Текст книги "История первая: Письмо Великого Князя (СИ)"

Автор книги: Валентина Ососкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Раст?..

– О, привет Спецам! – девочка обернулась и одарила Сифа радостной улыбкой.

– Привет Расточкам, – улыбнулся Сиф в ответ. – Что, батальон прикончил все запасы?

– Именно. И ещё просят. А кто побежит любоваться снегом под открытым небом, кроме любящей внучки?

– Снег белый и холодный, – согласился Сиф. – Любоваться им… бр-р… Не-не-не…

Он не переносил снег. Слишком белый. Внезапный.

Потому что одним холодным ноябрьским днём этот внезапно выпавший снег подписал смертный приговор четверым разведчикам, и Сиф запомнил навсегда: камуфляж на снегу – смерть.

– Любоваться из окна – самое то! А вот бегать на всех порах, рискуя поскользнуться и свернуть себе шею – это хуже, – заверила Раста.

Сиф пожал плечами, разглядывая прилавок, и всё пытался прогнать из памяти невесть откуда всплывшую картину: на горелый остов машины оседает первый, неуверенный снежок…

Стараясь отвлечься, Сиф напомнил себе и всем окружающим, что собирался покупать печенье. Продавец, Игорь, и Раста тут же полезли давать зачастую противоположные советы, но Сиф попросту перепробовал всё, что глянулось, и купил – всего понемногу.

– А ещё чай, – уже потянувшись за кошельком, вспомнил он, поднимая взгляд на ряды чайных коробок. И на это у Расты был готов совет, да и продавец не преминул высказать своё мнение…

– А какой чай-то нужен? – спохватился Игорь где-то минут через пять активных обсуждений, есть ли цитрусовые нотки в одном из «оолонгов».

– Простой, желательно – чёрный, вкусный, – прилежно перечислил Сиф. Все трое снова поглядели на пресловутый «оолонг» и рассмеялись. На чёрный чай тот не тянул никак.

… В переходе появились трое молодых людей с музыкальными инструментами – две гитары и флейта – и быстро, со знанием дела устроились на сухом участке напротив ларьков. Расположившись, музыканты – аккуратностью музыкального училища в их внешнем виде и не пахло, зато длинные волосы подсказывали, что ребята весёлые, необычные – стали, негромко переговариваясь, подготавливаться к выступлению.

«Полвосьмого, скоро люди домой потянутся», – сообразил Сиф, отвлекаясь от чая. Раста немедленно отправилась знакомиться, но вернулась к ларьку разочарованной: эти люди к движению хиппи никакого отношения не имели.

– Простой, по вкусу – вполне чёрный, пусть им и не совсем является, вкусный – это, пожалуй, вот, – посоветовал тем временем продавец, указав на ряд плоских синих жестяных банок разного размера. – Забольский, попробуйте. Не совсем чай, да… но мне кажется, пойдёт.

Сиф будто вновь ощутил на языке мягкий, чуть молочный вкус, но, боясь разочароваться, скептично взял маленькую баночку, повертел в руках. Синяя с чёрным узором, самая обыкновенная банка с чаем. Закрыта плотно – чай внутри вряд ли промокнет. Только вот всё это исключительно банка, пусть даже и именно такая, какая должна быть. Никакой гарантии, что внутри настоящий забольский чай…

С другой стороны – никакой гарантии, что Сиф сейчас этот самый настоящий чай не проворонит. При любом раскладе риск велик.

А кто не рискует…

– Беру, – наконец решился он. – Посмотрим, насколько он к Заболу отношение имеет.

– Спец – он по всему спец, – хихикнула Раста. – Но чтобы по чаю – этого я не знала.

– Будешь знать, – важно ответил Сиф и полез за кошельком. Для этого понадобилось расстегнуть ворот куртки – кошелёк лежал во внутреннем кармане.

– Ты в рубашке? – полюбопытствовала зоркая Раста.

Сиф сглотнул, обзывая себя идиотом. Щеголять формой перед Расточкой – это надо же до такого додуматься!

– Да так, домашняя, старая, – соврал он неловко, поспешно застёгиваясь.

– Зелёная? А дай глянуть! – попросила Раста. – Ну, Спе-ец…

– Да ну, – мотнул головой Сиф, убирая чай и печенье в пакет. – Забей, Раст. Обычная зелёная рубашка… Ладно, извини, мне к… опекуну пора, он заждался уже. И твой дед, наверное, тоже.

– Деда? Это вряд ли, – подозрительно охотно сменила тему Расточка.

Неужели узнала? Но как узнать армейского кроя форменную рубашку – по воротнику да первым пуговицам?

Гоня от себя опасения, Сиф закинул пакет за спину и от души пожелал:

– Ладно, удачи с батальоном!

Раста помахала рукой и осталась дальше болтать с продавцом, а Сиф хмуро пошёл домой. Вслед ему раздались первые, ещё осторожные и немузыкальные звуки – молодые люди начали состраивать свои инструменты.

На улице уже зажглись фонари, яркими жёлтыми пятнами оттеняя синеву сумерек. Синим казался снег, синими были тени, синим же было и небо, с которого снег валил так же сильно, как и раньше… Сиф, обгоняя пока ещё редких прохожих, почти бегом направился к дому по двухцветному, сине-жёлтому, миру. По спине стукала банка, и на душе было гадостно и тревожно.

… Когда щёлкнул замок входной двери, и в коридоре затопал Сиф, отряхиваясь от снега, Заболотин как раз собирался ставить чайник. Рядом, за кухонным столом, сидел Гавриил Валерьевич Итатин, он же Гном, и с интересом листал «Сказки», тот самый огромный талмуд, что лежал рядом с компьютером.

– Это кто из вас читает? – спросил Гном, медленно поднимая голову.

– Сифка, – полковник кивнул в сторону коридора. – В принципе, всё, что тут навалено, – это он читает. А я так… почитываю.

– Ага, – принял к сведению Гном. И вновь замолчал, разглядывая книгу.

На кухне появился Сиф.

– Меня уверили, что это настоящий забольский, – с порога объявил он, демонстрируя банку с чаем. – Банка вроде бы правильная. Про чай не ручаюсь… Ой, простите, ваше высокопревосходительство, я забыл поздороваться.

– Прощаю, – с усилием кивнул Гном, слово на секунду его шея сломалась, а затем вновь срослась.

– Ну, давай сюда твой хвалёный чай. Продегустируем и посмотрим, – Заболотин придирчиво оглядел банку, но тоже счёл её с виду «правильной».

Гном отложил книгу в сторону и принялся наблюдать, как Заболотин, переводя взгляд с полки на присутствующих в кухне, выбирает чайник подходящего калибра. Задача оказалась отчего-то весьма сложной.

– Сиф, твои идеи? – наконец не выдержал полковник.

– Жёлтый, – даже не глядя, ответил Сиф. – Белый мал будет.

Заболотин пожал плечами и достал жёлтый заварочный чайник. Пока грелась вода, все, вразнобой перекрестившись, сели за стол, помолчали. Паровозом засвистела вскипевшая вода, Заболотин залил заварку, и через какое-то время по кухне поплыл густой, чуточку молочный чайный запах.

– Забольский, – уронил в тишину Сиф, признавая, что с чаем действительно не ошибся.

– Вы… заболец? – перевёл на него взгляд Гном.

– Шесть лет, как имею подданство Российской Империи, – уклончиво ответил Сиф, вертя в руках печенье-зайца и всё никак не решаясь откусить ему голову.

Получив ответ, глаз Гном не отвёл – он вообще избегал лишних движений. Через некоторое время мальчик под столь пристальным взглядом почувствовал себя неуютно, отложил нетронутое печенье, принялся вертеть в руках банку из-под чая.

Будто привет из прошлого. Только это самое прошлое больно часто стало приветы передавать.

– Выходит, на войне были? – вдруг вновь заговорил Гном.

– На войне не бывают. Там выживают, – Сиф глянул на Гнома исподлобья, но тот даже не моргнул. Не так уж и грозно выглядел мальчик, разве что зло. И растерянно – самую малость.

– И вы, я гляжу, выжили.

– Что за допрос, Гавриил Валерьевич, – укоризненно произнёс Заболотин, поднимаясь, чтобы разлить по чашкам чай.

– Мне просто любопытно, почему его императорское высочество так заинтересовался, помимо вас, ещё и им, – Гном произносил слова неторопливо, спокойно, почти без интонаций. Ему просто было любопытно – и чувства других людей здесь были неважны. Даже если им неприятны вопросы – Гном их всё равно задаст. И на вопросы эти ему всё равно ответят рано или поздно.

– Великий князь познакомился там с нами обоими, – ответил вместо Сифа Заболотин. – Отсюда и, как вы сказали, интерес – к обоим сразу.

Гном кивнул, приняв ответ. Отхлебнув чай, он помолчал некоторое время, глядя перед собой, затем вновь взглянул на Сифа, хотя прекрасно видел, что мальчик от этого заметно начинает нервничать. Ёрзает, беспокойно грызёт печенье… Шесть лет назад этому юному фельдфебелю было лет семь-восемь… ах, нет, девять, если исходить из мелькнувшей утром фразы про пятнадцать лет. Этот Сиф воевал совсем ребёнком. И воевал-то ещё как – поскольку теперь он фельдфебель, войну он должен был закончить хотя бы унтер-офицером… Что было, мягко говоря, сомнительно. Раз заинтересовавшись, Гном хотел выяснить про этого странного мальчика всё, что касалось его истории. И поэтому вновь задал вопрос:

– Унтера когда получили?

– Да, участвовал в одном… задании, – последовал неохотный ответ, добавленный, под взглядом Гнома, ещё более неохотным продолжением: – А фельдфебеля, чисто формально, уже после, когда в Лейб-гвардию приняли… Я пойду?

Сиф залпом выпил чай, почти не чувствуя того самого вкуса, о котором раньше так мечтал, резко вскочил и, не дожидаясь разрешения, вышел.

– Не понял. Сиф! – окрикнул недовольный таким поведением полковник. – Сиф, вернись!

Гном медленно поднялся и просто вышел следом. Мальчика он нашёл в большой комнате: Сиф стоял и водил пальцем по рамкам, заключая четыре фотографии в кольцо. Совсем разные, объединенные только временем съемки – последний год войны. Офицеры на секунду позволили себе расслабиться, никуда не торопиться, по возможности спокойно глядели в окуляр фотоаппарата. Среди них – белобрысый лохматый ребёнок в форме, висящей на нём мешком, в обнимку со своим неизменным спутником – автоматом-«внучком», тем самым, что располагался теперь поверх пацифика, наполняя «художественную композицию» двусмысленностью.

– Может, просто расскажете? – произнёс Гном, подходя ближе.

– Может, – слегка невнятно ответил мальчик, кусая верхнюю губу.

– Или вам так нравятся мои вопросы?

– Думаю, с чего начать.

– Начни с лирики. Это был последний год войны, сентябрь. Когда дивизию Равелецкого припёрли, – в комнату вошёл Заболотин-Забольский. – Батальон находился вдалеке от основных боевых действий. Перекрывали самый ожидаемый на той территории проход, поджидали «гостей», гоняли мелкие отряды. По слухам, аккурат через нас должны были «выри» идти к Равелецкому. По крайней мере, через Рату, город там один такой, как нам передали, их придётся пропустить, там затратно и неудобно обороняться. Ну, мы и ждали. Я частенько оставлял свою роту на помощника, Додо… Дотошина, а сам отправлялся в рейды с обычной группой. Вот и… тогда две группы – моя и ещё одна – гонялись… выдохлись. Далеко зашли, километров сорок до Раты всего оставалось. И, вроде, догнать должны были уже, а противник – как сквозь землю провалился. Такое на войне нередко случается. Знали бы, что уже ни к чему, – не преследовали бы, но ведь как догадаться. А потом мы однажды попали в засаду. В дурацкую, неумелую засаду.

Словно монолог в театре, словно рассказ из книжки…

– Которая засадой не была! – возразил Сиф, поворачиваясь к полковнику. – Вы просто наткнулись на… – он поменялся в лице и окончил с заметным акцентом: – Скалев… Которые не успели вовсе подготовиться. Такое на войне… нередко случается.

Глава 3. Встречи

Приятелю НН приснился говорящий кот. Тот счёл кота

оракулом и спросил, будет ли война. Кот ответил что-то

матерное, а про войну – неразборчиво. Другой кот со

шкафа пояснил: про войну он говорит только по-китайски.

М.Л. Гаспаров

Взгляд из-под русых бровей, колкие, тёмно-серые глаза. Это что-то внутри – неистребимое. Злой зверёк – и очень одинокий. Какой, к навке, устав, когда рядом стоит такое существо? Заболотин-Забольский взглянул на фотографию – а мальчик с неё глядел точно так же.

– Вы просто наткнулись на… Скалев, – Сиф, хмуро глядя на командира, ещё раз провёл пальцем по фотографиям и, помолчав, добавил: – Которые не успели вовсе подготовиться. Такое на войне… нередко случается.

«Скали» – шакалы по-забольски.

– Ну да, случается. Нередко. Готовы были Шакалята или нет, попали мы в засаду или просто столкнулись – сути это не меняет. Стычка была, – произнёс полковник, переводя взгляд со своего воспитанника на ребёнка с фотографии и обратно.

– И ваша группа осталась «зачистить территорию». Проверить, что вообще за противник – потому как это явно были не выринейские войска… – Сиф рассказывал будто полковнику, а не Гному.

Гном молчал, слушая этот странный, театральный диалог. Сиф не отрывал глаз от военных фотографий. Заболотин-Забольский стоял в дверях, облокотившись о косяк, и тоже глядел на стену – и будто сквозь неё, прямо в прошлое.

– Вы, верно, не слишком хорошо представляете, кто такие Скали, – вдруг повернулся Сиф к Гному.

– Банда, видимо, такая была, – предположил тот, неторопливо поворачиваясь, словно танк на перекрёстке, и направился к дивану. Диалог-рассказ будет долгим, он уже понял. Оба рассказчика не торопились, припоминая военные дни.

– Тогда расскажи, кто такие эти Шакалята, ты, Сиф. Ты это знаешь лучше всех, – решил полковник, опуская глаза. Мальчик согласно кивнул, и диалог превратился в монолог.

– Скали… На войне беспризорников хватает: кто сбежал из детдома, кто там даже и не бывал – всё едино, искать не будут, – начала рассказ мальчик. Он говорил гладко, даже слишком гладко для рассказа – скорее, он будто читал по книге или рассказывал наизусть: – А что делать беспризорникам в сошедшем с ума мире взрывов и автоматных очередей? Да, они сбиваются в банды. Полные гонору мальчишки, о которых через пару дней уже никто не вспомнит в этом… аду, – взгляд спрятался от слушающих офицеров, уткнувшись в циферблат часов на руке. – А Скали… сумели выжить. Случайно. Просто повезло – найти оружие и смысл существования.

Апрель 200* года. Забол. До конца войны почти десять месяцев

Этот лесок – росшие вперемешку ели и осины, берёзы и сосны – толком не знал бушующей кругом войны. Он даже не знал, что за люди в камуфляжной форме с нашивками синих, выринейских цветов устроили привал на поляне. Усталые обречённые лица. В глазах – знание приговора. Не уйти, не прорваться. Впереди ждут, сзади догоняют – как бы ни старались.

Не уйти – а значит, не выжить.

Одна радость на этой проклятой войне – запретная, но желанная, а война снимает все запреты. Тем более, когда есть возможность достать эту «радость» – под видом лекарства, для «экстремальных ситуаций». Тем более, когда вся война – экстремальная ситуация… По рукам солдат пошла плоская коробочка с белыми капсулами. Пометка «ПС» почти стёрлась, но и так все знали, что это – ключ к блаженству. Когда эмоции засверкают тысячью красок, и каждая будет дарить наслаждение. Даже страх. Даже обречённость. По две, по три в рот – о какой дозе тут говорить, когда группе жить-то осталось – день всего? Зато этот день будет пиром эмоций.

Счастье. Ничком на траву – слушать себя, сходить с ума от осознания, сколько разных ощущений и чувств в тебе вмещается. Раскачиваться, в попытках удержать сознание на плаву. Расслабиться. Мир до боли ярок. Эта боль – тоже блаженство. Любое чувство дарит его.

Так и умирать не жалко, ты просто не заметишь. Ведь смертельный страх – наслаждение, боль – наслаждение, бездумье – тоже наслаждение. Весь мир у твоих ног, он готов принести тебе в дар величайшее – счастье.

Кто-то крикнул от восторга, и это крик подхватили встревоженные птицы, взмывая над поляной. Лес не понимал, что происходит.

… На поляну вышли странные низкорослые люди – взрослые, злые глаза на детских лицах. Кто-то поднял отброшенное солдатами оружие, помимо воли взглянул в прицел. Настоящее оружие, где смерть пляшет на кончике твоего пальца, лёгшего на курок, – а в прицеле всего лишь чуть шевелящиеся странные брёвна, одетые в камуфляж. Какие люди? Они не похожи на людей!

Тишина. Только шумят перепуганные птицы.

А потом кто-то злым детским голосом крикнул, давясь плачем: «Гады, мамку зачем погубили?!» – и тишину в клочья порвала автоматная очередь.

… Бойня закончилась быстро. Низкорослые люди с удивлением разглядывали мёртвые тела. Удивлялись они тому, что не могли признать в бестолковой пальбе по еле шевелящимся телам убийство людей. Они не чувствовали раскаяния, только твердили друг другу, что убили целый отряд тех, кто принёс в их дома войну. Хвастались, кто больше, и собирали оружие.

Потом они стали называть себя со странной гордостью, дерзко: «Скальже стая» – Шакалья стая, падальщики войны, охраняющие подступы к родному городу, нагоняющие выбившиеся из сил отряды, рискнувшие оказаться рядом. И прятали в карманы коробочки с белыми капсулами, помеченные буквами «ПС».

9 марта 201* года. Москва

– Вот с тех пор Стая стала такой, какой она есть… была, в смысле, – быстро поправился Сиф. Кто бы знал, как сложно возвращаться в прошлое – будто в заброшенный дом, когда-то полный дорогих тебе людей. Даже если возвращаешься только в мыслях, потому что всего Сиф рассказывать этому похожему на танк генералу Итатину не стал. Всего даже командир не знал. Сиф хранил воспоминания о том, чего не видел сам, глубоко внутри. И, странное дело, представлял он те рассказы яснее реальных событий.

– Вскоре у Стаи появился закон. Который позволял выжить… Вернее, – мальчик невесело усмехнулся, – сохранить имя Стаи, потому что после каждой стычки она менялась. Недостатка в новичках не было, Скали были даже… знамениты. Конечно же, законом этим был закон сильного. Раненому или трусу не место в Стае! Жестоко? Да. Неразумно? Тогда мы этого не знали и думали, что просто избавляемся от слабаков. Ведь Стае нужно быть сильной! Ведь мы ещё дети! Капу, командиру, было тогда лет шестнадцать, остальные – младше, – Сиф перескакивал с прошедшего времени на настоящее, еле сам это замечая, затем вновь возвращался к прошедшему – какой-то своей частью он перенёсся почти на семь лет назад. В события, о которых ему рассказывали там, в Стае. Он почти слово в слово повторял сказанное Капом, кроме своих теперешних рассуждений о «законе Стаи». Помолчав немного, приводя мысли в порядок, мальчик закончил: – Вот такими мы были, Скалями. «Шакалами».

Гном молчал – осознавал услышанное. Не то, чтобы он медленно соображал, нет, когда надо – решения проблеме он находил мгновенно. А так он просто всё делал неторопливо, обстоятельно – и думал тоже. Танки не гонят, зато горе тому, кто окажется у танка на пути, особенно с дурными намерениями. Такого самоубийцу ведь даже не заметят.

– Дети – одни? – коротко спросил он, обдумав рассказ.

– Ну… да. Мы же… они же думали, что город свой охраняют. В пригороде – там пустынно, если военные и появляются, то их не слишком много. Это потом пришлось уйти – когда «взрослые» боевые действия в город перешли…

Гном молча закивал и снова погрузился в длительные размышления. О чём он думал? С чем сопоставлял рассказ пятнадцатилетнего фельдфебеля?.. Сиф не знал и даже не задумывался.

– Про Скалей я понял. Теперь про стычку с группой Заболотина-Забольского, – наконец проговорил Гном. Любопытство танка – это приговор. Хочешь или нет, но рассказывать придётся.

Сиф вздрогнул, всё ещё мыслями гуляя среди тех ребят, которых считал своей семьёй долгих два месяца, когда был с ними, да и потом – тоже. Даже сейчас ему казалось, что встреть он кого-то – и узнает сразу, потому что их не спутать ни с кем! Кап – командир. Тиль – второй, самый близкий друг… Неунывающий Рыжа, у которого в карманах водится всё на свете, беззаботно-лихой Кусь… И… И Люк, подорвавшийся на мине…

– Так что там было? Что за стычка? – в словах Гнома будто бы проскользнуло нетерпение, но, наверное, оно просто послышалось.

Маленький фельдфебель заколебался. На свою память он полагаться не мог, а рассказы о тех днях не любил.

– Да просто столкнулись. Шакалята не рассчитали, сколько нас, мы не сразу поняли, где враг, – подал голос Заболотин, словно ободряя своего воспитанника.

– Стычка с группой… – задумчиво произнёс Сиф, стараясь снова окунуться в прошлое, хотя бы по чужим рассказам, – но в другое прошлое. Память… не хотела возвращаться. Слишком страшными были те дни.

Короткий вдох – и с головой в омут прошлого:

– Скверная была для Стаи стычка. Много нас… там осталось.

8 сентября 200*. Забол. До конца войны пять месяцев

Кап, задержав дыхание, вжался в ствол дерева и оглядел поляну, ставшую изощрённой ловушкой. Тактика Стаи, отработанная не раз, была хороша для измотанного долгим преследованием отряда противника человек в десять. С полной сил, хорошо вооружённой и опытной по части перестрелки в лесных условиях группой в два десятка человек Стае явно было не тягаться. И ещё, разумеется, там, где Скали знали каждую тропку, каждое дерево, – их никто не мог вот так застать врасплох, а здесь, за десятки километров от родного города, вымотанные долгой дорогой…

Только отступить нельзя было. Пока спрыгнешь с дерева – тебя в воздухе продырявят с той же легкостью, с какой сейчас дырявят сидящих в листве. Как спелые яблоки от сильного ветра, сыпались на землю подстреленные Скали… Точнее, конечно, бывшие Скали, Стая мёртвых и раненых не подбирала – ей дороже были целые. И это никого не беспокоило. Эмоции, сверкнув на час, теперь отстояли от «Шакалов» так далеко, что воспринимались чем-то второстепенным.

«ПС», – было написано на драгоценных коробочках. «Психостимулятор» – как расшифровывалось это во взрослых умных книжках. «Откат» – звали это странное, словно туманом все чувства заволокло, состояние Скали, и ценили они откат гораздо больше кратковременного «пика».

Но туман, скрадывающий эмоции, никогда не мешал Капу фиксировать всё происходящее с точностью видеокамеры. Вон мелькнула белобрысая голова, перетянутая свёрнутой в жгут банданой, мелькнуло пёстро размалёванное, под камуфляж, лицо Сивого – обычно улыбчивое, а теперь испуганно перекошенное. По части размалёвки Сивый был спец. Он умудрялся даже выгорающие на солнце до почти белого волосы сделать незаметными на фоне листвы. Может, дело было в росте – маленькому легче остаться незамеченным. Может, в особом таланте. Капу стало жалко, что такой головастый парень пропал.

– Отходим, к навкиной вас..! Скали, чтоб вас, кто живой, валим в лес, авось кто дойдёт! – заорал «Шакалий» командир, спрыгивая вниз, чувствуя, как замирает внутри туго натянутая нить – убьют или не успеют?

Упал, рванул за ствол, чуть привстав, бросился вглубь леса. Нить внутри, казалось, звенела от напряжения. Вот, справа мелькнул Тиль. Значит, их хотя бы двое живо… Жалко Сивого. Может, всё же уцелел? Уйдёт с ними? Сивый, даром, что совсем малявка, сильный всё равно, как это слово понималось в Стае…

До чащобы добрались уже вчетвером. К вечеру ещё трое нашлись. И всё. Из двадцати трёх мальчишек-«Шакалов». Сивого не было, и Кап ходил злой, орал на всех, ожесточённо, грязно ругаясь. Не должен был Сивый помирать. Может, он в отрубе, а потом придёт в себя… Догонит…

– Тиль, не гляди ты на меня больным взглядом! Сам знаю, что Сивого твоего ненаглядного с нами нет! – Кап впервые не мог глядеть в глаза своему другу. Кап, Тиль и Сивый – иногда Капа посещали бредовые мысли, что они похожи на семью.

И первый раз за долгие пять месяцев «скальже кома?ндир» усомнился в верности утверждения «раненый – слабак». Но было уже поздно – оставалось только надеяться.

Лишь бы Сивый был жив. Тогда догонит. Тогда никто не посмеет сказать, что Сивый – малявка и слабак.

Так надеялся Кап. Жизнь же распорядилась иначе, хотя Сивого и не убили в той перестрелке.

Встреча откладывалась, вопреки горячему желанию обоих – на никем, кроме одного Господа Бога, не определённый срок.

…– Ёлки-палки, вашбродь! Это ж дети! – отшатнулся от тела один из солдат. – В нас дети палили!

Командир выразительно выругался, по-местному помянув навку – чудище с болот, что людей в туман заманивает стонами да детским плачем – то её, навкины детишки стараются ради мамки.

Навкины… детишки… Прям как эти.

– Живой кто есть? – мрачно спросил он, щупая пульс ближайшего к нему ребёнка – да, он и сам теперь видел, что это был мальчишка лет двенадцати, размалёванный зелёным и коричневым – камуфляж на лице.

Нет пульса. Мертвее мёртвого тело.

Командира вдруг пробрал озноб. Чужой смерти офицер давно не боялся и к мёртвым телам привык, но видеть такого ребёнка… Почему-то бежали мурашки по спине, и хотелось очнуться от кошмара, который, увы, просто-напросто был реальной жизнью.

– Один жив! – крикнул кто-то и тут же охнул: – Кусается, бешеный!

Послышался звук короткой борьбы, затем к командиру подошёл солдат с переброшенным через плечо мальчишкой без сознания. Каким-то шальным выстрелом пацану задело ногу у колена – не ранило даже, а продрало штанину и вспороло кожу, на этом, впрочем, травмы кончались. Ну, если не считать возможного сотрясения мозга – если вспомнить, с какой высоты валились эти глупые дети на землю – и всяких там шоков, потрясений и прочего.

– Приводимся в порядок здесь, ждём вертушку – мы достаточно далеко да и нашумели уже, чего скрываться – а потом уж возвращаемся на базу. Этим юным индейцем займусь я. В конце концов, не бросать же его тут, – офицер внимательно оглядел мальчика. Горе-вояке было, пожалуй, лет десять – младше всех, кого командир здесь увидел.

– А… задание?

– Другая группа нашла, – коротко ответил офицер, и больше вопросов не последовало.

А мужчина без труда подхватил ребёнка на руки и направился к успевшему уже сорганизоваться перевязочному пункту. Совсем лёгонький был мальчишка, даже если считать вместе с «эфкой» и «самодельным», кустарным пистолетом-пулемётом, которые командир аккуратно изъял ради собственной безопасности. Как-то сомнительно было, что сей индеец не попытается никого укокошить, когда очнётся.

– Будет даже бегать, – заканчивая перевязку, сделал вывод унтер-офицер, исполняющий обязанности санинструктора. – Не скажу, что вот прямо сразу вскочит, но пара дней – и побежит зайцем.

Командир рассеянно кивнул, наблюдая, как солдаты стаскивают маленькие тела в кучу, стараясь не глядеть лишний раз в сторону брезента, из-под которого торчали армейские ботинки. Не только для маленьких бандитов стычка закончилась… закончила. Всё – закончила.

Зрелище было тягостное. «Сколько воюем – а всё равно ошибаемся. И парни гибнут. И с той стороны такие же парни… а сейчас – дети! – гибнут… Боже, если бы мы просто пригляделись, на секунду всего! Если бы догадались…» – горько думал офицер, понимая, что уже никто не доставит тела маленьких бандитов родственникам, если те где-то и остались.

Но тут очнулся ребёнок, и командиру стало не до размышлений. «Жизни – время, смерти – час», – так обычно говаривали на войне.

– За… за?чим? – удивлённо пробормотал мальчишка по-забольски, почувствовав, что его перевязывают, но потом открыл глаза, увидел незнакомые лица и испуганно рванулся.

– Спокойно, индеец, – твёрдо взял его за плечи командир, осознавая вдруг, что Лужу, Никиту Мокринского, застрелил, быть может, именно этот белобрысый чумазый мальчуган с размалёванным, как и у всех остальных, лицом. Или не Лужу, а кого-то ещё, раньше, неизвестного, может, даже выринейца – какая тут разница. Это был маленький убийца.

Офицер поборол желание придушить пацана на месте, взял себя в руки и, наклонившись к пытающемуся вырваться «индейцу», сказал, переходя на русский язык:

– Не вырывайся и дай закончить перевязку, а то себе же хуже сделаешь.

Мальчик метнулся взглядом по сторонам и перестал дёргаться. Скривился и уточнил, тоже перейдя на русский без каких-либо проблем:

– Типа, я в плену.

Командир подумал, что жёстко повести себя сейчас – избавиться от многих проблем в будущем, и твёрдо ответил:

– Именно.

– Гады, – пацанёнок повернул голову на бок и сплюнул. На этом выражение эмоций закончилось. «Пленник» был на удивление спокойным. Только глаза странно блестели.

Санинструктор кончил перевязку и отошёл к другим раненым, с интересом оборачиваясь.

– Мы, что ли, гады? – уточнил тем временем командир, затем вздёрнул пацана на ноги: – А вы, значит, не гады?

– Мы – Скальже Стая! – зло выкрикнул ребёнок, судорожно сдёргивая вниз закатанную санинструктором штанину.

– Вы – просто истеричные дети, – отрезал офицер. – И нечего строить из себя крутых. Погляди, до чего вы доигрались!

Он силком подтащил мальчика к общей могиле и заставил взглянуть. Просто дети, которым бы ещё жить, играть, взрослеть, любить – а теперь уже поздно. А рядом ещё одно тело, ещё одна судьба, точно так же ушедшая в вечный покой. Уравненная с судьбами этих детей, вкусившая одной с ними смерти.

У могилы стоял солдат – с виду почти никак не отличить от остальных. Просто волосы длиннее, чем у других, забранные в хвостик и под воротник спрятанные, да оружия в руках никакого нет. Но вот солдат скинул куртку, аккуратно достал из рюкзака епитрахиль, завёрнутое в тряпицу кадило…

– Вот настоящее лицо войны. А не обезьяньи прыжки на деревьях. Вот этих вот – всех – не вернуть, как ни старайся, – тихо проговорил капитан, в то время как пацан очумело глядел на солдата, превратившегося за считанные секунды в священника. Потом мальчик подошёл к краю могилы, заглянул…

– Война – это вы! Когда-нибудь вы все друг друга перестреляете, и война закончится, – отшатнулся ребёнок, судорожно пытаясь вдохнуть, и бессильно обвис на руках офицера, словно ноги перестали держать.

– Глупо так рассуждать, особенно малявкам вроде тебя, – командир крепко держал его за плечи. – Дети обычно думают, что знают всё на свете. Это не так.

– Мы не дети!

Офицер промолчал на это, а солдат-священник вдруг повернулся к пацану и спросил:

– А они… крещённые были? На некоторых крестики видел… – и под тихим, неожиданно добрым взглядом мальчишка почему-то не смог не ответить:

– Были… Бога все звали, как припрёт, – буркнул он, отворачиваясь. – Даже я.

Капеллан кивнул, словно так и думал.

– А чего вы, махалкой своей махать будете? Они и так уже трупы, чего вы? – мальчишка горько, со слишком взрослой, циничной насмешкой взглянул на него и даже на мгновенье перестал хмуриться, когда тот ответил:

– Думаю, однажды ты поймёшь, чего я и зачем, – и, грустно улыбнувшись напоследок, священник отвернулся к своему рюкзаку.

Командир вздохнул и повлёк мальчишку прочь, чтобы не мешать отцу Николаю готовиться к отпеванию.

Отцу Николаю было двадцать четыре – молодой священник попал на войну «с порога семинарии». Высокий, бронзово-рыжий, улыбчивый – он находил слова для каждого из солдат и офицеров беспокойного батальона. Война его не сломала, как многих других молодых людей, а, казалось, выковала. И солдаты, и офицеры тянулись к нему – просто как к человеку, который всегда поддержит и найдёт верные слова… Но, несмотря на внешнюю разговорчивость, отец Николай почти никогда не говорил о себе. Ни о прошлом, ни о будущем его никакой информации не было, кроме того, что иерею Николаю Першину – двадцать четыре года, и он недавно окончил семинарию…