Текст книги "История вторая: Самый маленький офицер (СИ)"

Автор книги: Валентина Ососкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава 3(8). Контраст

Сообщение, что на русского Великого князя было совершено покушение, разлетелось по всему новостному миру вкупе с кадрами покорёженной машины. Прогремело, словно взрыв – о безумцах-русофобах заговорили и газеты, и журналы, и телевидение со всеми волнами радио. Официальные издания, передачи с новостями твердили, что подрывники – сумасшедшие, маньяки, но чем дальше от официальных источников новость доходила, тем больших разброс мнений получала. Находились и сторонники, и яростные противники и нейтралы, уклончиво твердящие про демократичное общество XXI века.

– Пожалуй, меньше всего мне нравится, что появляются нейтралы, которым на нас с колокольни Ивана Великого, – пробормотал Заболотин, копаясь на компьютере в новостях сети. – А, спасибо, Сиф.

Его ординарец поставил чашку с чаем рядом с клавиатурой и взглянул на лежащий под специальным стеклом лист бумаги. Обычный альбомный формат, совершенно стандартный шрифт…

«Нам не надо России. Империя принесла войну, а мы жаждем мира!»

Ни подписи, ни отпечатков пальцев. Всё, что известно об авторе, или, вернее, о том, кто это печатал, – это то, что картриджи к принтеру использовались забольской фирмы «Радужица».

– Ваше высокородие, так я могу идти к Тилю? – задал, по-видимому, уже не первый раз вопрос мальчик.

– Иди, часика на три с учётом дороги, больше не выйдет, – кивнул полковник, пробуя чай. Смак! Умеет Сиф чаи заваривать.

– Хорошо, – согласился Сиф. – Тогда ждите через три часа! – и тихонько выскользнул в прихожую, не желая ни мешать Заболотину, ни, тем паче, нарваться на какое-нибудь «поручение перед выходом».

Накинув на плечи куртку-ветровку, которая скрыла погоны и нашивки на рубашке – не белой парадной, а обычной, светло-зелёной, юный офицер вышел из номера, как обычно робея при виде пышного ковра, застилающего пол в коридоре этажа. Жалко было наступать на это тёмно-вишнёвое великолепие пыльными уличными ботинками.

– Ты куда? – раздался знакомый, низковатый голос.

Сиф огляделся по сторонам. В окно било струей фонтана солнце, слегка окрасившее свои лучи уже в сторону закатно-огненного, и от этого сидящая на подоконнике казалась силуэтом, вырезанным из чёрной бумаги и наклеенным на стекло.

– Друга одного проведать, – Сиф подошёл к окну и тоже присел на край подоконника. Вблизи силуэт вновь стал короткостриженой девушкой в чёрных бриджах и белой рубашке.

– Нашёл старых друзей? – спросила девушка с хитринкой в голосе.

– Одного только, – мальчик краем глаза заметил, что Алёна с любопытством разглядывает его лицо, но когда повернул к ней голову, девушка смутилась и отвела глаза.

– Ты всё-таки не пропадай надолго, – попросила вдруг она, ероша свои волосы – ещё короче, чем у Сифа, но даже такая длина ей казалась уже непривычной.

– Не пропаду, – Сифу забрела вдруг в голову шальная мысль, что когда волосы у Алёны совсем короткие, они, наверняка, на ощупь почти как бархат. Захотелось провести рукой, попробовать…

– А то знаешь, тот взрыв… Вдруг, он только первый? – Алёна поёжилась, вспоминая гранату, и Сиф очнулся от своих дурацких мыслей:

– Не волнуйся. Всё равно всё путем будет. Вряд ли они хотят убить нас, – он постарался приободрить девушку, впервые столкнувшуюся с взрывами. Для неё это страшно, для Сифа – только неожиданно и досадно…

Сиф ощутил легкое превосходство – вот, в чём-то он опытнее Алёны, которая старше его лет на шесть. И она его сейчас внимательно слушает, не из вежливости, не свысока. Это было здорово, это было приятно.

– Это хорошо было бы, Сиф. А то мне это совсем не по нутру, – пожаловалась Алёна. Неприятная заминка, что тяготила их вчера, исчезла без следа. Всё было так легко, спокойно, «без напряга», что хотелось вздохнуть и позволить отношениям течь своим ходом.

Да и как ей, Алёне, и в голову могло прийти тогда, что Сиф может над ней посмеяться? Сиф не такой… Он офицер, пусть и маленький. Настоящий имперский офицер – честный и благородный.

«Мечта, от которой тают все женщины от двенадцати до семидесяти двух», – усмехнулась она про себя, но эта ехидная мысль быстро куда-то спряталась на задворки сознания, чтобы гадить издали, но довольно безуспешно.

– Всё будет в порядке, – уверенно сказал Сиф, улыбнувшись, и вскочил: – Если уж сам полковник всерьез намерен с этим разобраться!

– Твой полковник, конечно, это здорово, – не слишком уверенно вздохнула Алёна, – но знаешь, каково было увидеть этот треклятый лист на стекле машины!

– Полковник – Дядька, – коротко буркнул Сиф, чувствуя, что его задевает недоверие девушки. – Он со всем на свете справится… Я пойду, удачи! Вернусь часа через три.

Он взмахнул рукой и, ускоряя шаг, направился к лифту, жалея, что лестница только для обслуживающего персонала. От каждодневно укрепляемой привычки сбегать по ступенькам с одиннадцатого этажа было сложно враз отучиться.

На улице было совсем по-летнему жарко, словно солнце забыло утром поглядеть в календарь и решило прижарить город по-настоящему. Впрочем… в Заболе всегда было жарко. Деревья вдоль тротуара изредка лениво встряхивали листьями и вновь замирали, поникнув. В центре города движение по улицам было слабое, неторопливое – течение важной, полной собственного достоинства реки. Люди, по привычке пряча друг от друга глаза, шли вдоль витрин, щурясь на солнечные блики, и у каждого был свой маршрут, своя цель впереди. Стараясь уберечь себя от чужих переживаний, люди сосредотачивались на этой своей цели и шли очень довольные.

С наслаждением разбив их неторопливое ленивое движение чётким армейским шагом, юный русский фельдфебель прошёл до остановки трамвая и, тут даже офицерское воспитание не смогло ничего поделать с щекочущим кровь желанием прокатиться «серым и ушастым», ловко вскочил в заднюю дверь трамвая, минуя «электронного кондуктора». Сиф всегда предпочитал трамваи всем остальным видам транспорта, за исключением, конечно, машины полковника – какой водитель не будет превозносить своего четырехколесного ишачка! Но было в трамваях что-то старинное и надёжное, как дедовский совет, что покоряло Сифа во все времена. Автобус – бродяга без рельс – казался слишком заурядным, обыденным да ещё и непостоянным – кто знает, каков будет его путь между остановками. Зависеть от чужой, неизвестной ему воли Сиф не любил. Троллейбусами не пользовался никогда – да они от автобусов внешне и отличались только «рожками».

В то время как маленькие, все какие-то скруглённые вагончики трамвая, бодро катящиеся по рельсам настоящим паровозиком, казались чудом. Они имели свой строгий маршрут – и его знал Сиф – и круглые фары, что в Москве, что в забольском Горье, были уверенными в себе и в предстоящей дороге. Рельсы роднили их с поездами, но почему-то не современным скоростными – вжик, и нету, – а со старинными, уважающими себя составами, которые тянулись тогда, давным-давно, за работягами-паровозами, попыхивающими углём в печах, как табаком в трубке.

… Вообще-то, подобные мысли Сиф имел обыкновение именовать «романтично-инфантильными бреднями», а себя предпочитал считать серьезным и взрослым, но… Всё равно трамваи были очаровательны, а автобусы – вовсе нет. И в голову к Сифу никто залезть не мог, поэтому ему нечего было бояться, что кто-то про эти «бредни» узнает.

Молодой фельдфебель присел у самой двери и с удовольствием вслушался, как водитель заливисто тренькнул специальным звоночком вместо гудка, как застучали колеса – трамвай двинулся с места, словно самый настоящий старинный поезд.

Ехать было пять остановок, как сказал Тиль, когда они созванивались. Делать было совершенно нечего, и Сиф откинулся на спинку кресла, наклонив голову на бок, чтобы было удобнее глядеть в окно на город. В куртке было жарковато, но снимать её Сиф не торопился – сегодня не было желания щеголять русскими погонами. Сегодня Сиф отправился в гости к другу – как заболец к забольцу.

За окном мягко уплывали назад разные витрины, цветасто раскрашенные и сверкающие на солнце, проползали вывески, которые Сиф с удовольствием читал про себя, вслушиваясь в воображаемое звучание когда-то родной и до сих пор, оказывается, неимоверно дорогой речи. Глупо было стараться выбросить всё это из головы. Разве столь многочисленные воспоминания выбросишь?

Иногда вагон обгоняли машины, иногда вагон их обгонял, особенно на перекрёстках. Смешно было глядеть на автомобили свысока и видеть одни их крыши. Из автомобиля дорога выглядела совсем иначе. Убаюкиваемый монотонной дорогой, Сиф зевнул – улицы одна за другой проплывали за окном, но все были такие одинаковые, что сливались в одну Улицу. На этой Удице светились вывески, написанные самыми различными и часто совершенно экзотичными шрифтами, вспыхивали бликами на солнце стеклянные витрины, в которых отражались проезжающие мимо машины – и жёлтый трамвайный вагон в том числе. Шли пешеходы, ехали велосипедисты, изредка с вольным ветром за плечами проносились мотоциклисты в шлемах, похожих на раскрашенные арбузы, и кожаных куртках с яркими нашивками. Встречались на Улице и тачки-холодильники с мороженым, прячущиеся от солнца под огромными зонтами, и вагончики-киоски с напитками и закусками вроде сосисок в тесте и слоек, и шатры с фруктами, овощами или журналами. Улица ни на миг не замирала в своем движении, кто-то шёл, кто-то ехал, кто-то спорил по телефону, размахивая руками.

– … Следующая остановка – «Улица Партизан». «Улица Партизан» – следующая остановка, – ухватил остаток фразы диктора Сиф, выплывая из созерцательных раздумий. Пора выходить, свернуть на эту улицу Партизан и войти во двор третьего дома по левой стороне через ближнюю арку… Трамвай затормозил, Сиф встрепенулся и встал у двери, придерживаясь одной рукой за поручень.

– Остановка «Улица Партизан». Двери открываются, пассажиры, не забывайте свои вещи в вагоне! Следующая остановка… – Сиф не дослушал диктора и выпрыгнул, как только дверь отъехала в сторону. До поворота на нужную улицу оставалось метров десять, но так уж кто-то решил поставить козырёк остановки.

Улица Партизан была не улицей даже, а улочкой, с односторонним движением – правда, поди разбери, в какую сторону, с машинами по обочинам и большими, развесистыми липами вдоль домов. Наверное, подумалось Сифу, когда липа цветёт, здесь царит совершенно умопомрачительный запах…

Было тихо, даже прохожих немного. Сиф свернул на эту улочку и неторопливо пошёл вниз, разглядывая дома, – улица Партизан шла чуть под уклон. Липы зашелестели, словно переговариваясь между собой о неожиданном прохожем, воробьи, взъерошенные нахальные пичуги, оживлённо заголосили-зачвирикали, возбуждённо взмахивая крылышками и наскакивая друг на друга, если им казалось, что их не слушают. Рядом важно прохаживались голуби, по-гусиному переваливаясь и изредка басовито вскурлыкивая. «Ну неужели я такой выдающийся прохожий?» – с усмешкой подумал мальчик, в глубине души довольный учинённым, пусть и воображаемо, переполохом.

Третий дом был восьмиэтажным длинным корпусом с небольшим продуктовым магазинчиком на первом этаже у самой арки – словно неведомый волшебник перенес сюда отдел ближайшего универмага, втиснутый в пространство «пять на пять шагов», чтобы после очередного волшебства за хлебом было ходить недалеко. Сиф помедлил у этого магазинчика, размышляя, не купить ли, как порядочный культурный гость, какой-нибудь тортик размером этак в половину колеса любимой машины, но сообразил, что вовсе не знает вкусов Тиля. Да и вообще, к боевому товарищу положено заявляться с алкоголем, крепость которого прямо зависит от крепости дружбы. А в таком случае покупать придётся… Покупать придётся то, что ему никто в его возрасте не продаст.

На этом Сиф прервал свои размышления, и без того простояв с видом постигающего тайны нирваны буддиста у магазинчика приличное время, и решительно свернул прямо в арку.

«Третий подъезд, пятый этаж, направо и прямо ломиться в дверь», – повторил про себя указания друга мальчик, отыскивая взглядом нужную дверь. Третий подъезд спрятался за настоящими джунглями жасмина, кокетливо подмигивая из-за кустов обитой деревом дверью. В вожделенной тени зарослей расположилась скамейка и клумба с цветами, в эту пору – мелкими и рыжими, проказливо лезущими наружу, словно кипящая вода из кастрюли.

На скамейке сидел пожилой человек в светлом костюме, с виду – старичок-интеллигент из тех, что похожи на седую осеннюю реку, полную своей, неизвестной и непонятной молодежи жизни. Впрочем, такие люди и не чураются с детьми посмеяться – конечно, если шутка будет того достойна.

Старик, закинув ногу на ногу, читал газету, рядом к скамейке была прислонена изящная трость.

Сиф остановился перед подъездом, соображая, что не знает кода. Ждать же у дверей, пока кто-нибудь войдет или выйдет, было неприятно-глупо. Дилема…

В задумчивости, пытаясь решить соткавшуюся из воздуха и обретшую вид подъездной двери проблему, Сиф застыл, по привычке, незаметно перенятой у полковника, читая объявления. Тут старик поднял голову и поинтересовался твёрдым, но учтивым голосом уверенного в себе человека:

– Что привело сдария кадета в наши края?

Сиф вздрогнул и обернулся. Может ли этот пожилой человек с совершенно седыми волосами быть ему знакомым?.. Нет, лицо не вызывает никаких воспоминаний, да и причем тут «кадет» может быть?

– Не подпрыгивайте на месте, – старик улыбнулся очень радушно, словно добрый и важный хозяин гостю. – Видел я таких: погоны под курткой спрячут – и бегом с занятий в город.

– Простите, но я не кадет, – недоумённо возразил Сиф, помимо воли проникаясь к старику уважением – тот уважение внушал всем видом и речью, но вряд ли сам это замечал.

– Не кадет, говоришь? Некадеты, сдарий мой кадет, не щеголяют в столь юном возрасте армейской выправкой и не чеканят шаг, словно на плацу.

– Но я, правда, не кадет! – Сиф не удержал улыбки. Действительно, куртку на погоны набросил, но выправка и шаг не зависят от одежды – если, конечно, это не драные хиппейские джинсы и цветастая рубашка, в которых волей-неволей Сиф превращался в безмятежного Спеца. А сейчас ведь под курткой рубашка форменная – вот и прокололся перед стариком, только тот не так понял.

– А кто же тогда? – полюбопытствовал старик, поднимаясь со скамейки и протягивая руку за тросточкой, которая, как назло, укатилась почти к самой клумбе. Сиф наклонился, поднял её и протянул невольному собеседнику. «Пожилых людей надо уважать, Сиф, за их опыт и разум, а не презирать за физическую немощь», – нередко напоминал полковник, многозначительно поглаживая пряжку ремня. Раз получив «по всем фронтам тяжелой воспитательной артиллерией», мальчик больше никогда себе не позволял улыбок насчёт слепоты или слабости стариков. К тому же в этом старике чудился Сифу вовсе не пенсионер, проводящий всю свою оставшуюся жизнь на лавочке, а подтянутый забольский офицер средних лет – поди разбери, отчего.

– Кто же юный сдарий такой погонистый, если не кадет? – ещё раз спросил старик, благодарно принимая трость, и намеренно-ворчливо добавил: – И не вешайте мне лапшу на уши, что это было не неосознанное проявление уважения к чинам. У сдария кадета даже лицо немедленно стало подобающее уставу.

Сиф улыбнулся ещё шире:

– Сдарий офицер весьма проницателен, но я настаиваю, что я не кадет, – он развёл руками и, решив, что терять нечего, скинул куртку. – Честь имею служить в армии Российской Империи.

И пристукнул каблуками. Старик заинтересованно поглядел на погоны:

– Ого! Если память мне не изменяет, то передо мной, согласно знаками, стоит фельдфебель?

– Не изменяет, ваше благородие, – Сиф с ухмылкой употребил русское обращение без перевода.

– Ну, тогда прошу прощения, сдарий фельдфебель, – отозвался старик и представился с лёгким кивком: – Ивельский, Стефан Се?ргиевич, лейтенант инженерных войск в отставке.

– Лейб-гвардии фельдфебель Иосиф Бородин, – кивнул в ответ Сиф. – Но позвольте попрощаться: меня ждёт друг, а опаздывать… – он скривился.

– В таком случае идёмте, – Ивельский достал ключи и открыл дверь. Сиф возрадовался своей удачи и поспешил войти следом за стариком в полутёмный, словно в воздухе разилили чернила, подъезд.

– Здесь молодёжь у нас разбила лампочку, но не волнуйтесь, не споткнётесь, – старик толкнул следующую дверь и придержал её, пока Сиф заходил. – Сдарию фельдфебелю на какой этаж?

– На третий, – мальчик счёл, что скрытничать смешно и неразумно.

– Вот как? – удивился Стефан Сергиевич и даже остановился.

– А что в этом такого?

– Ничего, ровным счетом ничего, – пробормотал старик, но удивление не спешило сходить с его лица. – Ах, впрочем, неважно. Не слушай чудака-старика, он задумался о своём. Вот и лифт, прошу, – только он это произнёс, как, словно по волшебству, распахнулись двери лифта. Сиф и его новый знакомый вошли, и Ивельский нажал третью кнопку. Сиф обратил внимание, что пальцы у старика длинные и будто ломкие – точь-в-точь ветки засохшего дерева.

Лифт взмыл вверх, и вскоре оба офицера – русский мальчик и забольский пенсионер, стояли уже на этаже. Ивельский вновь издал удивленный возглас, когда Сиф решительно повернул направо и попробовал дверь, закрывающую вход в уголок с двумя квартирами. Закрыто.

– Экий вы шустрый! Здесь ключ нужен, – Стефан Сергиевич больше не выказывал удивления, словно смирившись с происходящим. – Подождите секунду, нужный найду.

И действительно, старик уверенно загремел большой связкой разнокалиберных ключей. Секунда – нужный найден, дверь распахнулась.

За дверью оказался закуток, в котором стояли лестница-стремянка, пара лыж, старый велосипед с местами ещё оставшейся красной краской на корпусе, и растрёпанный, словно им сражались с великанами, веник.

Дверь, ведущая в квартиру прямо, была распахнута настежь – заходи, как к себе домой. Ивельский остановился у первой двери и с хитринкой в глазах принялся наблюдать за Сифом, который, поколебавшись, шагнул внутрь.

– Уверены, что сюда? – старик зашёл следом.

Сиф кивнул, разглядывая вешалку, на которой висели чёрная ветровка и того же цвета джинсовый пиджак. Наверняка сюда.

В единственной комнате дверь на незастеклённый балкон также была распахнута, и солнце затопляло помещение, превращая пылинки, плавающие в воздухе, в золотые искры, отчего вся комната казалась полной блёсток, какие остаются в руках, когда потрогаешь позолоченную шишечку на рождественской ёлке.

Отгородившись от вошедших и всего прочего мира большим мольбертом, у балкона стоял человек, от которого видны были одни ноги в широких спортивных штанах – разумеется, чёрных – да макушка. На полу, в пятне солнечного света, валялась лимонно-жёлтая тряпка непонятной формы. Слышался шорох угля по бумаги: шорк-шорк, шух-шух-шух – и всё. Рисующий, казалось, вовсе не заметил гостей.

– Тиль? – неуверенно позвал Сиф, чувствуя, как ёкнуло где-то в районе живота: неужели, он в гостях у Тиля?!

Шорох прервался, затем мольберт с грохотом обрушился, и глазам вошедших предстал сам художник.

Он был без рубашки, подставлял яркому солнцу голую спину да шею, над которой волосы всё так же небрежно были стянуты в хвостик. Завидев, кто это позвал его, Тиль порывисто перешагнул через поваленный – и обхватил-обнял мальчика, сгрёб в охапку:

– Сивый, нашелся, наконец… – шепнул он радостно, отчего Сифу стало как-то жарко внутри, и, наклонившись, властно, с правом старшего брата чмокнул в лоб.

Сиф попытался вывернуться, но куда там! Несильные, казалось бы, руки художника держали крепко, не отпускали – и захотелось Сифу расслабиться, уткнуться в плечо вновь обретённому другу, ведь так покойно было в этих объятьях! Его отрезвила не мысль даже, так, смутное воспоминание: много-много лет назад полковник, который тогда ещё полковником не был, тоже прижимал к себе, но не так совсем. Тогда руки старались спрятать его от всех возможных опасностей, обхватывали, не держали – придерживали. Тиль же обнимал так, словно ощущал свою полную власть: моё, мол, не тронь никто, мне принадлежит, и дать никому не дам!

– Пусти, – прошептал Сиф, попытался оттолкнуться руками, но Тиль лишь посмеялся, крепко взял за запястья – откуда только сила взялась!

– Не вырвешься, Сив, не исчезнешь никуда больше.

– А что это нарисовано? – вытягивая шею, чтобы увидеть, мольберт, спросил Сиф, неловко попытавшись сменить тему.

– Рано пока знать тебе. Подожди чуток, – и с прежним смехом Тиль толкнул офицерика на диван, строго наказав: – Не шевелись, мне рисунок окончить надо. С натуры оно удобнее.

– Да-а, – задумчиво подал голос забытый Ивельский. – Значит, к тебе всё-таки сдарий фельдфебель пожаловал.

– Ко мне, Стефан Сергич, – отозвался Тиль, довольный донельзя, словно кот, выклянчивший недавно себе вкусный кусочек и теперь сыто и благодушно мурлычущий. – К кому ж ещё!

– Дверь только к себе изредка закрывай, – строго пожурил старик, тоже несдержавший улыбки. – Мало ли, что случится.

– Ах, с вами в соседней квартире мне спокойно, как за десятком таких дверей! – сказать, что Тиль льстит, не поворачивался язык, уж слишком умильное выражение лица у молодого человека было. Даже старик перестал ворчать, вздохнул, бросив взгляд на сидящего Сифа, и вышел, прикрыв за собой в квартиру дверь.

– До свиданья! – вдогонку крикнул было мальчик, но Тиль недовольно к моему подскочил:

– Я же просил: не шевелись!

– И долго мне так сидеть? – поинтересовался Сиф, глядя, как Тиль снова ставит на ножки мольберт. Теперь ему стало ясно, отчего художник щеголял такой «двухцветной» кожей: за мольбертом могли загореть только спина да внешние стороны рук, остальное, включая лицо, оставалось загаром нетронутым.

– Совсем чуть-чуть, – отмахнулся художник, поднимая с пола уголь, и жалобно объяснил: – Мне только набросать пару черт – и всё!

И действительно, не успел Сиф разозлиться со скуки, как мольберт был аккуратно отставлен в сторону, и Тиль, отложив уголёк в сторону, поднял с пола замеченную Сифом ещё вначале лимонно-жёлтую тряпку, оказавшуюся длинной яркой футболкой. Скомкал её в руках, да так и не натянул – жарко было слишком Тилю, жарившемуся только что на солнце.

– Всё, – объявил он весело. – Хватит. Потом докончу.

Сиф неуверенно поднялся с дивана и потянулся: всё-таки, сидеть неподвижно, пусть и недолго, тяжело. Тиль лишь фыркнул смехом и сел рядом, потянув Сифа за плечо, чтобы откинулся на спинку дивана:

– А ты не больно-то и вырос. Сколько тебе уже?

– Пятнадцать, – помрачнел юный фельдфебель, касаясь одной из самых болезненных своих тем. Поэтому и выпалил резко: – Сам знаю, что года на три меньше дашь!

– Ну, три-не три, но год-полтора – точно. Не обижайся! – и, завладев правой рукой мальчика, Тиль принялся играть с пальцами, забавляясь происходящим, как ребёнок.

– Отпусти! – Сиф сердито выдернул руку. – Просил же беспокойные руки держать в карманах!

– Ты про лицо говорил тогда… – принялся оправдываться Тиль. – Что, руку тоже трогать нельзя?

– Я не люблю, когда меня начинают теребить и трогать, как настенный ковер с бахромой!

– Ишь ты как, – надулся Тиль, отворачиваясь. – Стараешься тут, рисуешь до боли знакомую рожу…

Бормотание становилось всё неразборчивее, под конец Тиль уже чуть слышно бубнил себе что-то под нос, но понять нельзя было ни слова. Сиф подрастерял свою сердитость и неуверенно, словно готовую взорваться мину, тронул отвернувшегося художника за плечо. Взрыва не последовало, но это Сифу тоже не понравилось: похоже, Тиль совсем разобиделся.

– Эй, ну ты что! – испугался Сиф. – Я же не нарочно, я же не знал, что тебя это так заденет. Ну Ти-иль… – он принялся его тормошить, под конец нашёл руку художника – узенькую ладонь, загорелую только с внешней стороны – и, затаив дыхание, вложил-всунул в неё свою, с трудом сплёл пальцы… И ладонь Тиля с неожиданной силой сжалась, так что Сиф даже охнул.

– Сив, не пропадай никогда! Без тебя плохо, – зашептал Тиль, даже не поворачивая головы.

– Не пропадаю, – растерянно пробормотал мальчик. Ему захотелось потрогать лоб Тиля, показалось, что у того жар. Уж больно горячо он говорил, словно в бреду забывшись.

– Смотри! – Тиль вскочил, едва успев разжать руку, иначе бы дёрнул Сифа вперёд, и, подбежав к стеллажу у стены, схватил какую-то папку. Всё так же рывком, стремительно вернулся, оттянул резинки назад, раскрыл папку и высыпал содержимое – листы бумаги – прямо на диван. Это были наброски углём, на светло-бежевой бумаге. Лица, взгляды… И со многих листов на Сифа глядело его собственное лицо – только злое и совсем детское.

– Смотри! Это ты, это Кап, это Крыс – он потом к нам пришёл, под самый конец… а это снова ты и Кап! – перебирал листы Тиль, жадно вглядываясь в рисунки. – Я это рисовал почти сразу, как всё закончилось… Нас, оставшихся, пытались по детдомам распихать, но вышло не всех. Да и в детдоме… Знаешь, какие они там зашуганные? А кто посмелее – со мной всё равно, разве поспоришь? – художник рассмеялся, поглаживая пальцем чистое поле на очередном наброске. – Шакалы сильные, слабак – враг. Ну, ты и сам помнишь.

– Помню, – задумчиво кивнул Сиф, украдкой разглядывая друга. Тиль сам был – такой же набросок углём на бежевой бумаге, торопливый и не совсем аккуратный. И то ли знал, то ли просто чувствовал – неспроста в одежде предпочитал всем цветам угольный, только футболка выбивалась. Правда, сейчас лимонно-желтая тряпочка вновь валялась на полу у мольберта…

Но в отличие от своих набросков, Тиль, казалось, внутри нёс огонь – жаркий, бешеный, от которого сам почти дрожал. Пламя проступало сквозь угольки глаз, дикое, как пожар, но… кажется Сифу это или нет, но хотелось огню стать сердцем домашнего очага, а не лесного пожара. Хотелось быть тихим и смирным, потрескивать на заботливо подкладываемых поленьях, а не выть, облизывая лесные деревья.

Только вот с таким рвением не сожжёт ли пламя дом ненароком, если попытается попасть в очаг?

– Рисовал и рисовал, день за днём, – Тиль уже успокоился, улеглось пламя, только лениво потрескивало, высылая изредка на разведку в воздух снопы искры. Человек-набросок аккуратно собирал листы и складывал в папку. – Страшным оно было, наше детство. Не хочу, чтобы снова война была! Зачем здесь русские?! – он беспомощно взмахнул руками, положил-выронил папку на пол.

– Потому что здесь Выринея, – тихо ответил Сиф. Он-то, в отличие от Заболотина, плохо ещё понимал про «военную политику безопасности границ», поэтому говорил так, как сам видел. – Забол выбрал протекторат Империи в своё время, и Империя помогает, как может.

– Да что она может? Развязать войну?! Пусть уходят! – вспылил Тиль. – Пусть уйдут, Сивый!

Сиф вместо ответа скинул куртку-ветровку, которую успел накинуть обратно в лифте. Тиль поглядел на погоны с видом человека, который просил еды, а получил восковой муляж.

– Ты же знаешь, Тиль, что я – русский офицер. Зачем ты мне всё это говоришь? – вздохнул фельдфебель, откидываясь на спинку дивана.

– Это случилось только потому, что русская армия вздумала наводить мир в Заболе, а навела – войну, – проговорил, точно роняя слова, Тиль. – Именно Россия воевала!

– А что, по-твоему, должна была воевать забольская армия? – взвился Сиф, у которого голос сорвался на шёпот, так что красочный сцены с криками не вышло. – А ты знаешь, что было с забольской армией во время этой войны?

– Что? – простодушно спросил Тиль, который до этого момента был в своей правоте уверен совершенно, да и сейчас не колебался.

– Не было забольской армии. Вообще. Остатки её по человеку, по два вливались в русскую. Не смогли забольские войска остановить вырей, и на смену им встали имперцы – как и положено старшим братьям.

– Да что ты знаешь?! Это так дело русские поворачивают, – Тиль всё ещё не колебался. Верил в свою правоту, верил, что ошибается из них двоих как раз Сивый.

– Почему же. У полковника… тогда капитана, в батальоне была санинструктор. Эличка, фамилию не вспомню: то ли Коческая, то ли Кочуевская… Старший сержант какой-то там отдельной роты какого-то полка забольской армии. Поверь, она лучше нас обоих знала, что случилось с забольской армией, верно? – Сиф дождался растерянного кивка Тиля и окончил: – Она говорила, что ждёт, когда же восстановят забольскую армию. Восстановят, Тиль. И до конца войны так и не вернулась к своим – некуда было возвращаться.

– Некуда, – эхом повторил Тиль.

– А она ведь даже форму не меняла на русскую, – вздохнул Сиф. На самом деле, он даже не помнил лица этой девушки, да и имя из головы давно уже вылетело. Просто недавно вспоминал её полковник, рассказывал вечером, в темноте истории, которые Сиф должен был помнить… Но не помнил почти, слушал, как впервые. Память засыпала у него, когда речь заходила о забольских годах, и Сиф знал постыдную причину, но мог только радоваться, что со временем память набрала силу, перестала странным решетом отсеивать события.

Эличка… Как же её фамилия была? Впрочем, всё равно её всё звали «старшим сержантом Эличкой».

– Она, эта твоя Эличка… она хотя бы жива осталась? – Тиль сглотнул.

– Да, кажется, – помедлив, неуверенно ответил Сиф, сердито зыркнув на палец Тиля, который не удержался и пополз по руке мальчика, выводя узоры. Художник немедленно принял совершенно невинный вид и спрятал вторую свою руку в карман брюк. Но пальца не убрал. – Да-да, точно жива. Она всё ещё удивлялась, что, мол, пули её стороной обходят…

22 сентября 200* года. Забол, северная окраина Горьевской области.

День был промозглый, холодный, с неба всё время сочилась вода, словно из плохо закрытого крана. Поручик Дотошин защёлкал зажигалкой и запалил сигаретку – дешёвую, паршивенькую… но пусть хоть такую, чем никакую, – и выругался сквозь зубы. Рядом стоял ординарец, глубоко засунув руки в рукава, отчего ладони становились не видны и казалось, что рукава срослись.

– Вот и зима приблизилась. Хреновая, значит, будет, – вывел ординарец негромко и печально.

– Какая ещё зима? – возмутился Дотошин, не размыкая зубов. – Сентябрь ещё не кончился, а ты – «зима»!

– Так сегодня Равноденствие, ваше благородие, – развёл руками ординарец, нехотя высовывая их из рукавов. – Каким Равноденствие будет, такой и зиму жди. А сейчас вон как паршиво, не по погоде!

– Езжал бы ты к себе в деревню, Стёпка, – беззлобно отмахнулся Дотошин, спешно докуривая: увидел, что пора трогаться, вон, мелькнул Заболотин впереди. Эх, надо ему роту в лучшем виде сберечь…

– Подъём! – рыкнул Дотошин, делая последнюю затяжку. Бойцы давно были готовы, шустро повскакали с мест. Минута – и вся рота уже готова. Загляденье, а не рота. Видать, тоже заметили обожаемую солдатскую кепку на обожаемом человеке в чине капитана.