Текст книги "При дворе Тишайшего. Авантюристка"

Автор книги: Валериан Светлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

XVIII. Видение

Эту ночь князь Джавахов спал плохо и, чуть забрезжило утро, встал с тахты, заменявшей ему постель, отбросил от себя мутаки и бурку, которою укрывался, одел на себя чуху и сел к окну. Заря чуть занималась; в течение ночи лужицы затянулись легким ледком, грязь попримерзла, и только кое-где еще видневшийся снег показывал, что зима нехотя уползала с давно насиженных мест.

Леону Джавахову особенно грустно и безотрадно показалось это бледное, раннее утро в чужой стороне. Еще зиму, с ее белой пеленой снега и суровыми морозами, он кое-как переносил из-за ее своеобразной красоты. Но русской весны и лета сын горячего юга совершенно не переносил: его всегда томили эти медленно наступавшие сумерки и холодно, и неохотно смотрящее с белесоватого неба солнце. Ему тогда особенно хотелось дышать благоухающим воздухом своих родных гор, греться под лучами знойного солнца и без конца любоваться синим, глубоким небом.

При воспоминании о синем небе в его воображении блеснули прозрачные темно-голубые глаза. Но не грели, не ласкали эти голубые северные глаза; блеск и прозрачность их были обманчивы, как обманчивы и лживы были уста, говорившие ласковые речи.

А он, пылкий юноша чужой страны, чуть было не отдал этой голубоглазой красавице своего верного сердца, умеющего любить только один раз, отдаваться только навеки.

Но – хвала Богоматери! – Она указала ему эту женщину во всей ее коварной прелести. Он сам, своими глазами видел, как она обнимала другого; видел, как ее губы целовал этот другой, какими страстными очами ловила она его взгляды.

Этого было бы достаточно, чтобы вырвать и более сильное чувство, чем то, которое владело юным князем. Страсть еще не слишком сильно захватила его. Он все колебался, как-то робел перед женщиной, которая, видимо, благосклонно относилась к его начинающемуся чувству и невольно волновала его молодое воображение своей дразнящей, великолепной красотой. Однако ее поведение, свободное, даже немного вольное, с мужчинами, слухи о ее похождениях, толки об отношениях царя Алексея и молодой вдовы, ее исключительное влияние при дворе и злоупотребление этим влиянием– все это пугливо отталкивало патриархально воспитанного в суровых и благочестивых правилах юношу. Он невольно прислушивался к нелестным эпитетам, пристегиваемым к имени, которое становилось ему дорого, присматривался к отношениям между нею и другими, с кем ее не боялись ставить рядом, и его сердце тревожно ныло, сомневаясь и боясь убедиться в чем-то ужасном…

Так прошло много дней и даже месяцев с их первой встречи. Леон Вахтангович пребывал в томительной тревоге, скучно живя изо дня в день и даже охладев к мысли найти свой кинжал.

Его друг, стрелец Пров Степанович, навестил его два раза по возвращении из Дубновки от отца, где пробыл несколько месяцев, спасаясь от преследования Черкасского, и радовался, что грузин, по-видимому, отказался от прежней упрямой мысли.

– Так-то лучше, – говорил он. – Кинжал что? Плевое дело!.. Мало ли их у заезжих купцов? А Черкасскому лучше на глаза не показываться. Да, может, о нас и позабыл; говорят – женится, ему теперь не до нас!

Джавахов слушал своего нового товарища и укорял себя в бездействии. Отец уже раза два спросил у него, где дедовский кинжал, и Леон пробормотал в ответ, что отдал его кому-то из бояр «для поглядения». Старый грузин насупился, исподлобья посмотрел на сына, задумчиво покрутил седой ус, ничего не сказал, но Леону этот жест был хорошо знаком; он знал, что при следующем вопросе надо будет или показать оружие, или найти более правдоподобное объяснение его исчезновению.

– Надо приняться за розыски, – раздумчиво проговорил Леон, когда уже взошло солнце в это утро. – Нечего мне ходить к боярыне да учить ее играть на джиануре. Обабился я совсем. И когда только наше посольство уедет из этой печальной Москвы?

Еще становилось грустнее Леону, когда он вспоминал, зачем именно они приезжали в Россию. Там, на родине, братья бьются за веру и свободу, а он здесь распевает песни с красивой женщиной и служит ей развлечением!

Краска выступила при этой мысли на смуглых щеках юноши, он задыхался и отворил окно, чтобы вздохнуть свежего утреннего воздуха.

Было еще довольно холодно, с улицы врывался влажный ветерок, и Леон, вздрогнув от охватившей его сырости, хотел уже захлопнуть окно, как вдруг его внимание привлек соседний дом, с некоторых пор снявший крепкие затворы со своих окон и дверей.

Леона всегда занимал этот таинственно заколоченный дом; часто, глядя на него, он сгорал от любопытства узнать историю его до сих пор невидимых обитателей. Однажды он заметил, что дом открыт и что в нем живут; но домовое крыльцо выходило на другую улицу, и люди мало и редко показывались на этой стороне, куда прямо в сад выходило всего два узких окна. Позже Леон несколько раз стал примечать в саду князя Пронского, но ни разу не поинтересовался узнать, как тот попадал сюда. И вдруг теперь в одном окне, точно видение, появилась молодая девушка с длинной, распущенной по плечам косой.

Леона поразила не красота девушки, которая вовсе не была выдающейся, а вдохновенное выражение ее лица, ее большие лучистые глаза, которые со скорбной мольбой были устремлены на небо. На бледном, худеньком личике девушки лежало выражение страдания; ее губы что-то шептали, и она долго не замечала устремленных на нее с невольным восхищением взоров молодого грузина. Наконец, видимо, окончив молитву, она опустила покрасневшие и опухшие от слез глаза, и тут ее взгляд упал на Леона. Слабый румянец окрасил ее бледные щеки; стыдливым движением она закрыла руками обнаженную шею, и ее лучистые глаза на одно мгновение встретились с черными глазами грузина. Он хотел поклониться ей, сделать какой-нибудь дружественный знак, но она медленно отступила от окна и исчезла в глубине комнаты.

Образ этой девушки, с устремленным на небо взором произвел неотразимое впечатление на смущенную душу юноши. Точно мечта или сказочная фея, мелькнула она на миг в этом окне, чтобы напомнить молодому грузину, что на небе есть Бог, к Которому следует обращаться, когда на душе лежит тягость, когда сердце томится печалью.

Леон закрыл окно и вернулся на тахту.

Было рано, и в доме все еще спали крепким утренним сном.

«Кто же это была? – размышлял Леон. – Как она горячо молилась и как рано встала!.. Какое горе гнетет ее молодую душу? За себя ли, за кого ли другого молилась эта бледная девушка?»

И, раздумывая над этими вопросами, Леон закрыл глаза. Мало-помалу его веки тяжелели; смутное видение мелькало еще перед его умственным взором, но и оно скоро исчезло. Словно мир и успокоение снизошли в сердце юноши, и он безмятежно, крепко заснул.

Спал он долго; горячий луч солнца, назойливо мелькая по его лицу, напрасно старался разбудить его. Бессонная и тревожная ночь давала себя чувствовать, и теперь Леон отсыпался, отдыхая во сне и телом, и душой.

– Вставай, ленивец! – стал тормошить его царевич Николай, весело смеясь и щекоча своего наставника. – Смотри, девушки уже к Куре за водой пошли! Вот, вот красавица Нина Каркашвилли!..

Леон с трудом открыл глаза и с удивлением оглянулся. Он только что видел во сне родное селение, слышал чиканье и хохот смелых джигитов, топот скачущих коней и серебристый голосок девушек, певших грузинские песни; его грело жгучее родное солнце, он ощущал теплые поцелуи матери и благоухание диких роз, обвивавших гирляндами окно его комнаты.

– Мама! – сквозь дрему произнес он, беря чью-то руку, ласкавшую его.

Раскатистый смех был ему ответом и согнал наконец с него сонную дрему.

– Вставай, вставай! Джигиты пришли за тобой! – хохотал царевич, от души веселясь сонным видом Леона.

– Ах, это ты, царевич? – громко зевая, разочарованно спросил Леон.

– Ах,» это я! – шалил мальчик. – А ты думал – Нина. Или, еще лучше, та русская боярыня? Нет, Леон, кто так долго спит, тому не видать красавиц.

– Тебя мать прислала ко мне?

– Нет, отец! – ответил шутливо царевич. – Но, разумеется, не мой, потому что он у нечестивого шаха!

– Зачем я отцу?

– Дело есть. Ночью наши приехали; говорят, дедушка поднимается, сам сюда ехать хочет.

– Царь Теймураз сюда собрался? – вскочил Леон.

– А почему бы ему и не собраться? – возразил мальчик.

– Я думаю, у него другое дело есть, чем по гостям ездить.

– Ты, князь Леон, вздорное говоришь… Разве дед по гостям ездит? Разорили поганые персы царство его, куда же ему было идти, как не к Александру Имеретинскому? Я думаю, не чужой царь Имеретинский моему деду? Тестем ведь приходится. И не в гости в Москву он едет, а дело делать, царя русского в помощники себе просить. Пойдем в кунацкую…

XIX. Грузинский совет на Москве

Кунацкой называлась комната, в которой происходили приемы гостей; в обычное же время этот покой служил им столовой, где все собирались пить чай, обедать и болтать в свободные часы.

Леон и царевич пришли в эту большую столовую, убранную наполовину по-восточному, наполовину по-русскому вкусу. На скамейках и столах лежали кавказские ковры; такие же ковры висели на бревенчатых некрашеных стенах комнаты, что придавало ей уютный вид; тахт и му так по стенам не было, и все сидели на неудобных высоких скамьях.

Царевна Елена сидела молча посередине стола, грустно потупившись, и с тоскливым чувством на сердце слушала длинный рассказ грузина, приехавшего ночью. Он говорил о разгроме Тифлиса, о бегстве престарелого царя Теймураза к зятю, а главное, о смерти ее, царевны Елены, мужа…

Несколько раз поднимался со скамьи и говорил старый князь Джавахов; ему возражал почтенный князь Орбелиани, и еще несколько почтенных грузинских послов вставляли свои слова и выражали свои мнения; а царевна, словно изваяние, продолжала молча сидеть у стола. Да и что могла она сделать? Разве не много раз слышала она в эти годы, еще живя в Кахетии, о том, что в 1650 году приезжал в Грузию посланный русского царя, боярин Никита Толочанов, что он привез ее свекру Теймуразу в дар от Алексея Михайловича соболей, что Теймураз бил челом и сказал посланному: «Прежде присылали ко мне по двадцати тысяч ефимков, а теперь мне с тобою не прислано?» Знала она и ответ посла: «Потому тебе денег не прислано, что про тебя великому государю было неведомо, где ты обретаешься после своего разорения, как разорил тебя по шаховому приказу тифлисский хан; а как только твоя правда и служба объявятся великому государю, то тебя и больше прежнего царское величество пожалует».

Разве могла забыть царевна, как перевернулось в груди ее сердце, когда она услышала, зачем именно Толочанов приезжал в Грузию– чтобы взять с собою в Москву ее сына Николая. Сколько стоило усилий уговорить ее отпустить с посланником сына! Только надежда, что ее любимец породнится с великим государем, придала ей силы на этот подвиг, но она решилась сама отправиться вместе с ним в далекую, страшную ей и неведомую страну.

– Думали, выдаст в будущем царь свою сестру за нашего царевича, – вдруг объяснил приехавший ночью мцхетинец. – А о свадьбе и слуха нет!

Царевна вспыхнула и гневно посмотрела на дерзкого, осмелившегося дотронуться до ее самого больного места…

При этих словах вошли царевич и Леон; оба отлично слышали их. Мальчик широко открыл свои и без того большие глаза, и в них отразились недоумение и любопытство, когда он изумленно взглянул на мать.

Царевна закусила губы и отвернулась.

– Зачем языком болтаешь, чего не знаешь! – строго остановил мцхетинца Вахтанг Джавахов.

– Все о том говорят в Грузии…

– Женщины говорят! – насмешливо возразил Орбелиани, смекнувший, что царевне этот разговор неприятен. – Какой же царевич жених? Ему еще учиться надо. Долго пришлось бы дожидаться свадьбы!

– А зачем же царевича вызвали в Москву? – не унимался мцхетинец.

– Мало ли зачем! Вот скоро и сам царь Теймураз сюда приедет, – сказал Джавахов. – Может быть, тоже жениться?

– Расскажи, князь, – обратился царевич к приехавшему из Грузии. – Где же дедушка?

– Царь Теймураз в Имеретии у царя Александра.

– Все еще там? Дедушка очень горюет?

– Как же не горевать, лишившись своего царства, скитаясь по чужим краям, прося милости, крова и пищи. Всякому это горько, а могущественному грузинскому царю и того горше! Сколько раз грузины имели славные бои и всегда побеждали! Не многолюдством, а верою и молитвою, и Бог всегда помогал нам. А теперь, верно, грешны мы стали; отступил от нас Господь Бог, лишила нас заступничества Богоматерь, и царь наш, как изгнанник, должен скитаться по чужим землям!

– А по-моему, – закончил свой рассказ мцхетинец, – самое лучшее будет, если мы вернемся в Кахетию и уговорим царя собрать имеретинский, дадьянский, гуриельский, гурийский и другие соседние народы и подняться всем нам на шаха Абаса своими силами.

Князь Джавахов, все время молча и внимательно слушавший речь мцхетинца, тяжко вздохнул.

– Ты хорошо говоришь, князь Зичианов, – сказал он, – и все правдиво сказал, но ты забыл, что все соседи мирной Грузии перессорились между собой и никогда не могут действовать согласно. И вот почему из могущественного когда-то царства мы делаемся ничтожными подданными другого царя, чуждого нам по крови и обычаям!

Безысходной печалью веяло от слов старого славного служаки, и слезы грусти блеснули в его глазах.

Царевич Николай слушал речи стариков с нахмуренным челом. Воспитанный в любви и почтении ко всем старшим, он не мог громко возражать на их речи, но в душе ему было больно слушать осуждение действий любимого дедушки, которого он со свойственным детям обожанием считал безупречным.

Леон слушал прения стариков рассеянно. Он уже давно привык к этим речам, к их безрезультатным словам и легкомысленным мечтам. Ему сделалось скучно, и он стал думать о девушке, виденной им утром в окне.

– Теймураз предлагал своего старшего внука Иосафа в шурины Алексею Михайловичу, – произнес между тем князь Зичианов, – но, видно, такое родство царю не нравится. А чем? Разве цари грузинские ниже царя московского родом?

– Царь Баграт еще во втором веке пришел царить в Грузию, когда Русь еще и не существовала!

– Зато теперь московский царь могуч, – возразил Джавахов, – а Грузия ничтожна! Родниться с нею какая честь?

– А сколько богатств в Грузии, какая у нас плодородная земля! – возразил Зичианов. – Разве есть на Руси что-нибудь похожее на нее? И отказываться от такой страны!..

– Они все равно не сумеют обращаться с нашей землей, не сумеют добыть из нее богатств, – заметил Джавахов. – Так ты говоришь, – обратился он к приехавшему, – наш царь собирается в Москву?

– Да. Ему у царя Александра тяжело, скуден он всем, а в свое государство ехать не смеет: там неприятель.

– А бабушка тоже с ним? – спросил царевич.

– И царица с внуком и внучкою, и всего человек с триста людей.

– А зачем царь едет сюда? – спросила царевна.

– Хочет служить великому царю московскому.

Бледные щеки царевны вспыхнули, и ее губы дрожали, когда она заговорила.

– Служить? Царь грузинский будет служить!

– Это так, царевна, по-русскому говорится, – объяснил Джавахов. – А поистине он в союзники к нему просится.

– На что такой союзник нужен московскому царю? – с горечью произнесла царевна, но ей никто не ответил.

Уже давно лучшие умы Грузии сознавали, что их царству настал видимый конец; вопрос был только во времени и в том еще, кто именно наложит на него руки. Очевидно, московское государство, гигантскими скачками поднимавшееся в своем могуществе, не торопится воспользоваться своим преимуществом и не желает налагать на Грузию свою тяжелую длань; кто знает, не раскается ли оно со временем в своем надменном пренебрежении?

Теперь грузин угнетала одна забота, чтобы персы или турки, убедившись, что Грузия не в силах защищать себя, не поделили ее между собой или просто не забрали ее в свою власть и не обасурманили грузин, обратив их в магометанскую веру.

– Мы столько уже живем в Москве, а ничего для родины не сделали, – проговорил Орбелиани.

– Что же нам делать? – спросила царевна.

– Нам – мало что делать, потому что мы только умеем владеть оружием, а ты, царевна, – женщина… А женщина может все сделать! Подружись с царицей, с царевнами, с этой всевластной боярыней…

Царевна невольно вздрогнула при воспоминании о надменной царской любимице.

– Я знакома с ними, – тихо возразила она.

– Этого мало. Сделайся для царицы тем же, что эта боярыня.

– Разве я могу? – гордо спросила царевна, вспыхнув вся. – Разве я могу стать холопкой?

– Ты не так поняла меня, царевна, – сказал Орбелиани. – Я не советую своей царевне поступать, как не подходит ее сану. Но дружба с русской царицей не зазорна грузинской царевне…

– Позвольте мне слово молвить, – вмешался наконец все время молчавший Леон.

Отец, сдвинув сурово брови, глянул на него. С некоторых пор он был сильно вооружен против сына. До него стали доходить слухи, что Леон слишком часто бывает у боярыни Хитрово, что его занятия с царевичем идут вяло, что он потакает во всем мальчику. Но главное, что сердило старика, – так это таинственное приключение с кинжалом; он чувствовал, что тут что-то произошло, о чем сын не хочет сказать ему, и эта-то скрытность сильно раздражала князя.

– Ну, что ты можешь сказать? – спросил он, недружелюбно посмотрев на Леона.

Последний смешался от такого явного пренебрежения со стороны отца, тем более что отлично понимал причину такового и сознавал, что старик имеет основание сердиться и замолчал на полуслове.

– Говори, коли начал, – одобрил его князь Орбелиани. – Всякий совет не лишен.

– Я пригляделся к здешним обычаям… – неуверенно начал Леон. – И кажется мне, что надо бы подкупить кое-кого из бояр.

Старики с недоумением посмотрели на молодого человека, а его отец махнул рукой и, усмехнувшись, промолвил:

– Ну, что же я говорил? Что может он сказать толкового? Совсем с пути сбился молодец!

Леон вспыхнул, хотел резко возразить отцу, но вовремя удержался и только до крови закусил губы.

За него неожиданно вступилась царевна.

– Князь Леон прав, – тихо проговорила она. – Я тоже думаю, что давно следовало сделать подарки кое-кому из бояр.

– Подкуп бояр? – Это опасный шаг! – проговорил кто-то осторожный…

– Да и кого подкупать? – спросил Джавахов.

– Милославского лучше всего, – ответил Леон. – Он принимает подарки и пользуется большим влиянием при царе.

– Ой уж мне этот советник! – покачал головой Вахтанг Джавахов. – Введет он нас в беду!

– Мое дело сказать, а ваше принять или отвергнуть совет, – задетый за живое, ответил Леон.

Старики стали совещаться, а князь Вахтанг подошел к сыну и сурово спросил его:

– Где твой кинжал?

– Ведь я уже сказал тебе, отец!

– Ты солгал и должен сказать мне теперь правду. Сейчас говори! Слышишь? Я хочу знать!

Старый князь был страшен в гневе, и сын совсем растерялся, зная, что последует, когда отец узнает, что кинжал потерян.

Но между отцом и сыном вдруг встал царевич.

– Не сердись, князь Вахтанг, – проговорил мальчик. – Леон не виноват! Хочешь, я тебе скажу, что сталось с его кинжалом? Но только отойдем в сторону, а то они мешают своими разговорами!

Царевич отвел старика в противоположный угол комнаты и там подробно рассказал о случае с Леоном.

Мальчик говорил горячо и старался выгородить своего наставника перед отцом, а когда кончил, то, заглядывая под насупленные седые брови в глаза князю, спросил:

– Ты видишь, Леон ни в чем не виноват, не правда ли?

– Так зачем же он скрыл от меня потерю кинжала! – угрюмо спросил старик.

– Леон боится тебя, князь Вахтанг!

– Боится, значит, знает, что совершил нехорошее дело.

– Что же худого он сделал, князь?

– Разве он отомстил обидчику, осмелившемуся оскорбить Джавахова? – сверкнув глазами, спросил князь.

– Но он поразил его кинжалом! – произнес царевич.

– Хорош удар!.. – презрительно возразил Вахтанг. – Враг остался жив!

– Он не убийца! – гордо повторил мальчик слова своего наставника.

Старый грузин холодно посмотрел на царевича.

– Это тебя Леон научил? – проговорил он. – Хорошему же он тебя учит! Ты не будешь уметь держать оружие в руках с такими понятиями. Нас учили за обиду убивать, – с горечью произнес Вахтанг. – А вас, юношей грузинских, скоро будут безнаказанно бить по лицу!

Лицо царевича перекосилось, глаза засверкали, как у молодого львенка, и он схватился за свой кинжал.

– Потише, потише, мальчик! – остановил его князь, положив свою сильную, загрубелую в боях руку на его плечо. – Ты еще молод, чтобы грозить старику!

– Да счастье твое, что ты старик, а то я показал бы тебе, что оскорбления не остаются у нас безнаказанными, – надменно произнес царевич.

Эта вспышка очень понравилась старому князю.

– Ну, ладно, – спокойнее проговорил он. – Так помоги вот сыну вернуть наш старый дедовский кинжал!

– Я сам верну его, – вмешался Леон, недовольный тем, что отец дает ему в компаньоны мальчика.

– Что ж ты до сих пор не взял его?

– Некогда было, – хмуро ответил Леон.

Царевич стал проситься взять и его на поиски.

– Возьми его, – произнес старик Джавахов, – он славный будет воин.

– Да на что он мне? – уклонился Леон. – Если понадобится, возьму.

В это время кончилось совещание совета. Приближенные царевны решили попытаться одарить боярина Милославского и через его сестру действовать в пользу Грузии.

– Кто повезет подарки? – спросил князь Зичианов.

– Ну, хотя бы ты, князь, – предложили ему.

– Нет, меня увольте! – возразил он, кланяясь. – Устал я и стар для этого тонкого дела, лучше просите князя Орбелиани.

– Я сделаю, что мне прикажет моя царевна, – почтительно склоняясь в ее сторону, ответил Орбелиани.

– Я прошу тебя, князь! – скромно опуская глаза, ответила польщенная Елена Леонтьевна.

Порешив на этом, грузины стали расходиться. Все поочередно подходили к царевне и низко кланялись ей. Она сидела, не шевелясь, потупившись; возле нее стоял царевич и важно отвечал наклонением головы на поклоны князей.