Текст книги "История первая: Письмо Великого Князя (СИ)"

Автор книги: Валентина Ососкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Сиф промолчал, впиваясь ногтями в руку. А что тут говорить, как объяснить этому человеку, что его в данный момент один пятнадцатилетний фельдфебель тихо ненавидит?

Хотя недочёты и «проколы» этот поручик-преподаватель подметил точно. И ляпнет Сиф то и дело что не то, и часы на руке, и вообще…

Но почему?! Почему именно сейчас? Зачем появился этот Станок в его жизни?

Если бы можно было проснуться утром сегодняшнего дня заново – Сиф бы, не задумываясь, так и сделал. Всё бы исправил. Не забыл бы книжку. Ничего не сказал бы Станку. Свалил бы сейчас из кабинета к Коту.

Каша бы не узнал. Станок бы не узнал. Стёпка бы не узнал… ну, или Сиф как-нибудь выкрутился бы.

Ничего бы не было. Всё как прежде. И тайна осталась бы тайной, которая никого не волнует…

Зачем, зачем, ну заче-ем?! Хотелось тихо завыть от досады и непонимания. А Станок всё такой же спокойный и капельку удивлённый сидел и глядел на него.

– Вы мне только скажите – зачем это всё? – спросил Станкевич. – Этот… маскарад со школой?

– Это не маскарад!

Голос никак не возвращался. Ну, оно и понятно, когда тебя колотит крупная дрожь – и связки съедут неизвестно куда.

Тревожно закололо колено – памятка с войны, в навкино болото её.

– А что же?

– Жизнь. Моя. Только и исключительно!

Станкевич покачал головой:

– Это не жизнь, а обман…

– Почему?! Я что, не хиппи? Не, навкино молоко, пацифист? – сердито вопрошал мальчик в форме фельдфебеля. – Или вы думаете, что я – люблю войну?!

– Почему же, не думаю…

– Вот и не думайте! А Каша с Расточкой… Ну, ещё три года – и всё равно мы расстанемся. Я в училище, Раста в театралку или мед, она не решила, Каша… в художку, наверное… И всё. А пока – три года я буду жить так, как хочу. Дружить с теми, с кем хочу, и думать то, что хочу.

– «Хипповать» или изображать из себя хиппи? – уточнил Александр.

– Хипповать, – отрезал Сиф. – С некоторыми перерывами.

– Скорее уж, служить с некоторыми перерывами на хиппи. А потом бросить, забыть – и всё? Как будто и не было друзей?

Сиф сглотнул и резко, даже слишком резко ответил:

– Мой духовник – отец Димитрий из Ильинского храма, а не вы. Да и вообще, вы – не священник.

– А не-священнику ты ничего не скажешь? – усмехнулся Станкевич.

– Да, – отрезал Сиф. В мире существовали только трое, кому он мог рассказать всё, о чём думает и переживает: командир, отец Димитрий… и отец Николай, из батальона. Правда, тому пришлось приложить немало усилий, чтобы мальчик его начал воспринимать нормально. Первые попытки разговорить игнорировались вчистую.

И удивительно, но отец Николай был одним из немногих, кого Сиф достаточно хорошо помнил даже без чужих рассказов. Не только и не столько священник – а не по возрасту понимающий и… мудрый какой-то человек. Потому что священник? Или это всё потому же, почему отец Николай просил направить его в один из ударных батальонов? Только вот причины этого-то Сиф не знал и по сю пору…

11 сентября 200* года. Забол

Пацан лежал на спине, глядел в потолок и даже не пошевелился, когда в комнату заглянул священник. Отец Николай ничуть этому не смутился, вошёл и присел на край кровати.

– Всё хандришь? – спросил он тихо – но, уже далеко не первый раз, остался без ответа. Пожав плечами, отец Николай уведомил: – Бесполезно это. Ты же не так глуп, чтобы думать, что вот так, лёжа и плюя в потолок, пересилишь весь свет?

– Шёл бы ты, поп… Вместе со своими нравоучениями.

– Да и пошёл бы, – не растерялся священник. – Да вот беда – не могу батальон оставить.

– Едино са батальонем идяй, – по-забольски послал мальчик. – Едино са кома?ндиром.

– С капитаном Заболотиным или подполковником Женичем? – уточнил отец Николай.

– Обема.

– Юношеский максимализм, – вывел священник. – Ясно. Слушай, отрок, ты вообще-то не думал, что прёшь против собственной судьбы?

Если пацан и думал так, он оставил это при себе.

– Друзья тебя бросили. Капитан спас и пристроил в батальоне.

– Не бросили! Я бы их догнал! – голос у мальчишки сорвался куда-то в дискант, а потом резко, без перехода, сел до шёпота: – Так всегда поступают. Целые важнее. А я бы догнал.

– Не успел бы. Через пару дней здесь будет столько солдат, что тебя и так, и сяк пришили бы. На всякий случай. Не мы – так выринейцы. И были бы в своём праве, между прочим, потому что иначе ты бы кого застрелил. Пойми, мы, конечно, хозяева своей судьбы, но иногда чудеса накладываются на чудеса – и хотим мы того или нет, но судьба нас куда-то ведёт сама. Сам подумай, какие у тебя были шансы уцелеть, какие – очнуться вовремя, чтобы тебя заметили, и какие – чтобы сначала Заболотин, а потом и Женич согласились оставить тебя в батальоне.

Пацан, в общем-то, не знал, какие, но признаваться в этом не собирался, и отец Николай ответил вместо него:

– Почти никаких. Тем не менее, это случилось. И в таком случае не разумнее ли принять это, как данность, а не отказываться от всего мира в бесполезной попытке вернуть всё назад? Не вернёшь. Не воскресишь ни тех мальчишек, которых я отпевал, ни Никиту Мокринского.

– Я сам решу, что разумнее!

И вот тут отец Николай улыбнулся:

– Наконец-то я слышу что-то конструктивное! Решай, конечно. Судьба – она только твоя. И если куда и приведёт, то только туда, куда ты сам себя вёл.

Впервые за разговор мальчик повернулся на бок и взглянул на священника c толикой удивления:

– А ты только что говорил…

– Ну, я постарался сгустить краски. Чтобы один молодой человек хоть как-то на это среагировал и захотел хотя бы возразить. Судьба – это твой выбор. А свобода выбора нам дана изначально.

– Кем дана? – напрягся мальчишка.

– Тем, Кого, как я помню, даже ты звал в бою. Ну, по крайней мере, ты мне сам это сказал тогда.

– А… – неопределённо ответил мальчик и снова повернулся на спину. – Идяй, поп. Мне и так… фигово, – и в порыве внезапной откровенности к этому человеку, ни к чему, в принципе, не обязывающей, добавил: – Мир… будто краски теряет. Без «песка».

– Краски? – отец Николай встал. – А ты попробуй быть сильнее тяги к твоему… ПС.

– Я и так сильный…

– Тогда, значит, пересилишь.

– А зачем?

– Хороший вопрос. Чтобы оставаться сильным и ни от чего не зависеть…

Пацан вздохнул и не ответил. Хотел даже сказать что-то про этого их Заболотина, про то, что он его убьёт – и бороться с самим собой не придётся… но передумал. Закрыл глаза, чтобы не видеть бесцветный мир, и услышал, что священник вышел. Странный человек… Хочется ему доверять.

21 марта 201* года. Москва

Александр Павлович и Сиф довольно долго сидели в молчании и неизвестно, кто бы первым его нарушил, если бы не решил всё стук в дверь. Сиф вздрогнул и поднял голову:

– Да?

– О, Индеец! А его-скородие ты куда дел? – в кабинет заглянул Котомин, крутящий на пальце брелок-ключ от машины.

– Его высокородие отнял у меня авто и смылся, – печально сообщил Сиф, которого в присутствии поручика тянуло хохмить вне зависимости от собственного настроения. – А чего спрашиваешь?

– Да, в общем-то, просто так, незачем. Я и сам это знаю, – поручик зашёл, удивлённо поглядел на Станкевича и спохватился: – А я помешал?

– Ты всегда вовремя, Кот, – утешил Сиф, который был действительно рад Котомину, прервавшему тягостное молчание. Потом вспомнил, что «Кот» – это не уважительно, и поправился: – То есть, вы всегда вовремя, вашбродь.

Котомин расхохотался:

– Это чего за этикет? Его-скородие на тебя наругался?

– Ага, – весело согласился юный фельдфебель. – Ну так ты чего зашёл-то?

– Да, собственно… – Котомин присел на стоящий у вешалки стул и вытянул ноги, перегородив дверь. Что-то было в поручике такое, соответствующее прозвищу – Котомин, как положено коту, мгновенно находил себе уютное место, не заботясь, удобно ли это другим. – Собственно, я с вопросом, не нужны ли тебе мои колёса. Я, как видишь, сегодня пораньше смываюсь, и его-скородие попросил тебя захватить с собой, – он закинул ногу на ногу и некоторое время глядел в потолок, потом резко подался вперёд и сел ровно: – Ну так ты чего, идёшь?

– Иду, – тут же вскочил Сиф и, повинуясь неожиданной мысли попросил: – А к метро подкинешь?

– А чего ты в метро забыл? – заинтересовался поручик и подошёл к Сифу.

Сиф отмахнулся и не ответил, наизусть набирая Расточкин номер.

– Раст? – спросил он, только девочка взяла трубку. – Так как там насчёт «Дредноута»? Что? Ага. Да, давай в метро. Ага! До встречи!

– Девушка? – полюбопытствовал Котомин и схлопотал меткий удар кулаком в бок.

– Друг, – с напором сообщил Сиф. – Ладно, я кабинет закрою, переоденусь – и внизу встречаемся, ага?

– Вообще-то, девушки любят людей в мундире, – не унимался поручик.

– Котяра! – не сдержался Сиф. – Не твоё кошачье дело!

– Понял-понял, сейчас я получу по почкам от рассерженного Индейца. Хорошо, через десять минут у моей машины, – и Котомин со смехом ретировался.

Сиф взглянул на Станкевича, о котором как-то за перепалкой забыл, и помрачнел, но тот поднялся и пожал плечами:

– Решай, конечно, сам. Но мой тебе совет – не затягивать с объяснениями. А то последствия разгребать будет… сложно. Это как в конце четверти обнаружить, что у тебя куча долгов по предмету.

– Уроки я учу вовремя, – закусил губу Сиф. – И не люблю, когда мне кто-то помогает там, где я не просил. Так что… вы ведь не скажете никому?

– Тайна не моя, так что буду молчать, – пообещал Александр Павлович. – Хотя, ей Богу, смысла в этом не вижу. Ладно, я пойду. Не забудь НВП выучить к следующему уроку. Если, конечно, тебе надо там что-то учить.

Сиф не ответил, наводя порядок на заваленном бумагами столе, и преподаватель-офицер, помедлив, всё же вышел из кабинета.

Его советы Сиф, конечно, запомнил, но следовать им не собирался – пока. Пока всё и так в порядке.

… Правда, полчаса спустя он уже так не думал, когда на глазах у друзей прощался с вылезшим следом за ним из машины Котоминым.

– Ну, бывай, Индеец, – улыбнулся поручик. – Гляжу, тебя уже деву… друзья ждут.

– Угу, – напряжённо согласился Сиф, понимая, что снова надо как-то изворачиваться и объясняться. – Удачи, – и, задавив в себе сомнения, крепко пожал протянутую руку. Котомин не виноват.

Поручик улыбнулся и закурил, прислоняясь к машине, а Сиф махнул ему рукой и поспешил к друзьям.

– Знакомый опекуна, – пояснил он, опережая расспросы. – Подкинуть предложил.

– Ничего себе знакомые у твоего опекуна… – присвистнул Каша и вдруг вспомнил странные слова в кабинете НВП и запнулся.

– Пойдёмте, пойдёмте, – потянула друзей за руки Расточка, которая то ли ничего не заметила, то ли сделала вид, что не заметила. – А то опоздаем. Костяник огорчится…

Расточка вообще была мудрой девчонкой.

Глава 5. Ветер

Разморозил своей поступью

Лёд в душе мой конь вороной,

Я скакал и днём, и ночью бы,

Лишь бы был со мной ветер шальной,

Да была б со мной удаль моя,

Как тогда, когда вся сила в боях,

И помчался б на лихом скакуне,

Будет мне ночь – сестра, да ветер – брат…

Ю.А. Слатов

Жарко… Горячо! С ненасытным рёвом огонь пожирает тесное пространство БТРа, а на ноги – словно опустили свинцовую плиту, не чувствуешь их. До люка – сорок сантиметров, и не скажешь, откуда это знание взялось. Сорок сантиметров волочь непослушные ноги, сгорая заживо… Бьётся в висках это слово: «Заживо, заживо, заживо! Заживо! Заживо… Заживо ли?»

Слышно, как снаружи лупят пули по остаткам роты, безжалостно и умело. Даже чудо не выведет роту из окружения, не спасёт чудо солдат, чьи лица встают перед глазами, проступают сквозь языки пламени… Да какая рота, самому бы проделать огромный путь – эти проклятые сорок сантиметров! Сантиметр, помнит штабс-капитан Заболотин, – это совсем немного. Но когда их сорок, а вокруг воет пламя – расстояние уходит в адову бесконечность.

Убийце гореть в аду. В таком случае для штабс-капитана Заболотина ад просто начался чуть пораньше, прямо на земле. А потом БТР перестанет сопротивляться огню – и, наверное, Заболотин даже не заметит разницы… Если только он не проползёт то мизерное, но непреодолимое расстояние. Почему он один? Где экипаж, где десант? Мертвы? Сгорели заживо? Почему же он никого не видит? Господи, избавь меня от этого ада! Я не хочу, Ты слышишь! Я не верю в чудо, но… Господи…

… Его толчком выбросило прочь, и он долгое время лежал, глядя в потолок. Нет, он уже не штабс-капитан роты УБОНа – ударного батальона особого назначения – Заболотин, он полковник Лейб-гвардии Заболотин-Забольский. А то, что сейчас было и ещё бьётся в сердце и глазах воспоминаниями, – всего лишь кошмар. События тех дней, после которых ему дали капитана.

Просто сон. Искажённые воспоминания.

Всё это Заболотин-Забольский уже из раза в раз, из года в год твердит себе, глядя в потолок и медленно отходя ото сна. Твердит вперемешку с девяностым псалмом – «Живый в помощи Вышняго» – не потому что суеверен. Просто на войне иначе никак. Там спасает только чудо.

… А на ногах той самой ужасной свинцовой тяжестью просто-напросто спит Кот. Огромный, пару лет назад подобранный во дворе зверь без имени и родословной. Не иначе как в роду у него были камышовые кошки, потому что в свои приблизительные пять лет Кот, если встанет на задние лапы, передними достаёт взрослому человеку до пояса. Днём Кота не видать – добровольно гуляет на балконе. И на балконах соседей тоже – там зверя подкармливают за выразительность вечно-голодного взгляда.

А ночью на Кота нападает страх одиночества, и огромный зверь лезет на одеяло хозяина. Гуляет туда-сюда, а, коли накатит волна нежности, вылизывает полковнику нос – да плевать, что хозяин спит!..

Зато кошмары боялись Кота и, трусливо поджимая хвосты, расползались по тёмным углам комнаты.

Всё хорошо. Войны нет. Просто сны и воспоминания. Заболотин будит Кота, подтаскивает и кладёт рядом с собой, и Кот, сверкая в полумраке комнаты отливающими колдовской зеленью глазами, соглашается лежать, но только после того, как Заболотин его начинает гладить. И хозяину, и зверю становится хорошо, мурлыканье похоже на отдалённые раскаты грома. Коту не хочется бродить по квартире ночью в полном одиночестве, слушая гул холодильника и играя с собственной тенью. Заболотин зевает, а Кот ловит его руку лапами и принимается вылизывать. Так полковник и засыпает, и Кот, вскоре, тоже.

…– Фельдфебель Бородин, почему до сих пор не встал?! Пятьдесят секунд на одевание! Сорок девять! Сорок восемь!

Полковник, стоя в дверях Сифовой комнаты, прекратил отсчёт на сорока шести и принялся с удовольствием наблюдать, как толком даже не проснувшийся подросток вскочил и начал торопливо одеваться. Проснулся он уже в процессе, похлопал глазами и выдавил сиплым со сна голосом:

– Доброе утро, ваше-скородие.

– Доброе, Сиф, доброе, – кивнул старший офицер. – Оказывается, проще тебя сначала поднять, а затем уже разбудить. Запомню… Как спалось?

Воюя с пуговицами на рубашке, Сиф пробормотал в ответ что-то про глючные мухоморные мультики.

– Я уже сажусь завтракать, – уведомил Заболотин. – Присоединяйся, – и, устало потерев виски, вышел из комнаты. Ночь прошла скверно. После появления Кота сны стали спокойнее, но тема всё та же: засады, столкновения, марши. Рота. Грязь, гарь и кровь. Как будто всё это было ещё вчера. Бывают же такие дрянные ночи! К навкиной их… бабушке…

Голова свинцовая – словно не спал вовсе. Оттого кажется, что утро идёт с переменной скоростью: бесконечно долгий завтрак, бесконечно долгий шум воды в ванной комнате – это умывается Сиф, и моментальный рывок – Заболотин уже в коридоре, размышляет, хочет ли он отправиться пешком или взять у Сифа ключи от машины. Нет, какая машина, путь уж лучше своими ногами полчаса, пока свежий весенний ветер разом не выметет все эти воспоминания из головы. Апрель выдался таким же ветреным, каким март был холодным.

«Чем ближе май, тем чаще кошмары. Я волнуюсь?» – подумал Заболотин, запахиваясь в шинель. До мая ещё две недели. Интересно, так же ли переживает Сиф?

Ветер налетел у подъезда, подтолкнул вперёд и помчался дальше, торопясь всюду заявить о себе. Неуверенно пытающиеся зазеленеть деревья закачали ветвями с маленькими упругими почками, в которых дремала жизнь. Буйная, весенняя… спящая пока.

– Здравия желаю, ваше высокородие! – нагнал полковника на подходе к Управлению Котомин, ныне поручик, а шесть лет назад – прапорщик из его роты.

– Доброе утро, – кивнул на приветствие Заболотин, невольно подлаживаясь под широкий шаг Алексашки.

– Что же вы не сказали, что в командировку уезжаете, ваше высокородие? – укоризненно спросил Котомин. – Этак мы вас проводить не успели бы!

Они шли вдоль проспекта, и мальчишки, идущие мимо них в школу, нет-нет, да оборачивались, провожая завистливым взглядом двух офицеров. Чем младше мальчик, чем дольше до грозных слов «воинская обязанность», тем больше восторгов вызывают военные. Тем сильнее хочется стать такими же, как шагающие мимо два офицера с нашивками Лейб-гвардии.

– До моего отъезда ещё целых две недели. Успеете, – успокоил Заболотин, поглядывая на детей. – А что, приказ опубликовали только сейчас?

– Вчера вечером. А Сиф, вечный фельдфебель, с вами? – Котомин ловко поднырнул под шлагбаум, а Заболотин-Забольский предпочёл обойти по тротуару, как положено серьёзному офицеру средних лет.

– Со мной, со мной. Куда я без ординарца, – продолжил он разговор уже у дверей в Управление.

– Ну, возвращайтесь скорее, – вздохнул поручик, оставляя запись в журнале дежурного. – Всё-таки, как на курорте там себя не почувствовать… Особенно всем нам.

Да уж, командировка не в курортные страны…

– Ничего, переживём. Чай, не барышни, – Заболотин улыбнулся вслед Александру, который уже нацелился на следующего собеседника, и по лестнице поднялся к себе.

– Да уж, постараюсь вернуться побыстрее, – пробормотал полковник, входя в кабинет и снимая на ходу шинель. Остановившись у стола, он припомнил строчку из полузнакомой военной песни:

 
– На губах та же пыль, то же солнце в глаза,
Солнце слепит, оно здесь злое.
Я когда уходил – я решил: «Не вернусь!
А вернусь – так земля ведь взвоет»,
А вернулся – и к земле покатилась слеза…
И земля – не взвыла.
И озёра застыли слезою…
 

… На столе ждало письмо от генерала Итатина. На компьютере, в электронной почте, ждало письмо от непосредственного начальника, генерал-майора графа Савлова. Заболотин посидел неподвижно некоторое время, взвешивая все «за» и «против», прислушиваясь к своим желаниям и решая, какое письмо прочитать первым, затем потянулся за бумажным. Генерал-майор совсем недавно перешёл в этот отдел Управления и пока что никак себя не зарекомендовал, разве что как человек, который по возможности не вмешивается в дела подчинённых. Его письмо может подождать, пока Заболотин прочтёт послание от Итатина.

Из конверта выпало сложенное открыткой приглашение на завтрашний вечер в доме Итатиных «среди узкого круга знакомых». Узкого. Это на принятом в высшем свете языке вот таких вот приглашений значило, что, помимо обычной светской беседы, обещает пойти разговор на более важную тему. Возможно – насчёт Забола. Ведь кроме поездки в Забол, по сути, ничего Итатина с Заболотиным не связывает.

Полковник с тяжким вздохом убрал приглашение в ящик стола. Вот уж чего ему всегда для счастья не хватало – так это возможности избежать политических дрязг. Увы, Итатин – персона, с которой глупо спорить. Генерал не оценит юмора.

Значит, придётся пойти, несмотря на мрачные мысли о том, что помимо всякой политики сам великосветский вечер – это парадный мундир, вяжущий привкус этикета и полунамёков и прочие, досадные, неприятные Заболотину мелочи. В гостях он появляться не любил до зубовного скрежета – выбирался изредка к старым знакомым семьи, и ему этого на целый год хватало. Да и то, опять же, – только и исключительно по настоянию отца, с которым спорить полковнику хотелось ещё меньше, чем с Итатиным.

А ещё Савлов… Увы, его письмо было гораздо длиннее. Граф, похоже, сидел и по пальцам подсчитывал, сколько вопросов надо задать Заболотину. А когда пальцы кончились – написал. Да на такое по электронке отвечать даже неудобно.

Ага, в конце письма как раз и значится приглашение зайти в свободное время в кабинет Савлова. Вот и отлично. Заболотин уже встал, чтобы пойти к графу, но тут в кабинет, постучав предварительно, вошёл Котомин с ворохом бумаг.

– Вот, ваше высокородие. На подпись, по поводу комиссии по…

– Я один такой продвинутый компьютерный пользователь, умею пересылать всё по электронке и ставлю электронную же подпись? – не дал ему договорить Заболотин, которого совершенно не вдохновляла перспектива всё это читать и подписывать.

– Никак нет, ваше высокородие! Но вот так уж вышло, – Александр виновато пожал плечами. – Мне просто по дороге было, вы не думайте…

– Но вот так уж вышло, что я, по всей видимости, единственный, кто помнит, что с точки зрения закона электронная и ручная подпись равносильны.

Котомин ещё немного помялся на пороге, затем подошёл, сложил бумаги на стол и прищёлкнул каблуками:

– Разрешите идти?

– Иди. И передай, если тебе снова по дороге окажется, что в следующий раз вместо подписи напишу: «А какую подпись вы ставите в электронном журнале у дежурного на первом этаже?»… А можешь не передавать пока. Всё равно я ухожу к Савлову и прочитаю эти бумаги нескоро.

Котомин вышел, следом за ним вышел и Заболотин, не дожидаясь новых визитёров. Документы остались укоризненной кипой лежать на столе, как памятник человеческой нелюбви к всевозможным бумагам.

Перед кабинетом графа сидели несколько офицеров с весьма деловым видом, более присущим чиновникам, чем людям армейским. Полковник, которого это совсем не порадовало, доложил, что пришёл.

– Вы задержались, – недовольно сообщил граф, не вставая из-за стола.

– Простите, ваше сиятельство. Бумаги принесли из комиссии, – доложил Заболотин, мельком думая, что недовольно поджатыми губами граф напоминает капитана Аркилова. А ведь в письме говорилось про свободное время…

– Отчего же ими не занялся ваш ординарец? – поинтересовался Савлов, долгим недовольным взглядом окидывая подчинённого.

– Как вы должны знать, он в школе, ваше сиятельство. Учится, – Заболотин заставил себя говорить предельно вежливо. Как любой, прошедший войну, он не слишком жаловал «тыловых». А больше всего он не любил их манеру забывать сказать «вольно» и вечное недовольство малейшим несоблюдением устава.

Савлов, насколько можно было по нему судить, как раз и принадлежал к роду таких вот «тыловых». Он сидел и спокойно смотрел на вытянувшегося по стойке смирно Заболотина-Забольского. Даже жестом не показал, что можно расслабиться. Вот чего они все это так любят? Гордятся?

– Позовите его, полковник, – велел вдруг Савлов с искоркой интереса.

– Как прикажете, ваше сиятельство, – кивнул Заболотин и позволил себе осторожно заметить: – Но не хотелось бы без веской причины звать его из школы. Это вызовет ненужные расспросы учителей и школьников, а Сиф… Мы с ним не хотим, чтобы там знали, что он служит.

– Зря, полковник. И всё равно позовите его. Я хочу его увидеть, – попытки Савлова говорить терпеливо почти не увенчались успехом. Но, наверное, граф почувствовал напряжение, которое густело в воздухе, потому что кивнул, наконец, Заболотину: вольно, мол.

Полковник вынул из кармана мобильный телефон и набрал номер – наизусть. Долгое время «в эфире» царили унылые гудки, но, когда полковник уже собрался повесить трубку, Сиф, запыхавшийся и весёлый, ответил:

– Да?

– Что такой радостный? – поинтересовался Заболотин, потом покосился на Савлова и спросил: – Твой классный руководитель сейчас где-нибудь в пределах видимости обретается?

– У нас как раз сейчас у неё урок будет. А что, дать? – скрывая удивление, уточнил Сиф.

– Давай, – согласился Заболотин. – Ты мне в Управлении нужен.

– Поня-ятно. Даю, – Сиф, по всей видимости, прикрыл ладонью микрофон мобильного, но всё равно было слышно, как он зовёт: – Тамара Александровна, извините, можно вас на минутку?

Далее, опять-таки судя по звукам, он без каких-либо комментариев сунул Тамаре Александровна телефон.

– Алло? – слегка окая, неуверенно спросила учительница.

Заболотин представился, избегая фамилии, и отпросил Сифа, стараясь не нарываться на вопрос: «Зачем именно?». И полковник, и Сиф не любили расспросов, особенно когда дело касалось военной службы. По счастью, вопрос так и не возник. Вернувший трубку себе, Сиф уточнил, куда конкретно отправляться, и пообещал быть.

– Скоро будет, ваше сиятельство, – сообщил Заболотин, убирая телефон в карман.

Савлов помолчал, затем неохотно сказал:

– Садитесь уж, подождите. Пока можно поговорить и о вашей командировке. Приказ я подписал, конечно, раньше, но время завести разговор выдалось только сейчас. Вас кто-нибудь в курс дела вводил?

В курс дела Заболотина, мягко говоря, ввели «с порога». Когда пришло письмо от Великого князя. Ещё раз выслушивать все эти геополитические тонкости у полковника желания особого не было. Но тут уж не выбираешь. Слушать начальника – это обязанность.

… Когда в кабинет постучал Сиф, Заболотин уже был готов сам встать и идти его искать, только бы прекратить краткий курс политических тонкостей. Ему никогда не было до них никакого дела. Даже в Управлении, среди бесконечных бумаг, Заболотин оставался действующим офицером и думал соответственно. Охранять Великого князя? Конечно. Почему охранять? А разве это важно? Ведь есть приказ: охранять…

– А-а… Разрешите войти? – робко спросил Сиф из-за двери.

– Входите, – отозвался Савлов.

Сиф успел где-то на ходу переодеть рубашку, правда, остался джинсах. Заболотин облегчённо вздохнул: в конце концов, всё не так уж и плохо. Рубашка уже форменная, джинсы – в этот раз хотя бы не драные и не «клешёные». И не расшиты цветочками, как с недавних пор полюбил юный фельдфебель разгуливать по дому. Обычные тёмно-зелёные джинсы, издали даже похожие на форменные брюки.

– Лейб-гвардии фельдфебель Бородин прибыл! Звали? – доложил Сиф, прищёлкнув каблуками начищенных сапог. Сапоги эти жили в Управлении вместе с остальной офицерской формой и поэтому за редкими исключениями оставались чистыми.

– Звал, – кивнул граф, внимательно разглядывая мальчика. Тот застыл: руки по швам, подбородок вперёд – идеальная стойка, не придерёшься.

– А почему не в форме, фельдфебель? – строго спросил Савлов, остановив взгляд на джинсах.

– Из школы, не успел переодеться, ваше сиятельство! – отрапортовал Сиф, бросая умоляющий взгляд на полковника. Ну, объясните ему!

– Ну ладно, – нехотя отступил Савлов – хотя Заболотин уже был морально готов к длиннейшему разносу на тему несоблюдения устава. – Вольно, фельдфебель.

Сиф слегка расслабился, но не позволил себе отступить от уставной позы. Нутром он чувствовал, что нужно чем-то компенсировать джинсы.

Савлов переводил взгляд с фельдфебеля на полковника и обратно, словно сравнивая между собой. Наверное, на отца Сифу Заболотин не тянул. И дело не во внешности, пусть Заболотин был черноволос, как цыган, а Сиф – белобрысый славянский чертёнок.

Но, всё же, что-то неуловимое – в позе, во взгляде – роднило сильнее очевидных кровных признаков.

– И как слу?жите, фельдфебель? – поинтересовался Савлов.

– Служу, ваше сиятельство, – пожал плечами Сиф.

– В действующие ряды перевестись не хотите?

– Как его высокородие захочет, ваше сиятельство, – бодро отозвался фельдфебель. – Как ординарцем был, так им и останусь.

Заболотин не сдержал улыбки. Это был принцип Сифа – всё свалить на других. Мол, чего я, ординарец – существо подневольное. Вот и попробуй после этого не чувствовать себя деспотом и эгоистом.

Но то сейчас. Четыре последних месяца войны и шесть лет мирной жизни поменяли бы любого… А тогда упрямый зверёк в человеческом облике не желал не только слушаться, но и даже просто слушать. Ему было плевать. И не с кремлёвского Ивана-Великого, а повыше – где-то с крыла истребителя, уходящего в поднебесье.

В итоге это, как хорошо помнил Заболотин, вылилось вообще в чёрную депрессию. Правда, продолжаться долго она не могла…

12 сентября 200* года. Забол

И не смогла. Не на бессрочные же каникулы заселился батальон в бывший пионерлагерь – время шло, время тикало и капало, безвозвратно уходя, и однажды утром сигнал тревоги взорвал сонный лагерный быт. Гости пожаловали. Они ещё сами не знают, что пожаловали, но это ненадолго.

Вывалившись из спальника, капитан глянул на спящего мальчишку, оделся, подхватил планшетку и бегом направился к штабу.

Инструктаж не занял много времени – всё давно было обговорено, задачи поставлены, роли распределены. Просто сейчас их уточнили в соответствии с реальным положением дел – время и данные, полученные с разведпостов.

– С Богом, – закончил инструктаж Женич, перекрестился и кивнул, что все свободны. – У нас ещё есть, самое большее, четверть часа.

Но и четверти часа не оказалось. Выринейцы шли быстро – и уже через семь недолгих минут передовой дозор показался на дороге.

Идёт техника – капитан Заболотин это знал. Поэтому движутся выринейцы по дороге, а потому и возможно их в этом месте остановить – и вот среди частого, но светлого бора, на месте бывшего детского лагеря загрохотали первые взрывы.

Дозор уничтожили быстро, пропустив вперёд и ударив с двух сторон. Всё по плану.

А потом разведка снова уточнила, уже окончательные данные по количеству и вооружению, и план полетел к навке на болото. Непонятно, как столько техники протащили выринейцы сюда мимо разведпостов, но вопросом «Почему?» задаваться было теперь некогда.

«Индеец!» – хлестнуло болью изнутри, по груди капитана, когда стало ясно, что бой приобретает вид штурма выринейцами русской базы. Птицей взлетев по лестнице, Заболотин бросился в комнату, где только проснулся ничего не понимающий мальчишка.

Думать было некогда. Шансы выстоять – были, но такие маленькие, что только в бою им и веришь.

– С добрым утром, – капитан стянул с себя бронежилет и застегнул его на пацане – отчего-то ему казалось, что сохранить жизнь маленького бандита важнее, чем свою. Тот захлопал глазами и мрачно буркнул, что оно не доброе.

Спорить было некогда, да и сам Заболотин был с мальчишкой согласен. Так, ляпнул по привычке.

– Из-за нас не высовывайся, а то словишь ещё пулю, – кратко проинструктировал он сонного мальчика, с которого со звуками выстрелов постепенно слетало обычное оцепенение, и потянул его за собой, прочь из слишком хорошо простреливающейся комнаты. Вовремя. Они только успели отойти на более-менее безопасное расстояние, как неподалёку прогремел взрыв, ударяя по барабанным перепонкам – но, по счастью, только по ним.

Во всём пути сквозь треск автоматов, грохот взрывов и почти неразличимый на их фоне звон осыпающихся стёкол, сквозь весь этот ад Заболотиным, помимо обычных военных рефлексов, двигала мысль о том, что его маленький подопечный должен жить. Во что бы то ни стало. А выжить у него был шанс только там, где ребята. А ребята – внизу.