Текст книги "История вторая: Самый маленький офицер (СИ)"

Автор книги: Валентина Ососкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Готовы? – вот Заболотин уже рядом, порывистый, беспокойный, недоверчивый.

– Готовы, ваше высокоблагородие, в лучшем виде, – уверил Дотошин, вытягиваясь по стойке смирно. Ещё один придирчивый и недоверчивый взгляд, но вот он смягчился:

– Отлично, господин поручик. Вольно, – и капитан зачем-то поделился новостью: – Вертолёт уже рядом, сейчас получим небольшое пополнение, отправим трёхсотых и Военкора домой и топаем дальше, потому как УБОНы на вертолётах не летают, мало ли, где мы по дороге опять понадобимся. Центр, тудыть его…

И, не дожидаясь ответа, развернулся, ушёл, чавкая по грязи. Уже отчетливо был слышен звук приближающегося вертолёта, даже можно было разглядеть в сыром воздухе его силуэт. Заболотин ускорил шаг.

Как обычно откуда-то из-под земли явился Сивка. Вот точно из-под земли – даже на щеках глина! Вечно умудряется испачкаться, можно подумать, у него такая привычка.

– Как там остальные роты? – на ходу спросил Заболотин у мальчишки и в который раз подумал, что надо бы его снабдить камуфляжем и нормальными ботинками.

– Там этот, Аркилов проверял, – буркнул Сивка, будто делал этим великое одолжение, и вдруг резко, на грани слёз даже, спросил: – Почему ты мне не доверяешь?!

– Почему не доверяю? – капитан остановился у площадки, куда должен был сесть вертолёт. Шум становился всё ближе.

– Не доверяешь. Ничего стоящего не даешь, только бегать с дурацкими поручениями. А я бить их хочу, – лицо Сивки стало злым, – вырей этих!

Шум стал таким, что последние слова Заболотин больше прочитал по губам, чем услышал. Поскольку продолжать разговор возможности не было, капитану ничего не оставалось делать, как думать над злыми словами мальчишки. Бить их хочет. Думает, ему не доверяют, поэтому не дают. Да нет, доверяет Заболотин ему, чумазому, вполне, только под пули не хочет подставлять лишний раз. Но всё же… Ведь не отступится пацан, не удержать его в хаосе боя. Кто же в бою не участвует…

Почти оглохнув, наблюдал Заболотин за посадкой вертолёта и всё думал. И, кажется, нашёл ответ, когда вертолет остановил винт, только ответ не понравился. Разве разведвзвод – безопасное место?!

С другой стороны, маленький шустрый и крайне удачливый мальчонка… Искушение превратилось в щекотку, поселившуюся в голове и изредка щекочущую разум: а может, правда в разведку?

Один за другим десять бойцов спрыгнули на землю, и Заболотин недовольно ответил, что им нет и двадцати двух. Судя по неуверенным движениям – совсем ещё новики на фронте. Следом, поддерживая под руку одиннадцатого бойца, появилась высокая девушка в забольской форме и с санитарной сумкой. В бойце с забинтованной ещё головой Заболотин с какой-то сумасшедшей радостью признал Краюху. Вернулся, родимый! Жив! Господи, до чего хорошо, что жив-здоров… и до чего плохо – обычному человеку, что опять его притащило на фронт. Или до чего хорошо – отличному снайперу.

Где-то вдалеке прогремел взрыв. Ну и пусть. Настоящим взрывом для собравшихся бойцов стал звонкий голос девушки:

– Старший сержант забольской армии, санинструктор Александра Кочуйская в Ваше распоряжение прибыла, сдарий капитан! – бодро отрапортовала девушка с сумкой санитара, вытягиваясь по струнке перед Заболотиным. Говорила по-русски с заметным акцентом, но вполне легко и бегло. Только обращалась, понятное дело, как привыкла.

– Вольно, господин старший сержант, – Заболотин скрыл улыбку при слове «господин» и почувствовал, что мир медленно, но верно слетает куда-то в кювет. Девушка в батальоне!

– Разрешите, Ваше высокоблагородие. Познакомлю с происходящим, помогу освоиться… – рядом появился Бах, с обходительной улыбкой кивнул девушке. Та поправила сумку и сделала вид, что не замечает красноречивых взглядов санинструктора, вместо этого с немалым интересом поглядела на Сивку. Тот сумрачно зыркнул и отвернулся, прячась за Заболотиным.

– Познакомь, – обречённо кивнул Баху Заболотин. Ну что же, такого поведения Баха следовало ожидать, нечасто здесь появляются девушки.

Бах просиял, в то время как Кочуйская сделала строгое лицо, вызвавшее улыбки у всех присутствующих. Оборону держать ей вряд ли удастся долго…

Кивнув новым бойцам, которые тоже по всей форме доложились, и отослав их к «зелёной» роте, Заболотин наклонился к стоящему рядом мальчику:

– Сивка, найди Краюху, обрадуй новостью, что брат вернулся.

Сивка сердито дернул головой и буркнул упрямо:

– Не пойду. Надоело.

– Вот как? Значит, приказов не слушаешься? – капитан сощурился, недовольный таким поворотом дел.

– Навке приказывайте!

Офицер помолчал, но и пацан не сдвинулся с места.

– Не слушаешься, – со вздохом вывел Заболотин, цепко ухватив мальчишку за плечо. Ссориться с ним сейчас, конечно, не хотелось, но оставлять всё как есть было нельзя. – А что же ты требуешь доверия, если простого поручения выполнять не хочешь? Нет уж, в таком случае я тебя просто в тыл отправлю – и все дела.

– Не посмеешь! – взвился мальчик, и офицер увидел страх в распахнутых серых глазах Сивки. Вот, значит, чего он боится…

– Посмею. Так что у тебя выбор: или ты ищешь сейчас Краюху, или отправляешься в тыл с Военкором. Всё ясно?

– Ясно, – буркнул мальчик, понурив голову.

– Вот и выбирай. Кстати, ты местность эту знаешь?

– А где мы? – нехотя спросил Сивка, всем видом показывая, что ему всё равно.

– У слияния Ведки и Млаки.

В глазах мальчишки вспыхнуло изумление:

– Я на Ведке вырос, – тихо прошептал он.

– В разведке знающие местность люди всегда нужны, – как бы мимоходом сообщил Заболотин и, прежде чем Сивка успел спросить, что он имеет в виду, подпихнул мальчишку: – Бегом! Найди и передай, понял?

Сивка оглядел временный лагерь и устремился куда-то. Заболотин не сомневался, что пацан найдёт Краюху быстро.

– Вашбродь, я, собственно, готов снова в строй встать, – раздался рядом голос второго Краюхи. – Где Лёшка?

– Сейчас появится, – Заболотин жадно вгляделся в лицо прибывшего. Филипп держался бодрячком, хотя голова была ещё забинтована. – Что-то тебя рано отпустили, чего в бинтах щеголяешь?

– Да они уже без надобности, просто последний раз обработали рубцы прямо перед отлётом… Да и вообще, вашбродь, куда я без Лёхи? – снайпер слегка неуверенно улыбнулся, но Заболотин ничем не потребовал от него более официального тона.

– Филька! – скользя по грязи пополам с травой, к ним подбежал второй Краюхин. – Живой!

Братья обнялись и какое-то время обменивались понятными им одним фразами. Заболотин отвернулся и разыскал глазами санинструкторов. Ну, разумеется – рядом с девушкой уже столпились бойцы…

– Так, братцы-снайперы, марш к роте! – Заболотин прервал невнятный разговор близнецов и, повысив голос, чтобы его услышали командиры рот, повторил: – Все по местам, отправляемся!

Краюхины, на ходу продолжая что-то друг другу рассказывать, быстро ретировались. Вместо них к капитану подошёл Военкор, собранный и готовый к отлёту.

– Заглядывай к нам, – вздохнул Заболотин, пожимая крепкую руку репортёра.

– Обязательно явлюсь, как только с этим отчетом покончу, – пообещал Морженов, поправляя ремень фотоаппарата. – Так что до встречи.

– Да, ещё, – Заболотин отыскал взглядом белобрысую макушку, вздохнул – и решился: – Там, в тылу… Можешь подыскать камуфляж для моего Индейца? Сам понимаешь, что из обычного он вывалится.

– Хочешь оставить его? – понял Военкор.

– Он и сам просит не отправлять его в тыл, – будто оправдываясь, объяснил офицер. – Так найдёшь?

– Пришлю, – пообещал репортер. – Правда, всё равно, небось, вывалится. Он у тебя мелкий, как микроб, за автоматом может спрятаться.

– Это точно, – вздохнул капитан, невольно улыбаясь. – Но одно дело – подшить, а другое – вообще перекроить.

– Найду самый маленький. А ты пока свяжись с Центром, доложи… о новом рядовом в твоём батальоне. Имя-фамилия-то есть? Или так и скажешь «Индеец»?

– Да не помнит он. Или говорить не хочет. Всё Сивка да Сивка…

– Русскую фамилию дай, – посоветовал Военкор. – Проще будет потом документы оформлять.

– Какие документы?

– На усыновление, какие же ещё! С отцовством, Георгий! – Морженов рассмеялся, хлопнул ошалевшего от подобного заявления Заболотина по плечу и запрыгнул в недра вертолёта.

– Ну у тебя и шутки, – пробормотал офицер ему вслед, не желая прислушиваться к настигшему его ощущению, что именно так всё и будет.

Вертолёт, утробно зарокотав, поднялся в небо, и вскоре рокот затих где-то вдали. Капитан Заболотин огляделся, удостоверился, что, насколько видно, все по местам, и подал сигнал к отправлению, а сам запрыгнул в подкатившую машину, где уже сидел всё ещё хмурый Индеец, всегда умудряющийся неизвестно как опередить офицера.

Неожиданно спохватившись, Заболотин окрикнул нового санинструктора:

– Сержант, можно с вами поговорить?

Девушка обернулась и поспешно подбежала к машине. Заболотин кивнул, чтобы она садилась, и, когда машина тронулась, спросил:

– Мне сообщали, что солдаты забольской армии временно переходят к нам, но какими конкретно вы судьбами сюда попали?

Девушка погрустнела, и Заболотин отчего-то подумал, что даже это ей идет. Что, неужели и он истосковался по женскому обществу?..

– Имперский Центр прикомандировал меня к вашему батальону, поскольку моей роты… да и всего полка больше нет.

– Совсем нет? – как-то глупо переспросил Заболотин.

– Ну, человек десять осталось. Из них семеро в госпиталях, – девушка закусила губу и отвернулась, кажется, скрывая слезы. Но справилась она с собой быстро, мгновенье – и она уже довольно будничным голосом закончила: – Из всего нашего фронта осталась горстка баловней жизни. Фактически, о поддержки вашей армии со стороны забольской можно уже не говорить.

– Ничего, выринейцам не слаще, – счёл необходимым подбодрить Заболотин. – Вот увидите, сержант, и двух лет не пройдёт, как ваша армия возродится… в свободной стране.

– Хотелось бы верить! Только до этого ещё дожить надо, – горько усмехнулась девушка. Заболотин ничего не ответил, не зная, что тут уместно сказать. В машине повисло вязкое, горьковатое молчание.

– А тебя как зовут? – вдруг повернулась к Сивке Кочуйская. Что-то странное промелькнуло на её лице.

– Сивый, – с чуть заметным вызовом в голосе ответил мальчишка, словно ощетинившись на попытку подружиться.

– А я Алекснадра Елизавета. Или Ли… нет, Эля, – не показала виду, что удивлена таким «приёмом», девушка.

Сивка искоса на неё взглянул и отвернулся, пожав плечами.

Заболотин глядел на них и видел, что Эле хочется ещё что-то спросить, но она сдерживается. Наконец, видимо, знаменитое женское любопытство победило:

– А как же родители тебя звали?

Лицо парнишки стало напоминать оскалившуюся крысиную мордочку, когда со зло искривлённых губ сорвалась фраза, которую уже считающий себя знатоком забольской речи Заболотин целиком перевести не смог. Уловил только несколько словосочетаний и смазано – общий смысл. И первым делом Заболотину захотелось хорошенько выпороть маленького сквернослова, чтобы больше никогда не смел так выражаться в присутствии женщины.

Кочуйская, для которой забольский был родным, сначала вспыхнула, потом побледнела и, кажется, собралась на полном ходу выпрыгнуть из машины, но Заболотин строго прикрикнул на обоих:

– Хватит! Сивка, думай, при ком и как выражаешься!

– А что, выпорешь? – с вызовом спросил пацан, всё ещё похожий на злую крысу.

– Выпору, – не обещающим ничего хорошего тоном подтвердил Заболотин. – Так, что сидеть потом не сможешь.

Некоторое время мальчишка сидел злым и встопорщенным, затем нехотя буркнул:

– Она сама нарвалась.

– Фраза «нарвалась по незнанию» не извиняет по большей части только сапёров, – отрезал Заболотин. – Госпо… Александра, не обращайте на него внимания. С манерами у него туго.

– Ничего, – пробормотала девушка, до побелевших костяшек стискивая подол куртки. – Спросила, не подумав. Всё в порядке, не переживайте. Пули не брали, чего уж словам…

– Ну, от слов броник не защитит…

– Зато к ним можно привыкнуть… Ладно, всё в порядке, – Александра медленно разжала руки, выпуская многострадальный подол куртки. Заболотин не стал дальше продолжать, убедившись, что девушка отвлеклась и забыла злые слова. А вот он забывать не собирается, пусть Сивка не надеется.

Тем ни менее, приступить к воспитательным мерам прямо сейчас не получалось – на счастье Сивке. Вместо этого Заболотин с деланным равнодушием принялся разглядывать свою кепку. Не раз заштопанная, в некоторых местах опять рваная, испытанная солнцем, дождём и грязью – она была словно частью тела самого офицера…

Раньше, будучи ещё совсем мальчиком, Заболотин мечтал не о такой кепке, он грезил, как и многие в его возрасте, голубым беретом ВДВ. Любил вечером, забравшись с головой под одеяло, крепко зажмуриться и воображать себя взрослым, сильным и очень-очень серьёзным, в тельняшке, камуфляже и с голубым беретом. Потрясающие картины рисовал в своем воображении будущий командир УБОНа: вот он возвращается домой ненадолго, усталый, только-только из госпиталя, на груди – орден, глядит строго на детей, а те с восторгом провожают взглядами его рослую фигуру, голубой берет и какой-нибудь именной кортик за поясом. Ранен, в своем представлении, Заболотин должен был быть исключительно в ногу, чтобы легонько прихрамывать при ходьбе, почти незаметно, а орден в фантазиях рисовался ну никак не меньше белого – офицерского – «георгия».

Эх, где теперь те воображаемые, дух захватывающие картины? Где доблестный ВДВ-шник с лёгким ранением и орденом? Нога, конечно, болит, но это только раздражает, а до орденов уже дела нет – выжить бы… Заболотин достал из внутреннего кармана куртки пластмассовый коробок с нитками и принялся зашивать очередную прореху в кепке, вспоминая далёкие детские фантазии. В них война была тихой и вполне безобидной. Он не знал тогда взрывов и метких снайперских выстрелов…

– Говорят, такими темпами мы ещё неделю будем добираться до места, – подала вдруг голос Кочуйская, о которой офицер за воспоминаниями как-то даже успел забыть.

– Нет, – он перекусил нитку и убрал её вместе с иголкой в коробочку. Одной дыркой меньше, одним швом больше – кепка ничуть не поменяла свой вид. Впрочем, можно для удовольствия пустить мысль, что кепка выглядит весьма по-боевому, по ней можно понять, что её обладатель прошёл немало боев… Правда это всего лишь глупые ребяческие фантазии. По кепке можно сказать разве что то, что её уронили в грязь. Потом подняли и ещё раз уронили. А потом ещё танком туда-сюда поверх проехались. После этого кепка была выстирана в ближайшей луже и наспех просушена прямо на голове. Вот и всё, что говорила кепка.

– Что «нет»? – не выдержала столь продолжительной паузы девушка, недовольно хлопая по колену.

– Мы гораздо ближе, чем вы думаете. Могу показать карту – мы движемся вполне в нужном темпе. Вы слышали взрывы вдалеке? Это уже наши работают по вырям.

– Ничего не слышу, – мотнула головой Эля.

Капитан пригляделся к девушке повнимательнее. Сколько ей лет? Хочется сказать, что она – сущее дитя…

Короткая коса светлых волос – не коса даже, а скорее привычка её заплетать, пусть даже и из обрезаных по плечи волос, обозначенные, может, черезчур резко черты лица, светло-серые пытливые глаза, прячущие любопытство за серьёзностью, узенькие плечи и тонкая шейка. Хрупкое большеглазое существо. Неудивительно, что Бах таким лисом вокруг неё пошёл, да и повышенное внимание остальных бойцов объяснимо.

… Хотя, может статься, она не так уж и младше самого Заболотина.

– В общем, ещё дня два, если, конечно, мы не наткнемся в очередной раз на засаду, – и мы уже на месте. По крайней мере, так утверждает Кром, который прошёл весь этот маршрут, правда, в обратном направлении, – принялся рассказывать Заболотин, видя, что молчание Элю раздражает. – А там уже встаем накрепко – нам с неделю, верно, вырей бить.

Притихшая Эля кивнула. Заболотин заметил, что и Сивка внимательно слушает. Конечно, самому спросить насчёт планов пацану не давала гордость.

– Так что скоро станет жарко. Если пока ещё просто тепло, то там будет банька, – неутешительно закончил капитан. – Но нам не привыкать.

– Действительно, – со смесью беззаботности и грусти откликнулась Эля: – Раньше меня пули не брали, может, и сейчас не возьмут. Мне ещё возвращаться в забольскую армию, когда она возродится.

– Дай Бог, – вздохнул Заболотин. – Но под пули всё равно не лезьте без особой надобности, – ему хватало «пуленеуловимого» Сивки, который бесстрашно подставлялся под автоматные очереди.

Сам же Сивка молчал и думал. Он и до этого, конечно, был на стороне русской армии – с тех пор, как понял, что не хочет больше убивать капитана, а, наоборот, хочет быть и дальше с ним. Но вот только сейчас он в полной мере осознал и поверил, что Империя действительно пришла на помощь Заболу, а не вмешалась в чужую войну. Каким бы простым этот вывод ни выглядел, раньше это в голову Сивке не приходило, теперь же как-то вдруг «снизошло озарение», сродни тому, как, ломанувшись через лес в неопределенном направлении, выясняешь, что движешься строго на север точнее всякого компаса.

7 мая 201* года. Забол, Горье.

…– Но Выринея не хочет сейчас войны!

– И мы не хотим.

– Кто «мы»? Ай, к навкиной… кхм, бабушке. Ты же русский офицер…

– Я об этом тебе уже неоднократно твердил.

– С тобой даже о политике не поговоришь!

– Правда? Счастливая новость!

– Правда, правда… Если я ещё что-то помню, эта нашивка свидетельствует, что ты в СБ имперской служишь…

– Ты имеешь в виду, в Лейб-гвардии?

– Ага, в ней. А разговаривать о политике с представителем Службы Безопасности, особенно на столь щекотливую тему, у меня желания нет.

– Что, есть, что скрывать?.. Я же просил!

– Да прости, я нечаянно! Привычка!

– И опять…

– Всё-всё, убрал! Я помню, что ты не любишь, когда я касаюсь твоей кожи. Помню, видишь?

– Да тебя это вообще никогда не останавливало!.. Впрочем, и сейчас… Ти-иль! Это – уже слишком! Ещё раз палец окажется у моего рта – откушу!

– Хорошо, хорошо, впредь буду трогать исключительно нос!

– Ти-иль!

Далее последовала короткая борьба, завершившаяся уже на полу тем, что Сиф оказался внизу, а Тиль нависал над ним, корча зверскую рожу и упираясь ему в грудь коленом.

– Вы проиграли, сдарий Сивый! Теперь я могу делать с вами всё, что мне заблагорассудится, идёт?

– Слезь, задушишь ведь! Тебя это мало обрадует, я уверен, – прохрипел Сиф, которому старший друг показался очень тяжёлым.

Тиль немедленно скатился вбок и с трудом отбил очередную атаку Сифа:

– Стой, стой! Это уже было совершенно нечестно!

– Ладно…

Сиф, почти не запыхавшийся, улёгся обратно на пол и раскинул руки в стороны, словно на пляже. Впрочем, он лежал как раз в солнечном пятне от балконной двери, так что можно было и «позагорать»…

Тиль уселся рядом по-турецки и откинул ото лба друга пряди чёлки:

– Я бы многое отдал, чтобы ты остался забольцем…

Сиф скосил глаза и обратил внимание на коробку, валяющуюся рядом с письменный столом. Какая-то неприятная мысль – это было заметно по лицу – вновь начала его терзать:

– Слушай, это что за коробка?

– Где? Эта? Это из-под чернил к принтеру. Они же периодически кончаются, вот я и закупаюсь.

– «Радужница»… Что-то знакомое.

– Это фирма такая, наша, забольская. Недорогая, вроде бы, – отмахнулся Тиль, но пихнул коробку с глаз долой под стол. По бледному лицу пробежала еле заметная тень.

– Ну, ясно, – не стал дальше развивать эту тему Сиф. Вместо этого он сделал вид, что собирается укусить назойливый палец Тиля, который неосторожно приблизился ко рту.

– Сив… Останься со мной, а? Плюнь ты на своего Заболотина… Останься… Ну не бросай меня! – Тиль заглянул мальчику в глаза, такой несчастный и пламенно желающий согласия.

– Я на Евангелии присягал на верность Его Императорскому Величеству, – медленно проговорил Сиф, не отводя взгляда. – Я его подданный. Я офицер русской армии.

– Ну что ты понимаешь во всём этом! – чуть ни плача, воскликнул Тиль. – Я так не могу, когда ты – русский офицер!

– Я понимаю, что я не хочу быть клятвопреступником, – мрачно буркнул Сиф в ответ, и вдруг вопрос, который он старательно прятал даже от себя, вырвался, помимо воли: – Ты всё ещё… на «песке» торчишь?

– ПС – дарит счастье… Пусть и хреновое, – ответил человек-набросок, пряча глаза.

– Ты и сейчас… – скорее заключил, чем спросил Сиф.

– Ведь если ты уйдёшь, мы никогда больше не увидимся!

– Ну почему же… – пробормотал Сиф неуверенно.

– Потому что, – жёстко отрезал Тиль. – Не встретимся, уж я-то знаю. Только если ты останешься…

– Я не останусь. И вообще, у меня всего три часа включая время на дорогу было. Ехать полчаса, а у меня осталось-то всего… – он взглянул на свои часы, – … меньше часа.

Тиль поник, наверное, жалея сейчас, что всё ещё «торчит на пике» – когда этот «пик» кончался, все эмоции словно туманом заволакивало, и становилось легче, много легче… Главное – правильно подобрать дозу, чтобы этот «откат» тебя не убил.

– А тебя теперь как зовут, Сив?

– Что удивительно – Сиф, – мальчик не сдержал улыбки. – Иосиф Бородин.

– В честь Великого князя, что ли?

– Можно сказать и так, – согласился офицерик, зевая. Лежать на полу было ужасно покойно, и вовсе не хотелось вставать, идти куда-то, о чём-то спорить…

В комнате было тихо, перекличка птиц за окном давно перестала цеплять слух, превратилась в незаметный звуковой фон. Время тянулось с неясной, пугающей скоростью – вроде бы стояло на месте, но где-то внутри ощущался его стремительный ход, словно ледяное течение под толщей тёплой и совершенно спокойной воды. Этот заповедный водоем свято хранил свои тайны, разлившись где-то посерёдке между Болотом Памяти и радужным Водопадом Будущих Надежд.

Тиль неожиданно выпрямился, спохватившись, что молчание растянулось уже минут на пять:

– Но ведь это не твоё от рождения имя? – уточнил художник с таким видом, что чрезвычайная важность ответа была видна невооруженным взглядом… вот только её причины были непонятны.

– Наверное, – пожал плечами Сиф. Лёжа на спине, это было не так-то просто сделать. Но он не придавал никогда вопросу своего имени особой значимости – ну, Иосиф и Иосиф, дальше-то что?.. – Фамилия – совершенно точно, она же русская.

– Ну, не скажи… – о чём-то задумавшись, протянул старший товарищ. Словно неведомый автор наброска под названием «Тиль» снова взял в руки уголь и перерисовал лицо с новым выражением – задумчивым, что-то вспоминающим. – Не скажи, – повторил молодой человек.

– Что она не русская? Тиль, не смешно! «Бородин» на забольскую не тянет.

– Что именно на этом основании она не твоя. Видишь ли… – Тиль прикрыл глаза, как приспускают жалюзи – не до конца, но непонятно, видит человек-набросок что-то или нет.

Сиф нетерпеливо заёрзал на месте, поскольку Тиль замолчал довольно надолго.

– Что я должен видеть? – нетерпеливо переспросил мальчик.

– Когда мы тебя встретили, ты трепался по-русски так же чисто, как и по-забольски, – пояснил Тиль, ероша свои угольные волосы. То, что раньше робко звалось «небрежным хвостиком» теперь вовсе превратилось неизвестно во что рода «Я у мамы вместо швабры».

– Правда, по-русски? – глупо переспросил Сиф.

– А ты не помнишь? – озадачился в свою очередь художник.

– ПС, – почувствовав прилив жгучего стыда, мрачно пояснил мальчик.

Тиль пожевал свои тонкие, сливающиеся с остальным лицом губы:

– Но я-то на склероз не жалуюсь… Хотя подожди. Ты бросил ведь?

– Ещё тогда.

– Может, это из-за этого… из-за ломки? Ну, завязал резко, шок и всё такое…

– Может, – согласился Сиф, задумавшись, откуда же взялась фамилия. Наверное, командир придумал… Впрочем, неважно.

– Неважно, – подтвердил друг – последнее слово Сиф сказал вслух – и вздохнул: – То, что ты – русский офицер, так всё осложняет!

– Может, это из-за этого… этих… психологической травмы? Ну, завязал резко, шок, ломка и всё-такое…

– Может, – согласился Сиф и прервал рассуждения на эту тему: – Неважно.

– Неважно, – подтвердил его друг и вздохнул: – То, что ты – русский офицер, так всё осложняет!

Сиф помимо воли бросил взгляд в сторону коробки из-под картриджей. Тиль недовольно завозился и задвинул коробку ещё глубже.

Надо было что-то сказать. Как-то озвучить то, что самопроизвольно зародилось в голове. Это понимали оба товарища… и молчали.

– Мне до выхода осталась четверть часа, – отстранённо, словно это вовсе его не касалось, оповестил Сиф, разглядывая свои часы. Офицерский хронограф, оттягивающий худую мальчишескую руку.

– А я портрет не окончил. И мы так и не попили чаю. А ещё Стефана Сергича на этот чай надо было бы пригласить – он ещё тот старикан, лично мне нравится, – сказал, чтобы просто что-то сказать, Тиль.

– Он ведь бывший сапер? – уточнил фельдфебель, вспоминая проницательного старика. Ох, и дурак же Сиф, чего ему стоило не скрыть, а именно отбросить офицерские привычки, стать просто Сифом-Спецом, как с Растой и Кашей? Вовек бы сдарий Ивельский не догадался… Впрочем, у Сифа не было сейчас соответствующего настроения совершенно. Здесь, наоборот, всё напоминало ему о войне и заставляло напрягаться и вытягиваться по струнке.

– В прошлом он подрывник тот ещё, а вообще – знаменитый пианист. Видел его пальцы?

Сиф вспомнил удивительно длинные и тонкие, словно ветви сухого дерева, пальцы пенсионера. Пианист? Вполне возможно. Ведь пальцы могут только выглядеть столь хрупкими, кто знает, какая на самом деле в них заключена сила…

– А его ты тоже заставлял неподвижно позировать для твоих «военных хроник»? – губы маленького офицера помимо воли расползлись в улыбке, стоило такой картине нарисоваться в воображении.

– Не смешно, – на всякий случай обиделся Тиль. Сиф спохватился, что для художника каждая эмоция сейчас звенит во внутреннем оркестре чувств оглушительно. Обижаться и радоваться одновременно для него ничего не стоило. А уж контрастно, попеременно – тем паче.

– Я же не над тобой смеюсь, – на всякий случай объяснил мальчик. Тиль послушно закивал, но обиженное выражение лица человека-наброска никуда не делось. Видимо, что исправить этот портрет неведомому художнику требовалось порою некоторое время.

– Нет, он сидел и пил чай, а я рисовал. Это от тебя мне нужна была смесь нетерпения, легкого раздражения и скуки одновременно, – раскрыл карты Тиль. Сиф поразился, как точно Тиль уловил то, что он чувствовал… и ему стало немножко не по себе.

– А… Да, конечно, – с некоторым трудом выдавил он и по давно укоренившейся привычке спрятал взгляд, переведя его на часы. О, оказывается, четверть часа – это очень короткий промежуток времени. – Тиль, мне уже точно пора.

С этими словами мальчик-офицер встал, одёрнул рубашку и впервые взглянул на Тиля сверху вниз. Уже ставшая родной угольная макушка – как будто Тиль нырял рыбкой в дымоход – вдруг уткнулась в подтянутые вверх колени. Беспокойные пальцы художника пытались ухватить воздух, но у них не удавалось победить газовую стихию. Трагикомичная поза и совершенно потерянный взгляд царапнули изнури грудную клетку Сифа… а он ничего уже не мог поделать. Включился непререкаемый рефлекс «Полковник велел», и оставалось только послушно надеть куртку и отправиться к трамвайной остановке.

– Пока… Тиль, – неуверенно сказал мальчик и сглотнул. Прощаться не хотелось, энтузиазма не прибавляло и то, что обещал ещё встретиться только разум. Сердце же не знало наверняка, поэтому не торопилось возражать или соглашаться, продолжая размеренно и почти незаметно стучать в ребра и гнать кровь вспять.

Тиль рывком вскочил на ноги и снова сгрёб мальчика в охапку, слегка закружившись на месте, словно не рассчитав движения.

– Эти твои погоны…

– Почему ты надел вчера красную футболку? – вырвалось у Сифа прежде, чем он успел хоть немного подумать.

Тиль медленно ослабил хватку и очень тоскливо вздохнул:

– Контраст – основа композиции.

Впрочем, они оба, кажется, прекрасно понимали, что именно имел в виду Сиф.

– Ты хочешь знать более точный ответ? – на всякий случай спросил Тиль. Сиф представил себе это и вздрогнул под ставшими уже привычными «беспокойными ручками».

– Знаешь, – он всухую сглотнул, – наверное, нет.

Друзья постояли какое-то время молча, покачиваясь с ноги на ногу, словно баюкая друг друга, на пороге комнаты и коридора, и всё не решались сделать последний шаг прочь… В коридоре пол был выстлан линолеумом, и босые ноги Тиля на мгновенье прилипали к нему, производя характерный «липкий» шорох. Где-то над головами тикали весьма концептуальные часы – висящие против зеркала и идущие наоборот. Время отматывалось назад – тик-так… и Сиф неожиданно обратил внимание, что лицо Тиля стало совсем новым, другим. Таинственный художник-автор словно совершенно заново его перерисовал, потому что таким спокойным лицо раньше просто не могло быть.

– Теперь тебе легче? – спросил мальчик неуверенно.

– Наверное, я всё же смогу попрощаться, – Тиль разжал руки. – ПС – неоценимая вещь.

– Оценить её точно сложно… – Сиф содрогнулся, вспомнив всего лишь неясный отголосок своих ощущений во время голода-ломки.

«Тик-так», – напомнили часы, производя вместе с тиканьем ещё целый набор чуть слышных шорохов и пощёлкиваний. Казалось, внутри часов поселился настоящий сверчок.

– До встречи, – немного растерянно произнёс Сиф, вняв часам, и сунул ноги в ботинки, не удосужившись найти ложечку для обуви.

– Уже? – обречённо, но довольно спокойно вздохнул Тиль и столь же растерянно и неуверенно ответил: – До встречи.

Сиф открыл дверь и шагнул за порог – точно с дерева прыгнул. Хотелось обернуться, но Сиф и так знал, что его друг стоит в коридоре и смотрит вслед. А лицо у него – как у потерявшегося ребёнка, этого не под силу скрыть даже ПС.

Сиф ускорил шаг и через ступеньку бросился вниз по лестнице. Когда почти не успеваешь отдавать команду ногам, куда наступать, и только надеешься, что нога не ошибется на пять сантиметров, что ты не полетишь из-за этого кубарем, – некогда думать о лице Тиля. Некогда вообще думать, даже ступеньки не успеваешь считать – в конце концов, это просто чуть замедленное падение с лестницы.

Тиль был благодарен другу, что тот исчез решительно, без терзаний и раскачки. Долго провожать Тиль попросту не умел. И не любил. До сих пор с содроганием вспоминал прощание с Крысом. Они ведь думали – круче них нет никого на свете. Они ведь думали, что научились главному в этой жизни – убивать, не видя во враге человека. И вдруг одним махом их выбросило из войны прочь, и оказалось, что жить-то они и не умеют. Особенно – жить вне привычной стаи-семьи, где, пока ты сильный, за тебя порвут любому глотку. Правда, если ты станешь беспомощным, тебя бросят, стараясь не глядеть в глаза, как оставляют уличного щенка, которого накормили сосисками, с которым поиграли, но взять не хотят или не могут.