Текст книги "История первая: Письмо Великого Князя (СИ)"

Автор книги: Валентина Ососкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Эй, о чем беспокоишься? – послышался негромкий голос Бори, который, пользуясь тем, что обсуждение разгорелось, перебрался поближе к другу.

– Я? – переспросил Заболотин, словно это было ему не очевидно, и удивлённо ответил: – Знаешь, наверное, о мальчишке, об Индейце моём.

– Ходят странные слухи… – задумчиво начал Малуев, но Заболотин его довольно резко оборвал, спросив:

– Где именно ходят эти слухи?..

– Да среди бойцов, – Боря ни капельки не обиделся. Он заранее прощал другу все его выходки и резкие фразы, которые случались нередко. – Что у него с тобой… какие-то счёты.

– Больше верь слухам, – недовольно отозвался Заболотин.

– Мне кажется, эти слухи имеют почву, – продолжил гнуть свое Боря и осторожно добавил: – Говорят, он несколько раз пытался тебя убить.

– Как видишь, я жив, – вместо ответа сказал Заболотин и, показывая, что разговор окончен, вернулся к столу. За Индейца он, конечно, переживал – и даже за себя переживал, не только за Индейца – но батальон важнее. Поэтому Заболотин на время выбросил все лишние мысли из головы и включился в обсуждение. А когда остальные примолкли, подвёл итог и закончил:

– Ни на кого надеяться нам там не придётся. Всё сами, как обычно. Если выживем после марша – честь нам и хвала. Но разомкнуть кольцо окружения после всего этого нам придётся в любом случае. Даже если для выполнения боевой задачи нам придётся вернуться с того света. Завтра с вертушками доставят подробности задания… А пока – проверить, насколько роты укомплектованы, выдать всё, что только осталось. Как минимум за два часа до прибытия вертолётов батальон должен быть в полной готовности. О состоянии рот доложить мне не позднее утра. Вопросы?

Вопросов отчего-то не оказалось. Кто-то глядел на Заболотина с удивлением, кто-то с одобрением, кто-то равнодушно, но никто не спорил.

– Хорошо, вопросов нет. Тогда предложения? Возражения? Что, неужели тоже нет?

Молчал даже Аркилов. Заболотин вздохнул и окончил:

– Героев всем не обещаю. Разве что посмертно. Но постарайтесь остаться в живых и сберечь бойцов. На этом пока – всё. До завтра все свободны, – он первым отвернулся от карты и вышел.

… На улице разгорелось закатное небо – то ли уютный костёр, то ли зарево пожара. На светло-синем востоке, где-то далеко за лесом, вспыхивали зарницы, налетающий изредка ветерок приносил грохот канонады. Заболотин поёжился, глубже натянул кепку и зашагал к своей палатке, гадая, вернулся ли Индеец или ещё не нагулялся.

В палатке было сумрачно и пусто. Мальчишка если и возвращался, то вновь бесследно исчез. Тщательно обследовав всю палатку на предмет новых сюрпризов от маленького бандита и ничего не обнаружив – неужели Индеец и вправду передумал? – Заболотин выглянул наружу и ещё раз оглядел притихший к вечеру лагерь. Солдаты скупо поливали друг другу на руки воды из бутылки – умывались. Кто-то собирал выстиранную днём одежду, которую развесил на ближайшем кусте для просушки и только сейчас о ней вспомнил. Кто-то сидел у небольшого костерка и курил – курить в армии рано или поздно начинали почти все. Заболотин до сих пор крепился, хотя неоднократно слышал, что лучшего средства для того, чтобы успокоить нервы, не сыскать. Ему отчего-то казалось, что если он сдастся общему влиянию, войне, то уже никогда не вернётся домой. Наверное, оттого что сдавшихся бойцов война не отпускает, поселяется в их разуме и мучает ночами. Заболотин видел таких раньше, в детстве – помешавшихся, для которых мирная жизнь перестала существовать.

Слышались негромкие разговоры, кто-то с чувством ругался на товарища. Жизнь шла, в общем-то, без особых перемен.

Потому что о приказе старались не думать.

Человек, подумалось Заболотину, приспосабливается к самым невероятным условиям и продолжает жить так, как привык. И лагерь становится маленьким мирком.

А ещё казалось Заболотину, что все, кто попал сюда, что-то здесь отрабатывают. Расплачиваются за что-то из прошлого, неизвестно порою, за что. И срок их пребывания тут зависит от нынешних поступков. Если сдашься и покоришься войне – не выйдешь отсюда никогда. Не выдержишь испытания – не вернёшься. Не достанешь ни перо Жар-Птицы, ни живую воду – ни приказа о переводе в запас. Пока не отработаешь, война имеет над тобой власть…

Возможно, попытка превратить Индейца в человека тоже была таким испытанием. Но справится ли он, капитан Заболотин, сейчас?

А мальчишка оказался тут как тут: руки в карманах драных брюк – где их тут починишь, особенно если шить не хочешь учиться, не капитан же за твоим внешним видом следить должен, – на плечах куртка, уже потерявшая свой цвет; на лице совершенно независимое выражение, из-под вечно нахмуренных белобрысых бровей по-крысиному блестят серые глаза. Пацан молча скинул ботинки, пролез мимо Заболотина в палатку и устроился на своём месте – неловко, боком, оберегая зад. Долго сидел так, неподвижно, напряжённо о чём-то думая и бросая изредка странный растерянный взгляд на офицера. Заболотин решил пока не спрашивать, в чём дело, только почувствовал, что ничего мальчишка не передумал. Просто в последний раз всё будет уже серьёзнее. Уже не игры с чужой смертью пятьдесят на пятьдесят. Последний шанс, последняя попытка – она будет гораздо продуманней… И гораздо более опасной для Заболотина.

Но капитан промолчал и ничего не спросил. А мальчик не торопился посвящать его в свои планы.

Быстро темнело – стремительно сгорало солнце на горизонте. Заболотин зажёг фонарик, подвесил его к потолку, и сразу в палатке стало по-особому уютно, словно она превратилась в маленький домик посреди огромного леса. Грохот канонады почти не доносился, только отдалённо что-то бухало, басовито и важно, почти неслышно.

5 мая 201* года. Полёт Москва-Горье

… Заболотин, кажется, успел задремать. В салоне царило сонное оцепенение, Иосиф Кириллович вполголоса обсуждал что-то с советником – неразборчиво и чуть слышно. Тот вздыхал и отвечал коротко и ещё тише.

Краюхины уселись вместе, откинули головы и мирно похрапывали, соприкасаясь висками. Трогательная картина – и это охрана Великого князя?!

Впрочем, в Краюхах Заболотин не сомневался ни секунды – уж они-то точно никогда не подведут. И не спали бы они сейчас – будь хоть малейшая опасность…

Заворочался Сиф – кажется, его разбудил разговор Иосифа Кирилловича. Мальчик завозился, устраиваясь поудобнее, выронил фуражку из бессильно разжавшейся руки и, посапывая, привалился голову к плечу князя. Тот удивлённо замолчал, повернул голову и невольно улыбнулся – да так, что Заболотин на долю секунды даже испытал жгучую, не свойственную ему собственническую ревность: «мой ординарец!»

Иосиф Кириллович вздохнул и снова вернулся к разговору с советником. Старик отвечал ещё короче, прикрыв глаза и словно засыпая. А может и не словно – сколько уж ему лет-то было, устал, небось, за ночную службу да и потом вряд ли успел отоспаться.

Великий князь понял это и замолчал, покосившись на дремлющего мальчика. Тот зашарил рукой в поисках фуражки – вспомнил! – не нашёл и проснулся. Сел, очумело мотая головой, пытаясь понять, кого это вместо подушки так уютно использовал… Понял и молча захлопал глазами, медленно наливаясь краской. Уткнулся взглядом в свои неизменные часы и неловко расстегнул верхнюю пуговицу рубашки – в жар, видать, бросило.

– С добрым утром, – поприветствовал мальчика Иосиф Кириллович с коротким смешком. – Как спалось? Мы минут через двадцать уже на посадку пойдём.

– А… Нормально спалось, – сипло отозвался Сиф и всухую сглотнул.

– Ну вот и отлично, – улыбнулся князь, наклонился и поднял его фуражку. Сиф взял её, прямо-таки зарываясь взглядом в давно изученный до сетки мельчайших трещинок на стекле циферблат. Секундная стрелка неутомимо бежала вперёд, хотя порою Сифу казалось, что чем ближе к Заболу, тем медленнее она должна двигаться, а там, на той странной, опалённой в его памяти некогда родной земле – так вовсе пойти в другую сторону.

Нет, пока она бежала вперёд, не оставляя хозяину часов выбора: время уходит, причём, уходит только назад. Так что рано или поздно придёт и время «отвечать и спрашивать».

Может… уже сейчас?..

– Ваше… – голос совсем пропал, выдавая волнение, – ваше высочество…

– Ой, как я ненавижу церемонии, – закатил глаза Великий князь. – Давай просто… Иосиф Кириллович, хотя бы.

– Хорошо, – торопливо кивнул Сиф. Ему сейчас было без разницы, как обращаться к этому человеку. Совершенно без разницы. Главное – спросить, а дальше… дальше уже видно будет.

Время – спрашивать. А после – отвечать. Это тоже придётся.

– Иосиф Кириллович… – снова начал он и снова запнулся и замолчал.

– Ну чего? Сиф, не буксуй. Спросить чего хотел?

– Никак нет!.. То есть – да… спросить… А кто… мой…

– Твой – кто?

– Ну…

Князь положил руку мальчику на плечо:

– Спрашивай, Сиф. Не бойся. Что случится от твоего вопроса?

– Что-то… – не сумел лучше описать накатившее чувство юный фельдфебель.

– Ничего, ты у нас человек военный, с переменами уж как-нибудь справишься, – утешил Иосиф Кириллович. – Спрашивай. Вперёд, офицер.

Сиф невольно вытянулся, стискивая козырёк фуражки так, что пальцы побелели. Офицер. Да. Это просто тот, кто в ответе…

– Вы – мой крёстный? – поднял на князя испуганный взгляд, сглотнул, но глаз не отвёл. Сердце билось всё чаще и выше, приливая кровь к щекам, и, наконец, колотилось уже где-то в горле, мешая говорить. Глаза в глаза с самим Великим князем – непростое испытание даже для взрослого человека, а уж для пятнадцатилетнего мальчишки…

Губы Иосифа Кирилловича тронула мягкая улыбка, и князь прикрыл глаза – словно притушив пронзительный фамильный взгляд Куликовских. Сиф услышал собственный неприлично-громкий выдох, с сипом – оказывается, он не дышал последние несколько секунд.

– Ну а чей же ещё, любезный мой Маугли? – рассмеялся Великий князь. – Ты видишь здесь более достойного претендента?

Сиф опустил глаза, чувствуя, как постепенно, медленно сердце сползает на место, за рёбра.

– Ну что, так страшно? – слышал он голос князя над ухом. – Иосиф, я что, кусаюсь?

Сиф замотал головой, сползая в кресле и закрывая глаза. Говорить не хотел – да и не вышло бы, судя по тому, с каким сипом получалось дышать.

– Ну и то слава Богу… Ладно, крестник, хочешь спать – спи. Время ещё есть.

Сиф закивал и откинул голову на спинку кресла, моргая с закрытыми глазами – солнце било в глаза. Самолёт изредка покачивался, и свет становился то ярче, то глуше. Словно это не самолёт, а солнце покачивалось – как фонарик, который висит под потолком палатки. Тогда, на войне… На грани сна приходили какие-то воспоминания, щедро приправленные обычными сновидениями.

Рядом снова о чём-то говорили Великий князь и его советник. Вернее… Крёстный и его советник. Теперь можно думать именно так – ведь ответ был дан… Ответ – на вопрос…

Сиф зарывался всё глубже в дрёму – словно что-то отпустило его наконец, и ещё недавно тугая, скрученная пружина начала расправляться. До конца этого было ещё далеко, но процесс начался. И Сифу в кои-то веки стало хорошо.

… Но чем глубже в сон, тем больше напряжение – из воспоминаний, память тела и сердца, не более. И Сиф не знал, что и сидящий сзади командир тоже вспоминает те самые дни – столь трудно начинающееся знакомство капитана УБОНа и мальчишки-бандита. Эти воспоминания были с ними – такое не забывается.

Качает крылом самолёт. Покачивается солнце – как фонарик…

19 сентября 200* года. Забол

Фонарик качнулся. Капитан устало вытянул ноги, стараясь хоть на секунду остановить в голове круговорот напряжённых мыслей о предстоящих боях, но не получалось.

– Мы завтра вечером отправляемся отсюда, – сообщил он Индейцу. Тот поднял голову и кивнул, показывая, что понял. Он не любил говорить, как офицер ни старался его вывести на разговор.

– Не забудь броник, слышишь? – напомнил Заболотин на всякий случай.

– Сам знаю, – неохотно буркнул мальчишка. – Не маленький.

– Ну, раз знаешь – делай, как знаешь, – пожал плечами Заболотин, скрывая беспокойство. Мальчик дотянулся до своей трофейной винтовки, постелил на колени куртку и принялся разбирать оружие. Заболотин следил за ним вполглаза, сдерживая желание подсказать, как что сделать ловче, проще: Индеец не переносил советов под руку и тут же начинал огрызаться.

Вообще, СВК – снайперская винтовка Калашникова – была оружием, в общем-то, не совсем снайперским, вопреки названию. С виду – так вообще тот же калаш, только точнее да самозарядный, с магазином на десять патронов. На деле… Ну, винтовка как винтовка. «Драгунову» в точности уступает, конечно, но зато, как это в умных книжках пишут, «максимально унифицирована с основными образцами пехотного вооружения» – с АК и РПК. И потому использовалась обычно «вторыми номерами» снайперских пар.

– Мы отправляемся совсем в отвратное место, которое даже при большой фантазии тихим и спокойным не назовёшь. Учти это и… береги там себя. Не суйся в пекло, – всё-таки не удержался офицер и сразу же пожалел об этом. Во-первых, Индейцу никогда нельзя говорить, чего не надо делать, – немедленно примет к сведению и обязательно попробует, во-вторых, нельзя о Заболе говорить плохо.

– Это вы и ваша война сделали Забол таким, – зло проговорил Индеец, бросая на Заболотина очень нехороший взгляд, словно на секунду поглядел на мужчину сквозь прицел.

– А ты помнишь мирное время, Индеец?

– Не зови меня Индейцем! У меня есть нормальное прозвище, – тут же окрысился пацан. Норов у него был ещё тот. Дикие мустанги из вестернов отдыхают.

– Сивка-бурка, вещая каурка?

Если мальчишка и помнил сказку, шутки всё равно не оценил, сердито прошипев:

– Сивый я, – когда он злился, у него иногда срывался голос.

– Сивка – так Сивка… Но помнишь? – осторожно спросил Заболотин, словно хирург, осматривающий края раны, словно сапёр, идущий по минному полю. Он очень хотел понять этого мальчика – но получалось плохо.

– Помню слегка, – пробормотал Индеец-Сивка неохотно.

– А родителей? – всё так же аккуратно и осторожно продолжил спрашивать капитан.

– Они погибли, когда дом рухнул… – мальчик потемнел лицом и крепко прикусил губу. Разрыдаться боится?

– Они жили долго и счастливо и умерли в один день… – задумчиво процитировал какую-то сказку Заболотин, и желание задавать вопросы у него отпало. – Ладно, пойду, проверю караулы.

Он натянул сапоги и вылез из палатки. Лагерь укутал вечерний сумрак, где-то над лесом ещё тлели угли солнца, быстро остывая и тускнея. С караулами всё было в порядке, Заболотин это знал, но хотел оставить мальчишку одного: быть очевидцем переживаний – приобрести в лице юного бандита врага. Хотя, впрочем, он и есть враг. Неудачливый убийца. Только почему Заболотин не верит этому?..

В лагере было удивительно тихо. У костерка, который Заболотин заприметил, возвращаясь из штаба, сидели человек пять, и капитан не захотел их разгонять – последний спокойный вечер, кто знает, что ждёт их впереди. Но тут где-то далеко послышался мрачный рокот вертолёта, солдаты проворно вскочили и принялись поспешно забрасывать костер землей. Не стоило дразнить судьбу, уж слишком притягательной мишенью мог стать огонёк посреди военного лагеря в вечернем полумраке.

– Здравия желаем, ваше высокоблагородие! – негромко поприветствовали они подошедшего офицера.

Заболотин им кивнул, беспокойно косясь на небо, которое на горизонте ещё отсвечивало догоревшим солнцем. Вертолёт пролетел довольно далеко от них, и капитан приободрился, но ненадолго: внезапно послышался шум мотора. Солдаты нервно заозирались.

Тут из темноты появился Казанцев и, поприветствовав всех, сообщил:

– Ваше высокоблагородие, вам командиры соседних роты просил передать, что они этой ночью меняют свою дислокацию… Собственно, часть уже поехала. Я предупредил караульных, правильно?

– Да, – кивнул Заболотин, с досадой отмечая про себя, что вечно узнаёт обо всём не сразу. Аркилов-то, наверное, уже в курсе…

Шум постепенно затих в отдалении, и капитан сразу же выбросил всё это из головы. Ещё днём он мечтал, чтобы соседи свалили с навкиной бабушке, но теперь ему это не доставило ожидаемой радости. Все мысли были заняты предстоящей операцией.

– Кто караул сменяет? – спорил он, вглядываясь в лица солдат. Кажется, они и есть.

– Мы, вашбродь. Через полчаса наша смена, – подтвердили его догадку солдаты.

– Если что-то ночью случится – сразу же докладывайте мне, не взирая на время. Даже если меня для этого придётся разбудить пинками, – напутствовал бойцов Заболотин, поглядел на бывший костёр, который уже не дымил, и направился обратно к себе в палатку.

Индеец кончал собирать винтовку. Заболотин присел на свой спальник и качнул фонарик. По палатке заплясали в неведомом танце чудны?е тени, и мальчик недовольно поднял голову:

– Верни фонарик на место, слышь!

– Я и не трогаю, – показал пустые руки офицер. – И вообще, ты спать собираешься?

– Собираюсь. Позже, – неохотно ответил мальчишка и отложил винтовку. Про родителей он больше не вспоминал, но Заболотин и не торопился всё узнавать. Тот, кто ломится в чужую душу, рискует сослепу влететь головой в стену – лучше подождать, пока дверь сама откроется.

Мальчишка, не собираясь никаких дверей открывать, разлёгся на своем спальнике, о чем-то напряжённо думая. Какое-то время он лежал молча, затем судорожным, уже знакомым Заболотину движением принялся шарить по карманам. Не обнаружив, разумеется, искомого – коробочки с гранулами психостимулятора, – он глухо и коротко всхлипнул и отвернулся от Заболотина, чтобы тот не видел подозрительно мокрых глаз и закушенной губы. Не так давно они поспорили, насколько хватит у него сил обходиться без «песка» – и даже не пытаясь его нигде раздобыть, и пацан отчаянно хотел доказать, что он сильный. Он не знал только, что, когда его мысли захватывал голод-ломка, внимание к внешнему миру резко падало, так что, бывало, он мог минутами смотреть на один предмет, даже не осознавая, что происходит. Заболотин знал про ломку, но ничего не мог сделать, кроме как проследить, чтобы ПС никак к мальчишке не попал. Оставалось только ждать, а сколько – неделю, месяц – время покажет.

Заболотин потушил фонарик, видя, что Индеец ничего в этом мире не замечает, забрался в спальник и закрыл глаза, почти тут же забываясь по-звериному чутким сном. Он не раз просыпался от всхлипов пацана – тот думал, что его никто не слышит, или, может, просто не замечал, что плачет вслух. Заболотину стоило больших трудов не встать, не подойти к мальчику – знал, что всё равно не утешит.

Ночью ничего не случилось. Даже покушений не было – выплакавшись, пацан заснул до утра и почти не просыпался, только вздрагивал во сне и шарил рукой вокруг, словно ища заветную плоскую баночку из-под чая.

… Когда Заболотин, ёжась и позёвывая, вылез из палатки, лагерь уже начинал потихоньку шевелиться. От соседей не осталось ни следа, если не считать следом несколько бутылок водки, оставленных в знак дружбы. Знак этот, конечно, оценили, но не успели оприходовать – явился капитан и велел убрать до какого-нибудь экстренного случая. Причем проследил за этим лично – знал, что стоит отвернуться, как хотя бы одна бутылка таинственным образом отрастит себе лапки или крылья и исчезнет, чтобы оказаться потом у кого-то в личных вещах. В лапки и крылья Заболотину было сложно поверить, но конечный результат перелёта бутылки в сочетании с честными-честными глазами солдат всё же заставлял принять этот факт к сведению. Так что теперь Заболотин с подарка не спускал глаз, пока не убедился, что больше ничего бутылкам отрастить себе не удастся.

Бойцы приуныли и нехотя принялись собираться. У них было навалом времени до обеда, и Заболотин отрядил всё-таки несколько человек за водой – на случай.

Изредка Заболотин ловил себя на мысли, что сравнивает себя с Женичем и напряжённо думает, правильно ли поступает, так ли сделал бы старый подполковник. Без Женича было боязно: ведь теперь он, капитан Заболотин, в ответе не только за свою роту, но и за весь УБОН.

Батальон свернул лагерь удивительно быстро – солнце не успело заметно склониться в сторону горизонта, как стали появляться перед Заболотиным ординарцы штабс-капитанов с докладами: такая-то рота собрана, такая-то рота готова. В общей кутерьме не участвовали только несколько штабных офицеров, за исключением Аркилова – тот наравне с Заболотиным проверял состояние батальона.

Мельком помянув в уме Серёжу, своего покойного ординарца, Заболотин заставил себя забыть обо всём – кроме сбора батальона.

Когда по рации поступил сигнал, а далеко впереди зарокотали вертушки, батальон был уже полностью собран.

– С Богом, – вздохнул Заболотин, когда пилоты вертушек сообщили, что готовы принимать пассажиров. В последний момент рядом с капитаном объявился Индеец и с независимым видом устроился в недрах вертолёта вместе с офицером.

Признаться, Заболотин о своём юном убийце почти не вспоминал, не до того стало: ему передали, наконец, пакет с приказом и с объяснением положения вещей. И теперь офицер сидел, вчитываясь в каждое слово, и пытался предсказать хотя бы часть испытаний, ожидающих батальон впереди, на востоке. Вертолёт сделал крюк над лесом, повернулся хвостом к солнцу и полетел прочь.

5 мая 201* года. Полёт Москва-Горье

… Заболотин-Забольский проснулся и огляделся по сторонам. Судя по еле заметному ощущению крена, самолёт заворачивал на посадку. Мрачный Сиф тоже не спал, глядя в иллюминатор. Внизу их ждал Забол.

– Нас ожидает торжественная встреча в столице, – предупредил Иосиф Кириллович, который, судя по всему, за весь полёт не сомкнул глаз.

– Тогда, Краюхи, как положено: я «а ля дипломат», вы шугаете взглядами толпу, – кивнул близнецам Заболотин. Краюхины ухмыльнулись, синхронно кивнули в ответ. За улыбками пряталась полная собранность. Как и раньше – снайпер всегда начеку.

Сиф не отрывал взгляда от иллюминатора – всё время, пока самолёт шёл на снижение. Он уже забыл о вопросах и ответах – прошлое оказалось сильнее.

Что ты там пытаешься разглядеть, Сиф? Давно заросший холм-курган, искривлённая сосенка на котором за шесть лет вымахала, наверное, большим деревом? Давно уже отстроенный город, который ты когда-то любил и считал центром мира?.. Или, может, излучину реки с полуразрушенным городком, который вы обороняли сутки, пока не пришла рота «Встречающих»? Ведь там, куда вас перебросили вертолёты, батальон распался на отдельные подразделения, координируемые Заболотиным и Аркиловым. Это был ваш первый бой там…

Хотя нет, вряд ли ты будешь вспоминать этот бой. Ведь тогда как раз провалилась твоя последняя, пятая попытка убить Заболотина, верно? Конец – конец всего, как ты тогда думал. Неужели будешь вспоминать это? Может, оттого что на самом деле провал стал не концом всего, а только началом…

20 сентября 200* года. Забол

Непросто выглядеть самим собой, когда ни о чём думать не можешь… Ползать, стрелять – и всё время ловить взглядом ненавистное лицо. И думать, что остался всего один, последний шанс обрести свободу. Свободу от этого странного офицера, который вздумал отчего-то поменять ему жизнь.

Сможешь обрести свободу? Убить, глядя прямо ему в глаза?

Не сможешь – тогда просто пусти себе пулю в лоб. Потому что это навкино противостояние длиться вечно не может. Ты сдохнешь без «песка». Не будет того, кому дал слово, – не будет и самого слова.

Ты докажешь, что ты сильный.

Только не тем, что выживешь. А тем, что он – не выживет. Тот, кто принёс войну в твой мир, вместе с остальными взрослыми.

Ты справишься. И победишь не только этого офицера, но и свои колебания. Глупые колебания.

«Я его убью», – твёрдо думал Сивый, нервно стискивая запасной магазин. А потом глядел на мужчину, который сидел так, чтобы прикрыть в случае чего его, своего убийцу, и решимость пропадала. Этот офицер вёл себя не так, как положено врагу. Не так, чтобы можно было легко его застрелить.

Необходимость выбора достигла своего пика случайно и неожиданно. Выринейцы – волей-неволей оказавшись на чьей-то одной стороне, Сивый научился различать, кто есть кто, – попытались силой, прямой атакой выбить с окраины города русских, заставить их отступить в центр. Завязался ожесточённый бой – русским отступление было не с руки. Выбираться из города стало бы слишком сложно.

… Так вышло случайно, и Сивый потом так и не сумел понять, как. Просто в какой-то момент они оказались вшестером, безо всех остальных: четыре выринейца, Сивый и офицер.

– Драпай, дурень, – толкнул вбок Сивого капитан, короткой очередью перечёркивая одного из противников. Сивый торопливо менял некстати кончившийся магазин автомата – винтовка уже давно куда-то потерялась.

– Да драпай, – зашипел снова мужчина. – Потом поменяешь! Догони ребят – они тебя защитят.

Сивый прекрасно осознал вдруг всю невыгодность положения офицера. Следующей очередью его прибьют. Но не прибьют самого Сивого, которого мужчина прикрывает собой. Прикрывает – зная, что у самого нету шансов выжить.

Надо просто подождать – и всё. Или даже уйти – не выживет этот человек, невозможно это.

Но это не станет точкой в их противостоянии. Осознанной.

И ты всегда будешь колебаться, вспоминать этого офицера.

Мальчик-Шакал, который по-прежнему причислял себя к Шакальей стаи, не задумываясь, что делает, перекатом выскочил из-за прикрывающей спины мужчины, вдавил курок и не отпускал уже до тех пор, пока не прекратились ответные выстрелы, потому что мёртвые уже не могли ответить – да и почему-то не могли они попасть по мальчишке. Только тогда Сивый встал, трясущимися руками принялся менять магазин, вынутый из разгрузочного жилета, который на нём держался только чудом – настолько был велик. Как и броник.

И то, и другое в своё время сунул ему офицер.

… Магазин встал на место, и Сивый торопливо поднялся с земли. Заболотин – так звали его врага – хотел было подойти, но увидел дуло автомата, направленное ему точно в грудь, и замер.

– Ты в порядке? – ещё успело сорваться с губ.

– В полном, – стараясь, чтобы голос не дрожал, сказал Сивый и прицелился. Оба – и Сивый, и офицер – знали, что с линии огня не убраться.

– Хорошо, ты меня сейчас убьёшь, – признаться, самообладание Заболотину не изменило. – А дальше? Что потом?

– А… Почему не бежишь? – вместо ответа спросил Сивый, медля отчего-то.

«Всё. Конец», – металась в голове рваная мысль. Сейчас – или никогда уже. Кого-то сейчас придётся застрелить – или офицера, или себя.

– Как я видел, ты неплохо попадаешь по движущимся целям, – мужчина ещё раз взглядом оценил расстояние до ближайшего укрытия. – А умереть от выстрела в спину – недостойно офицера. Я предпочитаю видеть убийцу… Так что будет после того, как ты меня сейчас убьёшь? Продолжишь убивать всех подряд?

Сивый не ответил, нервно стискивая автомат. «Выстрелить, выстрелить, срочно!» Пока ещё все эти размышления, колебания не достигли своего «пика» – как находит «пик» ПС, после которого уже ничего нет, темнота, равнодушие… ПС. Белые шарики, с которыми было бы всё так… легко.

А сейчас что-то внутри менялось, стоило снова прицелиться. Что-то, чего не знал Сивый, проживший два месяца в непрерывной погоне за военными – Шакальей стае было без разницы, какой стране те служили. Что-то, чего не понимал Сивый, даже проведя две недели рядом с этим странным Заболотиным. Военным, который не торопился уничтожать всё вокруг. Врагом, который переделывал своего будущего убийцу – и Сивый не мог противиться. Потому что этот офицер вёл себя, словно Сивый ему родственник, за которого он в ответе.

Глупец – ведь они же договорились. Пять попыток…

Ну что же ты медлишь? Ты же Шакал. Ты сильный. Ты прежний. Перемены только чудятся.

Вдави курок. Не медли.

«Не смогу дальше жить»? Что за ерунда, так герои в книжках говорят!.. Когда-то любимые герои любимых книжек…

А губы сами собой продолжают, всё так же, словно книжку читаешь:

– Я… уйду следом.

Мужчина стоял живым воплощением спокойствия. Голос Сивого же опять сорвался на шёпот. Несколько тягостных минут они стояли друг против друга, медленно привыкая к мысли о скорой смерти. И вдруг Сивому безумно, до сдавившего грудь крика, захотелось жить – дальше, без конца, как можно дольше! Жить, жить, не умирать, не исчезать из этого страшного, сумасшедшего мира, который оставил его без родных – безликой военной артиллерией! До боли в груди, до булькающего в горле, рвущего горло крика! И с этим самым криком он вдавил курок, перестав управлять своими руками.

Ему казалось, что выстрелов не слышно. Только мелькали перед глазами воспоминания – как много дней назад мужчина расталкивает его, натягивает броник – свой! Как закрывает собой, всегда, даже несколько минут назад. Как…

Пока всё это вспыхивало в голове, палец продолжал судорожно давить на курок.

И почему-то больше не вспоминалось, как рота Заболотина уничтожила почти всех ребят-Шакалов, как офицер забрал его с собой – силой, как предложил свою жизнь в обмен на то, что Шакалёнок останется в батальоне.

… А ствол ходил ходуном, как угодно – лишь бы…

Тишина. Магазин был пуст. Автомат молчал. Молчали и люди.

– Не буду, не буду! – выпустил, наконец, свой крик Сивый. – Не хочу тебя убива-ать!

Офицер, неловко прихрамывая, подошёл к нему и присел на одно колено рядом, крепко обняв, оградив руками. От куртки несло порохом и немного – кровью.

– Ты не убил, не убил, не переживай, – он обхватил мальчишку, словно желая спрятать от всего страшного горелого мира, которым правила война. – Всё позади, малыш. Мы живы.

– Ты броник тогда мне отдал, – всхлипывал мальчик, давясь слезами. – И потом закрывал всегда. А я-а… – и глухо заревел, уткнувшись в пахнущее потом и гарью плечо.

– Сивка ты мой бурка, вещая каурка, – офицер рукавом вытер ему слезы, отчего лицо пацана стало ещё более чумазым. – Индеец. Ну-ну, пошли, убираемся отсюда и догоняем наших. Ты ведь останешься?

Мальчик судорожно кивнул, ощутив вдруг пьянящее чувство, как к нему возвращается жизнь. Ждать смерти было слишком страшно, особенно если умереть предстояло от собственного выстрела.

Брошенный автомат с пустым магазином так и остался валяться среди бетонной крошки в безымянным дворе. Ни мужчина, ни мальчик не вспомнили о нём. Сивка, конечно, потом нашёл себе новый «ствол», но никогда, даже в шутку, даже на предохранителе, не направлял в капитана. На его капитана – потому что теперь мальчик твёрдо решил остаться с ротой.

Ведь больше не было необходимости делать тот самый выбор.

Ведь перемены бывают – но они не ко злу ведут. Когда рядом твой капитан – зла быть не может, ты отчаянно веришь в это.

Может, ты и не хотел никогда принимать на себя долг солдата, ненавидел само это слово… Но, может, солдат – это всего лишь тот, кто защищает тебя? А ты просто в своё время ничего не понял? И теперь этот долг не кажется таким страшным и ненавистным. И со?ит перемен.