Текст книги "Кто сеет ветер"

Автор книги: Валерий Пушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Оба окна выходили в сад и были плотно закрыты ставнями. Близ священной токонома, где возвышался алтарь в память предков, стояло бронзовое хибати, около которого с серебряными щипцами в руке сидел на татами бровастый, желтый как воск старик, поправляя в камельке угли. Барон Окура сидел напротив него, тоже на голой циновке, поджав ноги. Вместо электрической люстры с потолка свисал разрисованный блеклыми узорами фонарь-гифу с красным шелком кистей, напоминая хозяину и гостю о древней культуре народа Ямато.

– Окада что-то подозревает. Первая пехотная дивизия получила срочный приказ отправиться в Манчжоу-Го, – сказал бесстрастно барон, следя напряженно за лицом собеседника.

Старик отвел взгляд от углей. Выцветшие глаза зажглись на момент насмешливым, желчным блеском. Старческий рот сжался в злую гримасу. То, что барону Окуре казалось необычайным событием, опасным и дерзким, как игра жизнью, для него, матерого авантюриста, вождя и организатора многих террористических групп в Японии и за границей, было привычно и просто, как для старой, но сильной волчицы прыжок на отбившуюся от стада овцу.

– Э-э, тем лучше! – ответил он, продолжая ворошить угли. – Легче действовать. В связи с отправкой им уже выдано боевое оружие.

В комнату, мягко ступая обутыми в белоснежные таби ногами, вошли с подносами две молодые, нарядно одетые девушки, подбеленные и накрашенные, точно гейши. Упав на колени, они поставили перед хозяином и гостем низкие лакированные столики; с поклонами подали по дымящейся чашке чаю, распростерлись снова в униженных позах перед мужчинами и только помеле того, выполняя последнее правило этикета, пятясь вышли из комнаты. Старик и барон не удостоили их даже взглядом.

– Нонака и Андо отвечают за свои роты, за себя, но меня беспокоит их дух. Они слишком легко мешают ложь с истиной. Их разговоры с солдатами таят в себе опасность революционных идей, – продолжал барон неуверенным тоном ученика, ждущего от своего наставника мудрого разрешения трудной задачи.

Старик, бросив щипцы на поднос, спокойно пил чай редкими, маленькими глотками.

– Без радикальных слов теперь нельзя обойтись. Вороны летят на падаль, – сказал он цинично. – Наука тайной разведки учит считать добродетелью то, что приводит нас к цели.

– Но если опасные мысли проникнут в армию глубже, чем мы хотим, и мятеж вспыхнет не только против намеченных нами людей?… Тогда как? – спросил угрюмо барон. – Надо помнить, что многие из солдат – и даже из молодых офицеров – воспринимают наши национальные идеи по-своему. Озлобление против капиталистов и бюрократов, мешающих реставрации Сиова, переносится ими на высших чиновников и капиталистов вообще, без различия политических взглядов. Некоторые солдаты первой дивизии за последние дни ведут себя вызывающе даже по отношению к своим непосредственным начальникам. Жандармерия уже занесла их в черные списки. Лейтенант Нисида, как мне известно, проповедует среди солдат своей роты крайние идеи, абсолютно противоречащие принципам нашей империи. Он говорит, что подобно тому, как во времена реставрации Мейдзи японские даймио вернули императору права на свои земли, точно так же теперешние финансовые магнаты должны вернуть свои капиталы, промышленные и коммерческие предприятия, банки и прочие богатства великому нашему императору, который введет государственный социализм, существовавший в Японии еще во времена Тайка.

Старый разведчик генштаба, опустив вниз седые ресницы, рассеянно перебирал складки бумажного веера. Он вспомнил, как в молодости спекулировал с хоккайдосскими рудниками, рассчитывая нажить на этой афере до тридцати миллионов иен и подкупить всех членов парламента для образования единой, большой национальной партии. Еще тогда, молодым человеком, он понимал могущество денег, непреоборимое очарование их для людей всех сословий и наций. Пусть глупые фантазеры мечтают об уничтожении капитала и классов. Там, где золото в умных руках, оно всегда будет властвовать!

– Социализм народу Ямато не страшен, – ответил он, широко расправляя веер и снова, медлительно его складывая. – Великое предначертание, дарованное Японии свыше, охраняет ее от всех злобных козней, внешних и внутренних. Офицеры нашей квантунской армии поручают китайским кули секретные сооружения аэродромов, крепостей и других важных военных объектов, не боясь, что китайцы их выдадут. Когда постройка бывает закончена, кули, по распоряжению нашего командования, идут к своим праотцам. Мертвые секретов не выдают!.. Для контроля над первой дивизией важно расставить всюду верных людей, которые могли бы сигнализировать нам о слишком горячих головах. Умерить их пыл или даже убрать с дороги – дело простое. Наука тайной разведки учит ломать спину врага руками его противника.

– Аа… Там, где пахнет потом толпы и слышно ее дыхание, я предпочитаю быть осторожным, – сказал барон с мрачной усмешкой. – Нельзя забывать, что выборы оказались не в нашу пользу. Они умеют пропагандировать лучше нас.

– Э, самая сильная пропаганда – слово начальника. Когда власть будет полностью в руках армии, никто не посмеет пикнуть.

– Да, сенсей… Но они создают единый народный фронт. Преуменьшить их силы опасно, – возразил снова барон. – Социалисты из «Тоицу», как мне известно, уже пытались установить нелегальную связь с Коммунистической партией Японии. Необходимо поэтому включить их в список людей, подлежащих уничтожению в первую очередь, наряду с мягкотелыми бюрократами, мешающими нашей континентальной политике. Они должны быть убиты в первый же день переворота!

– Все во власти богов, – улыбнулся хозяин. – На это потребуется не больше десятка солдат с одним пулеметом.

Он дважды хлопнул в ладоши и приказал принести еще горячего чая. Лицо его стало вдруг старчески добродушным и сонным. Прижав к груди левую руку, он несколько раз надсадно и жалобно кашлянул, вытирая мокрые от слез глаза ребром костлявой ладони.

Барон Окура смотрел на него с холодной почтительностью. Он знал, что этой дряхлой рукой все еще составлялись проекты и директивы для генерального штаба, которым нередко повиновался сам маршал. Из этого деревянного домика с глухой, высокой стеной и крошечным садиком исходили решения о судьбах страны менялись кабинеты министров, подготовлялись убийства и заговоры против своих и чужих правительств. Слово хозяина этого дома часто значило больше, чем слово советника императора – генро Сайондзи. Сильнейшие люди империи: барон Хиранума, генерал Доихара, Хирота, Ота и даже бывший премьер Инукаи, убитый по приказу отсюда, – были (как и барон Окура и сотни других) учениками этого старика в науке синоби. В течение тридцати пяти лет он являлся бессменным вождем международной диверсионно-террористической лиги, находящейся на содержании второго отдела генерального штаба. Общество «Кин-рю-кай» было ее простым филиалом, созданным для того, чтобы, расширив базу в народе, завоевать влияние на новые поколения молодежи, втянув ее в военно-фашистское движение.

– Мой друг генерал Араки учитывает положение правильно, – сказал старик, снова принимаясь за чай. – Настал момент отстранить гражданскую власть. Офицерство не доверяет ей. Для того чтобы преодолеть затруднения, лежащие на пути народа Ямато, говорит мой почтенный друг, надо помнить, что бесполезно называть, например, стройную сосну буржуазией, а низкорослую траву пролетариатом. Не следует мешать природе. Пусть рабочие и крестьяне станут счастливыми на своем месте, занимаемом ими в обществе, и пусть буржуазия также развивается на своем месте, как этого хочет небо. Устранение беспорядка в самом народе Ямато будет залогом победы японского оружия и императорской нравственности во всем мире.

– Да, медлить больше нельзя. Сливовая ветвь должна распуститься, – сказал Окура, вставая с татами,

– Все ли у вас приготовлено? – спросил настороженно старик. – Известны ли каждой группе точные маршруты? Необходимо проверить все это лично.

– «Кин-рю-кай» проверяет. В каждой группе есть наши члены.

– Тогда можно действовать, – сказал старик, обмахиваясь веером. – Но сами мы должны оставаться по эту сторону. Здесь будет работы не меньше, чем там. Полковник Кофудзи тоже не должен вмешиваться. Пусть пока действует одна молодежь.

– О да. Так и будет. Уметь обращаться с револьвером и кинжалом – особого ума не нужно.

Барон Окура с улыбкой оправил примятое кимоно, согнулся с шипением в низком прощальном поклоне и вышел. В вестибюле служанки помогли ему надеть теплое верхнее платье и обувь. Автомобиль ждал у калитки. Сходя с крыльца, барон Окура остановился на ступенях и поднял вверх голову. Небо было окутано темными, плотными облаками. Ночь обещала быть снежной.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Когда Ярцев с газетой в руке вошел в кухню, Эрна в белом переднике и белой косынке, с завернутыми до локтей рукавами, стояла около газовой плитки и готовила брату завтрак. На одном огне варился фруктовый кисель, на другом – в полузакрытой кастрюле плавал в воде. и. масле жирный цыпленок, присланный для больного Сакурой.

– А ведь наша взяла, хрустальная, – сказал Ярцев, победоносно шурша газетой. – Фашисты получили всего четыре мандата. Рабочие и крестьянские левые организации – двадцать три. Минсейто переплюнуло Сейюкай на тридцать один мандат. Древний народ Ямато, как видно, осовременился, и не очень пылает желанием вспороть себе по способу харакири живот во славу всесветной империи микадо и его самураев.

– Какая у вас газета?

– «Асахи». Вполне буржуазная. Но посмотрите, как пишет!

Он протянул ей сложенный вдвое лист, в начале которого виднелся крупный подзаголовок о результатах парламентских выборов.

«Данные голосования, – сообщала газета, – подчеркивают ряд особенностей, которыми характеризуются настоящие выборы. Особенности эти сводятся к следующему. В целом ряде округов, где до сих пор были сильны традиции Сейюкай, она потерпела поражение. Там были избраны кандидаты Минсейто. С другой стороны, стремительное продвижение показали пролетарские кандидаты. Это объясняется не только поддержкой их рабочим классом, но и тем, что нация увидела, что существующие партии бессильны против фашизма, и поэтому повернулась к пролетарским партиям. Выборы показали, что нация отвернулась от правых организаций, кандидаты которых потерпели поражение. Ясно, что нация настроена против фашистской деятельности этих организаций».

– Да, для буржуазной газеты такая статья довольно симптоматична. Война – это палка о двух концах. Умные буржуа не могут не понимать этого, – сказала Эрна, возвращая газетный лист и берясь снова за поваренную ложку. – Ну, а как наш профессор – прошел в палату?… Не слышали?

– Громадным большинством! Кандидаты от «Кин-рю-кай» провалены поголовно.

– Кто вам сказал?

– Чикара. Когда приносил сюда утром цыпленка.

– А он не напутал, наш маленький дипломат?

– Не такой парень, чтобы напутать. Он теперь в высокой политике разбирается лучше, чем в своих школьных делах.

– Да, он за это время вырос заметно. Мне даже жаль мальчугана. Слишком уж рано кончается его детство.

– Ничего. На пользу пойдет. От здешних людей я слышал хорошую пословицу: «После ливня земля твердеет».

– Вы, вероятно, Костя, тоже много ливней прошли! Я теперь пригляделась. Нутро у вас твердое, хоть вы и кажетесь иногда мягкотелым.

– Вы это как – без издевки?

– Верно, Костя. После общих страданий я яснее вижу. За эти месяцы мне много пришлось пережить, передумать… Слишком долго искала я оправдания своим слабостям. Зато теперь все снова понятно и просто. И жить хочется еще больше!

Он бросил газету на кухонный стол и подошел к девушке ближе. В глазах его полыхала улыбка» веселая и нежная.

– А что, если я вас поцелую за такие слова?.. Не рассердитесь? Не щелкнете по лбу половником? – спросил он, мягко взяв ее за руки.

Эрна застенчиво покраснела и отстранилась. Он дружески задержал ее локти, засматривая ей в глаза.

– Пустите, Костя!.. Пережарю цыпленка.

– Вы его, драгоценная, не жарите, а тушите. Опасности, следовательно, нет никакой.

Девушка оглянулась на дверь.

– Ну кисель перекипит!

Он радостно засмеялся.

– А под ним и совсем нет огня. Разве вы не заметили?… Я погасил, когда вы читали газету… Кисель готов!

– Пустите, Костя! Могут войти… Зачем вы ворошите старое, перегоревшее?

Ярцев сжал ее локти в своих крепких пальцах. Она вдруг притихла, как нашаливший ребенок, мигая смущенно и виновато ресницами.

– Пустите! – сказала она. – Зачем вы?…

Он молча поцеловал ее. Это был первый их поцелуй. Рот ее ломко и жалобно дрогнул.

– Пустите! Не надо! – повторила она, не двигаясь.

Он поцеловал ее снова, еще и еще… Она дрожала всем телом, как перепуганный жаворонок в руках птицелова.

– Любишь? – спросил он беззвучно.

– Не знаю, Костя. Я слишком устала… Не мучь меня! Будем друзьями!

Ярцев, побледнев, отступил к столу… Этого он боялся больше всего!

– Что же! – прошептал он потерянно. – Ты вправе…

Голос его сорвался.

Тогда Эрна, позабыв обо всем, прижалась к нему, ловя холодеющим ртом его губы…

В тот же день вечером на квартиру Ярцева неожиданно пришел инспектор полиции н, предъявив ордер, строго сообщил, что «по распоряжению кейсицйо мистера Ярцева надлежит выслать в трехдневный срок в Соединенные Штаты Америки, гражданином которых он по бумагам является».

Эрна и Наль получили такое же уведомление через другого инспектора о предстоящей высылке их на Яву.

Ярцев немедленно позвонил профессору.

– Таками-сан, вы теперь власть – депутат нижней палаты. Устройте, пожалуйста, чтобы нам разрешили ехать всем вместе в Китай… На Яву моим друзьям нельзя возвращаться.

– Вряд ли что выйдет, – ответил грустно профессор. – Иметь дело с кейсицйо это, вы знаете, очень трудно даже для депутата.

Утром, однако, он нанял просторное такси с хорошо одетым шофером и поехал по учреждениям. В это же время Ярцев отправился в американское консульство, а Онэ и Гото, по просьбе Эрны, стали звонить чиновникам Гаймусе.

В результате общих усилий кейсицйо согласилось отложить высылку «террористов», позволив выехать всем троим за свой счет, куда они пожелают.

Эрну и Ярцева предстоящий отъезд из Японии только обрадовал. Освобожденные событиями и размышлениями от внутреннего разлада, оба они ощущали теперь в себе заново свежесть чувств и ясную веру в жизнь и людей. Мир опять становился широким.

Профессор Таками и Онэ чувствовали себя победителями. После парламентских выборов им удалось добиться отмены всех полицейских запретов. Рабочий журнал мог опять выходить в прежнем виде. Кроме того, Гото и Онэ уже предприняли практические шаги по созданию своей газеты, тоже на кооперативных началах.

– Организуем газету и будем бить фашизм в лоб! – сказал Гото.

Разговор происходил в его спальне, куда пришлось поместить больного яванца, так как в первом этаже дома уже началась работа по возобновлению отделов издательства «Тоицу».

– Да, обстановка пока относительно благоприятная, – поддержал его Онэ. – Правительство адмирала Окады – и особенно старик Такахаси – отчасти понимают гибельность военно-фашистских авантюр, ибо финансы страны трещат по всем швам… Придворные клики боятся фашизма тоже. Во дворце им тепло и без пушечных выстрелов, а неудачная война, они знают чем может кончиться.

– Младший брат императора, принц Цицибу, – активный фашист! – возразил Гото. – Они имеют поддержку и во дворце. Это естественно… Я уже подготовил статью о подкупах, терроре и провокации, как о методах их борьбы. Недавний арест Имады – это один из мелких примеров. Они втянули его в свою фальшивую, темную игру, а когда он стал им не нужен и даже опасен, они обвинили его в своих преступлениях и засадили в тюрьму.

– Разве он арестован не за долги? – спросил хмуро Наль, которому доктор разрешил сегодня подняться с постели.

– Долги – только удобный повод, – ответил Гото, многозначительно щурясь.

– Отводят Окаде глаза. Хотят выиграть время и усыпить бдительность правительственных кругов, – сказал Онэ. – Но в бумагах, которые передала профессору Сумиэ, Имеются достаточные свидетельства о подготовке фашистов к перевороту. Военное министерство, по моему мнению, даже поощряет их.

– Борьба за жирный кусок! – поморщился Гото. – Генералов – верхушку военщины – уже не удовлетворяет хозяйничанье под сурдинку. Им мало быть частью власти, хотя бы и самой существенной. Они хотят диктатуры.

– Буржуазия вряд ли на это пойдет.

– Вот потому-то они и намерены ее припугнуть. По существу, почва для сговора уже подготовлена. Минсейто и Сейюкай не очень принципиальны. Использование парламентских иллюзий имеет пока некоторый смысл и для военщины.

– Да, буря близится, – сказал Онэ в раздумье. Кейсицйо с фашистами заодно. Надо крепче опереться на массы, поднять через рабочее издательство широкое мнение всей страны. Таками-сан готовит в парламент запрос об убийствах и пытках политических заключенных. Я тоже пишу об этом для нашей газеты. Пусть страна знает!

Он достал папиросу, сломал в торопливости о коробку спичку, чиркнул второй и, сделав глубокую затяжку, раздельно сказал:

– А между собой они пусть грызутся. Их разногласия дадут нам победу.

В комнате становилось темно. Гото поднялся с татами, опустил на обоих окнах плотные тростниковые шторы и зажег электричество. На улице фонари еще не горели, хотя низкое зимнее солнце было близко к закату. Из-за тонкой стены доносились приглушенные голоса Эрны и Сумиэ, работавших над переводом статьи для журнала.

Наль тихо сказал:

– Не забывай главного, Онэ-сан. Фашизм провоцирует новую мировую войну за передел мира. Маньчжурия уже захвачена. В северные провинции Китая отправляются втихомолку все новые и новые войска… Конечно, кто сеет ветер, тот пожнет бурю!… Но мы должны помнить, что «для трудящихся нет выхода из империалистической бойни иначе, как через гражданскую войну». В этом ключ всей политики!.. Так учил Ленин. Так учит нас коммунистическая партия.

– О, я очень жалею, что я не член этой партии! – сказал взволнованно Онэ. – Коммунисты действительно борются против зла, не щадя жизни. Их истязают и душат. Но разве правду задушишь! За нее встанут все лучшие силы нации единым народным фронтом.

Он подошел к окну и, отогнув штору, показал на далекий фабричный поселок, за которым смутно виднелись покрытые серым снегом поля и избы крестьян.

– Они… они тоже это скоро поймут! – добавил он с силой.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Ветер вторые сутки упрямо дул с севера; но стужа спадала. Черные низкие тучи ползли над Токио, уплотняясь и тяжелея. Когда пошел снег, из автороты шестого полка выехали пустые грузовики и, оставляя на подбеленной дороге непрочный узорный след от колес, урча свирепо моторами, понеслись в темноту метели. На каждом автомобиле лежало по банке бензина и по бочонку рисовой водки.

Обогнув невысокие постройки военного городка, грузовики разделились: одни повернули по гладким камням шоссе в сторону гвардейских казарм, другие притихшей кучкой сгрудились около штаба первой дивизии, еще недавно составлявшей основу токийского гарнизона, но теперь почему-то срочно назначенной для отправки на материк.

Яркий свет уличных фонарей терялся, точно в тумане. Снег продолжал падать безостановочно и обильно…

В казармах первого и третьего пехотных полков и в седьмом гаубичном люди, казалось, спешно готовились к ночной погрузке на транспорт. Сержанты поили солдат рисовой водкой из небольших пузатых бочонков, только что привезенных на грузовиках автороты. Офицеры, с красными от вина лицами и глазами, суетливо отдавали последние приказания по взводам и отделениям, поручая каждому небольшому отряду самостоятельное задание.

Фанфары и горны молчали, но черные пирамиды винтовок были уже наполовину разобраны по рукам и кожаные подсумки туго набиты боевыми патронами. Люди заметно нервничали, но бодрились.

– Робеть, друзья, нечего. За императора выступаем! – громко оказал толстоногий широкоскулый сержант, угощая солдат вином. Одновременно он раздавал отпечатанную на гектографе, речь командира роты, направленную против «правительства стариков».

– От них вся беда, – вздохнул маленький быстрый солдат, жадно хватаясь за фляжку с водкой. – Отец мне писал, что весь урожай пришлось помещику

за аренду отдать, а сами едят травы да корни деревьев… Вот до чего довели.

– У нас такое же дело. Ни зерна риса. Недоимки жить не дают. Сестренку вербовщику продали, – откликнулся из толпы мрачный голос.

– Мучится народ. Повсеместно! – добавил уныло третий.

В проходе казармы, у фонаря, рослый солдат неторопливо и связно читал полученную от сержанта листовку:

– «…Ради чего и ради кого заставляют нас проливать свою кровь?… Разве китайцы являются нашими врагами?… Бороться за интересы кучки, японских капиталистов – это не значит служить стране и народу!..»

– Командир… офицер, а гляди, как правильно пишет! – протяжно и удивленно сказал плосконосый парень, оглядываясь на соседей. – Из-за этих капиталистов всё народы страдают. Все зло от их жадности!.. Нам разве маньчжурские земли нужны?… Своих хватит вдоволь, помещичьих… Дали бы только!

– Дадут тебе. Разевай рот, – весело ухмыльнулся ефрейтор.

– Не мешайте, ребята! Насчет войны тут… Читай, Кодзи! Да громче. Шумят очень.

Взволнованные, слегка подвыпившие солдаты обступили чтеца плотной массой. Метнув косой взгляд на занятого около бочонка сержанта, солдат выразительно продолжал:

– «…Японское правительство заявляет, что Япония борется за мир и порядок в Восточной Азии, но всем хорошо известно, что она ведет захватническую войну, разоряя Китай и саму Японию. Японские рабочие и крестьяне вынуждены нести на себе бремя войны, которую японские капиталисты затеяли ради своих интересов. Должны ли мы подчиниться им?… Нет, друзья! Мы не должны умирать за прибыли паразитов, пьющих нашу кровь и губящих наши жизни. Это не любовь к родине!.. Подлинный патриотизм заключается в том, чтобы защищать интересы самого народа и уничтожать его врагов и предателей. Мы должны открыто, с оружием в руках, выступить против милитаристов… Мы хотим м и р а!..»

Последнюю фразу солдат прочитал, почти выкрикнул, с такой силой, что сержант невольно насторожил слух.

– Эт-то ты что читаешь? – спросил он, хватая из рук листовку. – P-революционная пр-рокламация?… Против войны?… А знаешь, что за это бывает?… А ну-ка, ефрейтор, беги, попроси сюда господина поручика или патруль военной полиции!..

– Виноват, господин сержант, – ответил быстро солдат, – эту листовку вы сами мне дали! Сказали, что это отпечатанная на гектографе речь господина капитана: «О целях нашего выступления против продажных чиновников». У рядового Окано тоже такая есть… И у Хираты! И у Эйтаро!.. Можете убедиться!

Он торопливо взял у стоявших рядом товарищей белевшие в их руках листовки и передал начальнику.

Сержант обомлел. Челюсти его сжались, как у бульдога, повисшего в мертвой хватке под горлом врага.

Что это… пьян он? Или действительно так написано?… Откуда у них революционные воззвания?…

Сержант боялся поверить глазам: на каждый листок с капитанской речью, отпечатанной на гектографе, приходилось по два или по три листка антивоенных прокламаций, которые он только что собственноручно роздал солдатам. Кто их подсунул ему?… За это его самого могли упечь!..

– Н-немедленно!.. В-воз-вратить!.. Об-братно все!.. – крикнул он сиплым голосом, вытягиваясь и сразу трезвея. – Р-рота, смирно! Стать всем по койкам!

Он побежал по рядам, вырывая из рук солдат страшные гектографированные листки…

Над городом продолжало вьюжить.

Из казарм пулеметной роты солдаты тащили к автомобилю смертоносные гочкисы и зарядные ящики с лентами, пряча их под брезент от мокрого снега.

Артиллеристы, одетые в походные защитные шинели, звякали на ходу саблями и кинжалами, вполголоса переговаривались, строились в маленькие отряды и шли на свет фар, к раскрытым настежь воротам. Некоторые прятали по карманам ручные гранаты, скользкие и круглые, как гусиные яйца.

Отряды выступали из разных казарм. Людей и машин было много. Но это не было подготовкой к походу в Маньчжоу-Го. Мортирные тяжелые орудия продолжали стоять под навесом рядом с артиллерийскими конюшнями. Кони спокойно жевали сено. Деревянные сундучки с нищим солдатским имуществом по-прежнему возвышались в казармах над койками; постели были не сняты и аккуратно заправлены.

Ночная тревога – в ветер и снег – могла показаться со стороны искусным началом обычных зимних маневров…

Грузовики один за другим мчались к центральным районам Токио. Сквозь шум моторов солдаты перебрасывались отрывочными словами:

– Хорошо. По-умному взбунтовались.

– Офицеры и те спохватились.

– Не подвели бы только.

– Дурень, так им же опасней, чем нам. Капитан Андо прямо сказал…

– Правильно, Сато-кун. Наш ответ маленький. Повинуемся непосредственному начальнику. Не только наш полк, вся армия поднимается. Все изобижены.

– Лейтенант это же пояснял: все их партии против правды идут.

– Капитализму служат, а не народу.

– Предатели! Нет в моем сердце добра для них.

– Как псов перестреляем! Довольно выжимать пот и кровь из народа!

– Никакой войны мне на надо! Никакого Китая!

– Ну-ну!.. Ты без этого…

– А как же?… Наново теперь будем жить! Обязательно! Без помещиков, без капиталистов, без партий.

– Под управлением императора. И никого кроме!..

Снег падал. Столица, как и всегда, жила своей размашистой ночной жизнью, врезаясь в метель и мглу огромными, желто-молочными огнями уличных фонарей, бесчисленных световых реклам, роскошных витрин, бумажных древних фонариков и ярких, сверкающих окон кафе, отелей и ресторанов. Автомобили, трамваи и даже велосипеды, несмотря на погоду, сновали по главным улицам, истошно гудя сиренами. Продрогшие полицейские, прячась от снега под капюшоны дождевиков и в караульные будки, с трудом регулировали движение…

В ту февральскую снежную ночь лорд хранитель печати адмирал Сайто Макото, восьмидесятилетний старик, пышно увешанный орденами, вернулся с обеда в американском посольстве в первом часу. По своей давней привычке, сменив мундир на просторное кимоно, адмирал принял теплую ванну и, уже лежа в постели, попросил жену дать ему две пилюльки старого патентованного лекарства, которое всегда хорошо помогало ему после тяжелых американских и европейских кушаний.

В это же время где-то, за стенами, в стороне вестибюля, раздался и захлебнулся оторопелый крик горничной, возник нарастающий шум голосов и шагов, лязг оружия, и в спальню молча вбежал окровавленный старый слуга. Вслед за слугой ворвались с винтовками и саблями яростные солдаты во главе с офицером, державшим в одной руке револьвер, в другой – обнаженный остроконечный кинжал.

Адмирал Сайто, едва успевший вскочить с постели, запахивая на голом теле ватный халат, отступил к нише и сдавленным голосом, но без испуга и гнева, сказал быстро:

– Подождите. Здесь спальня жены. Убить, меня вы всегда успеете. Я сейчас выйду к вам. Отсюда нет другой двери. Поговорим прежде.

Он указал спокойным движением руки на пустую соседнюю комнату. Офицер и солдаты на мгновение остановились в нерешительности. Присутствие женщины и хладнокровие старика перед лицом близкой смерти пробудили в них что-то похожее на уважение и жалость. Казалось, они пощадят его. Но женщина в страхе кинулась к мужу, и ее тонкий испуганный крик вместе с растерянным жестом слуги, пытавшимся заслонить своей грудью обоих господ, вернул заговорщикам их решимость. Офицер и три ближайших солдата, отшвырнув старика слугу, бросились на министра. Жена Сайто, в бессилии отчаянья, суетливо. хватала их за руки, за оружие, за одежду.

– Не убивайте его! Пощадите! Сохраните его для родины! Он не заслужил такой смерти, – умоляла она, рыдая.

Маленьким, слабым телом она, как щитом, заслонила мужа от смертоносных ударов. Кинжалы и сабли застыли в воздухе. Тогда один из солдат, с золотой полоской на узком погоне, оттолкнул ее и ударил в плечо штыком. Сайто рванулся к жене на помощь, но в его грудь и живот вонзилось сразу несколько острых клинков…

Ночь шла. Ветер стихал. Снег падал мелкими, светлыми мушками, постепенно редея и тая. В токийских барах и дансингах, пришедших на смену древним чайным домам, по-прежнему весело развлекались спиртными напитками, фокстротами и любовью беспечные буржуа, не замечая, что в городе уже нарастают события, значительные и страшные…

– Отряды офицеров и солдат, подстрекаемые и руководимые членами «Кин-рю-кай» и агентами из второго отдела генштаба, действовали по точному плану, дерзко и быстро. Вооруженные, как для боев, они вторгались в дома, отыскивали свои жертвы и тут же их убивали. Немногочисленных полицейских охранников, оставшихся верными правительству, заговорщики частью разоружили, частью расстреляли в упор при входе в государственные здания и резиденции высших сановников и министров. Там, где была опасность встретить вооруженное сопротивление, тонкие стены домов предварительно пробивались пулеметными очередями.

Разгром «правительства стариков» – сторонников постепенного захвата Китая и осторожной внешней политики – казался полным. В ночь на 26 февраля было убито около восьмидесяти человек. Престарелый министр Такахаси, считавшийся в деловых кругах финансовым гением Японии, был заколот в своей частной квартире. Главного инспектора военного обучения генерала Ватанабэ Дзиотаро заговорщики застрелили на глазах у семьи. Принц Сайондзи – последний генро, главный советник императора – спасся от смерти только поспешным бегством, выехав рано утром из своей виллы Окицу в неведомом для заговорщиков направлении.

С убийством премьер-министра адмирала Окада произошел непредвиденный случай, долгое время бывший потом сенсацией всей печати.

В половине шестого утра секретарь премьера Фукуда был разбужен выстрелами из винтовок и револьверов.

Фукуда вскочил с постели и стал одеваться. Страх подействовал освежающе. Мысль заработала ясно и напряженно. О натянутых отношениях кабинета министров с военно-фашистскими кругами секретарь знал подробнее многих своих коллег. Еще три месяца назад, во время знаменитого заседания членов японского правительства 26–29 ноября, когда министр финансов Такахаси, возражая военным кругам, назвал их стремления авантюрными и беспочвенными, опасность террористических актов со стороны военщины против Окады и Такахаси стала явной для всех.

Такахаси выступал очень резко:

– Рост расходной части бюджета не по плечу Японии, – сказал он. – При нынешнем международном положении нет никакой опасности, чтобы СССР или Соединенные Штаты Америки начали против нас войну по собственному почину. Обе страны обладают значительными территориями, и потому совершенно немыслимо, что они бросят вызов Японии по собственной инициативе. Япония должна отказаться от вызывающей политики по отношению к этим державам и проявить политику мира.