смоленска у Жаворонковой горы.

   У московского воеводы еще оставалась возможность быстрым маршем отступить к Дорогобужу, а оттуда к Вязьме, но Шеин оставался в нерешительности, ожидая подкреплений из Москвы и не решаясь бросить осадную артиллерию. Пока же, он, стянув все свои силы в район Жаворонковой горы, вполне успешно отражал натиск поляков.

   В первых числах октября Дорошенко вызвал к себе Хмельницкого.

   -Мы москалей зажали крепко и держим в кулаке,– сказал он, попыхивая люлькой,– но все же дорога на Вязьму пока еще остается свободной. Оттуда они доставляю провиант и могут получить подкрепления. Я не могу сейчас выделить много людей, чтобы перекрыть эту дорогу, король приказал усилить свои войска казацкими полками, да и вокруг по берегам Днепра местность надо постоянно прочесывать. У меня остались только резервные полки Филоненко и Романа Пешты. Возьми свою сотню и еще четыре из нашего, Чигиринского полка, отправляйся на дорогу, ведущую к Дорогобужу, и прегради ее у днепровского «копыта», чтобы не дать Шеину, если он вздумает бросить свою осадную артиллерию, отступить скорым маршем на Вязьму. На это время назначаю тебя наказным полковником!

   -Но как я пятью сотнями казаков удержу, по меньшей мере, пятнадцатитысячную армию москалей?– удивился Хмельницкий.

   -Тебе и не надо ее удерживать,– объяснил гетман. – Ты патрулируй дорогу и дай своевременно знать мне, если москали начнут отступать к Вязьме. Тут расстояние до нашего лагеря от силы верст двадцать. А дальше уже не твоя забота. Скажу только, что панцирные хоругви Радзивилла давно уже застоялись и он не упустит возможность применить их в бою.

   -А, если москали переправятся на правый берег и пойдут другой дорогой?– поинтересовался сотник.

   -Это маловероятно, зачем им дважды форсировать Днепр, а,кроме него, там еще полно речек помельче,– ответил гетман,– но на всякий случай наши разъезды патрулируют местность и на правом берегу.

   Хотя по словам Дорошенко, порученная ему задача выглядела не более, чем легкой прогулкой, Хмельницкий, полагаться на удачу и русский авось не стал. Похоже, гетман сам до конца не продумал все детали этой операции, легкомысленно полагая, что сможет получить своевременное известие о выступлении Шеина. Но, скорее всего, как решил про себя Богдан, Дорошенко не верил в то, что московский воевода начнет отступление и выслал его отряд перекрыть дорогу к Дорогобужу лишь на всякий случай. В месте, которое гетман назвал «копытом», Днепр делал копытообразный выступ, протекая с севера на юг, потом на запад, а затем верст через пять вновь поворачивая на север и северо – запад. Здесь при впадении в него речушки Нагати, Богдан и решил на ее правом берегу оборудовать нечто вроде табора. Конечно, сбить четырехугольник из возов он не мог из-за отсутствия у него обоза, поэтому пришлось ограничиться тем, что вдоль берега мелководной, но болотистой Нагати казаки вырыли ров и насыпали вал. В течении нескольких следующих дней они продолжали заниматься земляными работами, выкопав много «волчьих» ям, которые явились бы серьезным препятствием для кавалерии. Попутно Хмельницкий отрядил полсотни казаков во главе с Кривоносом, который теперь, официально уже, был зачислен в реестр вместе с Серко, в сторону Дорогобужа. Отсюда Хмельницкий опасался подхода подкреплений боярину Шеину из Вязьмы. Заодно Кривонос должен был раздобыть провиант и фураж для коней, потому что Хмельницкий не знал, сколько ему тут придется еще стоять со своими людьми. У него тоже стало складываться мнение, что Шеин останется в своем лагере, но, тем не менее, Богдан с утра до вечера загружал работой своих подчиненных, сооружавших все новые и новые ловушки вокруг своих позиций . «Оно в любом случае на пользу, чтобы служба медом не казалась»,– думал сотник, зная привычку казаков в состоянии вынужденного безделья быстро утрачивать дисциплину.

   Дорогу в направлении Смоленска, наказной полковник поручил патрулировать Ивану Серко.

   -Стань верстах в десяти отсюда,– инструктировал он его,– и наблюдай внимательно, что делается в стане царского воеводы. Если он решится начать отступление, то сделает это ночью или на рассвете и вышлет вперед кавалерию. У них там не меньше трех тысяч рейтар, а это считай столько же ружей. Но у москалей есть еще полки иноземного строя, они не то, что стрельцы, переходы делают стремительные. Поэтому, если неприятель появится на дороге, немедленно высылай гонцов к гетману, а сам возвращайся ко мне. Мы им тут подготовим горячую встречу.

   -Да, но успеет ли гетман вовремя придти на помощь? – засомневался Серко.– Ему для этого понадобится по меньшей мере полдня. Нас же тут просто сметут, растопчут...

   -Раз мати породила,– мрачно ответил Хмельницкий.– Есть еще сабля при боку, а рушниця за плечами. Не так страшен черт, как его малюют. Вам с Кривоносом тяжелее пришлось, а, видишь, и дело славное совершили и живы остались. А задержать москалей тут крайне необходимо, иначе они с арьергардными боями под защитой вагенбурга спокойно уйдут во Вязьму и догнать их уже вряд ли удастся.

   Однако, опасения Серко, как будто, пока, не подтверждались. Наблюдая за дорогой , ведущей к позициям царских войск, никакого движения по ней он не наблюдал. В течении дня со стороны польско-литовского лагеря доносился грохот орудий, артиллерия Шеина отвечала тем же, но в целом артиллерийская дуэль протекала вяло. Король не хотел терять понапрасну людей, ведь главная задача– снятие осады со Смоленска уже была решена. Воевода Шеин не торопился отступать, не желая бросать осадную артиллерию, но, вероятнее всего, опасаясь царского суда. Ведь, если двадцать лет назад он героически в течение трех лет руководил обороной осажденного Смоленска, то в этот раз никакого полководческого таланта не проявил. А вина за неудачу этого похода во многом ложилась исключительно на него.

   Ничего не изменилось и в последующие несколько дней. Серко со своим разъездом даже придвинулся ближе версты на три к Смоленску, но, кроме орудийной канонады никаких звуков сюда не доносилось, а дорога по-прежнему оставалась пустой. Только вдалеке в нескольких верстах маячили разъезды воеводы Шеина, охранявшие свои позиции.

   Однако, спустя трое суток, боярин, утратив надежду на помощь из Москвы, под давлением своих командиров полков, принял решение отходить к Дорогобужу, пока еще дорога к нему оставалась свободной. Мелкие казацкие разъезды, сновавшие повсюду вокруг, он во внимание не принимал.

   На рассвете 8 августа собственный рейтарский полк воеводы и приданный ему рейтарский полк Самуэля Шарля дЭберта, общей численностью около трех тысяч кавалеристов, выступили из лагеря в направлении Дорогобужа. Солдатские полки Тобиаса Унзена и Александра Лесли двигались вслед за конницей, затем шли основные силы войска Шеина, а полк Томаса Сандерсона оставался, прикрывая Жаворонкову гору, и должен был следовать в арьергарде. Рейтары– опытные солдаты-профессионалы, старались по возможности соблюдать тишину, поэтому сторожевые казаки в разъезде Серко, заметили плотную темную массу всадников, вынырнувшую из легкого утреннего тумана, только, когда до них оставалось меньше версты.

   Серко немедленно отправил гонцов к Хмельницкому, но быстро понял, что командир рейтар выслал несколько сотен кавалеристов прикрывать свое передвижение с правого фланга. Любой гонец, попытавшийся бы предупредить короля, Радзивилла или Дорошенко, о выступлении Шеина , неминуемо попал бы в поле зрения бокового охранения. Для того же, чтобы миновать эти рейтарские разъезды надо было возвращаться едва ли не к позициям Хмельницкого, а потом объезжать наступающих по широкой дуге. Но это требовало затрат времени и до подхода подкреплений Хмельницкий мог и не выстоять. На всякий случай, часть оставшихся с ним казаков Серко отправил попытаться прорваться через охранение рейтар, остальным приказал, что было сил мчаться назад и попробовать обойти конные вражеские разъезды стороной. Сам же он, остался на месте, не зная, как поступить. Когда до рейтар оставалось меньше полверсты, Иван понял, что вслед за рейтарами движется и все войско Шеина. Выдержать его натиск у Хмельницкого не было ни одного шанса.

   В этот драматический момент, на память Серко вдруг пришли слова старой Солохи о том, что тот, кто владеет чарами, может по своему желанию мгновенно перемещаться на большие расстояния. Вспомнил он и слова чаровницы о том, чтобы в трудную минуту он использовал подаренное ему кольцо. Спрыгнув с коня, и, отправив его шлепком ладони по спине, назад к позициям Хмельницкого, сам он, замер, сконцентрировав всю свою мысленную энергию только на одном желании: оказаться у шатра гетмана Дорошенко. В его памяти всплыли мельчайшие детали отделки шатра и окружающей его местности. От мысленного напряжения он даже закрыл глаза и чисто автоматически повернул кольцо на пальце камнем вниз к ладони. Ощущение, которое Иван затем испытал трудно описать словами: у него создалось впечатление, что он сделал какой-то гигантский скачок длиной в десять верст, причем одна его нога оставалась на месте, а другая уже была очень далеко. В голове все резко помутилось, и он едва не потерял сознание. С опаской открыв глаза, Серко в первые секунды даже не поверил им: он стоял возле гетманского шатра, почти рядом с дежурным джурой , изумленным его внезапным появлением ниоткуда. Ощупав себя на всякий случай, чтобы убедиться, что это не сон, Иван отодвинул впавшего в ступор джуру в сторону и распахнул полог палатки гетмана...

   Когда гонцы, отправленные Иваном, прискакали к Хмельницкому, передав тревожную весть о подходе передовых частей Шеина, Богдан внешне остался спокойным, лишь спросил, где Иван. Узнав, что он оставался на месте, наказной полковник понял, что Серко попытается лично добраться к своим позициям и предупредить гетмана о выдвижении Шеина. Конечно, даже сейчас Хмельницкий мог, сославшись на инструкции Дорошенко, отступить назад или свернуть в сторону, открыв царским войскам дорогу на Дорогобуж. При таком превосходстве сил противника его никто ни в чем не смог бы обвинить. Однако, Богдан понимал, что, если не остановить войска Шеина здесь, то воевода обогнув «копыто», вырвется на простор и под прикрытием вагенбурга спокойно уйдет к Вязьме. Но и принимать единоличное решение наказной полковник не стал. Приказав всем собраться, он открыл малую раду, объяснив в нескольких словах ситуацию.

   -Как поступим, паны товарищи?– спросил он в конце.– Свернем в сторону и дадим москалям уйти, чтобы спасти свои жизни? Или станем грудью на их пути и, возможно, многие из нас встретят здесь костлявую старуху с косой? Кто не страшится безносой, ко мне! Остальные берите коней и уезжайте, пока еще можно! Каждый волен поступать, как считает нужным.

   Наступило молчание. Все понимали, что наказной полковник поставил каждого из них перед серьезным выбором. Если бы Хмельницкий просто приказал им садиться на коней и отступить, никто бы его ни в чем не обвинил. Казаки, хотя и были отчаянно храбрыми воинами, но не самоубийцами. Если бы наказной полковник приказал принять бой, они бы тоже восприняли это как должное. Но Богдан каждому формально предоставил выбор, как поступить. На самом деле, конечно, ни для кого из них выбора не оставалось. Для запорожца не было иного понятия наполненного столь же сакральным смыслом, как понятие «товарищества». Каждый казак, придя на Сечь и став «товарищем», не мог мыслить себя вне товарищества таких же как он он, проникнутых чувством единства и боевого братства людей. Предав товарищество, то есть Сечь, Запорожье, Низ казак становился изгоем, презираемым всеми и подлежал смертной казни. Оставить же своего полковника, куренного атамана или гетмана в бою приравнивалось к измене. Любой имел право убить такого отщепенца.