Текст книги "История первая: Письмо Великого Князя (СИ)"

Автор книги: Валентина Ососкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Каюсь, ваше высокородие, – прищёлкнул каблуками Заболотин, невольно улыбаясь, и стянул с головы кепку. Даже не поднимая головы, подполковник лучился добродушием, как летнее солнце – теплом.

– Садитесь, – кивнул Женич, посасывая свою неизменную трубочку вишнёвого дерева.

Заболотин присел рядом с Борькой, вернее, рядом со штабс-капитаном Малуевым, рассеянно мнущим сигарету. Курить в помещении штаба запрещал Женич, утверждая, что «эти дымящие бумажки» весь запах его табака перебивают. Поэтому он попыхивал трубкой в гордом одиночестве, а остальные курящие либо сбегали с той или иной периодичностью за угол к младшим офицерам, либо молча страдали, как Борька. С Малуевым Заболотин сдружился ещё в последнем классе школы, а потом вновь столкнулся с ним «в офицерке», чему оба одноклассника оказались несказанно рады. Третья, самая неожиданная, их встреча произошла уже здесь, на фронте, когда Борину роту тоже включили в состав батальона Женича.

– Опять в кепке пожаловал? – вдруг строго произнёс подполковник. Как Женич разглядел кепку сквозь стол, оставалось загадкой. Многие говорили, что Женич видит сквозь предметы. А может, по тому, что Заболотин и куртку не сменил, догадался, но так думать скучно.

Заболотин смял головной убор в руке, вздохнул, но ничего не сказал.

– Не по уставу это, милый мой, нехорошо, – покачал головой Женич, хорошо зная тщетность своих попыток отучить Заболотина надевать «вне боевых выходов» вместо фуражки зелёную солдатскую кепку. Капитан был упрям, как стадо горных козлов, и принципиален, как самурай. Если в бою можно – то почему в остальное время нельзя? Ну чем это может уронить офицерскую честь? В уставе ведь сказано «во время боевых действий» – а сейчас что, мир, что ли?

Все эти аргументы Женич давным-давно выслушал, но остался при своём мнении. Впрочем, ровно как и Заболотин.

Но эти мысли капитан оставил при себе, вместо этого привычно ответил на укоризненный взгляд подполковника:

– Каюсь, ваше высокоблагородие, привычка.

– Всё вы валите на привычку, – сделал недовольное лицо Женич, но потом устало махнул рукой: – Ладно, вернёмся к этому разговору позже. А пока можете ответить на несколько вопросом касательно вашего доклада?

Заболотин с тоской кивнул, показывая, что готов отвечать. Именно поэтому он не любил письменные доклады: ты, вымотавшийся за сутки, спишь, а кто-то обсуждает, что ты там написал. А потом ты отвечаешь на вопросы, порою совершенно дикие, в течение устного доклада ни за что бы не возникшие…

– Что вы собираетесь делать с подобранным вами мальчиком? – чуть разжал обычно недовольно поджатые губы капитан Аркилов – мужчина средних лет, с резкими чертами лица высеченной из камня статуи и гладко зачёсанными назад чёрными волосами. Они с Заболотиным недолюбливали друг друга, взаимно и так сильно, как только могут два капитана в одном батальоне: штабной помощник командира – и его же, командира, неофициальный любимец.

– Я ещё пока не решил, – сдерживая раздражение, произнёс Заболотин. – Он сирота и сам попросился с нами, так что теперь – либо в приют, либо…

– Какие ещё «либо» тут могут быть?! – возмутился Аркилов, но его одёрнул Боря, положив свою лапищу ему на плечо. Не зря Борю звали Малым, не только за одну фамилию. Малуев был на голову выше любого в батальоне, и пропорции у него были соответствующие.

– Приюты сейчас долго не живут, – мрачно сказал Борька. – Если мальчишка выжил без приюта, то пусть и дальше так живёт, если хочет.

– А что он хочет? – внезапно спросил Женич, до этого внимательно слушающий разговор.

«Убить меня», – чуть не ляпнул Заболотин, привыкший говорить подполковнику только правду. Но в этот раз смолчал:

– Он хочет остаться с отрядом.

Ложь – не обязательно выдумка. Она может быть отчасти правдой, даже в большинстве своём – правдой, но «благородные» различия между полной и избирательной ложью были придуманы теми, кто пытается оправдаться перед своей совестью. А когда ты усиленно ищешь отговорки, убеждаешь в своей невиновности всех вокруг или себя одного, это означает, что неправ-то как раз ты. Совесть не ошибается. Человеку же ошибаться свойственно.

«Скажу, – твёрдо решил Заболотин, стараясь хоть этим сгладить тягостное чувство неправды. – Скажу вечером, с глазу на глаз. Он должен знать». От этой мысли стало спокойнее.

– Ну, как решите, – с неудовольствием смирился Аркилов. – Я бы не связывался с такой обузой.

– Это вы, – строго произнёс Женич, вытряхивая трубку в окно и набивая её заново. – И ваше решение. А я… Что же, я разрешаю мальчику остаться – пока не станет окончательно ясно, кто он такой. Кстати, как его зовут?

– Он говорит – Сивый… Имя не назвал, а я не настаивал.

– А почему не настаивали? – уточнил Аркилов. Боря взглянул на него, кротко и терпеливо, но Аркилов отчего-то занервничал и замолчал.

– Он расскажет всё, когда придёт в себя. Слишком многое пережил. Он, вообще-то, ребёнок, – отрезал Заболотин, силой подавляя желание сказать какую-нибудь колкость в адрес педантичного капитана. Дразня взгляд, покоилась на столе его чистейшая, аккуратная фуражка.

– Хватит разводить споры, мы не на птицефабрике, – прервал подполковник, чуть хмуря брови. – Достаточно. Другие вопросы не ждут.

Оба капитана сразу смолкли. Женич, удовлетворённый таким эффектом, кивнул, ласково приговаривая:

– Вот и славненько. Значит, время поговорить о вашем рейде…

– Я к вашим услугам, но вряд ли смогу рассказать больше, чем написал, – честно предупредил Заболотин.

– Ну, это смотря какие вопросы… А про мальчика вашего, приёмыша, мы ещё поговорим. Безо всяких свидетелей, спокойно.

Заболотин тут же согласился. Посоветоваться с Женичем надо было обязательно, такие вещи без его ведома не решаются…

Правда, на сей раз уже решились, и капитан это чувствовал, хоть и старался не думать. Но своего «индейца» он уже оставить не мог. Даже несмотря на эти дурацкие пять попыток. Вернее – уже четыре…

9 марта 201* года. Москва

… Заболотин-Забольский вынырнул из пучины воспоминаний и задумчиво поглядел на оказавшийся отчего-то пустым бокал. Вадим верно истолковал этот взгляд и откупорил вторую бутылку.

– Ты уже минут пять молчишь, – укоризненно сообщил он.

– Меньше, – внезапно подал голос Гном, устремив взгляд куда-то в коридор. Полковник обернулся, чтобы узнать, что так привлекло взгляд Гнома, и вздохнул.

– Давно не спишь? – поинтересовался он у стоящего на пороге кухни Сифа. Юный фельдфебель, кутаясь в плед, поджимал поочередно то одну, то другую ногу: он был босиком, а кафель на полу кухни холодил порою даже через тапки. В ногах мальчика крутился огромных размеров кот, а заметив взгляд – утробно мурлыкнул людям и гордо растворился в полутьме коридора, будто привиделся.

– Не то, чтобы очень. Вы как раз рассказывать начали, а я проснулся, – слегка виновато улыбнулся Сиф и чихнул.

– Ребёнку нужно согреться, – строго сказал Вадим и полез в навесной шкафчик за новым бокалом.

– Не спаивай моего ординарца! – попытался было воспротивиться Заболотин, но не преуспел в этом начинании, наткнувшись на строгий взгляд бывшего однокурсника.

– Я не спаиваю, я лечу, – припечатал Кром и выдвинул из-за стола ещё один стул. – Садитесь, молодой человек. Не топчитесь.

Сиф послушно сел и слегка ошалело поглядел на бокал, который ему уже сунул в руку Кром.

– Грейся, – строго велел Вадим.

– Дохтур наук нашёлся тут, тоже мне, – проворчал Заболотин-Забольский, недовольно косясь на Вадима, но того было так просто не прошибить.

– Ваше превосходительство, – переключился Вадим на Гнома, – а вы где воевали тогда?

Сиф дёрнулся, но под строгим взглядом Крома пригубил вино, а Гном поставил на стол бокал, задумался и не слишком охотно ответил:

– Я был на самой границе. Там, почитай, только городская война шла. Снайперы, засады, непредвиденные обстоятельства, непредвиденные жертвы, непредвиденное мирное население – а нам сидеть и думать, пытаясь их предвидеть. Дрянь, а не война, – Гном осушил бокал в несколько глотков и наполнил снова.

– Ну, мы тоже в городах воевали, – вздохнул Кром. – И думали тоже. Правда, не в тех масштабах…

– А мы – в тех… – проворчал Гном.

Сиф сидел, маленькими глотками пил вино, слушал разговоры и молчал. Заболотин уже перестал его гнать спать, понимая, что тогда Сиф будет лежать и всё равно слушать. Где-то под окнами уже несколько минут пыталась припарковаться машина, тихо сыпал редкий снег, жёлтое пятно фонаря и россыпь крапинок-окон в доме напротив плыли в почти непрозрачной густо-синей темноте.

– Была бы темнота чёрной, впору было бы затягивать гимн Российской Империи, – прервал Гном свой рассказ, глядя в окно. – Темнота, жёлтый свет в окнах и белый снег…

Сиф тоже поглядел в окно и тоже с неудовольствием признал, что до гербового триколора чуть-чуть не дотягивает. Кром и Заболотин переглянулись и пожали плечами. Их это не заинтересовало.

– Слушай, а Лёня с Колей где? Ты поддерживаешь с ними какую-то связь? – спросил Заболотин. На этот раз переглянулись Гном и Сиф и тоже почти синхронно пожали плечами – слушать о воспоминаниях однокурсников неинтересно было что генералу, что мальчику. Гном даже добродушно усмехнулся этакой синхронности, но Сиф отвёл глаза – всё ещё не простил расспросов.

– А как же, конечно поддерживаю! Куда же три Ку-Ку-Курсанта друг без друга! – тем временем широко улыбнулся Кром, с удовольствием поддерживая тему. – Лёня теперь серьезный такой Леонид Дмитриевич, занимается организацией и проведением выставок различных современных художников. Ну, помнишь, всё рисовать любил – да как курица лапой? Зато, как выяснилось, в чужих творениях после своего «курописа?ния» – великолепно разбирается. Сейчас он где-то в Питере. А Коля в Нижгороде, у него семья, трое детей, ждут четвёртого, и работа школьным учителем НВП. Он же до Академии пед оканчивал…

– Значит, ты у нас Московский, Лёня Петроградский, а Коля Нижегородский… – задумчиво протянул Заболотин. – Эк вас раскидало…

– За встречи, – немедленно поднял бокал Вадим. – За возможность вновь увидеться, несмотря на разброс по городам.

– За встречи, – поддержал Заболотин. Все четверо чокнулись. Неспешно шёл разговор, и молчание Сифа и Гнома бывшим однокурсникам и сослуживцам нисколько не мешало.

… «Умеет Вадим спаивать…» – рассеянно думал полковник Заболотин-Забольский, шагая по улице. Он выходил провожать генерала Итатина до машины, которую тот вызвал, а затем Вадима до метро. Обычно до станции было идти всего полчаса, но на этот раз путь занял около часа. В голове поселилась приятная рассеянность, а почти сошедший на нет снегопад сказочно-красиво летел вокруг к земле. Двум друзьям казалось удивительным совершенно всё на их пути. Они по десять минут разглядывали снежные шапки на машинах и культурно, очень тихо напевали, что вспоминалось из военных песен. Без костра и леса оно всё, конечно, было не то, ну да Бог с этим. Костёр на тротуаре было бы, наверное, разводить совсем некультурно…

Обратно от метро Заболотин шёл так же неспешно, размышляя, успеет ли пересесть на свою ветку метро Вадим, если переход там закрывается в час. Мысли были хитрые и разбегались, чтобы их не поймали. Зачерпнув снега прямо с капота своей машины, полковник им умылся, и мысли присмирели. Только качался над головой жёлтый фонарь на фоне почти чёрного неба.

– Сиф? – позвал Заболотин, закрывая дверь в квартиру.

Сиф не ответил, уже заснув, как был: на стуле, в пледе и с бокалом под рукой.

– Сморило, – вывел полковник. – Всего с одного бокала. Хотя, в принципе, уже ночь, так что неудивительно.

Он растормошил мальчика, привёл его в вертикальное состояние и отправил спать в комнату. Сам же сел за стол, допил свой бокал и задумался, глядя в окно. Война кончилась шесть лет назад и теперь решила снова всплыть, хотя бы в памяти. К добру ли это, к худу ли? Жизнь человеческая слишком коротка, чтобы в ней успело приключиться порядочное количество случайностей. Причины остальных событий ты попросту не замечаешь.

Лампа бросала жёлтый отблеск на окно, отчего стекло, сливаясь с темнотой за ним, казалось чёрным. Белела оконная рама. Заболотин, домывающий посуду, с удивлением подумал, что Гном был прав насчёт гимна, и с этой мыслью ушёл спать в большую комнату, стараясь лишний раз не шуметь. Хотя даже на войне Сиф умудрялся проваливаться в сон «по самые пятки», отказываясь просыпаться даже тогда, когда ему орали на ухо, а неподалёку визжали мины.

Глава 4. Уроки

Малолетние преступники не имеют гарантированного

будущего, из них ещё могут вырасти порядочные люди.

Станислав Ежи Лец

Летит птица обломинго, видит: люди суетятся.

Подумала-подумала, села на песочек и всех обломала.

«О повадках птицы обломинго».

Орнитологические наблюдения

В школьном дворе было по-весеннему сыро. В огромной луже перед ступеньками таял серый мартовский снег, в лужах поменьше на дне ещё лежал ледок. Но весь это «акваторий» не мешал восьмиклассникам гонять драный футбольный мяч, поднимая тучи брызг, поскальзываясь, падая и роняя соседей. Все в школе знали, что до тех пор, пока не сойдёт окончательно снег, после большой переменки восьмиклассники будут возвращаться в кабинеты по колено мокрые, грязные, запыхавшиеся – но счастливые.

Потом на смену снегу придёт грязь – и всё будет так же, только ребята будут чуть менее мокрые, но более – грязные. Потом грязь высохнет, и все вздохнут с облегчением, среди прочих – Николай Павлович Станкевич, преподаватель «начальной военной подготовки», чей урок у половины восьмиклассников был хоть и «полторажды» в неделю, но все эти разы он приходился после той самой большой перемены: в четверг и, раз в две недели, в субботу.

Сегодня был четверг. Звонок только-только стих, а двор уже огласился весёлыми криками. Станкевич подошёл к окну, взглянул на разбивающихся по командам ребят и тяжело вздохнул. После футбола любые знания, как показал полугодовой опыт, в головах восьмиклассников не задерживались. «Сквозное ранение» наукой тут же зарастало здоровым склерозом. Дело могли поправить только регулярные контрольные, но Николай Павлович помнил себя в возрасте своих учеников и не любил зверствовать. В конце концов, рассуждал он, знания эти далеко не всем понадобятся, а к выпускному экзамену и обезьяну он сможет научить отличать звания и рода войск, ориентироваться на местности, кидать условную «гранату», разбирать-собирать АК и верно отвечать на экзаменационные вопросы. Но это если у самого Николая хватит времени – старая контузия всё чаще даёт о себе знать, мешая, как говорится, «учебному процессу».

– Что такой печальный, Николь? – обратился к учителю человек, подошедший и вставший рядом. Он был похож на Николая, только лет на десять младше. Тот же поворот головы, «греческий» нос, короткие волосы цвета корицы, но они, правда, не припорошены ещё сединой. Столь большая разница в возрасте была типична для многодетных семей, в общем-то…

Николай обернулся и не сдержал улыбки:

– Алик, не подкрадывайся со спины. А то напугаешь ещё…

– Прости, – невинно улыбнулся в ответ названный Аликом.

– Я не печальный, я просто гляжу во двор и понимаю, что на урок снова придёт толпа усталых, мокрых и грязных оболтусов, половине из которых мой предмет – это «Всего сорок пять минут – и снова мяч!», а с таким настроем что-то выучить…

– Ну-у… – повёл головой Алик, – признай, мы тоже любили мяч гонять.

– Мы хотя бы не купались при этом в лужах, – кивнул Николай в окно. Во дворе как раз образовалась куча-мала, когда кто-то поскользнулся и не успел вовремя подняться.

– Что поделать, – развёл руками Алик. – Детство – это особая пора. Ты мне лучше скажи… Это всё – твои?

– Нет, слава Богу, моя только половина. И поверь, Алик, мы с тобой – такими не были!

– Охотно верю, – кивнул Алик, не теряя улыбки. – А расскажи о них что-нибудь.

Николай пожал плечами, глядя во двор:

– Да что о них говорить… Подожди четверть часа – и увидишь их во всей красе.

– Нет, ну на уроке же ты мне не будешь о них рассказывать… Вот уедешь ты лечиться – как я с ними буду? Кого бояться, на кого рассчитывать? Вот, например… Ну, вон тот, белобрысый – твой?

Мальчишка, о котором шла речь, как раз обходил общую «свалку», ведя мяч к воротам – двум рюкзакам, бессердечно брошенным в талый снег. Юный футболист из окна был хорошо заметен – он один мог похвастаться не просто светлыми, но вовсе почти белыми волосами, потому-то, наверное, Алик и обратил на него внимание.

– Который с мячом? Мой. А тебе что, офицер Лейб-гвардии, досье на него полное давать?

– Не-е, – широко улыбнулся Алик. – Сам найду, если захочу. А ты что-нибудь такое, школьное.

Николай снова перевёл взгляд на окно и пожал плечами:

– Школьное ему подавай… Бородин… Иосиф, если не вру. Да, Иосиф – или, если короче, Сиф. А вон, видишь, за ним следом длинноволосый мальчик бежит в красной футболке? И вон ту девочку, что на заборчик с ногами забралась. Они всегда втроём: Сиф, Саша, Надя.

– Бородин Иосиф? Вот забавно… – что забавного, Алик пояснять не стал, вместо этого аккуратно присел прямо на учительский стол и попросил: – Ну и расскажи мне о них что-нибудь.

– Ну… Троица эта как раз из тех, кому мой предмет даром не нужен. Считают они себя, представь себе, хиппи. Урок то и дело прогуливают, а если не удалось – то сидят с таким тоскливым видом, будто принцессы, в башне заточённые.

Алик фыркнул, закидывая ногу на ногу. Сравнение его позабавило, и он прищурился, требуя взглядом продолжения.

– Так что лучше их и не спрашивать. Саша, длинноволосый который, – он на самый конкретный вопрос может ответить такой философией о том, что войны – зло, что впору цитаты собирать и книгу выпускать. А Надя честно повинится, что не знает. И спросит, зачем девочке это всё зубрить, коли служить она не собирается. Так что оставь в покое и нервы себе не трепи, – проинструктировал Николай, подходя к своему гостю.

– Понял, – кивнул Алик, поглубже задвигаясь на стол, и закинул голову, чтобы глядеть прямо на Николая, снизу вверх. Глаза у него были весёлые, но вот беспечности в них не было и в помине. Да и веселье было какое-то… очень внимательное, цепкое. Только на самом дне плескалось что-то умильное, таким взглядом младшие братья на старших глядят – смутное стремление к равенству и огромное уважение.

– Ты мне глазки, братец, не строй, – погрозил пальцем Николай.

– Хорошо, – покладисто кивнул Алик. Да, братское сходство их было очевидно, и Алик, видимо, любил играть роль «послушного младшего брата».

– Ну вот и не строй, – добродушно хмыкнул Николай и, когда Алик отвёл всё-таки взгляд, продолжил: – А вот у Сифа этого есть одна забавная особенность. Правда, его она неизменно огорчает, но как-нибудь тебе может пригодиться.

– Какая же?

– Подожди, пока он глубоко о чём-нибудь задумается… и спроси. Главное – быстро и чётко, а то он очнётся. Если успеешь – он тебе столь же быстро и чётко, не задумываясь, ответит. Похоже, когда-то он военным делом очень увлекался, а теперь вспоминать об этом не хочет.

– Ещё забавнее… – задумчиво протянул Алик. – Ну, точно пробью его по базе… Такое ощущение, что я где-то его имя слышал.

– Кто его знает, – пожал плечами Николай. – Сколько помню – они всегда втроём, «хиппуют». Ну, о ком-нибудь ещё тебе рассказать? Выбирай, – он широким жестом обвёл двор.

Алик вытянул руку, чтобы из-под рукава пиджака показались часы, и покачал головой:

– Об остальных байки расскажешь вечером. Скоро уже звонок, верно?

Николай взглянул на большой циферблат, что висел над входом в класс, и согласился:

– Да… Вон, и выкрики стихают. Значит, скоро явится сюда мокрое стадо. Ну, готовься знакомиться. На тебя вся моя надежда.

– Не волнуйся, Николь, – заверил Алик, вставая. – Сберегу ребят в лучшем виде… А ты поезжай, отдохни, полечись, – заботливо добавил он под звуки звонка.

В коридоре, словно отдалённый гул истребителя, послышался с каждым шагом нарастающий топот, и вот уже в кабинет ворвался цветной вихрь, состоящий из мельтешения футболок, волос, рюкзаков и весёлого гомона. Мальчишки промчались по классу, кидая рюкзаки под парты, и следом за ними, переждав эту бурю за дверью, степенно вошли девочки. Шум постепенно стихал, переходя из гомона в любопытные шепотки – кто это стоит у доски рядом с Николаем Павловичем.

Когда все разместились, Николай, по обычаю негромко, поздоровался. Волей-неволей все затихли, чтобы слышать, что говорит учитель.

– Добрый день, ребята. Садитесь. Гена, что с вами? Вы мыслею гуляете по пляжу?

Мальчик тут же вскочил под смешки класса, судорожно застёгивая рубашку:

– Извините, пожалуйста, просто мне жарко было…

– Тогда, может быть, у вас жар? Временное помутнение рассудка? И вы забыли, что в школе ученик обязан выглядеть опрятно? Тогда обратитесь в медкабинет…

Ребята захихикали, а смущённый Гена торопливо застегнул последнюю пуговицу. Дождавшись, пока он одёрнет рубашку, Николай Павлович кивнул:

– Садитесь, садитесь.

Обведя класс внимательным взглядом, он убедился, что остальные ребята тоже более-менее оправили одежду, и повернулся к брату:

– Представься, чтобы их вопросы не мучили, – предложил он. Брат кивнул и шагнул вперёд.

– Здравствуйте, бойцы… тьфу, ребята. Нет, вставать не надо. Зовут меня Александр Павлович. Станкевич Александр Павлович. Как я полагаю, фамилия и отчество мои вам более чем знакомы. Верно?

Нестройный хор подтвердил, что так и есть.

– Я заменю Николя… Николая Павловича, я имею в виду, – поспешно поправился он, подмигивая ребятам. Те неуверенно заулыбались. – Сегодня я ещё просто посижу на уроке, а со следующей недели вся власть в сем кабинете перейдёт мне. Абсолютная монархия, так сказать, пока Николай Павлович изволит поправлять здоровье на курортах…

– Ну, это уже было лишнее, – кашлянул Николай. – Тебя, Алик… То есть, простите, вас, Александр Павлович, иногда заносит. Болтун, знаете ли, находка для шпионов.

Класс прыснул. Братья-Станкевичи, впрочем, тоже забавлялись происходящим.

– В общем, нам с вами предстоит через многое пройти. Как подсохнут лужи – отправитесь заниматься строевой подготовкой… Впрочем, насколько я вижу, – Александр явно копировал манеры своего брата – вплоть до интонаций, – вас наличие луж не смущает. Так что можем начать и пораньше…

По кабинету пронёсся стон. Все видели, как маршируют старшеклассники, и присоединиться к ним мало кто мечтал. Тоскливее всего стон прозвучал у третьей парты в центральном ряду – где, как раз, сидели белобрысый Сиф и его длинноволосый товарищ.

Дождавшись, когда эмоции поутихнут, Александр оптимистично закончил:

– Уверен, когда Николай Павлович вернётся, он будет поражён вашими успехами в деле военной подготовки. За сим я умолкаю, Нико… лай Павлович пусть ведёт урок, а я понаблюдаю со стороны, – с этими словами он прошёл в конец кабинета.

Тут над притихшим классом взмыла рука:

– А можно вопрос, Александр Павлович?

– Да? – обернулся Александр. – Как вас зовут, юноша?

– Андрей, – отозвался мальчик.

– Хорошо, Андрей, спрашивай.

– А вы… ну, это, у вас все в семье – преподаватели?

Сосед Андрея – тот самый Гена – пихнул его вбок, но и сам любознательный уже смутился и уткнулся взглядом в пол.

– Отнюдь, – улыбнулся Александр, разглядывая класс. Почти все обернулись к нему, даже яркая троица «хиппи». Остановив взгляд на Иосифе, Александр весело сообщил: – Вообще-то, честь имею служить в Лейб-гвардии.

И офицер – в общем-то, даже бежевый «гражданский» костюм не мог скрыть армейской выправки – готов был поклясться, что Иосиф при этих словах вздрогнул.

– Но педагогическое образование по следам моего любезного брата получил, – добавил Александр уже спокойным тоном и сел на пустующую последнюю парту. Двинул рукой, высвобождая часы из-под рукава, и печально заметил: – Ну вот, я отнял у урока целых семь минут. Прошу прощения.

От одного вида этих часов по некоторой части класса пробежал завистливый шепоток – о таком офицерском хронографе мечтали многие.

Правда, Иосиф, на которого изредка поглядывал Александр, участия в общей зависти не принимал. У него самого на руке болтались покоцанные, тёртые, с сеточкой мелких трещин в углу циферблата часы – почти такие же. И Александру этот мальчик становился всё интереснее. Ну не мог офицер Лейб-гвардии пройти мимо ряда очевидных нелепиц: малолетний хиппи с офицерским хронографом, не любящий, но знающий теорию военного дела – многое в этом перечислении было взаимоисключающим. И ладно бы просто странный хиппи – в конце концов, может, у него отец служил, вот и нахватался мальчишка – но Александра не покидало ощущение, что сочетание «Иосиф Бородин» он где-то уже слышал. И это «где-то» прочно ассоциировалось с родной Лейб-гвардией.

Вот и думай после этого, что делать: то ли расслабиться и, как советует брат, не обращать на хиппи внимания, то ли, чего просит деятельная натура, устроить импровизированное «расследование», чтобы хоть чем-то разнообразить грядущие преподавательские будни.

… Урок размеренно и обыденно тёк к своему логическому завершению – звонку. Ребята большей частью глазели в окно, слушая учителя, дай Бог если в четверть уха. Троица хиппи – девочка сидела через проход от своих друзей – откровенно скучала, незаметно обмениваясь записками. Правда, Александр со своего места и со своей наблюдательностью видел эти «передачи» преотлично, но вмешиваться не торопился. Брата такое поведение учеников, кажется, ничуть не огорчало, ему было достаточно пятерых ребят, что слушали урок, и отсутствия шума. А вот Александру было скучно, потому-то он и забавлялся наблюдением.

И совсем не замечал, что Николай всё чаще прикладывает ладонь к боку и замолкает, переводя дыхание. Что посередине урока он изменил своей привычке расхаживать туда-сюда вдоль доски, изредка оставляя на ней небольшие пометки, по которым, если поднапрячься, можно было восстановить всё, сказанное на уроке. Что, рассказывая про различные способы подачи сигналов, Николай даже не удосуживается переспрашивать учеников – поспевают ли они за ним.

Только когда даже юные «хиппи» заметили перемену в поведении учителя и в беспокойстве заворочали головами, Александр поднял глаза на брата.

А потом вскочил с парты и в несколько широких шагов оказался рядом.

– Николь, – дождавшись паузы, позвал он тихо.

– А? – словно вынырнув из пучины размышлений, повернулся к нему Николай.

– Я сам закончу урок. Иди в медкабинет.

– Да что ты, Алик! Что ты со мной, как с инвалидом? – возмутился Николай – но вяло.

– Иди, – Александр был непреклонен. – Хватит терпеть, выпей обезболивающее. Или вколи. Сколько приступ уже идёт? Десять минут, полчаса?

Николай помедлил, растерянным взглядом обводя притихший класс, потом повинился:

– Да первый раз прихватило аккурат, когда ты закончил говорить…

– А сейчас? – с бесконечным терпением няньки уточнил Александр.

– Ну, с четверть часа, наверное… слабо…

Александр покачал головой, взял брата под локоть и не больно-то и вежливо потянул к дверям, на ходу пояснив растерянному классу:

– Сейчас вернёмся.

Когда за ними закрылась дверь, класс в едином порыве переглянулся и замер, стараясь даже не дышать. За стеной кабинета явственно слышались голоса: недовольный, но оправдывающийся – их учителя, и сердитый – его брата. Наконец, они до чего-то договорились, дверь открылась – от неё только успели отпрянуть самые любопытные – и в кабинет вернулся один Александр Павлович. Обвёл строгим взглядом класс и заметил:

– А подслушивать нехорошо.

– А что с Николаем Павловичем? – спросила кто-то из девочек.

– Отправился отдохнуть. Итак, как видите, моя преподавательская карьера началась на, – он уже знакомым всем жестом двинул рукой, глядя на часы, – пятнадцать минут раньше. Заодно и выясню, кто из вас наибольший Гай, Юлий Цезаревич, и способен не только заниматься своими делами, но и слушать учителя на уроке… Вот например. Сигналить можно ведь не только рукой соседке, чтобы записку забрала, но и как-то ещё. Бородин, ваши предложения?

Мальчик поднялся, на ходу забирая-таки и подружки записку, и, не стерпев, постарался незаметно её развернуть.

– Бородин! – окликнул его Александр. – Чем подаётся сигнал?

Мальчик мыслями всё ещё гулял около записки, поэтому от требовательного окрика вздрогнул и буркнул:

– Трассой. Трассирующим патроном из оружия, в смысле. Или сигнальной ракетой… Или…

– Вот с этого момента поподробнее. Например, сигнал бедствия, – попросил Александр Павлович, отвлекая мальчика от более чем характерной оговорки. Да и начал перечисление Иосиф с весьма специфического вида сигнальных средств…

– Ну… красной сигнальной ракетой, наверное, – предположил мальчик, оторвавшись от записки и теперь пытаясь вспомнить хоть что-то из урока.

– А если нет красной? Есть, допустим, зелёные. Как же в этом случае?

Мальчик вздрогнул, что-то вспомнив – вряд ли из рассказанного Николаем Павловичем на уроке.

– Огни другого цвета, выпускаемые с небольшим интервалом очередями по трое, так же являются сигналом бедствия… – проговорил он заученно.

И Александру показалось, что не ему одному, офицеру, вспомнилось, как тревожно взмывают над лесом эти «очереди по трое». На войне не знаешь, сигнал ли это бедствия – или ловушка. И мучаешься, понимая, что не придёшь на помощь в любом случае – нельзя подвергать твою разведгруппу опасности.

– Хорошо, – отвлекаясь от воспоминаний, кивнул офицер. – Какие у кого ещё будут предложения?

– Сигнальным зеркалом! – вспомнил кто-то.

– Дымовой шашкой!

– Да просто костёр побольше развести!

У ребят, скорее, заработала фантазия, а не память. Послушав пару минут различные предложения и на ходу отметая самые дурацкие, Александр, наконец, поднял руку:

– Достаточно. И я очень хочу, чтобы на следующем уроке вы напрягали при таком вопросе не только фантазию, но и память. А домашнее задание… – он заглянул в классный журнал, где Николай Павлович уже аккуратно прописал всё, потом с показной растерянностью поднял глаза на ребят: – А можно я эти буквы и цифры просто на доску срисую? Что такое Га… Гэ-А-Дэ страница пятнадцать точка два?

– Григорьев А. Д., – пояснил кто-то, прыснув. – Учебник такой.

– А… Любопытная аббревиатура… – Александр ещё раз взглянул в журнал, потом повернулся к доске и вывел, красиво и аккуратно: «ГАД». Класс захихикал, а Александр невозмутимо прибавил: «с. 15.2, 16–17,? в к. гл.»

– Если бы я сам ещё понимал, что пишу, – добавил он, откладывая мел в сторону. – Ну да ладно, спрошу вечером у… Николай Павловича. В общем, сейчас уже будет звонок, так что собирайтесь и валите отсюда, пока я добрый. И морально готовьтесь – теория кончилась. По идее, она только полгода идёт, вводная, так сказать, часть курса, но Николь вас пожалел. Я – не буду. Как только подсохнет – отправимся на улицу.