Текст книги "Ностальгия по чужбине. Книга первая"

Автор книги: Валентина Мальцева

Соавторы: Йосеф Шагал
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Коровин точно следовал его инструкциям – сидел за угловым столиком спиной к входу и пил джин. Серостанов огляделся. Было еще довольно рано, основная масса народа собиралась ближе к ленчу. Кивнув бармену, он заказал финскую водку со льдом и, прихватив со стойки на треть заполненный стакан, направился к угловому столику.

– Ты чего в аэропорту делал, коллега?

– Тебя искал, – флегматично ответил Коровин, залпом опрокинул в себя бесцветную жидкость и негромко, по-русски, крякнул.

– Неужели понадобился?

– А ты против, брат?

– Нет, серьезно? Лучше скажи, как было: случайно встретился, а теперь подводишь под это базис…

– Слушай, имей совесть: я почти сутки не спал…

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Я обычный связной, Коля…

– Господи, неужели не повысили? За столько-то лет!..

– Будем говорить обо мне?

– А почему бы, собственно, и не поговорить?

Серостанов попробовал водку и печально кивнул головой – даже несмотря на три кубика льда и исправно работающий кондиционер, выпивка все равно казалось теплым пойлом. – Я, к твоему сведению, почти два года ни одного русского человека в глаза не видел. Ты знаешь, что такое одичать среди феллахов?

– Откуда ж такое счастье? – хмыкнул Коровин.

– Смеешься?

– Слушаю.

– Как там Москва? Как Даргомиловская? Заасфальтировали наконец или по-прежнему раскопана?..

– В конторе сменилось руководство.

– «Ура, ура вскричали тут швамбраны все!..» – пробормотал Серостанов и пригубил водку. С момента последнего глотка она стала еще теплее.

– В ближайшее время тебя отзовут, – не отрываясь от созерцания стакана, сообщил Коровин.

– Навсегда отзовут?

– Там тебе скажут.

– И ты приперся сюда, чтобы сообщить мне эту новость?

– Коля, я связной.

– Тебя что, заклинило? – вскипел Серостанов. – Я уже эту информацию слышал.

– Тогда сообщу еще одну: через два часа мне надо быть в аэропорту.

– Что я должен сделать по этому поводу? Купить тебе билет в первый класс?

– Выслушать меня, – ровным голосом произнес Коровин. – Спокойно выслушать, Коля. Внимательно. И без реплик.

– Я не в форме, приятель, – Серостанов, прищурившись, посмотрел на долгожданного связного. – Спокойно у меня не получится. Я чувствую. К тому же, ты меня активно раздражаешь, Коровин. Тебе знакомы такие ощущения?

– Странно… – Связной ГРУ с нескрываемым сожалением посмотрел на свой пустой стакан и покачал головой. – И чем это я тебя так раздражаю? В назойливости меня вроде бы заподозрить трудно – появляюсь раз в несколько лет…

– Ты почему пароль сразу не сказал?

– Приглядывался, Коля…

– К кому ты приглядывался?

– К тебе.

– Я так сильно изменился?

– Знаешь, все мы за последнее время изменились, – Коровин вздохнул и неожиданно улыбнулся. – Как живешь, земляк?

– Живу потрясающе, – буркнул Серостанов. – Скоро заведу пять жен и вообще перестану снимать галабию… Говори, с чем приехал?

– Ты можешь съездить в Израиль?

– Это с моим-то арабским?

– Повторить вопрос?

– В принципе, могу.

– Поясни, что значит, в принципе?

– Это значит, земляк, – медленно отчеканил Серостанов, – что я по-прежнему приписан к Каиру. Как и положено журналисту, специализирующемуся на арабах и их долбаных проблемах. На арабах, понимаешь, братишка Коровин, а не на евреях. Разница между двумя этими национальностями во многом определяет историю второй половины XX века… Пользуясь редким случаем, хочу тебе также сообщить, что государством Израиль в моей бюрократической конторе профессионально занимаются другие парни. Для этого, кстати, они и сидят в Иерусалиме, где у них есть отделение. То есть, целый корпункт. Так что, мне надо будет вразумительно объяснить своим лондонским шефам, чего это вдруг меня потянуло в иудейские края…

– А ты что, Коля, числишься в своей конторе в антисемитах?

– Это не в британских традициях.

– Тогда в чем же проблема?

– Сколько времени я должен там пробыть?

– Денек-другой… – Коровин неопределенно пожал плечами. – Все зависит от того, как быстро управишься.

– Что там?

– Надо встретиться с одним человеком… – Коровин продолжал вертеть в руках пустой стакан. – Человек, Коля, очень серьезный. Вернее, не столько сам человек, сколько то, что он должен передать…

– А кроме меня, это сделать некому?

– Странные вопросы задаешь, Коля.

– Я вообще стал странным за эти два года… – Серостанов навалился на край столика. – То меня держат в масле и упаковке без каких-либо объяснений, то, вдруг, бросают, как какого-то заурядного курьера в самое гиблое место на Ближнем Востоке… Имею я право знать, что вообще происходит?

– Я сказал тебе то, что мог, – сухо отчеканил Коровин. – А насчет «какого-нибудь заурядного курьера» хочу заметить, земляк, что ты – просто зажравшаяся и неблагодарная свинья! Ведь, наверное, даже приблизительного понятия не имеешь, что значит передать мини-контейнер у самого входа в Рокфеллер-центр, под носом у ищеек ФБР, которые пасут тебя даже в сортире, когда ты воду в унитаз спускаешь! Короче, Коля, каждый занимается своим делом. Так что, не греши на ближних – Бог не простит…

– Ну, ладно, не лезь в бутылку, – Серостанов впервые улыбнулся.

– Ты же понимаешь: будь у Центра варианты, тебя бы туда не послали. Проблема даже не с людьми. Просто оттуда очень трудно, практически невозможно что-то вывезти. Границы перекрыты глухо, всего один международный аэропорт, контрразведка почище нашей будет… Не страна, а концлагерь какой-то!..

– А им иначе нельзя, – пробормотал Серостанов. – С волками жить…

– Короче, Коля: ты должен так организовать свой выезд, чтобы особенно долго там не задерживаться. Со следующей недели и каждую среду, с двенадцати пополудни до двенадцати десяти, наш человек будет стоять у остановки 51-го маршрута на центральной автобусной станции в Тель-Авиве. У него все замотивированно: каждую среду он едет на работу именно этим автобусом. Место – самое оживленное и бестолковое в городе: толпы людей, полно туристов, сотни магазинов, лавок, ну и тому подобное. Ровно в двенадцать ты должен встать в очередь к автобусу. Наш человек сам тебя узнает и встанет за тобой. Надень репортерскую куртку и не забудь раздернуть «молнии» на боковых карманах. Когда дойдет твоя очередь, садись в автобус. Доедешь до здания биржи, – в крайне случае спросишь, водитель тебе напомнит, – затем сойдешь, сделаешь несколько снимков, после чего возвращаешься в отель, собираешь манатки и ближайшей лошадью – в Каир…

– Как он меня узнает?

– Вот по этому…

Коровин положил на стол круглый жестяной значок, из разряда тех, что сотнями продают в любом сувенирном лотке. На белом фоне крупными черными буквами было написано: «I love you, Margaret!»

– Не очень вызывающе? – серьезно спросил Коровин.

– Сойдет, – пробормотал Серостанов, пряча значок в карман. – Тем более, что она во многом этого заслуживает…

– Он опустит в твой карман обычную фотокассету, – продолжал Коровин. – Кстати, на первых десяти-двенадцати кадрах будут запечатлены виды Тель-Авива. В основном, в районе набережной, где ты будешь жить. Это так, на всякий случай. Скорее всего, ты почувствуешь, что в твой карман что-то опустили. Как только это произойдет, сунь руку в карман и нащупай выступ от катушки, на которую наматывается пленка. И пока не уедешь оттуда, пока не сядешь в самолет и не очутишься в Каире, твой палец должен постоянно находится на этом выступе. В случае чего-то непредвиденного – моментально нажимай на выступ…

– И что будет? Взлечу на воздух вместе с катушкой?

– Изображение на негативе будет мгновенно смыто… – Связной явно не был расположен к шуткам. – Как видишь, Коля, предусмотрено все. Но, конечно, в Центре очень надеются, что ты доставишь не засвеченную пленку.

– Это все?

– Запомни телефон в Тель-Авиве – 71-67-49. Это на тот случай, если человек не явится на встречу. Пароль на английском: «Это химчистка Ицика?» Если ответят: «Ицик продал ее мне, а я решил закрыть дело», значит, встреча состоится в следующую среду. Любой другой ответ означает провал.

– Пароли в духе перестройки.

– А что? – Коровин равнодушно пожал плечами. – Стараемся следовать моде.

– Что мне делать с кассетой?

– Через день-два после возвращения, тебе необходимо будет съездить в Сирию. Организовать поездку в Дамаск, думаю, будет не так сложно, как в Израиль, верно?

– Трудно сказать… – Серостанов покачал головой. – Нужна веская причина…

– Можешь сказать своему начальству, что у тебя появилась возможность сделать репортаж из тренировочного лагеря «Хезболлах»…

– Ты это серьезно?

– Вполне! – Коровин усмехнулся. – Такая возможность у тебя действительно будет. По приезде в Дамаск тебя встретит чиновник протокольного отдела сирийского МИДа. Зовут его Хосров эль-Шатир. Запомнил?

– Мне сейчас куда сложнее запомнить фамилию типа Иванов.

– Тем лучше, – кивнул Коровин.

– Они знают, кто я?

– Естественно, – улыбнулся связной. – Кому на Ближнем Востоке неизвестны блестящие и всегда лояльные по отношению к арабам репортажи британского корреспондента Кеннета Салливана. Кстати, этот самый эль-Шатир будет сопровождать тебя в поездке…

– Куда?

– В 140 километрах севернее долины Бекаа, неподалеку от деревни аль-Рутаки, расположен тренировочный лагерь «Хезболлах». Контингент стандартный – палестинцы, ливийцы, иранцы, ну и так далее. Туда тебя и отвезут, чтобы ты на месте сделал фоторепортаж…

– В Центре хотят, чтобы меня представили к Пулитцеровской премии?

– В Центре хотят, чтобы кассета была передана по назначению. Это очень важно, Коля. В детали, естественно, меня никто не посвящал, однако дали понять, что выполнение задания имеет колоссальное значение. Там, в лагере, к тебе подойдет мужчина и скажет на арабском: «Я бы очень хотел, чтобы вы сфотографировали меня вместе с другом. Но его убили в семьдесят третьем…» Этому человеку ты отдашь кассету. Затем вернешься в Каир.

– Что дальше?

– После возвращения?

– Да.

– Оброни в своем бюро невзначай, что хочешь уехать на пару недель в отпуск. Тем более, что все рождественские каникулы ты безвылазно торчал в Египте…

– Бурное предстоит мне времечко, – пробурчал Серостанов. – Вначале в Израиль, потом в Сирию, теперь еще в отпуск… Кстати, куда я должен уехать?

– Домой, естественно, – хмыкнул Коровин. – В Лондон.

– Зачем?

– Остальное узнаешь в Москве. Кстати, маршрут меняется. Ты должен вылететь из Каира в четверг вечером в Эр-Риад. А оттуда через Бухарест в Москву. Велено также передать, что в Каир ты возвращаешься в воскресенье ночью.

– Почему меня отзывают?

– Коля, я только связной.

– Думаешь, какие-то новости?

– Возможно, – улыбнулся Коровин.

– Возвращаемся к обычной связи?

– Да, брат.

– Ты что, окропил тайник живой водой?

– Считай, что так.

– И давно?

– Только что… – Коровин заерзал. – У тебя сигарета есть? Забыл купить…

– Не курю.

– И давно?

– Как только перестал чувствовать себя русским.

– Образцовый кротяра, – хмыкнул Коровин. – Небось, воду в раковину набираешь, когда бреешься, а?

– Проверь, если не боишься.

– А чего бояться-то?

– Я бреюсь опасной бритвой. Помнишь такую фирму – «Золлинген»?

– Предпочитаю электробритву…

– Когда надо выезжать?

– Как можно быстрее. – Коровин встал. – С твоей профессией и паспортом проблем быть не должно. И поосторожнее, подполковник.

– Майор.

– Пять дней назад тебе присвоено очередное звание. И еще кое-что. Но это уже дома, когда вернешься. Поздравляю, брат.

– Моральная компенсация за причиненный ущерб, – пробормотал Серостанов себе под нос.

– В переводе с русского на русский это означает «Служу Советскому Союзу»?..

* * *

В Тель-Авив Серостанов прилетел рейсовым самолетом «Еджипшн эйр» во вторник утром. Договорившись по телефону со своим старым приятелем из «Файнэншл таймс» о фоторепортаже с тель-авивской фондовой биржи, он, что называется, прикрыл себя перед непосредственным лондонским начальством. В штаб-квартире Би-би-си за Салливаном давно уже закрепилась репутация крепкого профессионала, неизменно находившего свой ракурс в освещении самых разных тем – от закулисных политических интриг на неизменно бурлящем Ближнем Востоке до сенсационных подробностей из жизни тамошних знаменитостей. Вот почему, в Лондоне довольно благожелательно смотрели на стремление опытного репортера зашибить на стороне лишнюю пару тысяч фунтов: даже публикуясь в крупнейших лондонских газетах, он неизменно подписывался корреспондентом Би-би-си. Кроме того, проработав на Ближнем Востоке почти десять лет, Серостанов имел дополнительный кредит доверия начальства на публикации в других изданиях: в конце концов, далеко не каждый журналист соглашался так долго торчать в этой знойной дыре, где даже туристы больше недели не выдерживали.

…В отеле «Хилтон» Серостанов поднялся на лифте в свой номер на четырнадцатом этаже, бросил на кровать кожаную сумку-кофр, в котором дорогой «Хассельблат» с несколькими мощными объективами был прикрыт сверху свитером и двумя рубашкам, и вышел на узкий балкончик. Вид тель-авивской набережной, дугой охватившей сине-зеленую акваторию Средиземного моря, был великолепен. Косые лучи нежаркого январского солнца причудливо отражались и играли в окнах вереницы пятизвездочных отелей, выстроившихся вдоль побережья, как взвод на плацу. Впервые в жизни попав в Израиль, Серостанов испытывал естественное любопытство туриста. Впрочем, состояние внутренней расслабленности было недолгим: полюбовавшись в течение минуты впечатляющей панорамой города, Серостанов вернулся мыслями к предстоящему заданию, стараясь разобраться в причинах дурных предчувствий, не покидавших его с момента с момента встречи со связным Центра в каирском баре «Рамзес».

Для советской военной разведки Израиль всегда был страной за семью замками. Серостанов знал это давно, еще с тех времен, когда молоденьким лейтенантом проходил специальную подготовку на оперативных курсах Главного разведывательного управления Советской Армии. Хотя и не понимал вначале, о каких проблемах с добычей секретной информации могла идти речь в государстве, где живут сотни тысяч людей, для которых русский язык и советская психология являлись понятиями совершенно естественными, органичными. Только проработав десять лет на Ближнем Востоке, он сумел разобраться в ПРИРОДЕ израильской закрытости для иностранных спецслужб. Микроскопическое государство с четырехмиллионным населением, выигравшее три крупномасштабные войны и постоянно готовое к четвертой, представляло собой идеально закамуфлированный под цивилизованное европейское государство военизированный, идеально укрепленный лагерь со всеми законами военного времени. Убедительные победы над арабами в войнах шестьдесят седьмого и семьдесят третьего годов не только не расслабили, а, наоборот, еще больше укрепили Израиль в его стремлении сохранять постоянную боеготовность. Серостанов знал, что на малюсенькой прибрежной полоске, прилегавшей к Средиземному морю, сосредоточен военно-промышленный комплекс высокоразвитой ядерной державы, о котором и мечтать не смели такие гиганты, как Китай, Индия или, скажем, Пакистан. Охрана оборонных объектов, жесточайшая и, в то же время, тщательно скрытая система внутренней безопасности, контроля и постоянной перепроверка кадров, имевших допуск к закрытым объектам, были поставлены на такой высочайший уровень, что внедрение агентуры (хоть эта задача и рассматривалось советской военной разведкой в течение десятков лет как необходимая стратегическая мера) тем не менее, воспринималось руководителями ГРУ как проект в большей степени иррациональный и бесперспективный. С годами сложилась определенная тактика разведывательной работы: львиную долю информации о ядерном и оборонном комплексах Израиля советская военная разведка получала из… иностранных источников. То есть, благодаря активности резидентур в США, Франции, Англии и, естественно, на Ближнем Востоке, где географическая близость к Израилю давала определенные преимущества. Серостанову было хорошо известно, что, по большому счету, советская военная разведка серьезных результатов в Израиле никогда не добивалась. Общая служба израильской безопасности ШАБАК действовала так эффективно и изощренно, что ГРУ, после провала нескольких своих агентов, которых пытались внедрить под разными легендами, практически отказалась от активных действий на этой территории, удовлетворяясь косвенной информацией. На этом фоне задание, полученное Серостановым, выглядело несколько странно: оно, как бы не вписывалось в общую картину. Серостанов понимал, что Центр никогда не стал бы излишне рисковать им, используя в качестве обычного курьера. Следовательно, речь действительно шла об очень важной информации, которую необходимо было срочно вывезти из страны. Но, с другой стороны, это означало, что в Израиле работает крупный агент советской военной разведки, получивший доступ к особо важной информации. Скорее всего, стратегического характера. Серостанову это казалось странным, его продолжали мучать сомнения до самого вечера, когда он, чтобы хоть как-то расслабиться, бесцельно бродил по шумному, пестрому городу, вертя головой по сторонам, как заурядный турист…

Просчитывая в голове ситуацию, прикидывая вероятные возможности провала, Серостанов отдавал себе отчет, что, если будет схвачен ШАБАКом «на горячем», с рук ему это не сойдет ни при каких вариантах. Даже, если израильской контрразведке не удастся доказать его связь с ГРУ. В конце концов, шпионажем в Израиле занимались не только советские спецслужбы, но и традиционные израильские союзники, которые одной рукой воо [4]4
  Так в книге.


[Закрыть] ри евреев до зубов [5]5
  В книге – разрядка.


[Закрыть], а другой откровенно изощрялись, пытаясь выудить из их сейфов секреты использования своего же собственного оружия и военных технологий, а также разработок новых видов ядерного, химического и бактериологического оружия.

…Остановишись под огромным платаном на бульваре Ротшильда, Серостанов вытащил из бокового кармашка кофра крупномасштабную карту Тель-Авива, которую заблаговременно купил в сувенирном киоске аэропорта, еще раз повторил про себя название улиц, которые вели к автобусной станции, и, вздохнув, пошел дальше…

7

Барстоу (штат Калифорния).

Городская больница.

Январь 1986 года

В сознание я возвращалась несколько раз, но не больше чем на пару секунд. Вяло, видимо, по инерции, выныривала из пучины, с колоссальным трудом, словно на каждой из ресниц кто-то привязал по пудовой гире, разлепляла веки, и снова погружалась в небытие, унося с собой невыразимое смятение в душе и размытые очертания знакомого женского лица.

И еще я не выпускала чью-то суховатую, с ощутимо проступающими венами, руку, словно это и не рука была вовсе, а спасательный трос, без которого я не могла время от времени выкарабкиваться на поверхность.

Кто говорил, что, находясь в бессознательном состоянии, люди ничего не чувствуют? А тяжесть на душе, тянущая тебя на самое дно этой бесконечной пучины? А мучительный вопрос, который ты не в состоянии ни сформулировать, ни задать, и только чувствуешь, как он гложет тебя, съедает, словно саркома, заживо?..

Я вернулась окончательно только после того, как поняла, наконец, что продолжаю держать руку своей свекрови Элизабет.

– Он жив?

– Да.

– Я говорю о Юджине.

– Я понимаю, дорогая, о ком ты говоришь…

– Ты не должна мне лгать, Элизабет…

– Я не лгу тебе, дорогая.

– Поклянись.

– Ты мне не веришь?

– Поклянись своими внуками!

– Это грех.

– Грех врать.

– Я клянусь тебе своими внуками.

– Ты знаешь, что я никогда не прощу тебе, если ты солгала.

– Я знаю.

– Он действительно выживет?

– Он ДОЛЖЕН выжить… – Моя свекровь продолжала комкать платочек, даже не делая попыток остановить слезы, прокладывавшие извилистые бороздки сквозь плотной слой темной пудры. – Операция длилась шесть часов. Доктор Уэйн сделал все возможное. Теперь только он сам может помочь себе… Но он крепкий мальчик, Вэл, он обязательно выкарабкается… У него замечательные дети, красивая и верная жена… Ему есть за что бороться…

– А мне?

Слезы струились как бы сами по себе, стекая к моим ушам.

– Что ты сказала?

– Ничего… Как дети?

– Все в порядке дорогая, не беспокойся. Пока я в больнице, с ними все время мисс Картридж. У тебя чудесные мальчики, Вэл. Настоящие маленькие мужчины…

– У них перед глазами был хороший пример…

– Не говори так, умоляю тебя!.. – Она крепко сжала мою руку. – Все будет хорошо, ты увидишь…

– Сколько я тут валяюсь?

– Двое суток.

– Меня тоже оперировали?

– О чем ты говоришь?! – Моя свекровь вытерла наконец слезы и шмыгнула носом. – На тебе нет даже царапины – просто очень глубокий нервный шок. Ты почти двое суток пролежала без сознания…

– Что-нибудь удалось выяснить?

– Нет… Счастье, что буквально через несколько минуту после выстрелов из бара вышел какой-то мужчина… Ведь на улице не было ни людей, ни машин, ничего вообще… А вы даже звука не издали. Хорошо, что этот мужчина не мешкал, – тут же вернулся в бар и вначале вызвал скорую помощь, а уже потом сообщил обо всем собутыльникам… Понимаешь, как мне здесь объяснили, каждая минута имела значение. Он потерял очень много крови. Врачи даже не поняли в первое мгновение, в кого из вас стреляли…

– Почему не поняли?

– Он лежал на тебе… Ты была в крови больше, чем Юджин…

– Я хочу его увидеть.

– Это невозможно, Вэл.

– Просто увидеть, Элизабет, ничего больше!

– Я…

– Где он?

– В реанимации. Без сознания. К нему, по-моему, только электростанцию еще не подключили…

– Ты проведешь меня туда?

– Туда никого не пускают.

– Значит, ты там не была?

– Я же сказала: туда никого не пускают!

– Помоги мне встать, Элизабет…

– Уймись, Вэл, ты под капельницей! – взмолилась моя свекровь.

– Так сними ее к ебаной матери!

– Не ругайся в больнице.

– Я даже толком не начинала.

– Подожди, я вызову врача…

– Только быстрее, пожалуйста…

Симпатичный молоденький врач с огромным носом, оседланным круглыми ученическими очками, смотрел на меня с такой неподдельной жалостью, словно только что собственноручно ампутировал мне обе конечности и думал только о том, как тяжело теперь мне будет обнимать любимого.

– Миссис Спарк? Вы что-то хотели?..

Из-за белой спины доктора выглядывало испуганное, пожелтевшее лицо Элизабет.

– Да, хотела… – Мысленно я приказала своим безнадежно разобщенным телу и душе немедленно соединиться, причем как можно естественнее, чтобы этот оседланный очками длинный еврейский нос не вздрагивал так траурно.

– Я бы хотела, чтобы, во-первых, док, вы отсоединили меня от этой идиотской капельницы, а, во-вторых, немедленно вернули мою одежду. Вот, собственно, все что я хотела.

– Боюсь, что это невозможно, поскол…

– Боюсь, что мне наплевать на то, чего вы боитесь! – На меня вдруг нахлынула такая волна лютой ненависти, словно никто иной, как носатый доктор стрелял из машины в моего мужа. – Вы слышали, ЧТО я вам сказала, доктор?

– Но, мэм…

Врач ошарашенно смотрел на меня, потом перевел взгляд на Элизабет.

– Ну, если она действительно чувствует себя нормально… – неуверенно начала моя свекровь и полувопросительно посмотрела на меня. То, что увидела Элизабет, заставило ее произнести следующую фразу более уверенным тоном:

– Под мою личную ответственность, доктор Беркович.

– Как вам будет угодно, мэм…

Процедура освобождения от капельницы, переодевания и заполнения специальных бланков, в соответствии с которыми администрация городской больницы более не несла ответственность за возможные неприятности с г-жой Вэлэри Спарк ложилась исключительно на последнюю [6]6
  Так в книге.


[Закрыть], заняла значительно больше времени, чем я думала. Впрочем, даже у классического больничного бюрократизма есть свою плюсы: за это время я ощутила себя на ногах значительно тверже. Желание жить и действовать стремительно возвращалось ко мне…

– Вы уверены, мэм, что чувствуете себя нормально? – заботливо поинтересовался доктор Беркович, настроившийся, видимо, пользовать меня не меньше месяца.

– Да, вполне, – ответила я, с трудом сдерживаясь. – Впрочем, как врач вы могли бы оказать мне огромную любезность…

– Какую именно, миссис Спарк?

– Я хотела бы увидеть своего мужа.

– Он в реанимации, мэм! – очки доктора возмущенно блеснули. С большим пиететом можно было произнести только одну фразу: «Он на личном приеме у президента, в Овальном кабинете!» – Как вы не понимаете: ваш муж перенес сложнейшую, многочасовую операцию! Это совершенно, абсолютно невозможно!..

– Послушайте, док… – Я понимала, что необходимо подключить максимум обаяния как, впрочем, и нереальность этого подключения: бледным и ненакрашенным женщинам с всклокоченными патлами и безумным взглядом рассчитывать не на что. Даже у таких вот неоперившихся юнцов в круглых очках. – Поймите, док, я вовсе не собираюсь заниматься с мужем любовью в реанимации. Дайте мне только взглянуть на него! Обещаю вам, что больше я ничего не потребую…

– Это невозможно, миссис Спарк!

Решительный взгляд юного доктора Берковича выглядел неприступным, как Монблан зимой. Я посмотрела на его вздрагивающий от негодования нос и прибегла к самому проверенному оружию:

– У вас есть мама, доктор Беркович?

– Какое это имеет зна?..

– Не нервируйте больную! – прикрикнула я. – Есть или нет?

– Есть, мисс Спарк… – Доктор затравленно оглянулся на мою свекровь.

– Вы ее любите?

Я вдруг представила себе еврейскую маму, дожившую до величайшего счастья увидеть своего ненаглядного сыночка в белом халате дипломированного врача.

Суровые черты юного лица, словно под воздействием какого-то внутреннего отопления, расплылись в неконтролируемой, широкой улыбке.

– Конечно, люблю.

– И я очень любила свою маму. Но она умерла. И теперь у меня вместо нее – мой муж. Я бы вам, доктор Беркович, никогда в такой просьбе не отказала бы…

Юный доктор с некоторой опаской взглянул на меня, потом на Элизабет. Очевидно, моя свекровь внушала ему больше доверия. Во всяком случае, после секундной паузы, он покорно кивнул и жестом предложил нам следовать за ним. На лифте размером в танцплощадку мы поднялись на третий этаж и проследовали в самый конец длинного коридора, упиравшегося в стеклянные двери… Стараясь не смотреть по сторонам, я сфокусировала взгляд на узкой, с выпирающими через халат лопатками, спине доктора Берковича. А потом спина исчезла, и на ее месте появилась оконная рама, густо перечеркнутая полуоткрытыми полосками жалюзи. Прильнув к окну, я увидела светлую комнату, уставленную таким количеством аппаратов, мониторов, механизмов и датчиков, что не сразу обнаружила кровать, на которой лежал Юджин в сплетении бесчисленных шлангов и проводков. Голова его была как-то неестественно запрокинута, заострившийся нос задран, руки без движения лежали поверх одеяла… В спинку кровати был вмонтирован тихонько попискивающий осциллограф, на котором тускло мелькали зеленые цифры. Комната казалась безжизненной, холодной. И хромированный глянец многочисленных приборов только усиливал это ощущение. Единственными признаками жизни в реанимации оставались лишь ритмичный писк и зеленое мелькание осциллографа…

Я прижалась носом к холодному стеклу, чувствуя, как от жалости и любви к этому человеку с заострившимся носом на части разрывается мое сердце. Больше всего на свете я хотела в тот момент поменяться с ним местами, вместо него лежать в этой холодной кровати под сплетением шлангов и проводков…

– Прости меня, родной… Если только можешь, прости меня, дуру…

– Вэл! – Рука Элизабет осторожно коснулась моего плеча. – Поедем. Дети, наверное, еще не спят…

* * *

Для своих шестидесяти двух лет моя свекровь Элизабет выглядела более чем привлекательно – невысокая, ладно сложенная блондинка с ухоженными руками и прекрасным цветом лица. При не очень ярком освещении мы с ней вполне могли бы сойти за подружек. Однако даже эти бесспорные плюсы не давали Элизабет морального права самозабвенно обниматься в холле моего собственного дома с крупным моложавым мужчиной, облапившим мою свекровь с уверенностью не сомневающегося в себе собственника.

– Элизабет!..

Мужчина поднял голову и…

– Бержерак, – прошептала я. – Это надо же…

– Господи Иисусе! – Хоботообразный нос Бержерака плотоядно дернулся и аж затрепетал. – Элизабет, ты только взгляни на этот неповторимый шедевр Создателя! У этой женщины по-прежнему лучшая грудь в мире! Когда-нибудь она меня доконает!..

Сразу же бросив мою обмякшую свекровь, Бержерак, рассекая воздух, стремительно рванулся ко мне и так основательно сжал в своих объятиях, что на секунду лишил доступа кислорода.

– Вэл, я завтра же пришлю свою жену на консультацию. Умоляю тебя, расскажи этой зашпаклеванной плоскодонке, что ты делаешь со своей грудью, как ты сохраняешь такую изумительную форму, почему, черт побери, она у тебя уже как минимум десять лет совершенно не меняется?!..

– Ты думаешь, твоей жене это поможет? – выдавила я из себя, жадно глотая воздух.

– Ей уже ничего не поможет!

– Тогда зачем рассказывать?

– Чтобы этой стерве, обрекшей своего любимого мужа и лучшего на восточном побережье ценителя женской плоти пожизненно щупать шарики для пинг-понга, было стыдно!..

Ослабив, наконец, стальной обруч объятий, Бержерак по-хозяйски огляделся, рухнул на диван в холле и с наслаждением раскинул руки.

– Если бы ты знала, Вэл, как я ненавижу летать!

– Что-нибудь выпьешь, ценитель женской плоти?

– Кофе, – кивнул Бержерак. – Литров десять. И без молока. Но с сахаром. Не очень сладкий. Ложек семь…

– Вэл, ты в порядке? – Голос Элизабет донесся из кухни одновременно со звуком льющейся воды.

– Да, – не оборачиваясь, ответила я. – Вполне.

– Тогда вот ваш кофе, молодые люди, я выйду присмотреть за мальчиками…

Умная и хорошо вышколенная бесконечными иносказаниями мужа и сына Элизабет была рождена идеальной свекровью.

– Если бы та знала, милочка, как я боюсь их роликовых коньков! – Вздохнула Элизабет, открывая дверь. – Это же открытые переломы на подшипниках!..

Когда дверь за свекровью закрылась, я тяжело вздохнула, а Бержерак моментально посерьезнел.

– У него будет все в порядке, Вэл.

– Ты еще и врач по совместительству?

– Я говорил с врачом. Он выкарабкается. В этом плане мое доверие к евреям безгранично

– Дай Бог… Давно я тебе не видела.

– После свадьбы… – Угреватое лицо Бержерака расплылось в улыбке. – Ох и наклюкались мы тогда!..

– Как твои дела?

– Все в порядке, все по-старому.

– Там же?

– Пока там.

– Зачем приехал?

– Он мой старый друг, Вэл! – Нос Бержерака протестующе дернулся. – Разве ты поступила бы иначе?

– Находясь на службе в конторе?

– Значит, сразу к делу?

– Прости, мне сейчас не до воспоминаний.

– Тебя допрашивала полиция?

– Еще нет… – Я покачала головой. – Меня выписали только вчера вечером.

– Ты что-нибудь видела?

– Ничего.

– Ничего подозрительного? Вспомни, не торопись говорить «нет». Прохожие, машины, какие-то шероховатости… Сгодиться все, только вспомни, Вэл!..